 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
В апреле 2008 года актриса Кира Головко рассказала мне историю о том, как рассмешила великого Немировича-Данченко. В 1938 году ее приняли во МХАТ, и вскоре поручили создавать закулисные шумы в «Трех сестрах». Юная Кира курлыкала как журавли, шумела ветром в печной трубе, имитировала шум толпы и т.д. Однажды за кулисами появился Немирович-Данченко и, увидев новенькую, спросил: «Вы кто?» Кира Головко опешила: «Я?.. Я по…пожар, Владимир Иванович», - от волнения произнесла она. Немирович-Данченко засмеялся и сказал: «Когда будете писать мемуары, обязательно вспомните этот эпизод». В марте 2009 года старейшей актрисе МХТ имени Чехова народной артистке России Кире Головко исполнится 90 лет, однако мемуары писать она так и не решилась, виня во всем собственную лень. Хотя материалов для подробной книги у нее на редкость много. Крохотная квартирка актрисы напоминает музей. В кожаных папках собраны газетные рецензии, в многочисленных альбомах – театральные фотографии с подробными комментариями, в сундуке - костюмы из знаменитых ролей, на балконе хранится старинный чемодан, в который с 1938 года она складывает письма своих приятелей и коллег по сцене и кино. А их у Киры Николаевны было очень много - Книппер-Чехова и Андровская, Пилявская и Баталова, Арнштам и Фрез, Бондарчук и Ромм… Полагаем, что этот богатый материал только ждет своего часа и принесет немало пользы театроведам. Периодически в «Релге» мы будем публиковать страницы биографии Киры Николаевны. В нашем издании мы не ставим задачи для научного исследования. И предлагаем читателю своего рода путешествия по волнам истории и воспоминаний. Каждая глава состоит из воспоминаний Киры Головко и наших комментариев к ним. Комментариями служат исторические справки, выдержки из публикаций прессы, переписка и прочий архивный материал. Воспоминания детства Я родилась 11 марта 1919 года. Так была записано в моем свидетельстве о рождении. Но поскольку был голод, да и не было денег на гувернанток, мама решила на год раньше отдать меня в школу. И все было хорошо, но после начальной школы меня не хотели переводить в пятый класс, поэтому девятку в свидетельстве исправила на восьмерку. К тому же в детстве я выделялась на фоне сверстников. Бабушка, окончившая в свое время Смольный, научила меня читать. В доме хотя и шепотом, но говорили по-французски, после революции мои родители сохранили традицию читать вечерами книги в слух. Но об этом я расскажу позже. Детство врезается в нас как наскальные рисунки. Самый первый рисунок моей жизни создан в 1925 году. Родители отдали меня в детский сад, я потянула какую-то веточку и сломала. В ту же секунду подлетела строгая женщина и стала меня отчитывать. Поэтому я отказалась ходить в садик и со мною нянчились бабушки… Следующее воспоминание относится к семи годам, когда папа наказал меня за вранье. У меня была подружка из соседнего двора. Она росла в бедной малограмотной семье, поэтому была вороватая. Холодильников ни у кого еще не было, так что в каждом дворе хозяева рыли подвалы и хранили там в жару сметану, котлеты, овощи, фрукты. Однажды эта подруга потащила меня в какой-то подвал, и на моих глазах поела там котлет и хлеба. Конечно, я с радостью рассказала об этом дома, но мне запретили видеться с девочкой. А несколько дней спустя родители уехали по делам за город, а когда вернулись, узнали, что я по-прежнему общаюсь с этой девочкой. Папа отвел меня в маленькую комнатку, где стояла клеенчатая кушетка, и сказал: «Снимай трусики». Я послушно легла, он стал снимать свой ремень. Но в эту минуту открылась дверь и бабушка Катя (Екатерина Александровна Кобылина – В.Б. ) закричала: «Коля, не смей этого делать!» И рухнула в обморок. Так что на меня плюнули и приводили бабушку в чувства. С тех пор меня никогда в жизни не били ремнем, хотя шлепали иногда слегка. Комментарии До революции в дворянских семьях детей за проступки наказывали, но пороли нечасто. Порка считалась, с одной стороны, дурным тоном родителей, с другой – поступком, который может плохо повлиять на развитие ребенка. Бабушка Екатерина Александровна Кобылина, упавшая в обморок, окончила Смольный институт благородных девиц в начале 1860-х годов и как потомственная дворянка хорошо об этом знала. Дело в том, что в образованных семьях на наказание обращали особое внимание. Об этом пишет, например, культуролог И.И. Кондрашин: «Считалось, что наказание ребенка должно соизмеряться с силами, природой ребенка и не должно превышать его психическое и физическое развитие. Более важным считалось нравственное наказание <…> Однако дурным тоном считалось пугать ребенка вымышленными чудовищами, темнотой, склоняя его к суевериям. Это могло навредить здоровью ребенка»[1]. Важную роль в воспитании детей играл личный пример. Родители не стремились изолировать себя от детей. Например, это выражалось в постоянном бытовом общении родителей с детьми, будь то повседневное принятие пищи, когда они сидели за одним столом (“Не драгоценная посуда // Убранство трапезы моей, —// Простые три-четыре блюда // И взоры светлые детей.”)[2], или семейные вечера в гостиной, когда в полной мере должно было проявляться скромное обаяние жизни в дворянской усадьбе. Кира Головко вспоминает, что в детстве не раз слышала от Екатерины Кобылиной фразу, которую та применяла в отношении к хамоватым простолюдинам: «Ну, о чем с ним говорить, его же в детстве секли?!» Долгое время среди образованных жителей Петербурга считалось, что «поротое поколение» мало склонно культурно вести диалог. Действительно, телесные наказания были у крестьян в порядке вещей. Широко известен такой факт: крестьяне не хотели отдавать детей в яснополянскую школу Льва Толстого только потому, что в ней не бьют детей. Не бьют - значит, не смогут научить. Русское крестьянство традиционно опиралось на «Домострой», в котором отражена модель православной семьи. Он призывал родителей: «Казни сына с юности его, и успокоит от тебя на старости твоей… И не ослабей, бия младенца…» Родители Сколько себя помню, родители скрывали свое происхождение. Во времена нэпа мама отнесла в торгсин папины награды, которые он получил за службу в царской армии. У него было три Георгиевских креста – два серебряных (солдатские) и один золотой (офицерский). Солдат большевики не трогали, но с офицерами расправлялись без суда и следствия. Поэтому мама делала все, чтобы замести следы. Она сожгла военные документы, уничтожила фотографии и парадную одежду, а чтобы отнести награды в торгсин, отколупала на золотом кресте белую эмаль и ночью закопала в саду. И еще помню, как мама боялась, если отец выпивал рюмку. В жизни он был молчаливый, но под парами алкоголя начинал болтать. Он не любил советскую власть и, бывало, не сдерживался. Помню такую картину: мама, услышав за столом его резкую фразу о большевиках, вскочила со стула: «Коля, Коля, молчи!». Она прикрыла ладонью его рот, а потом долго прислушивалась, есть ли за стеной соседи. Могли ведь и сообщить, куда следует. Но к счастью, беда нас миновала, хотя все равно было страшно, когда ночами в наш двор заезжала машина, и мы прислушивались, за кем пришли. Когда за столом обсуждалась запретная тема, мне отец говорил: «Кира, ну, в общем ты поняла». Слово «в общем» означало, что об услышанном надо молчать. А молчать было о чем. Например, я с детства знала, что в 1918 году папе предложили два места на пароходе, отплывающем за границу. И он бы эмигрировал вместе с мамой, но не мог оставить двух бабушек и троих детей. Я думаю, он всю жизнь жалел, что не покинул Россию, хотя и не показывал этого. Моя мама была старше папы на 11 лет. И, конечно, эта разница в возрасте становилась предметом сплетен. Познакомились родители на каком-то любительском концерте в городе Стародубе: мой будущий папа играл на скрипке, а мама пела колоратурой. И сегодня на старинных фотографиях видно, что это была красивая пара. До революции папа мог элегантно одеваться, он был красив, энергичен и известен как виртуозный скрипач. На вечере в какой-то богатой семье они и познакомились. Мама рассказывала, что гости в тот вечер шептались: «А не репетируют ли они заранее?» Но то выступление было чистым экспромтом. Оба они получили какой-то приз, а затем мой отец стал искать повод, чтобы снова увидеть маму. Осложнял ситуацию тот факт, что мама была замужем за Леопольдом Гаспарини и у них было двое детей – Борис (1904) и Нина (1907). Дело едва не дошло до дуэли, когда скрипач стал появляться под мамиными окнами. Я не знаю деталей этой истории, но мой будущий папа не терял маму из виду. И когда в 1916 году Леопольд Леопольдович умер от чахотки и болезни, которая развилась у него от ранения в Первой мировой войне, мой будущий отец окружил маму теплотой. И в 1918 году мама вышла наконец за моего отца – Николая Евгеньевича Иванова (ударение в нашей семье было принято ставить на первый слог). Моя мама Наталия Вильгельмовна Лангваген – дочь статского советника – родилась по старому стилю 29 апреля 1879 года в Варшаве. Ее отец Вильгельм Вильгельмович был доктором медицинских наук, а дед – Вильгельм Яковлевич – архитектором. Знаю, что он строил дома в Петербурге и какое-то отношение имел к Петропавловску. А Василий Васильевич (так называли его по-русски) был полковой врач. Они много ездили с войсками по стране, потому и получилось, что мама родилась и училась в Варшаве (тогда это была российская территория), но оканчивала школу уже в Киеве, затем окончила в Варшаве консерваторию, с моим будущим отцом познакомилась в Брянской области в городе Стародубе, а меня родила в Ессентуках. Первый муж мамы Леопольд Гаспарини тоже был военным. Но я мало о нем знаю, за исключением того, что у него была русская, польская и итальянская кровь. Как я уже сказала, во время Первой мировой он попал к немцам в плен, тяжело болел и там же скончался в Брауншвейге. Любопытно, что когда его хоронили в плену, немцы воздали ему военные почести. Похоронили по всем канонам, с уважением. И еще вспоминается такой факт. Леопольд Леопольдович постоянно был на службе, дети очень мало его видели. И надо сказать, что его дочка Нина долго не могла научиться говорить. Ее и к врачам возили, и к знахарям, но ничего не помогало. И вот однажды на рождество, когда Ниночке было почти четыре года, на пороге в тяжелой шубе появился Дед мороз (это Леопольд переоделся, наклеил себе бороду и пришел поздравить детей). И вдруг, увидев Деда мороза, Нина от испуга сказала: «Папа сейчас придет». Леопольд отлепил бороду и от счастья стал целовать девочку. Она наконец заговорила! С тех пор в нашей семье верили, что в Рождество и правда происходят чудеса. И еще могу добавить, что Гаспарини был настоящим красавцем. Мой сводный брат Боря был на него похож. А.Нина тоже была красавицей, золотая блондинка. Мама музыкальное образование получила в Варшаве и на рояле играла. Она почти закончила консерваторию в Варшаве и вокалом занималась. И однажды ей соседи за дешево продали пианино из черного дерева. Оно в нашей семье сохранилось до сих пор. Воспитывали маму в строгости, но это все равно не мешало ей оставаться легким человеком. Сколько ее помню, она была на редкость словоохотлива: могла найти общий язык и с дворником, и с профессором. Я думаю, что это качество говорит о широте души: мама никому не отказывала, помогала всем, кто к ней обращался. Например, отдала однажды соседке последний кусок хлеба, когда ее семья погибала от голода. Но то было в 1920-е годы. А во время революции она по-прежнему не запирала шкафов, и горничная Феня, почувствовав себя равноправной, унесла в ноябре 1917 года коробочку с нашими фамильными драгоценностями. Но мама не стала жестче, напротив, она так боялась за папу, что готова была отдать и папины вещи, лишь бы сохранить семью. В период, когда от нас ушли гувернантки, она научилась стряпать и стирать. Хотя до революции этим не занималась. И ничего не тратила на себя. У нее не было стяжательства. Папа, наверное, себя ругал, что не может ее обеспечить... Комментарии В домашнем архиве Киры Головко сохранился документ конца XIX века – Свидетельство об успехах, прилежании, внимании и поведении ученицы Варшавской женской гимназии Наталии Лангваген. В начале 1891-1892 учебного года, когда Наталия пошла в третий класс, классная дама сделала такую запись в свидетельстве: «Стала говорливой во время уроков, что запрещается ученицам». Кстати, как вспоминает Кира Николаевна, она тоже болтала во время уроков, за что ее не раз наказывали. Мама, отправляя в школу, часто повторяла: «Кира, во время уроков - молчи». Но все равно будущая артистка не слушалась и вертелась. Наталия Лангваген окончила школу с отличием (1898 год) и была удостоена серебряной медали. В мае того же года она подала прошение о том, что желает вступить в домашние наставницы. Специальная комиссия рассмотрела мамины свидетельства о школьных успехах и удовлетворила мамину просьбу. Решение комиссии она берегла всю жизнь: в специальном свидетельстве сказано, что Наталия Лангваген имеет право «преподавать русский язык, арифметику, историю и географию и языки французский и немецкий со всеми выгодами и преимуществами, присвоенными означенному званию, поскольку оные к ней относиться могут». Примечания: 1. Кондрашин И.И. О педагогике воспитания в России // http://www.c-society.ru/wind.php?ID=335523&soch=1 2. Бакунин А.М. Осуга. Цит. по: Белова А. Домашнее воспитание русской провинциальной дворянки… // Женские и гендерные исследования в Тверском государственном университете. - Тверь, 2000. С. 32. Продолжение следует… ___________________________________ © Борзенко Виктор Витальевич |
       
|
