Главная
Главная
О журнале
О журнале
Архив
Архив
Авторы
Авторы
Контакты
Контакты
Поиск
Поиск
Обращение к читателям
Обращение главного редактора к читателям журнала Relga.
№05
(407)
21.07.2023
Творчество
ПРОВИНЦИЗДАТ. История одного сюжета. Окончание первой части романа.
(№4 [167] 15.03.2008)
Автор: Олег Лукьянченко
Олег  Лукьянченко
Окончание первой части. Начало см. в №2(165) 5 февраля 2008 г. и №3 (166) 25 февраля 2008 г.

Глава пятая. 1 августа 1985 года (время служебное)

1
Уподобив мир театру, а людей актёрам, Шекспир, однако, не определил жанра, в котором развивается жизненная драма – то ли полагая это очевидным, то ли подразумевая присутствие в ней всех без исключения. Находя справедливым оба предположения, Андрей для себя, в рабочем, так сказать, порядке, считал главным жизненным жанром трагикомедию и всегда, как от вкусового провала, кисло морщился, ежели в ней прорезались элементы мелодрамы. Он с недоверием относился ко всяким там роковым случайностям, счастливым совпадениям и прочим её аксессуарам. В то же время он знал, что у Бога всего много, а значит, допускал и сугубо мелодраматические изгибы судьбы. Именно таким узлом нелюбимого жанра стал для Андрея день 1 августа 1985 года, когда, по его расчётам, истекал срок ответа издательства с оценкой его доработанной рукописи.
Ровно в восемь тридцать Андрей вошёл в кабинет директора и молча положил перед ним заготовленный документ:

Директору
Провинцеградского книжного издательства
Н. С. Слепченко
редактора детской и художественной
литературы Амарина А. Л.

Докладная

30 ноября 1984 года мною была предложена издательству рукопись книги рассказов объемом 7 авторских листов. После того как я уведомил Вас об этом, она была вручена старшему редактору редакции детской и художественной литературы К. П. Лошаковой. Нормативные сроки прохождения рукописи были нарушены, однако после моего вторичного обращения к Вам и Вашего личного вмешательства дело сдвинулось с мертвой точки: рукопись была прочитана К. П. Лошаковой и отрецензирована писателями М. Н. Бекасовым и Д. К. Мурым. Обе рецензии одобрительные. К. П. Лошакова объявила мне, что видит в рукописи книгу, и определила конкретно ее содержание: повесть и 3 рассказа общим объемом до 6 учетно-издательских листов. Я попросил К. П. Лошакову дать мне письменное редакторское заключение. 18 мая 1985 года К. П. Лошакова в беседе со мной зачитала основные положения черновых набросков редзаключения (машинописный текст его так и не был мною получен), вернула первый экземпляр рукописи с редакторскими пометками на полях и высказала свои требования по доработке. Хотя с большей частью замечаний я не был согласен, тем не менее, с целью найти возможность компромиссного решения, я произвел доработку и выполнил большинство требований старшего редактора.
2 июля 1985 года доработанная рукопись была вручена мною К. П. Лошаковой. Как следует из типового положения о подготовке рукописи к изданию, исправленную по замечаниям рукопись издательство обязано оценить в строго ограниченный срок, а именно: в течение 15 дней, с добавлением по 2 дня на каждый авторский лист. Объем доработанной мною рукописи составляет менее 6 авторских листов, следовательно, срок ее оценки истек 30 июля 1985 года, а так как письменное извещение в течение этого срока мне направлено не было, произведение считается одобренным. На этом основании прошу включить мою книгу в план выпуска 1986 года и заключить со мной письменный договор.
1 августа 1985 года (А. Л. Амарин)

Мельком взглянув на бумагу, дир кивнул и погрузился в кучу ведомостей, с видимым нетерпением ожидая момента, когда снова можно будет приникнуть к любимому «музыкальному» инструменту.
Андрей вернулся в редакцию, Лошаковой ещё не было, он положил на её стол редзак на Жмуделя, подошёл к окну, раскрыл его. Остатки утренней свежести крохотными невидимыми облачками ещё пробивались сквозь уплотняющийся бензиновый чад, но свирепо палящее солнце неотвратимо приближало момент, когда они расплавятся в липком удушающем жаре…
Ему почему-то вспомнилось трёхлетней давности утро, когда он вот так же стоял у раскрытого иллюминатора в своей каюте и дышал океанским аэрозолем, а по трансляции крутили давнюю мирейматьевскую песенку «Чао, бамбино, сорри», и его кольнула вдруг внезапная боль одинокости, оторванности, заброшенности, и он приглушил её сигаретным дымом…
«Почему никотин утешает? – мимолётно подумал он, доставая пачку «Провинцеграда», и отошёл от окна, зафиксировав в мозгу ещё одну мысль: – Хорошо, Лошакова, как и он, с насморком хроническим, хоть этот жуткий кондишн не включает».
Пока он курил на балкончике, Лошакова успела прийти и сделать начёс, а сейчас, когда он уселся за свой стол, заканчивала пудриться. Обычно лицо её при этом вид имело хищно-настороженный, но сегодня оно, кажется, несколько расслабилось, а вскоре Андрею стало ясно, что его начальница пребывает в неплохом настроении. Добродушно оскалившись, она с ходу углубилась в чтение лежащего перед ней редзака, сопровождая этот процесс то одобрительным хмыканьем, то сдавленным смешком, а закончив его, поощрительно-доброжелательно заметила:
– Да, Андрей Леонидович, это вы его хорошо раздраконили.
Наклоном головы Андрей дал понять, что высокое одобрение к сведению принято.
Потом они занимались каждый своим делом, и с каждой минутой влажная жара всё плотнее обволакивала тело, мозги и душу вязкой студенистой массой, и наконец Лошакова не выдержала и включила кондиционер, а Андрей, спасаясь от этого смертоносного орудия бакинского производства, пошел послоняться.

2
В коридоре Андрея поймал Шрайбер и зазвал в свой кабинет.
– Хочешь в Москву слетать на фестиваль?
Андрей промычал нечто невразумительное, так как не мог на ходу сообразить, что сулит или, напротив, чем грозит ему эта с неведомой для него целью поездка.
– Там же, говорят, сейчас кого ни попадя не пускают в столицу, – высказал он побочной важности замечание.
– Егор Иванович с авиаторами договорится. А там в Главк сходишь, документы отдашь, погуляешь по фестивалю, и вечером назад.
– Что за документы? – на всякий случай полюбопытствовал Андрей.
– Наградные материалы на Камилу Павловну.
– Наградные?..
– На издательство выделили по разнарядке одну медаль «За трудовое отличие». Решили представить Камилу Павловну.
– Кто решил?
– Коллектив… Партбюро… Ну, я на вас заполняю командировку. – Андрей не успел сказать ни да ни нет, как Шрайбер резко зацарапал авторучкой с чёрными чернилами по бумаге. Он держал перо в левой руке, сжимая его двумя пальцами с оторванными фалангами: похоже было, что это движется манипулятор робота. – Вот, отнесёте Марусе, она печать поставит, получите деньги – и вперёд.
Андрей машинально отнёс бумажку секретарше и пошёл перекурить это дело.
Вслед за ним на балкончик выскочила крайне чем-то возбуждённая Сырнева.
– Андрей Леонидович! Что – Лошакову к награде представляют?
– Да вроде бы, – через губу выдавил Андрей.
– Какие сволочи!..
– Кто?
– Все: директор, Цибуля, Монахова… И этот – тоже мне ветеран! За что, спрашивается, за что Лошаковой награда?! За то, что ни одной книги юбилейной в срок не вышло?.. Что в типографию брак сдаётся? Что к Главного Классика юбилею триста пятьдесят страниц набрали и набор рассыпали? С ума посходили: триста пятьдесят страниц некрологов в книгу собрать – кто ж это прочитать сможет!? За это награждать!? Да это издевательство над советской властью!.. – Сырнева торопилась, волновалась, проглатывала слова – возмущение распирало её.
– Да я не особенно в курсе всех этих подробностей, – попытался уклониться от диалога Андрей, ошарашенный пылким натиском старшего корректора.
– Вы много чего не знаете, Андрей Леонидович! Тут такое осиное гнездо, такая клоака!.. Так это вы повезёте в Москву документы?
– Посылают, – неопределённо ответил Андрей.
– А можно я с вами письмо передам в Главк?
– Какое письмо?
– Я всё напишу, всё как есть – кому они собираются награду давать! Как вы думаете – можно ещё остановить это дело?
– Я, честно говоря, понятия не имею, как это всё делается, с наградами. Наверно, раз маховик запущен, его уже не остановишь.
– Нет, я всё равно напишу! Вы передадите?
– Да пожалуйста, мне не трудно.
– Или не стоит писать?
– Видите ли, Вероника Сергеевна, – осторожно, на ходу соображая, что будет правильным, вслух рассуждал Андрей, порядком озадаченный тем, что Сырнева высыпала ворох своих эмоций именно на него, – я не знаю фактов, которые известны вам, не знаю, насколько они соответствуют действительности, но если вы во всём этом уверены, если считаете, что несправедливости надо воспрепятствовать, тогда… Тогда – и всё равно я не могу вам сказать: пишите. Это, мне кажется, вы должны решить для себя сами.
– Я напишу, Андрей Леонидович, я всё-всё напишу, а вы отвезёте?
– Ну хорошо, Вероника Сергеевна.
Сырнева рванулась прочь с балкона, а Андрей почувствовал, что сегодня события опережают возможность их осмысления, и в голове у него образовался сумбур.
Вот они, непридуманные возможности повернуть сюжет, и все могут украсить любую мелодраму. Вариант первый: он сам, как послушный раб, становится добрым вестником и гонцом для своей притеснительницы и врагини и в ответ на унижения и издевательства способствует упокоению драгоценной регалии на высокой (непременно высокой! – разве можно встретить в литературе какую-нибудь другую?) груди повелительницы. Вариант второй: гонимый и обездоленный восстаёт против угнетателей и привозит в Главк не только порученные ему документы, но и разоблачительные письма, с собственными гневными комментариями и дополнениями, и столичное начальство, потрясённое коварством и низостью своих провинцеградских вассалов, обрушивает на них верховную кару, и он, Андрей, торжествует победу. Вариант третий…
Но тут Андрея позвали в бухгалтерию получать командировочные, и разработать третий вариант он не успел.

3
Бухгалтерия помещалась в крайней комнате третьего этажа, над кабинетом Цибули. Была она общая для Провинциздата и «Подона», – видимо, поэтому подонцы и потеснились, допустив некоторую экспансию со стороны издателей.
Крохотным предбанничком к бухгалтерии приткнулось ещё так называемое машбюро, состоящее из старшей машинистки Виктории Ксенофонтовны Свекольниковой и её подчинённой Тани. Свекольникова работала в Провинциздате чуть ли не с его основания, мастерство её было феноменальным: она печатала вслепую, с виртуозной ловкостью, с невообразимой быстротой и, что особенно восхищало Андрея, почти без помарок. Таня тоже работала хорошо, но до Виктории ей было далеко.
Андрей пронырнул простреливаемое очередями двух электрических пишмашинок пространство и попал в бухгалтерию.
Здесь сидели три женщины: плановик, старший бухгалтер и кассир, и их орудия труда представляли собой более высокую ступень технического прогресса в сравнении с директорскими счётами: перед каждой мигала зелёными цифирками отечественная чудо-машинка «Электроника». Однако видимое действие на каждую женщину она оказывала по-разному.
Зав плановым отделом Наталья Васильевна Ныркова будто подзаряжается от машинки энергией, бодростью и жизнерадостным здоровьем – зрелой красой от неё так и пышет; а вот старший бухгалтер Елена Борисовна Хухмина – наоборот: «Электроника» словно от неё получает питание для своей жизнедеятельности – чахлая бледность и даже некоторая жертвенная измождённость отпечатались на её тонком лице со следами увядающей, разумеется, красоты на щеках и, естественно, остальной его площади. Кассир же Эмма, которая лет на восемь моложе своих коллежанок, как бы соединяет в себе несовместимые, казалось бы, особенности внешности той и другой: она крепка, налита щедро плотью, как Наталья Васильевна, и в то же время бледна, блёкла и словно выцвела от времени, как Елена Борисовна, – так что долгое время Андрей полагал всех трёх дам из бухгалтерии ровесницами.
Все они практически всегда, когда их доводилось видеть Андрею, отрешённо парили, нависая над своими столами, и самозабвенно что-то считали, считали, считали, пересчитывали, записывали, проверяли и считали опять.
Что считала кассир Эмма, догадаться было несложно, потому что два раза в месяц, а сверх того раз в квартал (премия) плюс к тому самый общелюбимый раз в год (тринадцатая) каждый провинциздатец и подонец, мусоля купюры, получал неопровержимое подтверждение незряшности кассирских счётных упражнений, а вот какие цифры выдавливали из своих аппаратов две другие сотрудницы бухгалтерии (плановика Ныркову обыденное сознание включало в их число)?..
Мало-помалу Андрей понял, что Наталья Васильевна составляет планы, но планы с такими загадочными названиями, которые простого смертного могли довести до умопомрачения. Ну ладно, у Андрея было филологическое образование, а вы, например, если у вас менее гуманитарное, знаете, допустим, что такое нормативная чистая прибыль? И чем деньги из фонда материального поощрения отличаются от таковых из фонда заработной платы? Знаете?.. Хорошо – так, может, вы тогда ещё и объяснить сумеете, куда девается прибыль от выпущенных издательством книг, ежели Андрей за квартал сдал в производство рукописи, что принесут миллион прибыли издательству, а массово-политическая редакция на пятьдесят тысяч дала убытков, а редакторам и там и там заплатили по сто сорок рублей в месяц? Тоже знаете? Ну и как, у вас ум за разум от таких фокусов не заходит? Вот вам и Наталья Васильевна! Нет, будь Андрей хоть семи пядей во лбу, такая арифметика не пришлась бы ему по зубам. А если вспомнить ещё план по количеству названий, план в условных печатных листах, в условных краско-оттисках?..
Чем занималась Елена Борисовна, Андрей понял быстрее. Елена Борисовна начисляла – авансы, получки, отпускные, премии, тринадцатые и прочие выплаты. Но главное – она ведала гонорарами. И если б с этой наукой ознакомился человек, далекий от литературных проблем, он счёл бы это священнодейством, а то и магией.
О магическое слово гонорар! Главный двигатель отечественной словесности! Лиши её гонораров, и останутся в ней лишь истинные художники да бескорыстно-наивные графоманы, и сразу видно станет, кто есть кто и что почём. А после – намного, разумеется, после: когда все, кому положено, поймут, что искусство создаётся единицами, а не эскадронами и ротами и приравнять перо к штыку значит напрочь уничтожить саму возможность творчества, ибо оно по определению акт созданья, – тогда и решить, как вознаградить художника: то ли так, как это заведено в цивилизованном мире – на коммерческой основе, то ли – раз уж заявлена претензия на роль духовного лидера человечества – и вообще освободить его от забот о хлебе насущном… Но это мы забрели не то что в посторонний, а вовсе уж в потусторонний сюжет…
Вернемся к Елене Борисовне. Начисляла она гонорары так. Главным и универсальным принципом был валовый. И первоклашке ведь понятно: написать две страницы ровно вдвое труднее, чем одну, – верно? А стало быть, чем толще книга, тем автор трудолюбивее и денег больше заработал, и чем больше он написал книг, – хороших и, главное, толстых, – тем и автору лучше. Попрекнул же Бледенко Деда на каком-то собрании провинцеградских художников слова: «Эх ты, одну несчастную книгу накалякал и переиздаёшь всю жизнь, а у меня только романов двенадцать штук…» – и пошёл загибать пальцы: «На семи ветрах», «Синий ветер», «Льды идут на дно», «Подводные ветры», «Глубинные торосы» и так далее…
Стало быть, первая заповедь Елены Борисовны – кто много написал, тому много и начисляй. Но это только первая, одной её, без сомнения, недостаточно для справедливой оплаты писательского труда. Нужна вторая: а кто ты такой? В необозримой гонорарной сетке, конгениальной в объёме и мудрости таблицам Брадиса, есть самые разные и опять-таки не усваиваемые скудным разумом простого смертного ставки. Вряд ли найдётся на свете человек, изучивший их все. И местные традиции, отсекая лишнее, пришли на помощь старшему бухгалтеру, выстроив самые употребительные по строгому ранжиру. Высший разряд: Главный Подонский Классик. Первый разряд: лауреаты – то есть Самокрутов, Калиткин и Индюков. Пытался внедрить себя в эту славную когорту и Бледенко, но остальные восприняли это как покушение на святыни, и Елена Борисовна – тут надо отдать ей должное: иерархическая чистота и стройность, видимо, сидели у неё в генах – твёрдо пресекла попытки, и довольно настойчивые, Петра Власовича брать не по чину.
За лауреатами следовали рядовые бойцы подонского эскадрона, кому наличие красных корочек членского билета давало в глазах Елены Борисовны право на ставку третьей категории. Дальше шли ещё два ранжирные ступеньки, которые на практике в Провинциздате не применялись. И наконец, в самом низу – нищенская, символическая, можно сказать, тарифная расценка для начинающих, точнее, для не принятых пока в эскадрон, а у них случалось уже и по две и по три книжки. И всё равно: не член – получай по низшему разряду, и на том спасибо скажи.
Но и определив, кто есть кто в табели о рангах, Елена Борисовна не заканчивала ещё сбор исходных данных для начисления – полагалось (что неукоснительно соблюдали) также выяснить, в который раз тиражирует свой труд автор. Ежели в первый, ему причиталось сто процентов, ежели во второй и третий, то уже только шестьдесят, а дальше и ещё меньше. То есть чем популярней оказывалась книга, тем меньше и меньше с каждым новым изданием платили её сочинителю. Сей утончённо мудрый порядок был установлен в те ещё времена и изобретён, по слухам, тогдашним верховным правителем с суровой воспитательной целью: тормошить заленившиеся таланты и не позволять им слизывать пенки с одного и того же шедевра, а регулярно строчить всё новые и новые.
Однако и этим не исчерпывалась предварительная информация для эквивалентной оплаты пиструда: учитывался ещё тираж обнародованной книги, но тут уже Андрей терялся в арифметических джунглях и не в состоянии был понять изощрённых тонкостей составителей гонорарной сетки…
Так что было что считать Елене Борисовне, было!..

4
Елена Борисовна с недовольной миной изучила командировочное и с неким оттенком высокомерия вопросила:
– Так вы только на один день едете?
– Да вроде бы.
– Чего ж я вам буду сейчас выплачивать – что у вас, на дорогу не хватит?.. Смотрите только билеты привезите, заполните авансовый отчёт, билеты приложите – тогда мы вам и оплатим… Да и денег сейчас у кассира нет, – прибавила она.
«Ох уж эти бухгалтера, – подумал Андрей, выходя в машбюро, – никогда у них денег нет. И логика потрясающая: на один день еду – нет, а если б на месяц – тогда нашлись бы, что ли?..»
Тут его притормозила Свекольникова:
– Андрей Леонидович, захватите вашу работу.
– Какую работу?
– Скрипника рукопись – у меня всё готово.
– Какого ещё Скрипника?
Свекольникова удивилась:
– Разве это не ваша работа – «Легенды подонского края» – нашего писателя-ветерана книжечка.
Андрей не удержал брезгливой гримасы. Он совсем позабыл, что на нём висит ещё и сборник этого старого маразматика.
– Я б таких писателей и на порог издательства не пускал, – опрометчиво буркнул он с досады, беря стопу машинописных страниц.
На лестнице он едва не столкнулся с пожилым мужичком, одетым явно не по сезону: в засаленное пальто с некогда меховым воротником и облысевшую шапку пирожком. Мужичок суетливо посторонился, снял шапку и вежливо спросил:
– Будьте любезны, где тут у вас бухгалтерия?
Андрей молча ткнул рукой вверх и пошёл к себе.

5
В редакции Трифотина, по-носорожьи топоча вокруг всё ещё недоразгребённой «подонской кучи», собирала сумки для предобеденного рейда по окрестным магазинам, место Туляковшина пустовало, а Лошакова сидела, мрачно насупившись, и смотрела прямо перед собой в одну точку. Из-под рук выглядывала Андреева докладная. «Ага, – смекнул Андрей, – вот что испортило ей настроение. Ну-ну…»
Трифотина протаранила дверь и скрылась, и Андрей с Лошаковой остались вдвоём. Минут пять их соединяло физически ощутимое Андреем поле напряжённой тишины, которое первой, не выдержав, разорвала начальница:
– Андрей Леонидович, – произнесла она с пружинящей мягкостью, – нам нужно с вами поговорить.
– Пожалуйста, – с готовностью отозвался он.
– Идите поближе, – пригласила она, жестом указывая на кресло рядом со своим столом. «Это ещё зачем? – не понял он. – Для пущей задушевности разве?» Но причин для отказа не было, и он занял предложенное ему место; правда, уселся не на сиденье, откуда ему пришлось бы сворачивать набок шею, чтоб видеть собеседницу, а на подлокотник – поза не очень удобная, зато головой вертеть не надо.
Не успел он приспособиться к этой почти акробатической позе, как дверь распахнулась и в комнату реактивным снарядом влетела Хухмина. Лицо её выражало неподдельный ужас.
– Камила Павловна, вы заключали договор с Рэем Брэдбери? – простонала она, задыхаясь.
Лошакова раскрыла рот и усиленно захлопала веками.
– Как с Рэем Брэдбери?.. С переводчиком, вы хотите сказать?.. – растерянно пролепетала она.
– Да не с переводчиком! С автором! Он к нам пришёл и требует гонорар!
– Но ведь он… давно умер?.. – неуверенно возразила Лошакова и с надеждой повернулась к Андрею: может, тот что-то понял?..
– Я, признаться, не слышал, чтобы Рэй Брэдбери умер. Надеюсь, что он в добром здравии. Но вот насчёт того, что он сам пожаловал за гонораром, я, откровенно говоря, сомневаюсь, – деликатно высказался Андрей и закусил губу, чтоб не рассмеяться: речь шла не иначе как о том чокнутом, с которым он столкнулся на лестнице.
– Да он у нас в бухгалтерии сидит! – завопила Хухмина, – вот его заявление. – Она протянула Лошаковой какую-то бумажку.
Через плечо начальницы Андрей прочитал:

Прошу выдать гонорар за мою книгу «451° по Фарен-Гейту».
Рэй Брэдбери.


«Чегой-то он Фаренгейта через дефис изобразил? – удивился Андрей. – А, ну да: на обложке ж перенос – вот он и перекатал один к одному».
До Лошаковой, наконец, что-то дошло.
– Елена Борисовна, да это какой-то жулик! Гоните его в шею!
– Но он же сказал, что это он Рэй Брэдбери! – не сдавалась Хухмина.
– А если он скажет, что Пушкин?! – вспылила Лошакова.
– Так что же делать? – всплеснула руками Хухмина.
– Елена Борисовна, а вы у него документы спросите, – посоветовал Андрей.
Хухмина непонимающе взглянула на Андрея, потом в глазах у неё мелькнул проблеск мысли, и она рванулась к двери…
Происшествие несколько разрядило предгрозовую атмосферу в редакции. Лошакова даже слегка повеселела, и Андрей расслабился.
– Андрей Леонидович, – совсем уж добродушным тоном продолжила прерванный разговор Лошакова, – скажите, что вы против меня имеете?
Андрей на секунду задумался, прежде чем ответить на этот неожиданный вопрос, и, видно, этого времени оказалось мало, чтобы обдумать все нюансы ответа и возможные его последствия, а из привычки к точности он начал не с самого главного и существенного (то есть с принципиального своего несогласия с той политикой, которую проводит Лошакова как заведующая редакцией художественной литературы, тиражируя серость и посредственность и отвергая всё самобытное и незаурядное), а в хронологической, что ли, последовательности. Это была тактическая ошибка, которая обошлась ему дорого, но мог ли он предусмотреть всё заранее?..
– Я против вас ничего не имею, Камила Павловна, скорее, это вы что-то против меня имеете, если судить по вашему отношению к моей рукописи.
Лошакова изобразила непонимание, и он стал подробнее объяснять, что имеет в виду:
– Вы получили рукопись и удосужились прочитать её только после моего обращения к директору, нарушив нормативные сроки прохождения; вы, имея две одобрительные рецензии, предъявили мне требования по доработке, с которыми я не был согласен, а когда я всё-таки их выполнил, снова на неопределённый срок отложили её в долгий ящик. Могу ли я расценивать всё это иначе, как нежелание издавать мою книжку?..
– Так, значит, всё дело в вашей книжке? – как бы уясняя что-то для себя, уточнила Лошакова.
– Да нет, не только, конечно, в книжке. С этого просто всё началось. По отношению ко мне я увидел, как вообще обращаются в Провинциздате с начинающими авторами – морочат им голову, какие-то нелепые требования предъявляют. Разве только во мне дело! А, например, Корзинкин? Год назад напечатали повесть – всем хороша была, а теперь зачем-то заставили переделывать – где ж тут логика… Графоманов всяких плодите, бездарного Казорезова терпите. Мало того, что эту жуткую «Мурь» издали, которую ни один нормальный человек читать не будет, – так теперь с «Ломбардом» этим: Главк и тот потребовал из плана исключить, а вы ему на какое-то пересоставление отдаёте…
Лошакова нервно вскочила и зачем-то подошла к окну. Пощупала ручку кондиционера, но так и не решилась его снова включить, затем протянула правую руку к своему шкафу, провела пальцами по корешкам и ухватила толстенный грязно-серый томище.
– Что вы знаете?.. – какая-то искренняя вроде бы горечь просквозила в её тоне. – Да от нас первый секретарь апкома требовал роман о Котлоатоме, да я десять раз заставляла Анемподиста переделывать, да я сама целые куски за него переписывала! (конгениальный соавтор, мелькнуло у Андрея) – она резко впихнула книжищу обратно на полку. – Ладно, – лицо её забавно сморщилась, приняв какое-то растерянно-щенячье выражение, – пусть это будет на моей совести…
Тут её неожиданное покаянье прервал телефон; потеснив Андрея коленями, она сняла трубку и угнездилась на своём сиденье.
– Мартын, – радостно заворковала она, расплываясь лицом, – как ты себя чувствуешь?.. Мы тут все так за тебя переживаем… – «Доходяга Бекасов, – догадался Андрей. – Скрипит ещё, а его тут уже, считай, отпели…» – Всё в порядке, ты в плане выпуска… Да кто тебе такое сказал?! – возмущённый рокот в голосе. – Как это нет? Вот, уточнённый план у меня на столе, – она суетливо зашелестела страницами. – Вот, пожалуйста, в разделе детской и юношеской литературы: Мартын Бекасов, «Колобродь», тридцать печатных листов, – и для убедительности она ткнула пальцем в одну из позиций плана.
«Потрясающе! – изумился Андрей. – Что за ворожба!» – он своими глазами видел, что Бекасов выкинут из плана, знал, что Лошакова преподносит дышащему на ладан Мартыну беспардонную ложь и сама знает об этом не хуже Андрея, как и о том, что Бекасов не видит её для пущей убедительности ткнутого в несуществующий пункт пальца, – так для кого же этот камуфляж – для самой себя, что ли?..
Впрочем, он догадывался, что существует особая порода людей, для которых постоянная ложь – привычка, и настолько укоренённая, что они сами каким-то мистическим образом не отличают её от правды. Но ему так и не удавалось осмыслить, как же можно вот так явно, ничуть не смущаясь, называть чёрное белым да ещё и, похоже, едва ли не искренне верить собственной лжи.
Всё-таки разговор Лошаковой с Бекасовым так подействовал на Андрея, что он не удержался от едкого замечания, когда обманутый Бекасов положил трубку:
– Как же так, Камила Павловна? Вы только что о совести упоминали и через минуту так непринуждённо и убедительно, – как бы это помягче выразиться, – дезинформируете тяжело больного человека… Надеетесь, он долго не протянет, никто вашу, кхм, дезинформацию не разоблачит – это понятно, но совесть-то тогда при чём?..
О!.. Быть может, бессознательно Андрей и провоцировал собеседницу на какой-то срыв, но такой злобы и ненависти, такой вспышки скрытой до того момента ярости он не ожидал.
– Встать! – истерически возопила она.
Ох, как он ощутил в этот миг просто физическое давление хлынувшего на него потока чёрной энергии, от которого его собственный адреналин брызнул в моментально загустевшую кровь, заставив сердце споткнуться, подмышки увлажниться, а кончики пальцев завибрировать в синхроне с подколенными чашечками, – но силы этой чисто физиологической реакции отнюдь недостало, чтобы заставить его потерять выдержку. Он прерывисто вздохнул, напряжённо улыбнулся и – поймал промельк яркой картинки из давней армейской поры, когда разъярённый замполит Коршун пытался взять его на горло, распекая за какую-то провинность, а он без особой натуги задавил этого плюгавого трусливого комиссаришку мощью своего баритона так, что на следующий день начальник штаба, презиравший своего политрука, с уважительным удивлением и даже некой завистью якобы журил молодого лейтенанта за его непочтительный по отношению к идеологу тон… Его ли, кто выстоял под ножом соседа-рецидивиста, выбьет из седла злоба истеричной бабы?..
– Встать, я вам сказала! – почти на визге выкрикнула Лошакова.
– Вам бы в гестапо служить, Камила Павловна, – с укоряющей улыбкой тихо заметил Андрей, выдержав небольшую паузу. – Я, конечно, зимовать здесь не собираюсь, но встану не по вашей команде, а просто потому, что сидеть тут не очень-то удобно. К тому ж и присел я сюда по вашему приглашению. Впрочем, вы меня не очень-то удивили своей непоследовательностью: это вполне в вашем логическом стиле – сначала позвать человека, а потом орать и требовать, чтоб он ушёл, – и Андрей спокойно и размеренно вернулся за свой стол, не спеша опустился на стул и склонился над рукописью Кныша.
Лошакова с минуту сидела, бурно вздымая грудь, затем, прыжком огрузневшей пантеры, метнулась из-за стола, притормозила, процедила угрозу:
– Мы с вами в другом месте поговорим, – и, на следующем рывке в сторону двери с естественной неизбежностью зацепив провод, грохнула на пол телефонный аппарат, затравленно дёрнулась, как запутавшийся в силке хищник, с трудом выпростала ногу, оглянулась, как бы раздумывая, поднять его или нет, в отчаянье махнула рукой, будто стукнула невидимый баскетбольный мяч, развернулась к двери, в два подскока достигла дверного проёма, где в то же самое мгновение обозначился овальный контур Трифотиной с двумя огромными туго набитыми хозяйственными сумками.

6
С нечленораздельным урчаньем, полуразвернувшись (Неонилла Александровна прытко сместилась в сторону), Лошакова выпихнулась в коридор, а Трифотина, одышливо сопя и причмокивая, испуганно вопросила:
– Что это… наша девушка… как скипидаром подмазанная? Это вы её так… накрутили?… – Проковыляла к своему столу. – И телефон на полу – всё ясно. Что тут у вас – очередная дискуссия состоялась?
– Да вроде того, – неохотно отозвался Андрей.
Трифотина покрутила головой и принюхалась, как следопыт, пробующий по одному ему ведомым приметам определить, что произошло. Внимание её привлёк не вровень задвинутый в ряд том «Мури».
– Опять насчёт Казорезова спорили?
– В том числе, – уклонился от подробностей Андрей.
Роясь в недрах бездонных своих сумок, Трифотина продолжала допытываться:
– Говорила, что работать с ним надо, помогать? Сама вон – наплодила полный шкаф графоманов – и у всех в соавторах. Один Самокрутов покойный без её помощи справлялся… – Трифотина загадочно улыбнулась. – Вы её ещё не знаете, Андрей Леонидович, наша девушка ох не промах! Двадцать лет назад она такая передовая была, над Солженицыным слёзы лила, а потом поняла, что к чему, и как-то мне проговорилась: «Надо, Неонилла Александровна, от этой жизни побольше урвать, второй не будет», – ну и пошла с тех пор вразнос… Главное – хапнуть побольше…
Откровения Трифотиной оборвало появление Маруси:
– Андрей Леонидович – к директору.
– Держитесь, – напутствовала его Неонилла Александровна.

7
Лошакова сидела спиной к двери директорского кабинета, её смятение и негодование метафорически выражал взъерошенный затылок.
– Присаживайтесь, Андрей Леонидович, – сухо пригласил директор.
«Начало сценария однотипное», – отметил про себя Андрей.
– Андрей Леонидович, – негромким сипловатым тенором продолжал дир, – Камила Павловна жалуется, что вы её оскорбляете.
– Не могу согласиться с этим утверждением, – спокойно ответил Андрей.
– Он обвинил, что я лгу умирающему Бекасову, – вдруг плаксиво загундосила Лошакова. – Я, я забочусь о тяжелобольном человеке, его нельзя расстраивать, а он – он меня оскорбляет, угрожает (Андрей встряхнул головой в недоумении: угрожает? Чем? Когда?)… Я забочусь о тяжелобольном человеке, – тупо повторила она, – это… это ложь во спасение! – выпалила она с мелодраматическим надрывом… (Ого, изумился Андрей, – какие мы выражения, оказывается, знаем, вот так да!)
Лошакова запнулась, а он молчал, твёрдо решив отвечать только на директорские вопросы – чтоб не дать втянуть себя в базарную склоку. Но дир взглянул на Андрея вопросительно, что следовало расценить как призыв высказаться по поводу лошаковской тирады.
Андрей снисходительно полуулыбнулся директору, как бы намекая тому, что оба они, неглупые мужики, понимают: нельзя всерьёз принимать неуправляемые женские эмоциональные выплески.
– Насчёт угроз – это, вероятно, художественная гипербола – я бы счёл ниже своего достоинства угрожать женщине; а что касается оскорблений, – по-моему, Камила Павловна сама себя оскорбляет собственной ложью.
– Вот, вы слышите? – сдавленно визгнула Лошакова.
– И уж никакой логики, – невозмутимо продолжал Андрей, – невозможно найти в утверждении о спасительности такого обмана. Ничего себе забота о человеке: сначала заживо похоронить автора – чем ещё можно объяснить исчезновение его книги из плана? – а потом врать ему – да ещё как убедительно, тыча пальцем в несуществующую строчку, – что всё в порядке, можно не волноваться.
– Андрей Леонидович, – увещевающе заполнил паузу дир, – Камила Павловна действовала из лучших побуждений.
– Книгу из плана выкинули тоже из лучших побуждений?
– Нет, вы видите, как он разговаривает – как он даже с вами осмеливается разговаривать! – трагически простонала Лошакова.
Дир пригладил один из торчащих над затылком вихров (второй по-прежнему щетинился антенной) и растерянно повёл глазами с Андрея на Лошакову и обратно.
Андрей тем временем попробовал выяснить, пользуясь присутствием их обоих, какое же решение принято по его докладной:
– Никифор Семенович, вот, кстати, пока Камила Павловна здесь, могу я узнать, что будет с моей рукописью?
– Я сделал Камиле Павловне замечание за нарушение нормативных сроков. В ближайшее время она вам даст ответ.
Андрей скептически улыбнулся.
– Так я могу идти? – спросил он, – надо же готовиться в командировку?
Лошакова встревоженно посмотрела на директора.
Тот замялся, потом кивнул.
– Идите, Андрей Леонидович, старайтесь держать себя в рамках – не надо обижать Камилу Павловну.
– Её обидишь, – пробурчал себе под нос Андрей и, брезгливо передёрнув спиной, направился к двери.

8
Трифотина с хищной жадностью набросилась на Андрея с расспросами – видно было, что она изнывает от любопытства.
– Что там, начальница наша, директору наябедничала? Что там у вас с ней стряслось?
Андрей с неохотой вкратце рассказал, из-за чего вскипятилась Лошакова.
Трифотина сочувственно зачмокала.
– Ай-я-яй, какая наша девушка заботливая! Вы ж понимаете – у неё только нужные авторы в почёте. Был Бекасов здоров – такая уж понимающая, участливая, а как со счетов списали – зачем он ей нужен, какая с него прибыль? Вы её ещё не знаете, Андрей Леонидович, – она без шкурного интереса никому помогать не станет. Ну, а директор небось её защищал?
– Да так… – неопределённо промямлил Андрей.
– И всегда будет на её стороне! Она же тут главный человек в издательстве, шахиня, без неё что директор, что главный – ни одного вопроса решить не могут. Она да ещё Зоя Ивановна.
– А почему ж так? – с более активным интересом спросил Андрей.
– Ну, Зоя Ивановна – понятно: у нее апком за плечами, а наша девушка… У неё, во-первых, папочка, профессор кислых щей…
– Какой профессор?
– Да Бельишкин, Пал Матвеич.
Андрей не поверил своим ушам:
– Тот, что монографию об Индюкове у нас издал?
– Не только об Индюкове. Он у нас всех классиков отпортретировал.
– И он отец Лошаковой?
– А вы не знали?
– Понятия не имел!
– Потому и все классики за неё горой. Особенно Самокрутов – самый щедрый покровитель был.
Андрей слушал Трифотину всё с большим любопытством, а та и сама увлеклась, просвещая его:
– Он раньше когда приедет – так весь Провинциздат трепещет, директор с Цибулей шлейф за ним носят, а она его на вокзале встречает, расфуфыренная, намазанная, с цветами, с тортом, – первая фрейлина классика… Вы думаете, к нему ещё кто-нибудь в поместье ездил редактированием заниматься? Вы думаете, квартира у неё откуда, муж её почему бросил? Где уж вам с ней тягаться, Андрей Леонидович!
– Так, значит… – не вполне ещё веря услышанному, пробормотал Андрей.
– Э-э-э, Андрей Леонидович, вы ещё ничего не знаете – у нас тут такая клоака («Второй раз за сегодня это слово, кто же это ещё так высказался? А, Сырнева!»)…
– Да-а-а… – протянул Андрей.
Неужели и правда – она, сравнительно ещё молодая женщина, а прежде ведь ещё моложе была – и с мерзким старикашкой, одной ногой в могиле стоящим, он ведь и тогда, когда Андрей его впервые увидел (Сколько лет с тех пор? Десять?) – и тогда уже ходячим трупом выглядел… Но чего не вытерпишь ради комфорта, денег, ради возможности топтать других, чувствовать свою власть!.. Так вот, оказывается, чем объясняется особое положение Лошаковой в Провинциздате – значит, и впрямь: не ему тягаться с этой «шахиней». Ну что ж, пусть он обречён на поражение – разве из этого следует, что надо сдаваться без боя. И неужто ум, талант, культура – так неотвратимо бессильны перед тупостью, подлостью, лицемерием, бездарностью, ложью?!. Может быть, – но лишь на узком временном отрезке, иначе мир вернулся бы уже в пещеры, а коли так – посмотрим!..
Пришёл с перерыва Туляковшин и, увидев на полу обломки телефонного аппарата, молча принялся за ремонт.
Вскоре после него в дверях возникла незнакомая фигура, встреченная радостным чмоканьем Неониллы Александровны:
– Анатолий Васильевич, уже принесли? Какой вы молодчик!
Посетитель напористо прошагал к её столу и стал вынимать из висящей на плече потёртой чёрной торбочки пачки машинописных страниц. Он был невысок и подтянут, одет в отечественные джинсы и светлую футболку – молодёжный ансамбль, хотя лицо указывало на возраст вполне солидный. Весь он был напряжён, как закрученная пружина, что выдавали слегка подрагивающие туго сведённые брови: чувствовалось, что редакционная обстановка стесняет его и он попал сюда ненадолго и лишь по необходимости.
– Вот, Андрей Леонидович, познакомьтесь – это Анатолий Васильевич, наш «машинист». А это наш новый редактор.
Они обменялись рукопожатием, рука «машиниста» была сухой и нервной.
– Анатолий Васильевич – военный журналист, сейчас в отставке, замечательно печатает на машинке…
Судя по всему, церемония представления смущала визитёра, он сослался на неотложные дела и торопливо исчез.
– Какой прекрасный человек, умница, такой вежливый, интеллигентный. Вот бы кому у нас редактором быть, а не таким, как эта, – брезгливо кивнула Трифотина на пустующее место Лошаковой.
«А где она, кстати, – подумал Андрей, – всё ещё у директора заседает?»
Он отправился в приёмную, где никого не оказалось. За дверью слышался плаксивый голос Лошаковой.
Андрей непроизвольно прислушался, но сейчас же одёрнул себя: да, конечно, в сотнях романов герои узнавали нужные им сведения именно таким путём, но он не мог им воспользоваться – какой-то внутренний тормоз не позволял, противно было.
В коридоре на него наскочила чем-то безумно возбуждённая Сырнева.
– Андрей Леонидович, я вас выдала – я сказала Наталье Васильевне, что это вы мне посоветовали написать, то есть я сказала, что я с вами советовалась, а она решила, что это вы меня надоумили, я вас очень подвела, да?
«Этого только не хватало», – досадливо поморщился Андрей, моментально сообразив, что теперь все будут считать его инициатором задуманной Сырневой акции.
Сырнева, в слезах, с отчаянием ждала, что он скажет.
Андрей прикусил губу и постарался скрыть досаду.
– Да ладно, Вероника Сергеевна. Какая теперь разница – пусть думают, что хотят.
Тут из директорского кабинета выкатился Шрайбер и, увидев Андрея, оживился:
– Ага, вы здесь, Андрей Леонидович, значит, так: ваша командировка отменяется – Камила Павловна сама повезёт документы.
Андрей кивнул и устало улыбнулся. Новый поворот сюжета?.. Примем его как должное. А что до командировки – так семь лет мак не родил, и голода не было!
_______________________________
© Лукьянченко Олег Алексеевич

Конец первой части. Опубликовано в литературно-художественном журнале «Ковчег», 2008, №1(16).


Белая ворона. Сонеты и октавы
Подборка из девяти сонетов. сочиненных автором с декабря 2022 по январь 2023 г.
Чичибабин (Полушин) Борис Алексеевич
Статья о знаменитом советском писателе, трудной его судьбе и особенностяхтворчества.
Интернет-издание года
© 2004 relga.ru. Все права защищены. Разработка и поддержка сайта: медиа-агентство design maximum