Екатерина Васильевна Вельяшева (Жандр) (1813-1865)


1829

Подъезжая под Ижоры,
Я взглянул на небеса
И воспомнил ваши взоры,
Ваши синие глаза.
Хоть я грустно очарован
Вашей девственной красой,
Хоть вампиром именован
Я в губернии Тверской,
Но колен моих пред вами
Преклонить я не посмел
И влюбленными мольбами
Вас тревожить не хотел.
Упиваясь неприятно
Хмелем светской суеты,
Позабуду, вероятно,
Ваши милые черты,
Легкий стан, движений стройность,
Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор.
Если ж нет... по прежню следу
В ваши мирные края
Через год опять заеду
И влюблюсь до ноября.

Катей Вельяшевой Пушкин познакомился в Старице, куда он заезжал в начале января 1829 года. Она была племянницей Прасковьи Александровны Осиповой и входила в то соцветие тверских барышень, которые с любопытством и тайным волнением ждали появления знаменитого поэта. В январе 1829 года Прасковья Осиповна Осипова гостила со всем семейством в Старице у своих родственников Вельяшевых. В дни святок у Вельяшевых был дан бал, на котором Пушкин впервые увидел юную Катеньку. На этом бале присутствовала и дочь старицкого священника Е. Е. Синицына, которая вспоминала: "Здесь мне не пришлось познакомиться с Александром Сергеевичем. Заметила я только, что Пушкин с другим молодым человеком постоянно вертелись около Катерины Васильевны Вельяшевой. Она была очень миленькая девушка; особенно чудные у ней были глаза. Как говорили после, они старались не оставлять ее наедине с Алексеем Николаевичем Вульфом, который любил влюблять в себя молоденьких барышень и мучить их" [1] Неизвестно, этими ли соображениями руководствовался Пушкин, не отходя на балу от Катеньки Вельяшевой, но опасения насчет Вульфа имели свои основания.

В "Дневнике" Вульф о своих намерениях в отношении кузины Вельяшевой писал вполне определенно. Он приехал в Старицу раньше Пушкина и веселился на местных балах еще с Рождества: "Здесь я нашел две молодые красавицы: Катиньку Вельяшеву, мою двоюродную сестру, в один год, который я ее не видал, из 14-летнего ребенка расцветшую прекрасною девушкой, лицем хотя и не красавицею, но стройною, увлекательною в каждом движении, прелестную, как непорочность, милую и добродушною, как ее лета" [2]. Появление в Старице Пушкина добавило скорее азарта. С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, от чего его и прозвали Сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катин. В.), несмотря ни на советы Меф., ни на волокитство Ф., осталась холодною: все старания были напрасны" [3].

Катеньку Вельяшеву, столь уверенно посрамившую двух опытных ловеласов, вооруженных отработанной тактикой обольщения, поэт не мог не увековечить стихами. Он возвращался в Петербург вместе с Вульфом и стихотворение "Подъезжая под Ижоры" родилось в пути. На полях его рукописи - очаровательный девичий профиль, с задорно вздернутым носиком и действительно хитро-лукавым взглядом, изящно взметнувшаяся бровь, изысканная линия нижней губы и подбородка. Лицо это настолько неповторимо и характерно, что Т. Цявловская уверенно определила портрет Вельяшевой и в рукописи незаконченного "Романа в письмах", который также писался в Тверском крае [4], а позже Ю. Л. Керцелли нашел еще один ее портрет - на черновике письма Пушкина к Бенкендорфу, скорее всего относящийся не к 1829, а к 1828 году (это позволяет предположить, что Пушкин виделся с Вельяшевой еще в Малинниках осенью 1828 года).

Пушкинское стихотворение "Подъезжая под Ижоры..." поразило А. О. Смиирнову-Россет своим необычным ритмом. Ей казалось, что стихи эти "подбоченились, словно плясать хотят". В самом деле, словно передавая ритм быстрой скачки, удаляющей поклонника от прелестной недотроги, они полны какой-то радостной энергии, поистине праздничного пляса. Поединок "тверского вампира" с провинциальной барышней завершился ее полной победой. Психологический портрет Катеньки Вельяшевой в этом стихотворении весьма своеобразен: поэт наделяет ее спокойствием - приметой чистоты - и вместе с тем умом и проницательностью, которые и придают "хитрость" ее взору и улыбке, словно она видит "вампира" насквозь и нисколько его не боится:

Осторожный разговор,
Эту скромную спокойность,
Хитрый смех и хитрый взор.

Осенью Пушкин вернулся в Малинники, выполняя свое обещание влюбиться "до ноября". Он сообщил Алексею Вульфу о продолжении интересовавшего их обоих сюжета: "Гретхен хорошеет и час от часу делается невиннее" (XIV, 50). Означает ли эта фраза, что поэт еще раз попытался поухаживать за Катенькой и вновь получил отпор?

За невинностью Катеньки Вельяшевой стояли не простодушие, а здравый смысл и истинная добродетель. И многие исследователи отмечают, что к ней восходит образ Машеньки из неоконченного пушкинского "Романа в письмах" [5]. Именно с ней связаны прекрасные строки, как бы обобщившие все то, чем пленяли Пушкина столько раз им воспетые девы из разбросанных по всей России дворянских гнезд: "Эти девушки, выросшие под яблонями и между скирдами, воспитанные нянюшками и природою, гораздо милее наших однообразных красавиц, которые до свадьбы придерживаются мнения своих матерей, а там - мнения своих мужей" (VIII, 56). Здесь же есть такие строки о Машеньке-Вельяшевой: "Маша хороша знает русскую литературу - вообще здесь более занимаются словесностью, чем в Петербурге. Здесь получают журналы, принимают живое участие в их перебранке, попеременно верят обеим сторонам, сердятся за любимого писателя, если он раскритикован. Теперь я понимаю, за что Вяземский и Пушкин так любят уездных барышень. Они их истинная публика" (VIII, 50).

Поэт еще раз вспомнил о Вельяшевой, когда в 1833 году, после пятилетнего перерыва заехал по пути в Оренбург в тверские края. Он писал жене 21 августа 1833 года: "Вчера, своротя на проселочную дорогу к Яропольцу, узнаю с удовольствием, что проеду мимо Вульфовых поместий, и решился их посетить. В 8 часов вечера приехал я к доброму моему Павлу Ивановичу, который обрадовался мне, как родному. Здесь я нашел большую перемену. Назад тому 5 лет Павловское, Малинники и Берново наполнены были уланами и барышнями; но уланы переведены, а барышни разъехались; из старых моих приятельниц нашел я одну белую кобылу, на которой и съездил в Малинники, но и та уж подо мной не пляшет, не бесится, а в Малинниках вместе всех Анет, Евпраксий, Саш, Маш и etc., живет управитель Парасковии Александровны, Рейхман, который поподчивал меня шнапсом. Вельяшева, мною некогда воспетая, живет здесь в соседстве. Но я к ней не поеду, зная, что тебе было бы это не по сердцу" (XV, 72-73). Значит, из былых воспоминаний, каким Пушкин делился с Натальей Николаевной, с Катенькой Вельяшевой связывалось для нее что-то особенно обидное. Не та ли "скромная спокойность", так восхитившая поэта и составляющая противоположность кокетству, об опасности которого поэт постоянно предупреждал свою жену?

Екатерина Васильевна Вельяшева в 1834 году вышла замуж за улана Александра Александровича Жандра, впоследствии полковника. В браке она была счастлива. Летом 1836 года Анна Вульф неожиданно встретилась с ней в Петербурге на фейерверке в Красном Селе. "Вообрази мое удивление и радость увидеть Катиньку Жандр, - писала она брату. - Я села возле нее, и так мы пробыли весь вечер вместе. Она, мне кажется, почти совсем не переменилась и, кажется, очень довольна своей судьбой, чему я очень рада" [6].

Литература:

1. Пушкин в воспоминаниях современников. Т. 1-2. М. 1985. Т. 2. С. 93.
2. Пушкин и его современники. Т. XXI-XXII . Петроград. 1915. С. 46.
3. Там же. С. 50.
4. Цявловская Т. Рисунки Пушкина. М. 1993. С. 214-215.
5. Пьянов А. "Мои осенние досуги". М. 1979. С. 260-266.
6. Пушкин и его современники. Т. XXI-XXII . С. 339.
_____________________________
© Забабурова Нина Владимировна