Побывать в местах, где творил художник, в местах, вдохновлявших его – значит лучше понять его творчество; эту истину особенно вспоминаешь в Болдине, где в памятные осенние месяцы Пушкина посещало небывалое вдохновение…Чтобы полюбить Болдино, чтобы понять настроения Пушкина – здесь нужно пожить, совершая неторопливые окрестные прогулки и даже путешествия; ведь даже те места, где гений бывал проездом – значительны, его взгляд, ум, память – впитывали всё, что проходило перед его глазами, и так или иначе воплотилось в его произведениях.
«Болдинский» период Пушкина имел величайшие последствия для русской литературы, и об отцовской усадьбе поэта написано много. Меньше известно о пушкинских соседях – знакомцах поэта, отношения с которыми в деревне зачастую были продолжением столичного общения; меньше известно об их усадьбах, которые, несмотря на многие утраты, ещё сохраняют аромат пушкинской эпохи, ещё дают простор воображению и позволяют окунуться в атмосферу, питавшую вдохновение Пушкина и его современников…
Болдино окружают несколько бывших усадеб, от которых осталось, к сожалению, совсем немного… Есть ближние усадьбы, есть и дальние. Во всех ли из них Пушкин бывал – теперь уже сказать нельзя; но все они достойны внимания… К сожалению, вряд ли кто из болдинских гостей смог бы предположить, что рядом их поджидают чудеса, которые они, возможно, никогда и не откроют.
Одно из чудес – бывшее имение Пашковых, что в сорока с лишним километров от прославленного музея-заповедника, в селе Ветóшкино. О том, что эти богатейшие люди России некогда создали себе среди открытых пространств южной Нижегородчины солидную резиденцию, я знал заранее, поэтому, погостив в Болдине, и отправился в Гагино – соседний райцентр к северо-западу от Болдина: село Ветошкино от Гагина всего в шести километрах.
Ветошкино принадлежало Пашковым ещё с XVIII века, – с той поры, когда коллежский асессор Александр Ильич Пашков, владелец нескольких купленных отцом селений Симбирской губернии, женился на богатой наследнице Дарье Ивановне Мясниковой, получившей в приданое от отца и дяди – крупных землевладельцев и промышленников – земли в Нижегородской губернии и Зауралье; к тому же времени относится строительство их царственной московской усадьбы, которая включала в себя задуманный братом Александра Ильича Петром Егоровичем «Пашковский театр», проект которого приписывают знаменитому Баженову.
Вплоть до 1917 года земли Пашковых аккуратно распределялись между их многочисленными потомками. Но лишь Ветошкину суждено было остаться знаменитым в здешних краях памятным местом этой богатой фамилии...
После смерти Александра Ильича и Дарьи Ивановны усадьбу наследовал их средний сын Василий Александрович. Член Государственного совета, впоследствии председатель Департамента законов, Пашков сделал отличную военную карьеру при дворе, – видно, не обошлось и без помощи жены, Екатерины Александровны, урождённой графини Толстой, имевшей связи в придворных кругах. И Василий Александрович, и Екатерина Александровна – уже люди пушкинского окружения.
С Пашковым и его семьёй, которая включала шестерых детей, Пушкин был знаком по Петербургу, навещал их дом и встречался с ними в домах общих знакомых. О двух сыновьях Пашкова нужно сказать особо, ибо они имеют отношение к ветошкинской усадьбе.
Старший, генерал-майор Александр Васильевич (он уна¬следовал после смерти отца в 1834 году Ветошкино), с которым Пушкин, скорее всего, познакомился ещё в Царском Селе, был женат на Елизавете Петровне Лобановой-Ростовской. Она приходилась племянницей поэтессе Екатерине Александровне Тимашевой, московской знакомой Пушкина (ей поэт посвятил одно из стихотворений), и сестрой Екатерине Петровне Киндяковой (с 1834 года – жена А.Н. Раевского). У Елизаветы Петровны, урождённой Киндяковой, это был второй, счастливый брак; первый, неудачный, Пушкину (как, впрочем, и всему светскому Петербургу) был известен.
Средний сын Михаил Васильевич, окончивший свою карьеру генерал-лейтенантом, с 1832 года, как и Пушкин, входил в члены петербургского Английского клуба; жена его, фрейлина императорского двора Мария Трофимовна фон Баранова, посещала салоны А.О. Смирновой и Д.Ф. Фикельмон; для встреч Пушкина с Пашковым и его супругой – оснований достаточно! Кроме того, о знакомстве Пашкова с Пушкиным указывают строки писем П.А. Вяземского и А.И. Тургенева.
Мысль о том, что Пушкин навещал своих дальних соседей по Болдину, местным краеведам мила; так Пашковы стали одной из пушкинских тем нижегородцев…
Расцвет ветошкинской усадьбы приходится уже на послепушкинское время, когда её хозяином становится деятельный помещик Александр Васильевич Пашков, в прошлом бесстрашный гусар, не раз награждённый за участие в сражениях Отечественной войны. Ещё при отце, в 1819 году, в Ветошкине появилась церковь; а в 60-е годы возник и целый усадебный городок: главный дом на высоком каменном постаменте, флигель для прислуги, прачечная, кладовые и погреба. К фруктовому саду вела каменная арка-туннель земляного вала-хранилища, был и километровый подземный ход от дома к реке Пьяне, к которой террасами спускался богатый парк. Большой любитель лошадей, Александр Васильевич построил и конный завод, где разводил породистых рысаков.
Особой гордостью усадьбы, конечно, был возведённый в 1868 году главный дом-замок, для постройки которого использовали красный кирпич от церкви бывшего в окрестностях монастыря; облицованный белым камнем из борнуковского месторождения, что на берегах Пьяны, этот особняк выглядел вызывающе нарядно и экзотично: закруглённые фронтоны, башенки, зубчики, балконы придавали ему сходство с итальянскими палаццо эпохи позднего Возрождения, с «голландскими» домиками, столь любимыми в петровское время, с русскими дворцами баженовского образца... Дворец стал своего рода памятником Александру Васильевичу, жизнь которого в этом же, 1868 году, завершилась. Усадьба осталась на попечении сына, названного, вероятно, в честь деда, Василием.
Выпускник Пажеского корпуса, Василий Александрович-внук служил в кавалергардском полку и в Военном министерстве; в звании полковника ушёл в отставку и вёл светский образ жизни, благо положение в свете значительно упрочилось после женитьбы на знатной дворянке, графине Александре Ивановне Чернышёвой-Кругликовой (умели Пашковы выбирать себе жён!). Александра Ивановна, к слову сказать, была племянницей дальней родственницы Пушкина Александры Григорьевны Муравьёвой; её брат, граф И.И. Чернышёв-Кругликов, по наследству владел «чернышёвской» половиной подмосковного имения Ярополец (вторая половина принадлежала Гончаровым).
Не забывал Василий Иванович и свою родовую усадьбу, которая, как и во времена прадеда, содержалась идеально; кроме того, он решал здесь и более благородные задачи: в селе появились школа, библиотека, интернат для нищих и обездоленных, больница, в которой были предусмотрены койки для приезжих посетителей... Долго в селе помнили и доброжелательную, сердечную барыню Александру Ивановну – супругу Василия Александровича.
В конце 70-х годов Василий Александрович неожиданно ушёл в религиозную сферу и развил деятельность, направленную на пересмотр православной веры; со своей миссией не расстался и в Лондоне, где поселился после высылки из столицы за сектантство. Личность Пашкова весьма интересовала Николая Лескова и Льва Толстого; не случайно в 45-м томе словаря Брокгауза и Ефрона ему посвящена обширная статья.
Последние наследники-Пашковы владели Ветошкином немногим более десяти лет. С приходом Октября усадьба стала ничьей. Дворец и церковь мгновенно разграбили; возможно, кое-что Пашковым удалось предусмотрительно вывезти за границу. К счастью, ценные акварельные картины, декоративные панно и мраморные скульптуры XVIII века в 1919 году перевезли в нижегородский художественный музей. Среди картин, в частности, обнаружились портреты А.Г. Муравьёвой и супруги М.В. Пашкова Марии Трофимовны с двумя детьми (наследник нижегородских владений отца, Михаил Васильевич, конечно, навещал Ветошкино). В парке исчезли песчаные дорожки, клумбы, беседки; да и сам парк поредел. Церковь десятилетиями служила танцплощадкой и совхозным складом, во дворце разместили сельскохозяйственный техникум, в котором до недавнего времени ещё можно было любоваться интерьерами: дубовой и мраморной лестницами, белым, розовым, дубовым залами (при Пашковых был и зеркальный); в дубовом, богатом инкрустациями, проходили важные встречи. Дворец предлагали восстановить совместное русско-австрийское предприятие, АвтоВАЗ, крупные московская и датская фирмы... Комитет по охране и использованию историко-культурного наследия Нижнего Новгорода и области не разрешил: «чужим» отдавать не хотелось. Недавно дворец сгорел. Местные говорят: загорелся в нескольких местах сразу – так бывает при поджоге...
Сожалея, что не увижу, быть может, главное чудо пашковской усадьбы, я всё же стремился в ветошкинский парк: старинные поместья иногда оставляют после себя значительные следы... От гагинской автостанции, издали похожей на украинскую хату с картины Куинджи, шла прямая выездная дорога к мосту через Пьяну, за которой непрерывной цепью протянулись крутые возвышенности, покрытые дубовыми лесами; и здесь, в краю полей, эти возвышенности удивляли – и волновали, как таинство, которое хотелось разгадать...
За прозрачной Пьяной, на берега которой напирали красные обрывы, дорога ушла на подъём; ещё немного – и развилка: прямо – посёлок Баронский, названный так в память о его владельце бароне Жомини, налево – Ветошкино.
Впоследствии я попытался выйти на Ветошкино по-над Пьяной – задача оказалась неблагодарной. А в село я приходил несколько раз: осматривал длинные сараи пашковских конюшен, обвалившуюся «западно-европейскую» деревянную больницу с балочными перекрытиями крест-накрест, крепкую кирпичную школу. Здесь всегда было тихо и мирно; но никогда не бывало безлюдно. Безлюден был лишь парк – на удивление аккуратный, лишённый зарослей.
Село от усадьбы отделяла сосновая рощица, остановленная низкой, вновь отстроенной серой церковью в стиле классицизма, уже готовой к богослужениям, и широкой спортплощадкой, ограниченной со стороны соседнего яблоневого сада рядами лип и лиственниц.
Если даже замку удалось спрятаться за высокими жасминами, сиренью и боярышником, то декоративные хозяйственные постройки – дом прислуги, прачечная, кладовая, туннель с контрфорсами – и подавно стали тайниками, с заботливой хитростью укрытыми в зарослях. Замок, весь выгоревший изнутри, почерневший до оконных проёмов, разломанный, потрескавшийся, ещё восхищал непостижимой игрой деталей, затейливым чужеземным орнаментом; но это было горькое восхищение...
Парк террасами спускался к пойме Пьяны и, не давая опомниться, открывал всё новые и новые театральные композиции, сам – произведение искусства, которым можно любоваться бесконечно – и каждый раз чувствовать какую-то прекрасную недосказанность... Одной театральной картиной была накренившаяся поляна, по краям которой – начеку, чтобы не съехать, – встали огромные сосны и липы, и в гущу их нырял, точно кого-то перехитрив, лаз тропинки: ещё не всё, дальше, дальше! А дальше – круглый прозрачный пруд с берегами, занавешенными, чтобы не видно было рабочей сцены тесных стволов, пепельно-серебристыми ивами. И новые картины: две старинные лиственницы на лужайке, широко развесившие на просушку хвойные нити; светлые поляны – одна, другая, третья – с тщательно отобранной коллекцией сосен, елей, дубов, кедров, лип, барбариса, клёнов... Парк не признавал границ, он всё длился и длился – террасами, крутыми склонами, поймой, и, добравшись до глубокого оврага, за которым росла соседняя гора, – где ему, пожалуй, и делать нечего было среди скопища тонкостволья, наглухо покрывшего тихий ручей, – всё равно вторгался в этот раз и навсегда заведённый сумрак диких орешников, дубов и осин, где, опомнившись, останавливался.
Через ветви древних лип, через окна леса – торжествующим колдовством – ложились запредельные земли, далёкие заречные пространства... Колдовала и усадьба – полянами-залами, просеками, тропками-туннелями, вековыми деревьями, так и не высказавшими своих секретов, и – устоявшейся тишиной, которую уже не нарушают клики спортивных состязаний с футбольной площадки или песни в праздники молодёжи с террасы пашковского дома, как было здесь ещё лет двадцать назад. Дом Пашкова вряд ли теперь сможет вдохновить на праздники... Пронёсший через 1917 год в своих стенах тонкий аристократический дух старинного дворянского рода, сохранивший почти до третьего тысячелетия культуру изысканных интерьеров одной из лучших русских усадеб, – шедевр неведомого архитектора не смог пережить человеческого бездушия.
* * *
На Ветошкине жаль оканчивать рассказ о Пашковых: они оставили ещё один след в нынешних границах Нижегородской области. Однако, с тем, чтобы посетить другую пашковскую усадьбу, дело у меня обстояло сложнее: нужно было проехать в райцентр Сеченово да пересесть в автобус на село Митрополье, который проходит через Верхнее Талызино.
Сеченовский район, что в удалённом юго-восточном углу области, некогда входил в состав Симбирской губернии, несколько деревень в которой принадлежало Александру Ильичу Пашкову; во владение входила и часть большого села Верхнее Талызино. Талызинская доля перешла в наследство старшему сыну Ивану Александровичу. Отставной подполковник И.А. Пашков с его многочисленным семейством Пушкину был знаком по Москве, но вряд ли поэт бывал в Талызине: сомнительно, чтобы такая глухомань – да еще за пределами Нижегородской губернии – могла его привлечь. Далее усадебным хозяйством управлял Егор Иванович, один из сыновей Ивана Александровича, генерал-майор в отставке; и, наконец, до самой революции село принадлежало сыну Егора Ивановича Алексею. И этот период, пожалуй, самый любопытный в истории талызинского поместья.
Владелец спирто-водочного завода, подполковник в отставке Алексей Егорович Пашков в конце XIX века стал полновластным владельцем Верхнего Талызина, скупив земельные доли своих соседей – помещиков Волконских, Есиповых и Долгоруковых. Ещё с 60-х годов, будучи заметной фигурой в губернии (мировой посредник первого призыва, предводитель дворянства Курмышского уезда, в который входило Верхнее Талызино), Алексей Егорович, подобно своему «ветошкинскому» родственнику, развил в селе благотворительную деятельность: в 90-е годы построил земское училище (не без участия губернского директора народных училищ И.Н. Ульянова), школу, больницу и почтово-телеграфное отделение. Процветало винокуренное производство, в котором было занято всё взрослое население села, развивались зерноводство и заготовка древесины.
«Образованием» талызинских крестьян занимался и сын Алексея Егоровича Владимир Алексеевич. Организатор секты «Евангельские христиане», в которую входили хлысты, или духовные братья, обращённых он собирал в усадьбе, в «лесном домике», и устраивал «радения». Деятельность Пашкова-сына не вызвала одобрения правительства, потому вскоре ей был положен конец...
Направляясь из Сеченова в Верхнее Талызино, думается невольно, что из глуши – едешь в глушь ещё большую. Правда, живущее полями и огородами Талызино – большое село, но дорога – пустынна. Лишь пробежит за Сеченовом лиственничная посадка – и потянутся бесконечные кленово-ясеневые изгороди, которые не очень-то и стараются прикрывать поля, видные на много километров...
Пашковскую усадьбу я легко угадал по фонарику церковного купола; церковь выглядывает при въезде в село, слева от дороги, в перспективе широкой улицы. И встречу с нею воспринял как открытие: тёплого красноватого тона, с тремя лопастями апсид, с колоннами на обе стороны, церковь показалась мне заботливо прибережённой кем-то с эпохи барокко безделушкой, до сих пор аккуратной и справной. Короткая, поредевшая, грязная липовая аллея намечала дорогу к фруктовому саду, который лёг в стороне от большого поля, огороженного, словно лесопосадками, сплошными рядами могучих лип – уже неузнаваемых, непролазных аллей. В поле, как затонувшие суда, усталые, никчёмные, зарастали травами низкие кирпичные строения винокуренного завода, когда-то глядевшие в пруд, от которого осталось лишь болотце... В саду служили заезжими сторожами редкие ели и лиственницы; дорожка приводила к длинному строгому корпусу – барскому дому, теперь заселённому колхозниками, и к односторонней улице на овраг; параллельно улице вытягивалась прямой, высокой линией первозданная, светлая, горделивая, нескончаемая липовая аллея, – художественно-бесцельная дорога… в глубокую балку, за которой, на далёком понижении, поудобнее укладывались складки оврагов.
Этой аллеей, создающей иллюзию бесконечности, было сказано всё... Чувство прекрасного, идеал бессуетной, мудрой жизни, широта замыслов, хозяйская хватка, размах души, – многое можно было прочесть... И я подумал, что, может быть, ради этой неоглядной аллеи я и приехал в такой глухой, мало кому известный уголок России...
_______________
© Сокольский Эмиль
