Есть в России такие памятные места, которым слава не суждена. Как правило, связаны они с недолгим пребыванием в них известных, и даже знаменитых, писателей, художников, композиторов... Труднодоступные и позаброшенные, они хорошо известны местным краеведам; не каждый, правда, в них бывал: «да вот всё собираемся, при удобном случае...»
Эти уголки можно было бы назвать лишь «любопытными деталями биографии» наших дорогих знаменитостей. Но трудно сказать, какая деталь проходит для художника бесследно; увиденное, услышанное так или иначе вплетается в его произведения... Например, по мнению окуловского краеведа Леонарда Бриккера, впечатления от поездки Льва Толстого в усадьбу своей тёщи Любови Александровны Берс мог использовать писатель в романе «Воскресение» – в эпизоде, где Катюша Маслова бежит на станцию встретиться с Нехлюдовым.
Так это или не так – наверное, не столь важно. Но повидать усадьбу Берс, пройтись аллеями, где гулял Лев Николаевич, полюбоваться окружающей природой – весьма заманчивая цель...
Окуловка среди городов новгородской земли далеко не самый примечательный: несколько новых домов в две улицы да деревенские одноэтажные кварталы; есть, правда, и немного старины: исковерканная церковь и два особнячка в стиле модерн – богадельня и дом Соина. Памятник Н.Н.Миклухо-Маклаю напоминает о том, что великий путешественник родился неподалёку, в усадьбе своего отца; по этому случаю в городе создан скромный музейчик. Но, как бы ни было, Окуловку нельзя оставлять без внимания: вокруг города много дворянских усадеб, – своего рода природных тайников, произведений садово-паркового искусства.
Один их таких очаровательных тайников – мыза Утешение... Трудно, представить, что здесь, на берегу Льняного озера, среди плотного соснового леса, когда-то были разбиты цветники, аллеи, стоял барский дом с застеклённой верандой, в котором поочерёдно жили – наверное, счастливые! – хозяева: титулярная советница Надежда Александровна Кадомцева, тёща Толстого Любовь Александровна Берс, адмирал флота, основатель минного дела в России Константин Павлович Пилкин, его дочь... Дома здесь нет уже давно: перед революцией по воле последнего владельца мызы, инженера Мельникова, он был перевезён в деревню Большие Концы.
Революция окончательно положила конец усадебной идиллии. Долгое время здесь хозяйничала школа. Но и её время прошло. Скоро местные охотники да упрямые краеведы могли распознать на месте бывшей усадьбы лишь фундаменты барских строений, остатки причалов, зарастающий пруд и могучие хвойные аллеи. Со временем аллеи растворились в лесных зарослях, высох пруд, фундаменты скрылись под землёй, а недавно сгорел и построенный кем-то деревянный домик, где можно было переночевать...
И всё же – мыза Утешение до сих пор хранит своё очарование. Ещё можно застать здесь аллею, которой спускался к озеру Лев Николаевич, и старинные парковые посадки. Всё остальное – на волю воображения.
В Окуловке я встретился с председателем общества по охране памятников истории и культуры Любовью Григорьевной Ионовой. С доброй улыбкой Любовь Григорьевна неторопливо рассказывала мне о памятных местах района, лишь одно из которых удостоилось внимания общественности – деревня Языково, где установили бюст Миклухо-Маклаю; остальные уже давно предоставлены лесу… Объяснить дорогу на мызу она не смогла: да, нужно доехать до станции Боровёнка, оттуда добраться до Больших Гусин, а вот от Гусин... наверное, до деревни Казань; деревня, правда, нежилая, и подсказать будет некому... «Мы как-то ездили в Утешение, но в объезд, от села Каёво, где сельсовет...» Глава администрации Боровёнки, Екатерина Фёдоровна Черепко, рассудила иначе: зачем до Казани, лучше – в Большие Концы; впрочем, сейчас приедет на «Уазике» водитель, он подбросит до Гусин, – они всего в трёх километрах. Там уж наверняка найдутся знающие.
По дороге из Боровёнки на мызу Толстой писал Софье Андреевне: «Едем на паре с ямщиком»; и хоть далее жаловался на дорогу – по крайней мере, дорога была известна...
К Любови Александровне, жившей на мызе со своим младшим сыном Вячеславом Андреевичем и служанкой Настасьей, Толстой в 1879 году отправился из Ясной Поляны с сыном Сергеем и прогостил у неё с 19 по 24 июля. «Нынче я проведу больше во сне, – написал по приезду уставший Лев Николаевич Софье Андреевне. – Дорога ужасная, и мы приехали только в 9-м часу». А далее прибавил: «И дом, и место, особенно место, очень хороши». Ужасная дорога оправдала себя... «Туда можно было проехать только на двуколке, – писал в воспоминаниях Сергей Львович Толстой, – сено там возили на дровнях, скотина паслась повсюду, и поля от неё отгораживались. Вода в озере и ручьях была тёмно-красная от железистых солей».
Кто знает, может быть, дни, проведённые среди близких людей, были одними из самых светлых в жизни Толстого. Пока сын в компании с дядей Вячеславом купался, плавал по озеру на челноке, охотился, Лев Николаевич любовался богатой, таинственной природой этих глухих мест и знакомился с крестьянами. В его записной книжке остались впечатления о неповторимо прекрасных моментах: «Фейерверк от лодки на озере. Просвет белой луны в лесу»; «Тёмно-синее, как синюжник, озеро в зелёных берегах». Что касается крестьян – «он нашёл, что новгородские крестьяне грамотнее и вообще развитее наших тульских, – вспоминал Сергей Львович, – но испорчены Петербургом, куда они постоянно ездили на заработки. У них уже не было ни старинных песен, ни народной одежды». С одним грамотным крестьянином из соседней деревни Выбут, Емельяном Ивановичем Барченковым, Лев Николаевич сдружился. Свои дневниковые записи, а также местные пословицы, поговорки и «запрещЁнную» песню про Аракчеева Барченков впоследствии пересылал писателю в Ясную Поляну; а зимой 1880 года и крестьянин получил в ответ подарок: деньги и охотничье ружьё.
«Поездка удалась прекрасно, здоровы, веселы», - телеграфировал Толстой жене 22 июля из Боровёнки, Счастливые дни на Льняном подходили к концу… Через день Лев Николаевич и Любовь Александровна с сыном отправились домой; Сергей остался отдыхать…
...Ровной серой грунтовкой наш «Уазик» лихо пролетел до Больших Гусин; рядом, на соседнем холме, приподнимались и Малые. От Малых Гусин – прямая дорога до Больших Концов, пять километров, разъяснила бабушка, копавшаяся в огороде; там давно никто не живёт...
За коротким полем дорога ушла в лес – чтобы уже не выходить из него до самых Концов. Полузаросшая, кривая, с постоянным чередованием подъёмов и спусков, она часто ныряла в глубокие лужи, из которых едва выбралась, с неохотой нащупывая себе путь в безлюдном, красочном, по-осеннему неприбранном, разлохмаченном лесу; ели, сосны и березы поопускали ветви, давно потеряв интерес к окружающему, – несмотря на то, что бледно-жёлтые осины подавали им обратный пример. Из-за частых вырубок в лесу казалось особенно просторно. Рядом, как преданная собачка, увивалась тропинка: она подстраховывала дорогу, перекидывая через топи тонкие стволы. Потом тропинка пропала, оставив колею одну, но из очередной трясины и колея не выбралась: сама превратилась в засыпанную листьями тропинку.
Лес окончился неожиданно, и Концы деревянными крышами показались на верхушке крутого холма; на склонах по трое разгуливали по травам высокие чёрные ели. Вид был так хорош, что я даже подумал: может, это и есть бывшая усадьба?
А деревня вовсе не брошенная! – домики прибранные, палисадники ухоженные. У одного пёстрого палисадника я встретил пожилого человека с бородкой, в шляпе, вроде охотника-любителя из дореволюционных интеллигентов. Мы присели на скамейку поговорить, а я вдруг всей душой ощутил, что это волшебное место стоит долгой, трудной дороги, и главное теперь – дорожить каждой минутой, не торопя время, сознавая, что лучше этих минут, может быть, в дороге уже не будет... Отсюда, с высокого холма, всё казалось таинственным: и тройнички елей-подруг, и озеро, вдруг выглянувшее под склонами, и дальние поля и леса, и эти аккуратные домики... И наконец, повсюду разливало теплоту мягкое солнце.
Мой знакомец представился Анатолием, сказал, что он из Петербурга; как и остальные жители деревни, приезжает сюда на лето, ловит рыбу, собирает ягоды; воздух здесь отличный, вода уникальная – мягкая, сладковатая, сколько б ни хранилась в посуде – не портится; берут ее из озера Беленец, – вот оно, внизу, правее, среди тростника; в озере не купаются – берегут чистоту. Для купания достаточно и Льняного: тянется на двенадцать километров!
Но самое интересное ожидало впереди. Анатолий заговорил про Утешение. «Все, что можно было загубить – загубили много лет назад. Теперь там появляются лишь охотники». – «Что же там за дичь?» – насторожился я. «Кабаны, медведи… Да не беспокойся, не тронут, разве что по весне их тянет на приключения, – улыбнулся Анатолий. – Хотя места на том берегу, конечно, глухие …»
Вот тебе и сюрприз: усадьба толстовской тещи на той стороне! Но Анатолий успокоил: дорога проста. Вон, за Беленцом, грива (лесистый холм, закрывающий Льняное озеро); к ней спустится наезженная дорога; став тропинкой, пройдёт этой гривой, протянется по-над озером, выйдет на мыс. Следует вброд перейти на остров, который выгибается к противоположному берегу, и это лучшее место для переправы. Пролив глубок, его не перейти, но на берегу плот, им пользуются охотники и рыболовы. «Точно ли будет плот?» – «Будет, увидишь».
За гривой тропа сошла на поляну – и побежала среди осин, орешника, рябинника, краснеющих папоротников, натыкаясь на корни берёз и завалы стволов. По тому берегу сплошь темнела стена берёз и сосен, обведённая понизу бледно-жёлтой линией тростника.
На острове всё чаще громоздились завалы, чернели кострища. Наконец, тропинка, проложенная по многолетнему настилу иголок и листвы, пропала в брусничных перинах, и я полез в лесные дебри...
Плот, о котором говорил Анатолий, я увидел. Только причаленный – к тому берегу!
Делать нечего: надо погружаться в незнакомую буроватую воду, плыть за плотом, – благо бабье лето...
Несколько шагов по берегу и – вот она, мыза: узкий проём направленной в озеро аллеи высоченных сосен. У основания этого глубокого соснового коридора, чуть в стороне, под лёгким наклоном покоился на камнях ничем не укреплённый якорь адмирала Пилкина. Была у мореплавателей такая слабость: украшать свои дома предметами корабельного обихода. Невесть кем заброшенный в озеро, долго прятался якорь на дне, пока его не обнаружили и не установили на берегу как памятный знак усадьбы. Будто догадывался о том предусмотрительный адмирал…
Солнце рассеивало облака, лёгкая дымка легла на синеватые озёрные дали, окружённые холмистыми берегами. Остров с его сказочным пушистым лесом, казалось, вот-вот сомкнется с моим берегом. И сами собой приходили в голову пушкинские строки о лукоморье… Вокруг поднимались вековые берёзы с посеревшими стволами, древний дуб с молодо зеленеющими листьями (возраст не помеха!), длинные тёмные ели, беспорядочным кругом объявшие поляну, бело-розовую от метёлок иван-чая, – возможно, место бывшего пруда... Вот все, что осталось от усадьбы; дальше – владения леса... Да, тесно стало в Утешении, совсем прижато оно к озеру: расширенный при Пилкине парк давно захватили заросли; глядишь, и аллея скоро растворится в чащобе... И тогда – конечно, можно будет поверить в счастье Льва Николаевича, отдыхавшего здесь от души; но испытать подобное счастье, ловя, пусть и ускользающие, приметы изысканного старинного парка, едва помнящего своих прелюбопытных хозяев, – едва ли придётся...
_______________
© Сокольский Эмиль
