Последние 15 лет мы являемся свидетелями коренной трансформации общественного пространства России, территориальной структуры российского общества. Пока еще медленно, но с явным ускорением в стране нарастают сдвиги цивилизационного масштаба. Они, разумеется, есть отражение коренных сдвигов в российском обществе, но и сами способствуют последним, ускоряют их.

Нельзя сказать, что эти сдвиги вполне очевидны для всех россиян, но профессиональным географам они бросаются в глаза, особенно тем, кто активно путешествует по стране. Например, преподавателям географических факультетов, которым по долгу службы приходится ежегодно проводить целые месяцы на дальних студенческих практиках. Путешествуют, конечно, и многие «вневузовские» географы (среди москвичей - В. Каганский, А. Новиков, Б. Родоман), однако студенческие практики, как никакой другой вид путешествий, дают возможность наблюдать страну в разных ее региональных обличьях. Ведь практики такого рода - это автобусные маршруты протяженностью несколько тысяч километров, посещения предприятий и администраций, беседы с краеведами, тесные контакты с местными жителями и местной культурой. Если бываешь на таких практиках из года в год, то перемены в региональной жизни России становятся особенно наглядными.
Мне довелось провести уже 30 таких практик - каждое лето (иногда и зимой), почти без перерыва с 1977 года. Я наблюдал «в полевых условиях» последствия брежневского застоя, горбачевской перестройки, ельцинских реформ и путинской управляемой демократии. Самое поразительное изменение - это, конечно, резкий рост бытового благоустройства, обеспеченности, товарное изобилие. Достаточно сказать, что до перестройки мы всегда отправлялись за пределы Москвы с большим запасом еды, а теперь по всей стране магазины мало отличаются от московских. Но я здесь буду говорить о другом - о переменах, которые представляются наиболее важными географу.
Одно из главных - неуклонный и быстрый рост регионального самосознания, местной идентичности. Надо ли говорить, насколько нов и необычен этот процесс для постсоветской России. Русская культура издревле отличалась относительно слабыми реакциями на географические реалии - расстояния, рубежи, специфику места. Нелепо утверждать, что эти реакции отсутствуют вовсе, однако по сравнению со многими другими народами (например, с американским) у русских они явно ослаблены. Конечно, у них обычно есть четкое представление о своем конкретном местоположении в локальном масштабе, однако мезомасштаб, как правило, остается пустым. Урал, Сибирь, Дальний Восток - все это макромасштаб, да и то очертания таких макрорегионов в общественном сознании расплывчаты. Неудивительно, что россиянин легко мирится с обозначением места своего жительства с помощью почтового адреса, в котором указана просто ячейка административно-территориального деления. Это, разумеется, не региональная идентичность, а ее суррогат.
Советское время было отмечено полным господством общесоюзного уровня идентичности над всеми другими - региональным, областным, местным. И без того сравнительно слабое в русской культуре, чувство места стало исчезать - казалось, навсегда. Народ, населяющий крупнейшую по площади страну, приобрел парадоксальную черту - равнодушие к конкретному месту обитания, отражающее вне-пространственность русской культуры.
На этом фоне кажется поразительным, насколько быстро с началом перестройки региональная (или даже сугубо местная) идентичность заняла место в ряду самых важных для человека видов идентичности. Возможно, это было вызвано прежде всего тем, что внезапно обесценились многие иные типы идентичности - политическая, профессиональная и даже этническая поначалу не давали индивидууму нужных ориентиров. В такой ситуации местничество, землячество выглядело наиболее очевидным способом отличить «своих», чтобы сплотиться с ними в надежде обрести таким образом безопасность. Даже самые непонятливые сообразили, что в годину бедствий, когда Центр слаб, человеку, живущему в огромной стране, решать свои проблемы разумнее по месту жительства («до Бога высоко, до царя далеко»).
На мой взгляд, первым явным признаком такого рода перемен в сознании стала идея регионального хозрасчета. Наивная с научной точки зрения, она, тем не менее, в конце 80-х годов быстро распространилась по стране, и уже этот факт указывал на то, каким могучим потенциалом общественной мобилизации обладал даже фантом региональной идентичности. Оказалось, что Россия вовсе не забыла о том, что состоит из множества непохожих частей, с разными интересами, зачастую не совпадающими с интересами страны в целом. Увы, наши регионалисты - будь то географы, экономисты или социологи - упустили этот момент пристального общественного внимания к их области знаний. Они не сумели приспособить свой дискурс к злобе дня, выйти за рамки советской общественной науки, и стремительная политизация жизни привела к тому, что уже в 90-х годах об этой идее забыли. А жаль: в самой ее постановке было немало плодотворного.
Тем не менее, процесс, который можно назвать возрождением регионализма, продолжал нарастающими темпами утверждаться в российской культуре. Повсюду стало заметно обращение интереса вовнутрь, на местную жизнь, и падение интереса к внешней. Примечательно, как легко отсутствие знаний о последней трансформируется в мифы. Фантастичность представлений, причем даже самых высоких чиновников на местах, о московской политической жизни или об общероссийских общественных процессах поистине удивительна. А ведь это верный признак того, что реальные знания о внешнем мире теряют практическую ценность, так как нет особой нужды в самом внешнем мире. За пределами Москвы почти не читают центральных газет (за исключением коммунистических и желтых изданий). Местные газеты почти перестали сообщать о неместных новостях - а ведь еще несколько лет назад они успешно конкурировали с центральной прессой именно за счет того, что дублировали ее, печатая и мировые и общероссийские новости.
Ярким проявлением местничества стал всплеск «москвоборчества». Всегда присущее российской провинциальной культуре, оно переживает новый взлет. Везде видна крайняя неприязнь к Москве - не только как к символу центральной власти, но и как к «городу-кровососу». Нелепейшие мифы о роли Москвы (например, что мост в Ульяновске не построен до сих пор потому, что столица строит себе мосты) приходится слышать из уст образованных людей, квалифицированных управленцев. В Москву привычно выталкивают все местные беды. Кое-где подобную роль начинают играть и областные столицы. Социолог легко объяснит это законами построения собственной идентичности: сначала формируется представление «они» (в данном случае Москва), а уже потом «мы». Однако региональная идентичность во многих частях России уже сформировалась, а «москвоборчество» тем не менее не исчезает.
Все это - признаки негативные, но есть и немало позитивных. Многие внутриобластные дороги гораздо лучше федеральных трасс, которые обычно сильно разбиты из-за напряженного движения. Сегодня жители знают свой город гораздо лучше, чем демонстрировали опросы десятилетней давности, гораздо большая их часть гордится им и поразительно часто называет именно его, отвечая на вопрос, где бы они хотели жить, если бы могли выбирать.

Сюда же можно отнести и то, что многие города, в том числе малые, стали активно прихорашиваться. Они становятся чище, пригляднее, причем это носит настолько массовый характер, что возникает подозрение: а не являемся ли мы свидетелями каких-то принципиальных сдвигов в русской культуре. Особенно заметно это в Саратовской области, в Башкирии. Чебоксары просто поражают своим «скромным величием» и чистотой, хотя город не так велик и в архитектурном отношении вполне зауряден. В 2002 году вице-мэр в Ишимбае связывал это с тем, что начальство слишком много бывает за границей, навидалось «ихней» чистоты и теперь стыдится убогости своих городов. В Приволжском округе повсеместно (от Чувашии до Оренбуржья) у городских властей сложилась мода красить белилами бордюры тротуаров, деревья и столбы на метр от земли. Соответственно ведут себя и жители. Женщины, особенно молодые, одеваются для выхода на улицу так, словно собрались на бал. Почти все на высоких каблуках, даже если замощена в городе едва десятая часть тротуаров. Правда, сибирские города выглядят все еще запущенными - впечатление, что азиатская часть России отстает от европейской на пять-шесть лет.
Этот процесс укоренения выражается, в частности, в распространении моды ставить памятники местным деятелям культуры либо в честь значимых для данного места событий. Важно отметить, что сооружения эти создаются по местной инициативе и в основном на местные средства. Таковы, например, бюст архитектора XVII века Н. А. Львова в Торжке или памятник А. А. Ахматовой, Н. С. и Л. Н. Гумилевым в Бежецке [1]. Буквально каждый городок стремится отметить чем-то зримым свою роль в российской истории. И не просто стремится - такого рода тенденции можно было уловить и при советской власти, - но находит на это силы и средства. Разумеется, заботу о культурных объектах в немалой степени стимулирует быстро развивающийся внутрироссийский туризм, притом туризм познавательный, а не просто «отдыхательный». В расчете на него реставрируются храмы, в том числе в самой что ни на есть глубинке, рекламируются местные достопримечательности, зачастую «придуманные» [2]. Однако масштаб явления не таков, чтобы его можно было объяснить одним ростом туризма. Тут нужен был именно сдвиг в общественном сознании, который, что примечательно и важно, произошел как бы сам собой - не в ответ на призывы интеллектуалов или общероссийскую кампанию, стимулируемую властями, а в результате глубинных процессов в российском социуме, связанных с перестройкой и реформами.
Другой верный признак постепенного формирования чувства места - то, что сегодня перипетии местной истории влияют на умонастроение жителей отнюдь не меньше, чем общенациональные исторические сдвиги. Например, житель Сердобска чувствует себя глубоко несчастным из-за того, что перестройка нарушила планы построить здесь громадный (на 15 тыс. занятых) завод сельхозтехники, появление которого привело бы к увеличению числа жителей города в три-четыре раза. Соседний Ртищево не знает подобных настроений, там гораздо больше оптимизма. Беднодемьяновск (ныне снова Спасск) горевал по поводу планов построить обвод федерального шоссе М-5 (оно проходит через город), поскольку транзит обеспечивает примерно треть здешней розничной торговли. На этом фоне события в Москве и мире выглядят ветром, который колышет лишь вершины.

Подобные общественные процессы набрали такую силу, что под их влиянием буквально на глазах усложняется территориальная структура самих российских регионов. Советское административно-территориальное устройство полностью восприняло насаженную еще Екатериной Великой практику жесткой привязки провинциальной жизни к столице региона. Что во многом противоречит традициям русской культуры, где в почете асимметрия, особенно в архитектуре храмов и на иконах. В этом можно видеть некое инстинктивное сопротивление административному давлению, некую демонстрацию свободы. Ныне же средние города начинают все больше противопоставлять себя областным центрам. Даже в малых городах слышишь не только ворчание по поводу чрезмерного давления областного начальства, но и прямые жалобы на то, что главный город высасывает соки из всех остальных - точное повторение пресловутого москвоборчества. Особенно яркие примеры: Балашов и Балаково против Саратова, Димитровград против Ульяновска, Алатырь против Чебоксар, Старый Оскол против Белгорода, Рыбинск против Ярославля. В Димитровграде и Балакове эти претензии сделались своего рода «национальной идеей», в Алатыре они долгое время питали мечтания об «уходе» в Ульяновскую область. Противостояние первого и второго города, борьба их элит обычно составляют главный стержень внутрирегиональной политики. Это можно считать весьма позитивной тенденцией, свидетельствующей об усложнении региональной жизни.
Пожалуй, главным признаком регионализма, на взгляд географа, стало быстрое развитие районов второго (относительно областей) порядка, на стыках субъектов Федерации. Они объединяют те территории соседствующих субъектов, которые особенно удалены от своих столиц. Такие районы порой имеют свои названия, распространенные только среди местных жителей и потому неофициальные, не вошедшие еще даже в обиход специалистов-географов. Это «Муромские леса» на стыке Мордовии, Нижегородской и Рязанской областей с центром в Муроме, «Прихоперье» на стыке Саратовской, Волгоградской, Пензенской и Тамбовской областей с центром в Балашове; к их числу можно отнести также район на стыке Мордовии, Чувашии, Ульяновской и Нижегородской областей с центром в Алатыре (он заметно мельче двух предыдущих и не имеет названия).
К таким районам можно отнести и Мещеру (у местных жителей ударение на последнем слоге), которая лежит на стыке Московской, Рязанской и Владимирской областей. Но это старинный российский «естественный» (а не административный) регион, тогда как упомянутые выше появились именно в связи с переменами последнего десятилетия [3].

Возможно, образование таких районов - временное явление, порожденное чрезмерно высокими транспортными тарифами (поездка в Чебоксары из Алатыря и обратно обходится, по данным 2001 года, в 300 рублей, и нужна очень веская причина, чтобы решиться на подобную трату). Но как бы то ни было, в таких условиях областные столицы просто физически не могут распространить свое влияние за радиус, превышающий 200-300 км. Похоже, что организация российского пространства принципиально усложняется, шаг изменений становится не таким крупным. Как и ячейки, связи между которыми не столько слабеют, как можно судить по спаду миграционной подвижности, сколько усложняются, так как дополняются отношениями нематериального свойства (например, информационными). Все это можно трактовать как признак перехода на новый уровень зрелости [4].
Много писано о разрыве дорожной сети на областных границах, который называют «эффектом Цыпиной» [5]. Сегодня мы наблюдаем постепенную ликвидацию размыкания автодорожной сети. Яркий пример - строительство моста через Хопер и стыковых дорог на границе Саратовской и Пензенской областей неподалеку от Ртищева, в котором активно участвовали оба губернатора. Встречались они словно Александр I с Наполеоном на Немане, на плоту посреди Хопра. Подобные проекты осуществляют областные администрации, но инициируют, как правило, районные власти. Нужда в нормальных дорожных путях сообщении была осознана как-то внезапно почти всюду, так что, возможно, скоро мы забудем об эффекте Цыпиной. Трудно переоценить значение такого дорожного «сшивания» России. Это и оптимизация хозяйственных потоков, и объединение культурного пространства страны. В годы работы в кремлевской администрации мне довелось писать специальные записки о необходимости форсировать этот процесс силами федерального бюджета. Федерация не шелохнулась, и слава богу, что этот процесс пошел снизу - так надежнее.
Повсеместно встречаются приметы того, что россияне все успешнее строят свою экономическую жизнь вне государственных структур и даже каких-либо крупных организаций. Так кооператив (бывший колхоз) может годами не платить своим сотрудникам деньги, но крестьяне находят другие источники заработка. Мясо выращенного за неполный год бычка в Беднодемьяновске на местном базаре легко можно продать примерно за 10 тыс. рублей; сдача молока на маслозавод дает за год как минимум столько же (ситуация на начало десятилетия). Стоит отметить, что еженедельный базар в Беднодемьяновске - это громадное по местным меркам мероприятие, на него едут даже из далеких областей, в том числе из Мордовии, из «самой» Пензы. Государство к устройству базара никакого отношения не имеет - это исключительно инициатива местных жителей, которые легко объединяются для того, чтобы привезти на площадку песку, врыть столбы, сделать навес и т. п. То же наблюдаем в мордовском Ардатове, чувашском Алатыре. В Балашове знаменитый комбинат «Балтекс» (некогда крупнейший в Европе производитель искусственных тканей) в 2000 году и почти шесть лет до того выдавал зарплату только тканью, но работники комбината были этим весьма довольны, так как с помощью многочисленных перекупщиков превращали ее в наличность с немалой для себя выгодой (комбинату же это позволяло укрывать значительные средства от налогов).

Подобные процессы очень слабо улавливается статистикой. Из-за этого кажется необъяснимым, что малые города, полностью лишившиеся градообразующей базы после закрытия основных заводов, зачастую отнюдь не выглядят упадочными, а порою даже производят впечатление вполне благополучных; в США, например, они быстро пришли бы в полное запустение и превратились в знаменитые «города-призраки» (ghost towns). Российская самодеятельная «микроэкономика» должна стать, наконец, объектом самого пристального внимания ученых и политиков. Все объяснять особой живучестью русского человека, привыкшего за многие века государственного насилия преодолевать любые невзгоды, вряд ли плодотворно.
Невольно складывается представление, что за пределами крупных городов постепенно формируется многомиллионный пласт, состоящий из людей, экономически независимых и от государства, и от крупных деловых структур. Эти люди, как правило, имеют работу, но она им нужна прежде всего для социального статуса, а не зарплаты. Та либо маленькая, либо нерегулярная (либо и то и другое). Зато у них есть личные «участки» - огороды, притом нередко весьма обширные. По нашим многолетним и многочисленным опросам около 85% семей располагают такими участками, и они обеспечивают около 80% потребности в продуктах. Получая к этому 20-30 тыс. руб. наличными в год за счет сбыта мяса и молока, семья оказывается почти неуязвимой для государства. А обладая экономической независимостью, такая семья несет в себе и потенциал независимости политической. Пока что он совершенно не осознан и не востребован, но, возможно, когда-нибудь станет источником энергии для невиданного в истории России процесса - коренного реформирования страны не сверху, как всегда, а снизу.

Нетрудно заметить, что вышеописанные процессы - результат множества негативных явлений текущей жизни, поэтому имеются основания говорить о возврате к феодальной раздробленности, замыкании на мелких местных проблемах, об атомизации российского общественного пространства. Но, с другой стороны, эти процессы способствуют, кроме всего прочего, восстановлению связей россиян со своим местом жительства, приобретению привычки культивировать его вместо того, чтобы искать счастья в других местах. Судя по опыту ряда стран, подобная вспышка местничества - это ранняя стадия длительного процесса эволюции, который может привести к утверждению так. наз. многоэтажного патриотизма, когда «любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам» будет органично уживаться с любовью к Большой родине.
Изменения, о которых шла речь, можно наблюдать практически по всей России, однако их динамика существенно отличается от места к месту. Она во многом зависит, по-видимому, от подвижности местного населения, от его изначальной укорененности на месте проживания. В этом отношении наши регионы непохожи один на другой, и российские переписи содержат на сей счет весьма интересную информацию, поскольку фиксируют место рождения каждого жителя. По переписи 1989 года, 24% россиян проживали за пределами того субъекта Федерации, в котором родились; это довольно высокий показатель. Однако в некоторых областях (например, в Пензенской, Кировской) местные уроженцы составляли более 90%, тогда как в Москве или Калининграде - меньше половины. Примечательно, что именно те области, большинство населения которых составляли местные уроженцы, выступали, как правило, и крупнейшими «экспортерами» россиян в другие регионы. Насколько позволяет судить мой опыт полевых практик, «естественные» районы чаще всего складываются именно в таких субъектах, где преобладают коренные жители, и, соответственно, там, где мало приезжих. Именно с этим можно связать и описанный выше феномен появления районов на стыках субъектов: здесь подвижность населения самая низкая, и укорененность должна быть особенно высока.

Все описанные процессы вполне можно трактовать как признак некоей стихийной демократизации российской общественной жизни, стихийного разгосударствления «снизу». Они стали возможны только потому, что граждане высвободились из-под опеки государства и к тому же получили некоторые возможности для самостоятельного устройства жизни (невольно вспоминаются слова мудрого лорда Эшли: «Капитализм - это когда людей оставляют в покое»).Уместен вопрос: что делать с этими процессами государству? Если иметь в виду контекст реформы административно-территориального деления, они вроде бы указывают на необходимость укрупнения основных ячеек АТД. Районы типа «Муромских лесов» или «Прихоперья» могли бы превратиться в новые уезды, и тогда сами области нужно будет укрупнять до более обширных образований типа петровских губерний. Разумеется, ниже уровня уездов должны возникнуть волости, немного уступающие размерами современным административным районам.
Однако подобные новшества вряд ли заслуживают серьезного обсуждения, поскольку Муромские леса, Даурия или Прихоперье - это «естественные» общественные районы, и их вовсе не обязательно превращать в административные единицы. Более того, вмешательство государства в такого рода процессы вряд ли принесет пользу, скорее наоборот, поскольку его способность адекватно влиять на территориальную структуру общества представляется крайне низкой. Об этом наглядно свидетельствует опыт разработки, принятия и внедрения федерального закона №131: хотели, как всегда, помочь, но на деле нанесли самоуправлению страшный удар, так как стремление все зарегулировать, все подчинить единым правилам привело к тому, что оказалась выхолощена сама идея самоуправления, в которой главное - граждане, берущие на себя всю полноту ответственности.
Важно, чтобы эти процессы наконец-то попали в поле зрения - нет, не государства, - а наших регионалистов, особенно географов и социологов. И изучать трансформацию территориальной структуры общества им следует не по свидетельствам прессы, все более лукавой, и не по статистике, все менее надежной. Нужно ехать в поле, общаться с местными жителями, нужно снизу смотреть на процессы, идущие внизу. Как говорил на своих семинарах в МГУ проф. А. Н. Алексеев, следует поскорее переходить к методу ключей - тщательному и глубокому изучению отдельных типичных местностей.

Правда, активизация ученых может привести к тому, что и государство обратит внимание на эти проблемы, особенно если все более будет обнажаться их политическая актуальность. Может получиться, что научное сообщество спровоцирует неуклюжее государство и оно вмешается в процесс, идущий так естественно и плавно. Впрочем, жизнь учит, что реакция наших чиновников обычно сильно отстает от реальной жизни, так что регионалистов должна волновать не его активность, а их собственная пассивность.

Примечания:
1.     Установлен он на том лишь основании, что перед революцией Анна Андреевна, по её словам, «каждое лето проводила в бывшей Тверской губернии, в пятнадцати верстах от Бежецка. Это не живописное место: распаханные ровными квадратами на холмистой местности поля, мельницы, трясины, осушенные болота, «воротца», хлеба, хлеба...» [http://www.litera.ru/stixiya/articles/10.html].
2.     Особенно показателен известный Мышкин, где наивный «Музей Мыши» породил обширную туристскую индустрию с местными промыслами, ресторанами а-ля-рюс и пристойными гостиницами. Ещё разительнее пример так. наз. Кацкого стана в Ярославской области: буквально на ровном месте грамотные молодые краеведы создали интересный и коммерчески успешный музей местного быта.
3.     В России мало таких «исконных» районов, и судьба их сегодня непроста. Некоторые из них быстро мифологизируются, их признаками наделяются другие территории. Таков удел, например, Поморья, к которому иной раз относят себя даже пермяки, потому что с понятием «помор» тесно связано представление о свободе, независимости, физической крепости, храбрости, деловой сметке и т. д. Напротив, старинный топоним Даурия, как мы убедились во время экспедиции в Бурятию, сильно потускнел и съёжился до Читинской области.
4.     Есть основания полагать, что мельчанию ячеек региональной идентичности будет способствовать и отмена выборов губернаторов. Она неминуемо приведёт к росту легитимности мэров городов, которые по-прежнему избираются, тогда как губернатор теперь воспринимается как «рука Москвы» и по определению должен брать сторону Центра в конфликте интересов местных и общегосударственных.
5.     По имени сотрудницы географического факультета МГУ, которая ещё в 70-х годах научилась распознавать по этому признаку границы АТД на космических снимках.
__________________________
© Смирнягин Леонид Викторович
Опубликовано на сайте Полит.ру, данный текст - с сайта www.frip.ru