«Немного дружбы я ценю больше, чем восхищение всего мира».
Высказывание человека с тонкими возвышенными чувствами. Какой-нибудь поэт-романтик? Нет, граф Отто фон Бисмарк.
Вот вам и железный канцлер, чуждый всяким сантиментам!
Но дело не в этом. Фраза встретилась мне в одном немецком источнике, «Немного дружбы я ценю больше, чем восхищение всего мира»,- этой мой перевод. Перевод, надо сказать, не очень удачный. На первом же слове спотыкаешься: «Немного дружбы» - коряво как-то, не звучит. Но как выразиться лучше – «кусочек дружбы», «крупица»?..
Считается, что болгарский язык очень похож на русский. Однажды мне даже не заплатили за перевод. «Чего там переводить? Не стыдно ли требовать гонорар за такую ерундовую работу?» - недоумевал редактор газеты. Тогда я положил перед ним совсем маленький рассказ на болгарском и попросил… нет, не перевести, а хотя бы передать сюжет. Редактор попробовал, почесал затылок и выписал мне – три рубля.
Так вот, делая переводы из болгарских юмористов, я постоянно сталкивался с проблемой: в оригинале смешно, добросовестный же перевод этим свойством не обладает. В оригинале комизм вызывается, к примеру, тем, что персонаж говорят на смеси канцелярского языка и провинциального диалекта. Как прикажете это воспроизвести? Передать болгарскую деревенскую речь посредством, допустим, суржика либо сибирского говора? Но так же нельзя, это запрещенный прием!
Мне казалось, что единственный способ – взяв чужой сюжет, переписать его по возможности СМЕШНО, придумать собственные хохмы там, где не срабатывают болгарские, изобрести другую игру слов и забавные реплики.
Что примечательно: болгарские приятели, прочитав мои переводы, никогда не выражали недовольства искажениями, сокращениями и вставками и прочими отсебятинами. Так же как и у меня не вызывали протеста вольности моих болгарских переводчиков: они работали на свою аудиторию и хотели, чтобы рассказ в переводе звучал смешнее. Читателя не интересует, далеко ли переложение отступило от оригинала.
(Однажды на обсуждении спектакля «Три сестры» я упрекнул постановщика: актеры выполняют чеховские ремарки «с точностью до наоборот». Если автор пишет: «тихо», то исполнитель в этом месте кричит, если в тексте стоит «грустно», то на сцене смеются. Режиссер ответил, что ему хотелось, чтобы спектакль взволновал сегодняшнего зрителя. Зрителя же совсем не интересует, насколько точно в постановке воплощены авторские ремарки).
Однажды я редактировал перевод с французского – плохой, корявый неуклюжий перевод. Я, как мог, его причесал, привел в божеский вид. Думал, переводчик будет доволен. Но он морщился:
- Вы как-то всё спрямили, упростили, ушли нюансы, исчезли тонкие ароматы...
Можно подумать, в его беспомощном тексте был хоть намек на «тонкие ароматы»! Он, может, и пытался что-то такое передать, но не располагал для этого языковыми средствами.
Всегда завидовал хорошим переводчикам и восхищался ими. Грамотно воспроизвести смысл – это не фокус. Но чем лучше знаешь чужой язык, тем острее желаешь передать призвуки, парфюмы, изысканности. И тем болезненнее осознание того, что чаще всего это выше человеческих сил.
Вот хотя бы. По-немецки «Erlebnis» - это и «случай», «событие», и внутреннее переживание этого события. Как же лучше перевести: «Это стало для него настоящим событием», или «это стало большим переживанием», или «произвело большое впечатление»? Всё – правильно. И всё не вполне точно.

Общеизвестно, что самые склочные коллективы - в учреждениях культуры, искусства и просвещения. Обычно в любом театре, музыкальной школе, крупной библиотеке вы найдете две-три фракции, пребывающие в бескомпромисснейшей междоусобной борьбе и острой взаимной критике.
В рабочих коллективах такое встречается гораздо реже.
Если зависть - сестра соревнования и, следовательно, из благородного семейства, то склочность - плохая сестра таких хороших качеств, как стремление к справедливости, чувство собственного достоинства и т.д.
Отсутствие же в коллективе склочных начал может говорить и о его беспринципности.

В Ростов приезжал замечательный пианист. На концерте я сидел рядом с приятелем-музыковедом. В антракте разговорились. Пока речь шла о политике, все было хорошо, но потом я стал делиться впечатлениями об игре пианиста, и лицо музыковеда сразу поскучнело, как-то вяло он стал интонировать.
- Ты, кажется, не очень любишь музыку,- в шутку сказал я. Он мгновенно отозвался:
- Да какой же музыковед ее любит?!

Четкое и правильное понимание предела своих возможностей отличает хорошего, способного профессионала от дилетанта и от гения. Это понимание предостерегает от ошибок, от зряшной траты сил, от "надрыва", но в то же время удерживает от дерзновенного испытания себя на гениальность. "Нечего и пробовать, все равно не получится"
Некоторым удается как бы забывать о существовании таких конкурентов (а как же не конкуренты, если занимались тем же!), как Толстой или Бах. Придумана даже теория: в искусстве каждый бежит по личной, индивидуальной дорожке, никто никому не мешает.
Есть еще утешительное соображение: потому знаменитый творец и знаменит, что очень талантлив; ты же неизвестен по справедливости, в меру своих способностей.
Нет, обязательно надо равняться именно на великих! Пусть это довольно мучительное занятие.
Зависть к великим, вообще к тем, кому больше дано, и досада на собственные малые способности свойственны всем творческим людям.
Некоторым Бог даровал спасительный недостаток зрения, счастливую уверенность в том, что они лучше всех. Искусство не шахматы, где превосходство доказывается в поединках.
Может быть, гений от способного человека отличается не столько абсолютной "величиной" достижений, сколько их массой, интенсивностью творчества. Баратынский написал два-три десятка великолепных стихотворений, а Пушкин – несколько сот.
Вот Чайковский. Написал кучу симфоний, опер одна другой лучше.
А вот композитор Флоттов, у которого известна одна опера, а из той оперы одна ария. Но ария прекрасная, может быть, гениальная.
Или вот «Каватина» Раффа (я в детстве играл на скрипке). Бог его знает, кто этот Рафф и что он там еще сочинил. Осталась «Каватина», даже если все остальное - ерунда, эпигонство, серость, этот Рафф не зря прожил на свете.

Гениальность - это, быть может, не только и не столько «объем», «масса» способности, сколько умение правильно распорядиться тем, что даровал тебе Бог. (Бах, Бетховен, Гете, Толстой, Чайковский, Томас Манн). Пресловутое трудолюбие - это всего лишь вот это разумное, рачительное, ответственное отношение, как если бы твоему попечению был вверен редкий цветок.

Дело было давно. Знакомый композитор учинил надо мной довольно жестокий эксперимент. Сыграл мне десятка полтора своих песен и романсов с просьбой оценить каждое произведение по десятибалльной системе. Для чистоты эксперимента вперемешку со своими сочинениями он играл заведомо мне не известные романсы Таривердиева.
Подвоха я не распознал и все же почти безошибочно (до сих пор горжусь!) давал Таривердиеву девятки и десятки, а молодому композитору – семерки и восьмерки. Резкой качественной разницы я не почувствовал. Был уверен, это просто более удачные и менее удачные вещи одного автора.
В Ростовском училище искусств было театральное отделение, и я часто встречал в коридорах Александра Кайдановского (середина шестидесятых годов). Он несколько выделялся, держал себя отчужденно, словно в предчувствии скорого взлета: через два-три года он блестяще сыграл белогвардейца у Никиты Михалкова в фильме «Свой среди чужих…».
На училищных концертах выступали и музыканты, и актеры. Я помню, как Кайдановский читал отрывок из «Отцов и детей». Это было очевидно лучше, чем у других ребят, и ему хлопали громче и дольше. Хотя среди этих других тоже были одаренные, и им тоже хлопали громко и долго.
Итак, Кайдановский явно выделялся, был выше однокурсников на голову. Но не на две головы, не на десять голов. А ведь они так и остались провинциальными актерами, не известными за пределами Ростовской области.
Чемпионов и лауреатов – единицы, а тех, кто «почти на их уровне», «на подступах» – тысячи. Справедливо ли, что вся слава и львиная доля денег достается только первым среди «почти равных»?
Наверное, в этом есть высшая справедливость – чтобы мало было вакантных мест для гениев, чтобы отбор был жёстким и не исключал даже моментов случайности, везения-невезения.
Кстати, ростовский режиссер М. ставил спектакль в театре им. Моссовета со знаменитым артистом Стебловым в главной роли. Отношения не складывались. И как-то раз Стеблов задумчиво сказал М:
- Я все думал, что общего между вами и Кайдановским, а сейчас понял: вы оба – ростовчане!
Что имелось в виду? Я полагаю, не столько провинциальная напористость, сколько провинциальная неотесанность, прямолинейность.

NN. был моим однокашником по университету. Он вызывал у меня уважение, я дорожил нашей дружбой. Мне, сыну журналиста и неудавшейся балетной артистки, достались по наследству, почти без усилий те общие знания, элементы культуры, которые ему, выходцу «из простой семьи», надо было добывать, завоевывать. Моя среда способствовала – его препятствовала становлению духовной личности.
Как многие сельские жители в городе, провинциалы в Москве, упорством, зарядом энергии NN. давал местным, коренным сто очков форы. (Москвичи, давно замечено, отличаются от провинциалов лоском и снобизмом, но нет в них пружины, ядра, хлипкие они).
NN. начинал водолазом, потом работал в газете, потом в горкоме и обкоме КПСС. собкором центральной газеты, редактором столичного журнала…
Он. рассказывал, как учился в школе сержантов. Унижения, придирки, издевательства…
И вот одни говорили: вовек не забуду, как надо мной издевались, вот стану сержантом - буду салаг жалеть.
Другие (их было больше) говорили: вовек не забуду, как надо мною издевались, вот стану сержантом – за все на салагах отыграюсь.
(Так, угнетенные народы, получив свободу, спешат отыграться на бывших угнетателях, но гораздо чаще - на тех, на ком можно отыграться. В бывших республиках СССР отыгрываются на русских).
Отношение к Советской власти, по мнению NN., зависело от того, больше, меньше или так же преуспел бы в жизни данный товарищ, если бы революция не состоялась. Он, NN., любит власть, потому что ему, выходцу из самых низов, в какиталистическом обществе не светило бы попасть в средний класс. Я, Хавчин, выходец из семьи мелких служащих, ничего существенного от смены режимов не потерял, хотя и мало что приобрел. А один наш общий знакомый должен не любить большевиков: у его деда была самая большая в Нахичевани пекарня.

У Мультатули (псевдоним голландского писателя Эдуарда Деккера) есть сказка о волшебной птичке, повторяющей: «Финики у торговца Хасана вдвое крупнее, чем они есть» - и все бросаются покупать эти финики.
Хотя написано это полтора века назад, когда рекламы, в нашем теперешнем понимании, еще не существовало вовсе, суть явления схвачена удивительно точно! Каждый знает, что реклама глупа и лжива, верить ей нельзя ни на грош, но ведут себя люди так, словно безоговорочно верят сказанному в рекламе.
Потому что птичка – волшебная. Потому что рекламу делают большие мастера, большие таланты.

В комедиях Плавта и Теренция действуют рабы, которые не испытывают никаких неудобств от своего рабского положения. У Шекспира, Лопе де Вега и других авторов Возрождения довольно часто проходит тема неравенства – но какого? Тема неравенства законных и незаконных детей. Тема национального неравенства. Но в том же «Венецианском купце» Шейлок говорит об уравнении господ со слугами как о нелепом предположении. И в других пьесах Шекспир относится к социальному неравенству как чему-то естественному.
Когда же социальное неравенство начало восприниматься как несправедливость и недовольство стало выражаться (в том числе и средствами искусства)? Когда низы выросли духовно или когда деградировали верхи?

У Бориса Пастернака в «Охранной грамоте» есть одно странное место. Он хотел стать композитором, но не обладал абсолютным слухом и комплексовал по этому поводу. Родители пригласили в гости Скрябина, он посмотрел опусы юноши, одобрил и принялся утешать, повторяя то, что Пастернак много раз уже слышал (абсолютный слух есть у фортепьянных настройщиков, а у Вагнера и Чайковского его не было).
Между тем, сам Скрябин повторил какую-то фразы из пастернаковского сочинения НЕ В ТОЙ ТОНАЛЬНОСТИ! Значит, и у него самого не было абсолютного слуха! Но он не захотел в этом признаться!
Скрябин потерял для Бориса обаяние божества, и вообще с мечтами о композиторской карьере как-то сразу было покончено.
В чем же странность этой истории? Известно, что у Скрябина таки был абсолютный слух и даже более того: цветовое ощущение каждой тональности. И гораздо проще было предположить, что это у Скрябина была ошибка памяти, а не слуха. Т.е. он легко определил тональность, но потом просто забыл. Или перенес отрывочек в другую тональность именно из-за изощренности слуха (в другой тональности, по его мнению, звучало бы лучше).

У современной, заслуженно популярной писательницы Л.У.: «Странное приспособление неизвестного назначения».
Неуместная в прозе рифма, чего так не любил Максим Горький и что до сих пор пуристы считают стилистической «блошкой».
Любопытно, внесла бы изменение писательница, если бы редактор обратил на это ее внимание? Это недосмотр или сегодня уже никто не придает значения таким мелочам?

- Глупый сплошь и рядом бывает профессионально значимее умного, и отличие умного от глупого, в сущности, единственное: умный способен осознать собственную глупость.
- Не согласен! Глупый бывает профессионально значимее умного обычно только в одной узкой, «своей», сфере. Например, неумный художник (музыкант, поэт, актер) оказывается талантливее умного, т.е. как художник он очень даже умен в своем деле, а глупость начинает выпирать, когда он пытается судить «выше сапога». Люди среднего, не очень яркого, таланта нередко бывают умнее, разностороннее, гибче (в том числе вне пределов своей специальности) ярко одаренных, обладают лучшим вкусом, более терпимы, вплоть до всеядности.

Когда хотят построить что-нибудь величественное, парадное – получается здание с колоннами и портиком, как древнегреческий храм, и никуда от этого не денешься, и ненамного продвинулось в этом смысле искусство архитектуры за последние двадцать-двадцать пять веков.
Покои короля Людвига Второго в баварском замке Линдерхоф, жилые комнаты императора Наполеона Третьего в Лувре, вилла баронессы Ротшильд на Лазурном берегу: позолота, лепнина, фарфор, вазы, огромные хрустальные люстры, гобелены… Дальше этого фантазия не идет.
Сувенирные киоски: кепочки-бейзболки, сумочки, значки, майки, тарелочки… Набор всюду почти один и тот же, что в Венеции, что в Хельсинки, различаются главным образом картинки и надписи на предметах.

Я лежал в немецкой больнице. В палате нас было двое. Фриц Зайтц, мой сосед, после тяжелой операции очень мучался. Я ему оказывал мелкие услуги, он проникся ко мне симпатией и, определив по акценту, что я из России, стал словоохотливым.
Оказывается, его мать была полькой, ревностной католичкой, он говорит по-польски и немного понимает русскую речь.
Выглядел он лет на семьдесят, но на самом деле ему было 83 года. Я сообразил, что он был солдатом вермахта – и расхотелось вести разговоры. Но тут он сам стал рассказывать, как в октябре 1941 года его призвали в армию.
- Вы знаете русский город Дньепропетровск? Там я оказался вначале, водил грузовик. Потом был большой город Шталино, потом Таганрог. Потом были степи, степи, степи - а там горы. Кауказ: Эссентук, Пьятигорск…
Таганрог ему запомнился страшными зимними холодами (минус 35) и тем, что там по его вине произошла авария и он десять суток сидел на гауптвахте. В Шталино и в Таганроге он видел толпы женщин и молодых людей, которых отправляли на работу в Германию. Многие из них выглядели подавленными. Но были и бодрые, полные надежды лица. Он знает, что многим русским и украинцам на работах в Германии было совсем не плохо. Семье его родственницы, чей муж-бауэр ушел на фронт, была выделена украинская девушка в помощь по хозяйству, к ней относились, как к родной - настоящие католики! В 1945 году она не хотела возвращаться на Украину, рыдала - так привязалась к хозяевам.
Как о вкладе в Сопротивление герр Зайтц рассказывал о том, как он помог своему камраду тайком переправить на грузовике в Голландию русскую девушку - у них с камрадом была большая любовь, после войны они поженились, сейчас у них двое сыновей и куча внуков. Хорошие католики!
- Война - это страшное дерьмо. Большие люди стравливают маленьких людей, как собак,- философски сказал герр Зайтц.
Я спросил, как им объясняли тот факт, что не Россия напала на Фатерлянд, а Германия на Россию. И что, собственно, немецкие солдаты делают в России.
- Никто нам ничего не объяснял. Иди воевать - или в концлагерь. А я, восемнадцатилетний мальчишка, что тогда понимал?
По его рассказам, он и его камрады хорошо относились к местным жителям. Солдат вермахта отлично кормили, и сам он, Фриц, и его сослуживцы делились шоколадом и консервами с украинскими семьями, баловали детей. Когда из-за снежных заносов резко ухудшилось снабжение, местное население, в свою очередь, угощало немцев «замогонка» и жареной «картошька».
После войны он работал слесарем, потом мастером на заводе «БМВ». В его подчинении было 80 человек, в том числе много турков, греков, хорватов, итальянцев, и все его любили, с каждым он мог перемолвиться на родном языке. Когда он уходил на пенсию, многие плакали...
Вот такой у меня был сосед. Ночью он страшно храпел, не давал мне спать. Каждый день к нему приезжала жена, очаровательное существо, с лучистыми глазами и совершенно белой головой.
У него было с собой не одно семейное фото, а целый альбом со снимками родственников и домашних.

Принцип «Ищи, кому выгодно!» далеко не всегда облегчает понимание ситуации. Одно и то же бывает выгодно для многих разных. Одно выгодно в сиюминутном, и совсем другое - в стратегическом плане. А как сочетаются интересы данного гражданина как сторонника общественного порядка с его же интересами как поборника личной свободы? Доброго христианина – и налогоплательщика, которому не нравится, что его деньги идут на пособия дармоедам и пьяницам? Любителя природы – и работника химического завода, который грозят закрыть по соображениям экологии?
– За этим преступлением не может стоять такой-то деятель – потому что это вовсе не в его интересах.
– Но, кроме тех интересов, о которых вы знаете, есть еще много других, о которых вы не догадываетесь. Вы говорите: «это не в его интересах», имея в виду интересы долговременные, но президенты, министры, олигархи – всего лишь люди, они могут, как и простые смертные, пренебречь стратегией ради тактики или даже сиюминутных настроений. Поэтому довод «NN не мог организовать убийство XX, ибо это не в его интересах» – не заслуживает доверия.

Парадокс демократического общества: многие граждане (не менее 25-30 процентов) именно при демократии перестают быть «политическими животными», государственные дела их почти не интересуют. «Активная жизненная позиция» может выражаться, например, в благотворительности, занятии делами своего микрорайона, поселка.
«Обойдутся и без меня», «Какая бы партия ни стояла у власти, для нас, простых людей, ничего не меняется», «Пусть политикой занимаются политики», – это нормальная, честная позиция человека, у которого нет своей точки зрения. Это нормальная позиция и чуть ли не гражданский долг, если все политические пертурбации слабо отражаются на жизни простого человека, которой он в основном доволен. (А социологические опросы показывают, что доволен человек жизнью или нет, гораздо меньше зависит от политики, чем принято думать). Гражданину, у которого нет собственного мнения и который колеблется и мечется между противоположными точками зрения, лучше отойти в сторону, не участвовать в процессе. При условии, что за последствия своего свободного выбора – отказа от выбора – он готов нести ответственность.
Ответственность в данном случае выражается в том, что неголосовавший гражданин готов признать плохую, но законно избранную власть, как и тот, кто голосовал за нее.
Человек недемократического общества характеризуется тем, что охотно примазывается к достижениям и славе своего отечества, искренне открещиваясь от его поражений и преступлений. Схематически это можно передать так:
– Победа наших футболистов – это победа всей нашей страны, значит, это и моя победа! Но поражение нашей сборной – это не мое поражение. Проиграли ФУТБОЛИСТЫ, при чем тут я?

В английской, французской, немецкой, американской литературе XIX обычно описание несправедливого суда. Судьи жестоки, формальны, равнодушны, настроены предвзято. Присяжные глупы, внушаемы. Но судья продажный либо поддающийся нажиму сверху… Что-то с трудом вспоминается.
В русской же литературе преобладает описание суда подкупленного, послушного начальству. Отношение меняется лишь после судебной реформы Александра Второго. У Достоевского и Толстого русский суд становится похож на западный: судьи жестоки, формальны, равнодушны, настроены предвзято, а присяжные легковерны, внушаемы. Но мотивы подкупа и прямой управляемости исчезают. Исчезла пропасть между судом и обществом, общество в основном доверяет суду.
С советским судом, самым гуманным в мире, всё ясно. Но в нынешние времена вся судейская система, якобы копирующая западную, если верить прессе, литературе и кино, гораздо больше похожа на суд в России крепостнической. В смысле коррупции и зависимости от начальства.
Мой собственный, правда, не очень богатый, опыт подтверждает, что искусство не слишком сгущает краски.
Между тем, суд – последняя ограда государственности. Пусть даже губернатор, милиция, прокуратура, министры, депутаты связаны с мафией, служат ей и сами являются мафией – не все потеряно, если остался у нас честный и независимый суд. Если же и суд управляем, труслив и продажен, значит, российскому гражданину не на что надеяться.


«Три сестры» и «Мелкий бес» – это две разные России; Тургенев и Достоевский – разные России. Леонид Андреев и Алексей Толстой – всё разные, почти несовместимые России, и всё настоящие.

Веков этак двадцать пять назад показалась бы очень странной мысль, что текст Псалмов Давида может существовать отдельно от музыки. Нам кажутся диковатыми и даже глупыми слова модных песен в НАПЕЧАТАННОМ виде.
Музыка – дело другое, она может жить и без текста. Например, «Не кочегары мы, не плотники», «Заправлены в планшеты...» и «Десантный батальон» исполняются духовыми оркестрами в виде маршей.
Предполагаю, что текст песни начинает существовать самостоятельно не ранее, чем язык перестает быть разговорным, утрачивает живую связь с повседневной речью. Его архаичность превращается в своего рода музыку и возмещает (или принимает на себя) ту «сакральную» функцию, которую прежде несла на себе музыка. Текст становится несколько непонятным и от этого прибавляет суггестивности, значительности.
Не «утратятся» ли мелодии и не приобретут ли самоценность тексты современных бардовских песен лет через двести, когда нынешний разговорный язык станет не совсем понятным, приобретет налет архаичности, а стало быть, и необычности, дополнительной и незапланированной поэтичности?

В одной внутренней рецензии говорилось: «Знаю, моя оценка рукописи может показаться неоправданно резкой, даже запальчивой, но я говорю чистую правду!»
Как часто мощный интонационный напор, титаническое самоуважение, искренность пристрастности сходят за справедливость оценок: «Не может быть, чтобы с таким пафосом, с такой неподдельной страстью говорилось нечто глупое или неправильное!»

Григорий Сковорода благодарил Господа за то, что Он всё нужное сделал нетрудным, а всё трудное – ненужным. Несколько напоминает то, как Эпикур благодарил богов за то, что сильные страдания они сделали недолгими, а долгие страдания – не сильными.
Бог не ставит перед человеком непосильных задач, не требует невозможного, Его заповеди и законы просты и доступны каждому. Об этом недвусмысленно говорится в Пятикнижии Моисеевом (Втор., 30: 12 – 14) и в Коране: «Не возлагает Аллах на душу ничего, кроме возможного для нее».
Какой контраст с Новым Заветом, ориентирующего на достижение истинного совершенства, т.е. чего-то невозможного, недостижимого, исключительного. Чего стоит, к примеру, запрет на плотское вожделение даже в мыслях! Бросил на женщину нескромный взгляд – готово, получил гибель души по полной программе!
Сейчас я уже не бросаю на женщин нескромных взглядов, но, признаюсь, запаса взглядов, брошенных в юности, с гарантией хватит для геенны огненной.

«Спастись от желания можно, лишь отказавшись от него или перенеся его в идеальную сферу искусства». (Флобер). Вот так: писатель между прочим в частном послании высказал некую мысль. А Зигмунд Фрейд на ее основе построил целую теорию искусства!
Правда, Фрейд внес очень важное уточнение: от желания человек не в силах отказаться – во всяком случае отказаться безнаказанно для своей психики.

Спаржа. Изысканный овощ, содержит много витаминов и других полезных веществ. Слыла барским, помещичье-капиталистическим кушаньем, типа ананасов и рябчиков. Но в советское-то время почему ее не выращивали? Неужели спаржа была менее достойна наших трудящихся, чем апельсины и бананы?
Может, не позволяли климатические условия? Но эта культура занимает большие площади Баварии, с ее бедными суглинками. Может, слишком трудоемка уборка этого овоща, не годилась для колхозно-совхозной системы? Но вряд ли спаржа требует намного больше трудозатрат, чем морковь и лук, которые ведь худо-бедно росли…
Думаю, потому и не было спаржи в СССР, что кушанье-то было основательно скомпрометировано помещиками и капиталистами (как и анчоусы, и те же ананасы с рябчиками). А в Германии спаржа продается в дешевых магазинах. Наряду с картошкой и хлебом ее бесплатно раздают безработным и беженцам.

Разговор двух писателей:
– Почему твой последний роман хуже предыдущего?
– Впервые не от руки писал, а набирал на компьютере.
Тут бы собеседнику ехидно спросить: если почувствовал, что пишется хуже, отчего ж было не вернуться к надежному прежнему методу? Вместо этого он начинает рассуждать, мол, действительно, компьютер вещь коварная, видишь текст чужим, обезличенным и проч.
О, милая наша привычка обвинять в своих неудачах врагов, плохую погоду, неблагоприятное стечение обстоятельств – всё и всех, кроме самих себя.
Этой привычки не чужды и великие. В воспоминаниях легендарного Михаила Ботвинника: он проиграл партию (матч) потому, что плохо выспался, был утомлен, неважно себя чувствовал. НИ РАЗУ не сказал: проиграл потому, что соперник тогда оказался сильнее.

Пушкин рифмует «сказать – наказать». Рифма и по тем временам не ахти.
Надо, однако, учесть, что Пушкин снимает возможность критики, заранее объявив, что письмо Татьяны безыскусно и что оно излагается в пересказе – слабой и бледной копии.

«Ты можешь наполнить весь дом золотом и драгоценностями, но не сможешь их уберечь.
Стремясь к богатству, чинам и почестям, ты сам навлекаешь на себя беду».
Вам это ничего не напоминает? Ну, конечно же, Евангелие от Матфея, гл.6, ст. 19 – 21.
Но это было сказано Лао-Цзы лет за четыреста до н.э.
Великие умы сходятся, а не заимствуют друг у друга.

В январе 1857 г. Толстой едет за границу, вскоре он в Париже. Хотя Крымская война (когда батарея Толстого стреляла по французам) закончилась не так давно.
Двадцатидевятилетний литератор и офицер едет в страну-победительницу, не испытывая никаких комплексов, его патриотические чувства не страдают.
В свою очередь, французы принимают вчерашнего врага с совершеннейшим почтением, никто не глумится над поверженной Россией («Вы думали, вас все боятся и вы можете диктовать Европе свою волю? А мы вас вот так, вот так!»). Никто гневно не трясет кулаком перед его лицом: «Там, в Севастополе погиб мой единственный сын, ему было двадцать лет!»
Война не привела два враждовавших народа к взаимной ненависти и озлоблению.
Это напоминает один кусок из «Сентиментального путешествия» Лоренса Стерна: автор отправился во Францию, забыв, что формально их страны находятся в состоянии войны.

Загоскин, роман «Рославлев, или Русские в 1812 году». Герои то и дело рассуждают и ведут длинные споры о том, надо ли преклоняться перед Западом (конкретно перед Францией). Вывод: преклоняться не следует.
Мало что существенного смогли прибавить к этой аргументации последующие поколения патриотов.
Бороться с преклонением перед заграницей в России начали, кажется, со времен Елизаветы. Во времена Екатерины борьба велась уже вовсю. И так больше двухсот лет боролись с низкопоклонством. Битва то слегка затихала, то разгоралась с новой силой (при Павле, Николае Первом, Александре Третьем, Сталине).
В других странах тоже воевали с иностранным влиянием, высмеивали отечественных дурачков, падких до всего заграничного, В Германии высмеивали бездумное подражание всему французскому, в Китае – всему русскому, в Японии в разные периоды – всему французскому, русскому и американскому…
Но никому не хватало терпения вести это сражение веками, не теряя ожесточения и почти без надежды на успех.

В советском Уголовном Кодексе была статья о гомосексуализме. Стало быть, признавалось, что такое явление существует даже на этапе развернутого строительства коммунизма и небывалого морально-политического единства. Так же, как признавалось существование убийц, изменников Родины, воров, взяточников.
Даже если считать мужеложство преступлением, надо признать его менее опасным, чем бандитизм и изнасилование.
Но я не могу припомнить, чтобы в советской литературе – до начала перестройки – упоминалось о существовании в СССР лиц с нетрадиционной сексуальной ориентацией. Бандиты – да, имеют место, и изменники Родины тоже (ведь недаром существует КГБ!). А гомосексуалисты – они встречались в античности и встречаются до сих пор в странах капитала. Но не у нас.
Шкловский, когда ему надо было дать понять, что такой-то композитор был гомосексуалист, писал: «Он не интересовался женщинами.»
– Советских писателей вдохновляло отображение духовной жизни обычных людей, а не исследование патологии, темных сторон и извращений.
– Да кто говорит об исследовании или обостренном внимании? Льва Толстого тоже больше интересовала жизнь духа, но у него есть беглые упоминания о гомосексуализме (в «Анне Карениной» и в «Воскресенье»). Именно беглые упоминания – поскольку этого требовала жизненная правда.
Десятилетиями не пропускалось в советской литературе (и журналистике) никаких упоминаний о наличии в обществе развитого социализма такого отрицательного явления, как наркомания. Статьи соответствующие в Уголовном Кодексе были – а явления как бы не было.
До чего же быстро произошло превращение идеологии революционной, боевой, кипучей, все ниспровергающей и отрицающей, в мертвую, отвратительно ханжескую!

Ученому положено быть непрактичными. Ученый – значит рассеянный, чудаковатый. Борис Березовский, крупный математик, вызывает дополнительную ненависть как изменник умилительному образу юродивого-бессребреника.
«Он (известный актер) пытался начать свое дело и, конечно, прогорел».
Это пишется с некоторым удовлетворением. В самом деле, зачем артисту лезть в бизнес?
Алла Пугачева и Иосиф Кобзон оказались успешными дельцами – это вызывает определенное недовольство, досаду. Богатство творческого человека воспринимается как нарушение жизненных правил. «Мало им того, что… так они еще и…» Это несправедливо!
Это протест не социальный, а метафизический. Возмущение вызывает неправильное устройство не только общества, но и всего мироздания: «…но нет ее и выше!»
Им – всё, а нам – ничего: ни талантов особенных, ни славы, ни денег!..
Но предположим, что 5 процентов населения наделено какими-то художественными либо научными талантами и 5 процентов – талантами деловыми и организаторскими. По теории вероятности, в 0,25 процента случаев эти дары природы могут совместиться (ведь шарик рулетки «не знает», «не помнит», на какую клетку он падал в прошлый раз)…
Крупный банкир – он же известный дирижер. Страховой воротила – он же прекрасный композитор. Директор фабрики и изобретатель – он же великий режиссер.
Бывает и такое. Редко – но бывает.

«Тоталитарный коммунистический режим», «идеологическая монополия КПСС…»
А ведь в библиотеках (Ростовской университетской и областной научной) совершенно свободно можно было взять труды Бергсона, Макса Вебера, Евгения Дюринга и прочих немарксистов. Издавались - небольшим тиражом, но были все же доступны - Теодор Адорно, Людвиг Витгенштейн и другие «буржуазные» философы.
Я читал и конспектировал «Вехи» – и, к стыду своему нынешнему, иронически комментировал высказывания – чьи? -Бердяева! Булгакова! Гершензона! Все они казались ужасно устаревшими.
Если бы меня, двадцатилетнего, спросили, что, собственно, я могу противопоставить тому же Бердяеву, я бы, наверное, привел лишь один, но чрезвычайно мощный аргумент: «Советские космические корабли бороздят просторы Вселенной…»
С тоской вспоминаю то время: насколько же облегчала, гармонизировала и проясняла миропонимание зубрежка диамата и истмата!..

Царский премьер- министр не знал, что Россия хочет отобрать у Турции ПРОЛИВЫ. Он думал – России ведет войну за ЗАЛИВЫ.
Первый секретарь Московского горкома КПСС, член Политбюро ЦК КПСС тов. Гришин требовал безусловного выполнения темпов роста производства, предусмотренных пятилетним планом экономического и социального развития. Однако, как выяснилось на одном совещании, чтО такое темпы экономического роста и как они рассчитываются, этот выдающийся партиец - не знал. Не знал, что если каждый год прибавлять по 5 процентов, то за пятилетку наберется не 25 процентов, а больше.
Не знал - но с партийной настойчивостью и принципиальностью требовал этих самых неведомых «темпов роста».
Стоит ли удивляться, что и царь, и КПСС в конце концов лишились власти - такими-то компетентными ее, власти, представителями!

_______________________________
© Хавчин Александр Викторович