У современных народов сложились в отношении друг друга образы-стереотипы: например, домовитый, но жадный хохол и ленивый растяпа-великоросс. В нынешнюю эпоху национально-государственного размежевания подобные мифологемы получили дальнейшее развитие, их древность постулируется, а истинность не проверяется.
В отношении малороссиян уже в середине XIX в. утвердилось мнение, что они по преимуществу индивидуалисты, что им не свойственно общинное чувство. Н.И. Костомаров, один из первых украинофилов, с известной гордостью писал: «Развитие личного произвола, свобода, неопределенность форм были отличительными чертами южнорусского общества в древние периоды. И так оно явилось впоследствии» [1]. «Нелюбовь» к «громаде» (общине) сложилась из-за того, что крестьяне-«громадяне» были более уязвимы для закабаления их крупными земельными собственниками. Раздел земли казался наиболее надежным способом обезопасить свои владения от панов. Но в научной литературе всерьез разрабатывались вопросы отсутствия у жителей Украины пристрастия к мирскому хоровому началу [2]. Так формировался образ малоросса – домовитого индивидуалиста.

Переселенцы из Украины быстрее и лучше приспосабливались к новым условиям Кубани и Ставрополья, чем пришельцы из северных губерний. Как пишет Н.Е. Врангель, «Пожив бивуаком неделю-другую на одном месте, видя, что все еще не текут в угоду им медовые реки, они [великороссы], разочарованные, отправлялись дальше искать обетованные земли и в вечной погоне за лучшим в конце концов хирели и, продав свои остатки тем же хохлам, поступали к ним в батраки или возвращались вконец разоренными домой…» [3]. Крестьянское переселение из центральных областей страны на окраины продолжилось и при Советской власти, уже на земли специального государственного переселенческого фонда [4]. Но, оказавшись в иной природно-климатической зоне, наладить производство было сложно из-за отсутствия знаний об особенностях ведения сельского хозяйства в степной засушливой зоне. Поэтому члены одной такой переселенческой коммуны, прожив три года в ст. Платовской, решили, что в таких условиях земледелие невозможно, и стали проситься на переселенческие земли Причерноморья с тем, чтобы уже там производить ценные культуры, такие как табак и пр. [5] А между тем в этот же период времени (1923-1933 гг.) в сорока верстах от Платовской существовала итало-немецкая земледельческая концессия «Маныч-Крупп», собиравшая в хороший год до 30 ц/га. Высокий урожай был результатом применения травопольноого севооборота и высокой технической оснащенности производства. Администрация концессии считалась с мнением рабочего совета, дисциплина труда и трудовая демократия были на непривычной для окрестных хуторов высоте [6].

Вот кто издавна противопоставлял себя русским, так это казаки. Они различают себя и «русских»; приехавший с севера – приехал «из России», но свой язык называют русским [7]. Причина деления кроится в крепостнической истории страны – казак стремился подчеркнуть свое свободное положение. По мнению донского историка В.А. Харламова причиной «искусственной обособленности казачества» и формирования у него неприязни к «русскому обществу» была политика Российской империи по созданию из казаков особой закрытой «касты воинов» [8]. Показательной в этом плане выглядит реплика генерала А.П. Ермолова: в 1812 г. казаки почитают себя «лишь союзниками русского государя» [9]. В 1835 г. донской офицер выделяет себя из среды «русских офицеров»! [10] Причиной отчуждения было временное владение офицерским земельным наделом и жалование меньшее, чем у офицеров регулярной армии. Спустя сто лет, в рамках празднования юбилея победы над Бонапартом появилось множество газетных публикаций, рисующий лубочный образ Донца – великорусского патриота и «усердного» монархиста. В заказных статьях писали, что казаки почувствовали «сочленение Дона… с сердцем Святой Руси» [11], подчеркивалось, что «Донец, русский по роду, по языку, по вере» [12].
Но предвоенные усилия монархической пропаганды не убедили никого. Население центра страны и иногороднее население казачьих районов также никогда себя не смешивало с казачеством. Чувство зависти за обладание привилегиями с конца XIX в. сменилось враждебностью, ведь казак – это «жандарм, душитель свободы». Казак Я. Распопинский в статье, относящейся к периоду первой русской революции, пишет, что слово «казак» в России стало ругательным, на что донцы обижаются, вспоминая про Ермака, Степана и Емельяна; что сами считают, усмирять «бунтовщиков» не казачье дело [13]. Но в листовке Боевой организации при Московском Комитете РСДРП «Советы восставшим рабочим» есть такие строки: «Казаков не жалейте. На них много народной крови: они всегдашние враги рабочих. Пусть уезжают в свои края, где у них земли и семьи…» [14].

Великая российская революция активизировала разновидность донского сепаратизма, выражающуюся формулой «только казак хозяин Дона». Осенью 1917 г. власть на Грушевских рудниках уже принадлежала Совету рабочих депутатов. Казаки же считали действия горняков противозаконными: «Вы, шахтеры, взяли рудники Парамонова, на что не имеете права – эта земля принадлежит нам, казакам, мы Дон завоевали кровью, и кровью отдадим» [15]. Казаки всегда видели в «хохлах» и «кацапах» «своего злейшего врага, выжидающего удобного момента для захвата казачьей земли» [16].
Новочеркасский гимназист, повзрослев, описал визит одного из наказных атаманов в городскую гимназию. Фамилию его он скрыл под инициалом С., вероятно это был Н.И. Святополк-Мирский. Ученика, стоявшего у доски, атаман спросил, кто он по происхождению. Получив ответ, что, мол, он русский, атаман, сам же из столичной аристократии (!), презрительно прокомментировал: значит, кацап. Мальчик пришлось уточнить: нет, казак из дворян. Так, что же ты сразу не ответил, воскликнул атаман и приказал, покажи на карте, где наша Область. Гимназист показал. Тогда генерал сделал широкий размах по карте и произнес: «Ну, а вот тут… живут русские, попросту кацапы» [17].
В 1917 г., как пишет П.Н. Краснов, казаки не хотят воевать за Россию в одиночку «без русских людей» [18]. Белогвардейская пропаганда делала упор на то, что большевики преимущественно иногородние [19] или пришельцы с севера. В одном из воззваний к донцам станичного сбора ст. Мигулинской с описанием боев в апреле 1918 г. против Красной Гвардии отражена идеология сепаратизма, уравнительности и единения казаков перед лицом чужаков: «Помутился наш батюшка Тихий Дон… Гневно бурлят его воды. И ждет седой Дон Иванович, когда[,] наконец[,] кончится злое владычество пришельцев… Пришлые люди… грабили народное имущество» [20].

Прав был Г.П. Федотов, когда писал, что русские – «это не нация, а человеческое месиво, глина, из которой можно лепить все, что угодно» [21]. В годы Гражданской войны этот людской конгломерат кололся на небольшие группы – профессиональные, региональные. А.И. Деникин писал: «…Мы проглядели внутренний органический недостаток русского народа: недостаток патриотизма». Оставление немцам земель Украины, Белоруссии не было для армии, простых солдат трагедией: “Мы Тамбовские, до нас немец не дойдет...”» [22]. Генеральный секретарь Центральной Рады Украины В.К. Винниченко признавал: «Огромное большинство украинского населения было против нас». И добавлял: «Ужасно и странно во всем этом было то, что они тогда получили все украинское – украинский язык, музыку, школы, газеты и книги» [23]. Национальная самоидентификация у коренного населения Поднепровья, Полтавщины – не было: они понимали, что отличаются языком и образом жизни от жителей Центральной России, от «тавричан», от донцов, так же как москвичи или вятичи понимали, что отличаются от псковских [24]. Вместо этнической мы все еще наблюдаем в эти годы региональную идентификацию.
После победы Советской власти упор делался на классовую идентификацию, этническая же тормозилась вследствие пропаганды интернационализма, но региональная неприязнь не исчезла. Бывший участник Гражданской войны, командир эскадрона полка Л.А. Орлов пишет: «Весь состав наш как комсостав и красноармейцев состоит из кацапов, людей совершенно чуждых мне по укладу жизни и характеров. Иногда становится даже тошно цвенькать с ними на их противном языке» [25]. Кубанец В.В. Нешин уехал в «Росею», на ст. Русский Брод в надежде найти место: «где я нахожусь[,] народ некультурной[,] и скучно[й,] и грязной[,] все в лаптях ходют[,] у хатах гряз[ь]. cырост[ь]», однако все дешево. Но оседать на новом месте Нешину расхотелось: «Люди незнакомые. Все чужие[,] и далеко от своего краю» [26].

Очевидно, что жители южных территорий – Дона, Кубани, Ставрополья, Малороссии – в равной степени дистанцировались от жителей центральных районов страны. Это связано с тем, что все они жили примерно в одинаковых природно-климатических условиях, что определило общность быта и традиций земледелия: в качестве главной зерновой культуры они выращивали пшеницу, а не рожь как на севере. Возделывали кукурузу, подсолнечник, бахчевые культуры, но не имели никакого представления о том, как растить лен. В точности наоборот, чем у северян. Жизнь многих семей великорусской деревни отличали бедность. «В качестве рядового счетчика, – вспоминал тамбовский помещик Андреевский, – я в назначенный день обходил из избы в избу все наше большое село Богословское. И хотя я был деревенский житель и близко стоял к народу, все-таки я был поражен необыкновенной бедностью не всех, конечно, но весьма многих крестьянских семей. Теснота, грязь, холод, зловоние и угарь. К концу дня у меня так разболелась голова, что последние избы я насилу переписал» [27]. Изменение быта с севера на юг можно найти во многих текстах. Белый офицер, пробираясь из плена у красным в Крым к Врангелю, описал это так: «Чем ближе мы подходили к Украине, тем лучше был наш стол, появилось на столе чудесное, топленое в печке, на которой так хорошо спалось, розоватое молоко, которое только украинские хозяйки умеют делать, и пшенная каша, обильно политая салом с такими вкусными шкварками… Проникаю в Полтавщину. Каким богатством, как мне казалось, дышала Украина после бедных сел центральных областей с их бревенчатыми избами, с их бедной землей...» [28]

Направление север – юг в менталитете населения занимало доминирующее место. С.П. Васильева выявила это, исследуя сибирские топонимы. И это притом, что миграционные потоки за Уралом преимущественно были направлены вдоль оси восток-запад. Она объясняет это следующим образом: «В народном сознании существует связь между метеорологическими представлениями и пространственными…» [29]. Соответственно, если основой идентификации выступают природные системы ориентации в мире, то о самоидентификации этнической в тот период говорить еще рано. Этап самоидентификации как свойства этноса происходил в период существования федеративного государства СССР, когда большинство современных этнических образований постсоветского пространства узнали о своей национальной идентичности и единстве как народа благодаря советской национальной политике.

Источники и примечания:

1. Костомаров Н.И. Собр. соч. Кн. 1. М., 1903. С. 42-43.
2. Ковалевский М.М. Общинное землевладение в Малороссии // Юридический вестник. 1885. № 1; Лучицкий И.В. Следы общинного землевладения в Левобережной Украине XVII I ст. // Отечественные записки. 1882. № 11; его же. Займанщина и формы заимочного владения в Малороссии // Юридический вестник. 1890. № 3.
3. Врангель Н.Е. Воспоминания: От крепостного права до большевиков. С. 243-244.
4. ЦДНИ РО. Ф. 912. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 550.
5. ЦДНИ РО. Ф. 912. Оп. 1. Ед. хр. 5. Л. 639.
6. Воспоминания М.М. Морозова, 1920 г.р., чей отец работал механиком и шофером в концессии «Маныч-Крупп» с 1923 по 1933 г..
7. Борисенко И. Авантюристы в Гражданской войне на Северном Кавказе в 1918 г. Ростов н/Д.: Изд-во РГУ, 1991. С. 86; Харузин М. Сведения о казацких общинах на Дону. М., 1885. Вып. 1.
8. Государственная дума. Созыв первый. Сессия первая. Стенографические отчеты. СПБ., 1906. Т.1. С.63.
9. Давыдов Д.В. Примечания, составленные Д.В.Давыдовым // Соч. М., 1962. С. 535.
10. ГА РО. Ф. 55. Оп. 1. Д. 7. Л. 8.
11. ГА РО. Ф. 55. Оп. 1. Д. 27. Л. 1.
12. Там же. Д. 27. Л. 12.
13. ГА РО. Ф. 55. Оп. 1. Д. 592. Л. 1-3.
14. Известия Московского Совета рабочих депутатов. № 5. 11 декабря 1905 г.
15. ЦДНИ РО. Ф. 12. Оп. 1. Д. 178. Л. 3.
16. ГА РО. Ф. 55. Оп. 1. Д. 592. Л. 4.
17. ГА РО. Ф. 55. Оп. 1. Д. 592. Л. 4.
18. Краснов П.Н. Всевеликое войско Донское. // От первого лица. С. 309-310.
19. Богаевский А.П. Ледяной поход. Воспоминания 1918 г. — Нью-Йорк: Союз первопоходников, 1963 // http://militera.lib.ru/memo/russian/bogaevsky_ap/ind...
20. ГА РО. Ф. 55. Оп. 1. Д. 712. Л. 1-4.
21. Федотов Г.П. Судьба и грехи России. СПб., 1992. Т. 2. С. 43.
22. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т.1. Крушение власти и армии (Февраль - сентябрь 1917 г.). М.: Наука, 1991. Глава I. Устои старой власти: вера, царь и отечество
23. Винниченко В. Відродження нації. Частина 2. К., 1990. - с.259-260.
24. Е.Я. Драбкина вспоминала, что ей так объяснили дорогу в одну из частей Красной Армии: «…топай прямо, во-он к тому домику, потом пройди через двор, увидишь дом с башенкой, подойди, спроси: “Это у вас курича на уличе яйчо снесла?” Тебе скажут: “У нас”. Вот ты и пришла, куда надо. Так я и сделала. И действительно, пришла туда, куда мне было нужно. Только вот насчет “куричи” не спросила и хорошо сделала: этой “куричей” с присущей русскому народу любовью к высмеиванию местных говоров дразнили красноармейцев нашей части, в которой было немало псковичей». // Драбкина Е. Я. Зимний перевал. Изд. 2, доп. М., 1990. // http://militera.lib.ru/memo/russian/drabkina_ea/01.h...
25. ЦДНИ РО. Ф. 912. Оп. 1. Д. 10. Л. 134.
26. ЦДНИ РО. Ф. 912. Оп. 1. Ед. хр. 12. Л. 263.
27. Андреевский В.М. Автобиографические воспоминания // Государственный архив тамбовской области. фонд Р-5328, опись 1, дело 7 // http://www.kraeved.ru
28. Рыхлинский В. Плен и побег // Военная быль. 1964. № 68 // http://www.dk1868.ru/history/POBEG.htm
29. Васильева С.П. (Красноярский государственный педагогический университет). Образ пространства по данным топонимии // «Сибирский субэтнос: культура, традиции, ментальность». II-я Всероссийская Интернет-конференция. 15 января - 1 ноября 2005 г. // http: www.sib-subethnos.narod.ru/p04/wasileva.htm
__________________________________
© Морозова Ольга Михайловна

Сокр. вариант: Морозова О.М. Природно-географический фактор в идентификации населения российского центра и окраин (XIX – начало ХХ вв.) // Культурная жизнь Юга России. – 2007. № 4. – С. 27–28.