 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Бесы в судьбе барабанщика В тридцатые годы были написаны две книги. Одну написал очень белый писа-тель, другую - очень красный. Одна книга взрослая, другая - детская. Обе прочла вся страна. В обеих действуют бесы. В одной - непосредственно в виде сатаны и его свиты, в другой сатана называется шпионом, а вместо свиты - бандит. Но в той, другой книге, которую не принято сопоставлять с первой, бесы проделывают очень похожие вещи. И вещи эти заслуживают нашего внимания. Черт Само по себе сходство литературного шпиона и вредителя с чертом не является специфической чертой книги Аркадия Гайдара. Более того, уже беглый анализ советской литературы и карикатуры показывает, что мы имеем дело даже не со сходством, а с другим (атеистическим) вариантом одного и того же явления. Во-первых, у вредителя ("врага") как бы нет собственной жизни, он, как всякий черт, живет исключительно нашими интересами: одна у него забота - пакостить нам. Во-вторых, он связан с некими потусторонними враждебными силами (является "оттуда", из кромешного мира, где все наизнанку). В-третьих, он наделен необычными технология-ми (которые ему все равно не помогают, разбиваясь о чистые души простых людей). Будучи ординарной идеологемой тридцатых годов, схожий с чертом Шпион мог появляться на страницах каких угодно книг, детских и взрослых, талантливых и бездарных, - повсюду он нес свои родовые черты. Но в "Судьбе барабанщика" эти черты сгущаются, и появляется новое, неведомое простому советскому Шпиону качество, и именно оно-то и углубляет сходство с бесами и делает любопытными параллели с "Мастером и Маргаритой". Но обо всем по порядку. "Судьба барабанщика" начинается словами: "Когда-то мой отец воевал с белы-ми…". Тема отца и сиротства настойчиво проведена через всю повесть. Сначала у мальчика гибнет мать и появляется мачеха. Потом арестовывают отца, и он живет уже с мачехой и отчимом. Мачеха и отчим уезжают на Кавказ, барабанщик связывается с ложными друзьями, совершает ложные шаги, в квартире воцаряется мерзость запустения. И вот тогда в ней, как в нехорошей квартире номер пятьдесят, буквально заводится (Сергей приходит домой и застает его хозяйничающим) тот, кто называет себя "дядей". Все дальнейшее приключение основано на том, что вместо родного отца судьбу мальчика направляет некий дядя, "бывший дядя", как заявляет он сам с поистине дьявольской иронией: "Так знай же, что я не вор и не разбойник, а родной брат Валентины, следовательно - твой дядя. А так как, насколько мне известно, Валентина вышла замуж и твоего отца бросила, то, следовательно, я твой бывший дядя". Каламбур о несуществовании - своего рода визитка сил зла. Логика появления нечистой силы у Булгакова и Гайдара одна - свято место пусто не бывает. Эпоха тоже одна. Из нехорошей квартиры ("квартирный вопрос" имеет и символическое значение - осквернение Дома) исчезают люди. Мы-то знаем куда. Из квартиры барабанщика просто-напросто уводят отца - главу семьи. Но человек не может управлять собой сам, и им начинает управлять "кто-то другой". Для Булгакова причина запустения - отказ от Бога, потому и зло появляется в виде дьявола, а отнюдь не шпиона, за которого, кстати, принимают дьявола герои "Мастера и Маргариты", воспитанные на только что названной идеологеме. У Гайдара темы атеизма, конечно, нет. Впрочем, кое-что все же есть. Есть одна реплика дяди, которую мог бы, наверное, произнести и кто-нибудь из свиты Воланда: "Жаль, что нет бога и тебе, дубина, некого благодарить за то, что у тебя, на счастье, такой добрый дядя". Появлению черта в "Судьбе барабанщика", как и в "Мастере", предшествует, тревога. Это и естественно: потеря отца, небесного и земного, разрыв с прошлым и движение к неизвестности не могут вызвать иного чувства. "Но тревога - неясная, непонятная - прочно поселилась с той поры в нашей квартире". И через несколько страниц: "И опять, как когда-то раньше, непонятная тревога впорхнула в комнату, легко зашуршала крыльями, осторожно присела у моего изголовья и, в тон маятнику от часов, стала меня баюкать…". Тема тревоги, но уже боевой тревоги, заложена в самом образе барабана. Любопытно, что барабанщиком Сергей стал как раз в тот день, когда арестовали его отца. Вообще игра положительной и отрицательной символикой возникает в повести в связи с тем, что зло кощунственно пользуется образами добра. Можно усмотреть даже известную параллель между эпизодами антикрещения Иванушки (купание в реке, бородач, иконка) и покупкой именно шпионом пионерского галстука. Гаер Непосредственное описание шпионской деятельности дяди занимает в повести достаточно скромное место. Главное, что делает на протяжении многих страниц этот толстяк с "круглыми, как у кота, глазами", это говорит. И говорит он совершенно в духе кота Бегемота или Коровьева. Его речь, а она, повторим, составляет изрядную долю всего текста, представляет собой почти без исключения пародию на советские идеологические штампы, пародию для книги тридцатых годов беспрецедентно смелую. В этом смысле Аркадия Гайдара можно было бы назвать провозвестником соцарта. Ну, в самом деле: "И это наша молодежь! Наше светлое будущее! За это ли (не говорю о себе, но спрашиваю тебя, старик Яков!) боролся ты и страдал? Звенел кандалами и взвивал чапаевскую саблю! А когда было нужно, то шел, не содрогаясь, на эшафот…" Эти слова обращены к старому мрачному бандиту, который в ответ только сурово покачал головой. За него говорит автор: "Нет! Не за это он звенел кандалами, взвивал саблю и шел на эшафот. Нет, не за это!" Через несколько страниц опять реплика дяди к Якову: "Скажи ему, Яков, в глаза, прямо: думал ли ты во мраке тюремных подвалов или под грохот канонад, а также на равнинах мировой битвы, что ты сражаешься за то, чтобы такие молодцы лазали по запертым ящикам и продавали старьевщикам чужие горжетки?" И снова автор: "Старик Яков стоял с намыленной, недобритой щекой и сурово качал головой. Нет, нет! Ни в тюрьмах, ни на холмах, ни на равнинах он об этом совсем не думал". Снова берет слово дядя, теперь он называет Якова идеалистом и романтиком. Но вот дядя наряжает барабанщика заправским пионером (короткие штаны, гал-стук, пилотка и прочее) и вновь обращается к своему спутнику: "Ты посмотри, старик Яков, какова растет наша молодежь! Эх, далеко полетят орлята! Ты не грусти, старик Яков! Видно, капля и твоей крови пролилась недаром!" В двух случаях реплики дяди даже перерастают в целую литературную пародию. Это, во-первых, рассказ в поезде о прошлом все того же старика Якова, когда побег его из советской тюрьмы на живую нитку драпируется в рассказ о революционере-политкаторжанине. Харьковская центральная тюрьма возвышается в этом рассказе мрачной серой громадой, "вокруг которой раскинулись придавленные пятой самодержавия низенькие домики робких обывателей". Заканчивается история тем, что ее герой "скрылся, как вы уже догадываетесь, продолжать свое опасное дело на благо народа, страждущего под мрачным игом проклятого царизма…" Другой случай - песня дяди. Отец пел мальчику песни, которые называл солдат-скими. Тема песни проходит через всю повесть, звучит в финале, и мы к ней еще вернемся. Но вот вместо песни отца слышится издевательская импровизация дяди: Скоро спустится ночь благодатная, Дьявольскую иронию этой песни, как это часто бывает и в романе Булгакова, понимает не слушатель, а читатель, которому автор намекнул о расстановке сил. Ведь до рассвета шагают не какие-нибудь энтузиасты-романтики, а шпионы и бандиты, для которых ночь воистину благодатна, а страна в некотором смысле превосходна. Шагают, одним словом, силы зла, шагает "дядя", подменивший родного отца. Здесь мы сталкиваемся с еще одним качеством "врага", качеством чрезвычайно важным для замысла Булгакова, но странным для шпионской литературы. Дьявол - часть той силы, что вечно хочет зла, но совершает благо. Благо это проистекает из того, что бесы провоцируют зло, аккумулируют его, доводят до гротескных форм и приводят к саморазоблачению, а, в конечном счете, и к самоустранению. В этом и заключается принцип черной магии с полным ее (каламбур) разоблачением. Это эффект Крысолова. Отсюда и образ дудки, Фагота, регента и запевалы, отсюда тема цирка, образ гаера. В повести Аркадия Гайдара литературный шпион берет на себя функцию пере-смешника, пересмешника беспощадного. Что это? Издевательство врага над советскими святынями, долженствующее вызвать праведный гнев в сердцах читателей? Но почему тогда это смешно? Зачем, например, это: "Эх, - вздохнул дядя, - кабы нам да такую молодость! А то что?.. Пролетела, просвистела! Тяжкий труд, черствый хлеб, свист ремня, вздохи, мечты и слезы…" На чей смех это рассчитано? Наверное, на смех тех, кто по горло был сыт общими местами расхожей пропаганды, кто видел несоответствие слова и дела, кто остро чувствовал фальшь. Но тогда дядя и Яков обретают еще одно значение. Они вырастают до символи-ческих фигур, воплотивших в себе идею фальши, подмены. Вместо честного солдата, каким был автор "Судьбы барабанщика", судьбой мальчика (а сам же дядя сто раз делает обобщение, называя его "нынешняя молодежь") распоряжаются веселый горлопан-циник да рябой бандит. В свое время модно было подыскивать Воланду прототипы среди вождей рево-люции. Затея, по-видимому, пустая. Ведь замысел Булгакова космичен. А вот гайдаровская парочка, возможно, кое-кого и напоминает, то ли по воле автора, то ли нет. Солдат Странная есть штука в "Мастере и Маргарите": отцу лжи и иже с ним приписыва-ется какая-то особая честность. Если они и прибегают ко лжи, то крайне неохотно. Этому можно найти лишь то объяснение, что массовая ложь и фальшь, в особенности фальшь самих литераторов, вызывала у автора бесконечное моральное отвращение. Это, впрочем, и подтверждается образами всех этих лапшенниковых со скошенными к носу от постоянного вранья глазами, латунских, воздевающих глаза к небу, а также многими случаями так называемого вранья. Получается как в древнерусской притче о пекшем яйцо: люди в кознях своих превзошли самого беса. Для "красного" Гайдара, который имел столько же оснований любить массовое вранье, как и "белый" Булгаков, исходной фигурой, эталоном честности был солдат, подвергавший себя риску ради убеждений и долга. Каким, должно быть, отвратитель-ным делом казалось Аркадию Гайдару цинично присвоить подвиг этого солдата, оседлать его могилу и вещать от его имени, отправляя его же братьев по оружию в тюрьму. Неслучайно барабанщик так глубоко возмущен ложью толстяка Мишо, который присваивает себе подвиги оклеветанного французского барабанщика. Странная штука есть и в "Судьбе барабанщика": дядя, тот самый "дядя", оказыва-ется, тоже был солдат, настоящий притом солдат, а не фальшивый, правда, солдат не красный, а белый. Вот совершенно непонятное место, когда дядя вдруг начинает напоминать отца. Не пародию на отца ("Спят все люди с улыбкой умильною"), а настоящего отца. Мужчина и мальчик ложатся спать, но вот мужчина загремел в темноте спичками и закурил. Мальчик спрашивает, почему хозяйка назвала его добрым и благородным. Мужчина поясняет: когда в восемнадцатом буйные солдаты хотели спустить ее вниз головой с моста, он заступился. И дальше: "- Дядя, - задумчиво спросил я, а отчего же, когда вы вступились, то солдаты послушались, а не спустили и вас вниз головой с моста? - Я бы им, подлецам, спустил! За мной было шесть всадников, да в руках у меня граната! Лежи спокойно, ты мне уже надоел. - Дядя, - помолчав немного, не вытерпел я, - а какие это были солдаты? Белые? - Лежи, болтун! - оборвал меня дядя. - Военные были солдаты: две руки, две ноги, одна голова и винтовка трехлинейка с пятью патронами". Итак, военные были солдаты. Когда-то, когда отец еще был на свободе, сын попросил его спеть солдатскую песню. Отец запел "Горные вершины спят во тьме ночной…" - Папа! - сказал я, когда последний отзвук его голоса тихо замер над прекрасной рекой Истрой. - Это хорошая песня, но ведь это же не солдатская. Он нахмурился: - Как не солдатская? Ну, вот: это горы. Сумерки. Идет отряд. Он устал, идти трудно. За плечами выкладка шестьдесят фунтов… винтовка, патроны… По воспоминаниям, Гайдар любил песню "Умер бедняга в больнице военной" и хмурился, когда ему говорили, что автор - великий князь Константин Константинович. Все равно солдатская… Так оно, в сущности, и было. Ну а повесть закончилась хорошо. "Ужасная судьба отца и сына", как сказал бы автор солдатской песни, разрешилась благополучным воссоединением. В последней сцене они выходят из самолета, а в глаза им светит прожектор. "Пусть светит", как сказал бы один детский писатель. "На усталые лица их легла печать спокойного мужества. И конечно, если бы не яркий свет прожектора, то всем в глаза глядели бы они прямо, честно и открыто". Ну а поскольку светило все-таки прилично, отец и сын прищурились. В этом, собственно, и состояла их военная тайна. ______________________________ © Хазагеров Георгий Георгиевич |
       
|
