Если я правильно понимаю, современная философия пришла к такому выводу: каждому уровню организации материи соответствует свой уровень организации сознания. Материальной Вселенной соответствует Бог, или Высший Разум, Абсолютная Идея, Мировой Дух, Верховное Существо – называйте, как хотите. Значит, великий и ужасный «основной вопрос философии» отбрасывается, объявляется некорректным. Примерно как проблема первичности яйца или курицы или исчезновения дырки по мере съедания бублика.
Быть уверенным в существовании Абсолюта, ощущать Его присутствие в нашем мире, испытывать к Нему благоговейные чувства – эта человеческая способность (ее наличие или отсутствие), по-видимому, не зависит или мало зависит от эпохи, уровня образования и умственного развития субъекта, его социального положения, имущественных интересов, политических убеждений. Человек может считать себя атеистом, но скрывать в душе нечто такое… невыразимо-неизъяснимое. И считать ЭТО восторгом перед величием природы - вполне совместимым с диалектико-материалистическим методом.

Спиноза, Ньютон и Макс Планк, так или иначе веровавшие в Бога, были не глупее лекторов общества «Знание». Мишель Монтень, Давид Юм и все агностики, пожимавшие плечами («Почем я знаю?»), были не менее интеллектуально честны, чем бойкие разоблачители библейских глупостей и противоречий. Мой приятель по Ростовскому университету в 1972 г. защитил диплом на тему: «Формирование атеистического мировоззрения на уроках физики в средней школе», а теперь руководит семинаром по изучению Библии, - и я безоговорочно признаю его умственное превосходство, и эрудиция его гораздо шире.
Должно быть, какое-то устройство в моем мозгу имеет дефект: я никогда не мог понять, как другие совершают прыжок от признания Абсолюта (Мирового Духа, Высшего Существа) – к данной конкретной религии, к традиции, к уверенности в том, что поклоняться Ему надо таким-то образом, обустраивать посвященные Ему храмы - в таком-то стиле и с помощью таких-то сакральных слов и обрядов вступать в контакт с Ним - с Абсолютом!
«Кому церковь не мать, тому и Бог не отец»,- говорит народная мудрость. Но непосредственно ли Бог ли внушил эту мысль либо сама церковь, у которой могут быть свои интересы? Ведь имеется в виду не «церковь вообще», не всякое объединение верующих, а церковь определенная, «истинная».
Разуму трудно смириться с мыслью, что Бог считает своими детьми только меньшую часть человечества, входящую в данную, «единственно правильную» общину.

Мой отец был журналистом и в числе прочих служебных обязанностей вел радиожурнал «Атеист». Мы выписывали журнал «Наука и религия», так что годам к пятнадцати я неплохо знал разницу между штундистами и молоканами, не говоря уже о Свидетелях Иеговы и адвентистах Седьмого дня. Кроме того, в доме была религиозная публицистика Льва Толстого (дореволюционные издания), и «Царство Божие внутри нас» я прочитал раньше, чем «Анну Каренину», а толстовский пересказ Евангелий гораздо раньше, чем Новый Завет.
С трудами, опровергающими учение Толстого и защищающими учение Православной Церкви, я познакомился уже в зрелые годы. Среди критиков толстовства есть очень серьезные и основательные ученые-богословы. Но они на меня не повлияли: детские и подростковые впечатления – самые прочные, и как внушил мне граф Лев Николаевич отвращение к чудесам, к магическим обрядам и заклинаниям, так оно во мне и сидит.

«Священник, одевшись в особенную, странную и очень неудобную парчовую одежду, вырезывал и раскладывал кусочки хлеба на блюдце и потом клал их в чашу с вином, произнося при этом различные имена и молитвы… Предполагалось, что вырезанные священником кусочки и положенные в вино, при известных манипуляциях и молитвах превращаются в тело и кровь Бога». Что хотите со мной делайте, но и мне трудно понять, как можно в это верить! То есть, конечно, можно верить! Конечно, крестное знамение и святая вода могут отгонять бесов. Иконы и мощи, конечно, обладают чудотворной силой. Свеча, поставленная в храме за здравие, в комплексе с соответствующей молитвой способствует избавлению от хвори.
Я не буду оспаривать эти утверждения. Я смиренно соглашаюсь с Августином Блаженным: «Чудеса противоречат не природе, а известной нам природе». Но согласится ли верующий с тем, что не противоречат природе чудеса не только христианской, но и других религий, и если чудеса случаются, это не доказывает превосходства ни одной «самой правильной» веры? Согласится ли верующий с тем, что успешно отгонять бесов могут удары в большой бубен, звон колокольчиков и определенным образом расположенные огни? С тем, что мужчина может избавиться от грехов, если обвел вокруг головы петухом, а женщина, соответственно, курицей. И что угождение Богу (или богам?) требует заклания животных и птиц?
Как христианин вы не можете с этим согласиться?
Расскажу по этому поводу анекдот, который слышал от покойного ростовского писателя и краеведа В.С.Сидорова. Некий раввин с долей иронии отзывался о евангельских чудесах. В ответ православный батюшка с долей иронии стал отзываться о чудесах, которые некогда творили еврейские мудрецы. Один из них, например, не умея плавать, перебрался через глубокую реку, используя в качестве плота… носовой платок. «Но это же чистая правда!» - вскричал раввин.
Ну, разумеется, «наши» чудеса – чистая истинная правда, а так называемые чудеса других религий – ловкий обман, результат массового помешательства либо проделки сатаны.

«Предполагалось, что вырезанные священником и положенные в вино кусочки хлеба, при известных манипуляциях и молитвах превращаются в тело и кровь Бога». Ну как можно было так писать? Для Толстого таинство причастия – суеверие и нелепость, но зачем же оскорблять веру миллионов православных христиан?
Но посмотрите, чтО писали православные авторы о других религиях! Какие гадости говорились о католиках, старообрядцах, мусульманах! Как глумился великий гуманист Достоевский над молитвой иудея!
Надо еще иметь в виду, что православие находилось под особой государственной защитой и за насмешки над его таинствами можно было и под уголовную статью попасть. Критически отзываясь об официальной церкви, Толстой плыл против течения, заведомо шел на неприятности. В отличие от Достоевского: тот, критически отзываясь о негосударственных религиях, мог быть уверен в широкой поддержке аудитории.

В финале «Анны Карениной» Левин выходит из глубокого духовного кризиса, узнав от одного крестьянина, что другой крестьянин «для души живет, Бога помнит».
Жить для души и помнить Бога, видимо, значит поддерживать постоянный контакт с Высшим Существом, беспрестанно контролировать себя и чувствовать Его контроль над своими мыслями и поступками. В Библии для описания этого состояния используется оборот «ходить пред Богом», а святитель Игнатий Брянчанинов говорит о «трезвлении - тщательном наблюдении за всеми делами, словами и помышлениями, чувствами своими, крайней недоверчивости к себе».
Жить по таким правилам гораздо труднее, требует гораздо большего напряжения духовных сил, чем «нормальное» существование с пониженными энергетическими затратами на рефлексию, совесть, самопознание, самосовершенствование.
Мы инстинктивно стремимся избавиться от нравственной нагрузки, как от любой другой, и подменить труд души набором привычных, полуавтоматических жестов. Это и есть фарисейство в исходном евангельском значении, т.е. прежде всего не лицемерие, а формальное благочестие и приверженность обрядности, ставящей Букву на место Духа.
Не правда ли, фарисеи в каждой религии составляют подавляющее большинство и язычников на белом свете гораздо больше, чем монотеистов?

Из антирелигиозной брошюры: «По уверениям попов, святой Вонифатий помогает от запоя, святой Артемий от грыжи, Роман-чудотворец от неплодия и бесчадия, Гурий – от несправедливой ненависти мужа, а от блудной страсти – преподобный Мартимиан, Иоанн многострадальный, Моисей Угрин и мученица Фиваида».
Оттуда же: «Св. Витт, которого, согласно легенде, бросили в котел с кипящей смолой, изображался на иконах с маленьким котлом. Кто-то решил, что это ночной горшок. С тех пор святой стал считаться покровителем детей, удерживающим их от ночного мочеиспускания, а также взрослых, боящихся проспать».
Как жалки попытки казенных богоборцев опорочить Святую Веру с помощью таких вот дешевых пропагандистских приемчиков! Ведь каждому ясно, что молитва св. Вонифатию НА САМОМ ДЕЛЕ помогает от запоя (многократно испытано на практике!), и это не имеет ничего общего с поклонением языческим идолам!

Согласно учению Льва Толстого, как только ты решил, что нашел Бога, прекратил Его искать и успокоился, – тут-то ты и потерял Его. А еще раньше Бальзак выразился совсем уж парадоксально: «Сомневаться в Боге - значит верить в Него».
Как горделивы и самодовольны некоторые православные! Они не сомневаются. Они полны презрения к тем, кто не обрел свет истинной веры, но готовы великодушно просветить их.
«Только на Страшном Суде мы узнаем, какая доля вины за грехи грешников и безбожие безбожников, за отступничество отступивших от веры лежит на нас, на христианах, которые позволяли себе с чувством самодовольства учить других» (Сергей Аверинцев).

Робеспьер попытался ввести культ Высшего Существа. Парижане оказались к этому не готовы. Ни к чему не привела попытка Льва Толстого основать религию, «очищенную» от чудес, загадок, нелепиц, обрядов и магических заклинаний. Но это доказывает, на мой взгляд, не столько несовершенство толстовства, сколько несовершенство человеческой природы, которая не может обойтись без чуда, тайны, авторитета, магии, ритуалов, символики и проч. То есть без языческого - детского - начала.
Священник спрашивает Левина: «Без веры в Бога как же вы будете воспитывать детей?» Если понятия Бога, религии, веры, обрядности толковать широко, надо признать: без всего этого очень трудно, если вообще возможно, воспитывать детей, да и взрослых.
Как известно, марксистско-ленинская идеология, независимо от желаний основоположников и даже вопреки им, должна была стать государственной квази-религией и - «применительно к подлости» - слиться с языческими культами, включая обожествление вождей и поклонение их статуям, литургии и т.д.
Мое детство, пятидесятые годы прошлого века, было заполнено ритуалами, магическими речевыми формулами, жестами, полными тайных смыслов…
«Салютуя, пионер поднимает руку в знак того, что ставит общественные интересы выше личных». «Три конца галстука символизируют три поколения». «Как наденешь галстук, береги его, он ведь с красным знаменем цвета одного». «Пять языков костра на пионерском значке – это пять континентов, охваченных пожаром революции». «Дедушка Ленин», «Ленин всегда живой», «ленинские внучата», «Будь готов - всегда готов, как Гагарин и Титов!», «Кто шагает дружно в ряд? Пионерский наш отряд!»
Такие вещи намертво въедаются в сознание. Вот, достаточно было просто набрать и увидеть на экране эти речевки, чтобы всколыхнулся целый океан дорогих, трогательных воспоминаний. До чего же трудно было – уже во вполне зрелые годы - принять, что Ленин не добрый дедушка! Это означало как бы разрыв с заветами детства, как бы предательство памяти.
О, я прекрасно понимаю людей, которые ни за какие коврижки не изменят своей вере, ибо с ней связаны самые трогательные и дорогие воспоминания: чтение молитвы в родительском доме, запах ладана, первое причастие (бар-мицве), добрые взгляды и напутствия батюшки (пастора, муллы)…

Пословица ставит жида крещеного на одну доску с конем леченым и вором прощеным: верить им нельзя. Народ, как всегда, мудр и прав: если человек отошел от веры отцов и дедов, изменил памяти, естественнее предположить, что сделал это он не по идейным, а по шкурным соображениям или из стремления быть «как все окружающие». Стало быть, особого доверия не заслуживает.
Задумав погубить Ивана из «Конька-Горбунка», два негодяя доносят царю, будто он «католицкой держит крест и постами мясо ест». Измена религии – это почти государственная измена. . Вполне закономерно, что Петр Первый не мог спокойно смотреть на пренебрежение обрядами Святой Православной Веры и в одном из указов 1718 года указал на недопустимость такого положения, когда «многие разночинцы и посадские селяне… не токмо что по воскресным дням, но и в великие праздники никогда в церковь к службе Божией не ходят и не исповедуются».
У Михаила Зощенко: «Переход человека в иную веру для русского правительства всегда казался каким-то пределом человеческой подлости. Это обижало правительство. И вселяло в них неуверенность: дескать, они не так хороши со своей религией и хозяйством, что от них бегут». Мне кажется, однако, что дело не в обидах и неуверенности, а, напротив, в твердой убежденности: «Нелояльность, а затем и предательство в политике начинаются с шатаний и уклонений в мировоззрении, вере» (как видим, советские вожди в этом отношении мало чем отличались от царского правительства). Приверженность ереси, инакомыслие и даже интеллигентский скептицизм в СССР сами по себе образовывали состав преступления.

Джордж Сантаяна сформулировал: «Попытка быть религиозным без соблюдения традиций какой-либо определенной религии так же тщетна, как разговор без применения какого-либо определенного языка».
Но тут возникает вопрос: религия и вера в Бога – это одно и то же? Если да, тогда утверждение Сантаяны становится плеоназмом. Религия - это не просто вера, а вера определенным образом, в определенного Бога. Самоочевидно, что нельзя быть религиозным «вообще», как и патриотом «вообще», а не какой-то определенной страны.
Снова обращаюсь к Левину из «Анны Карениной»: «Одно очевидное, несомненное проявление божества – это законы добра, которые явлены миру откровением и которые я чувствую в себе, и в признании которых я не то что соединяюсь, а волею-неволею соединен с другими людьми в одно общество верующих, которое называют церковью». Соединен - «волею-неволею»! Общение с Высшим Существом, в отличие от разговора без применения общего языка, возможно и в одиночку, без компании.
Универсум, Абсолютный Дух, нечто всеобъемлющее, невыразимо-неизъяснимое, интуитивно-трансцендентное – неужели для приближения к Нему и постижения Его непременно надо использовать такие примитивные средства, как наши современные языки?

Внешнюю, обрядовую сторону религии сравнивают с сосудом, в котором хранится священный елей. Сам по себе сосуд не так уж важен, но без него не удержать драгоценной влаги – растечется.
Сравнение хромает, как и любое другое. Допустим, обряды – это, грубо говоря, всего лишь тара, упаковка религии. Тогда почему же именно из-за нее возникает вся вражда между христианскими конфессиями? Из-за чего так ненавидят друг друга запорожцы и ляхи – неужели только из-за догматических разногласий? А какие догматические расхождения существовали между никонианцами и старообрядцами?
Двумя перстами креститься, тремя или всей ладонью, поклоняться ли в храме статуям и иконам либо только иконам – если всё это маловажные частности, оболочка, вопросы не принципиальные, что же мешает помириться, слиться в братских объятьях? Ради всеобъединяющей любви-то, ради Учения Христова…
Нет, не получается. Русская Православная Церковь Московского Патриархата и Зарубежная – без каких бы то ни было догматических разногласий вели долгие и мучительные переговоры, прежде чем восстановить единство, хотя препятствий, казалось бы, уже не оставалось!
Быть может, все догматические и ритуальные различия придумываются (по меньшей мере, искусственно раздуваются), чтобы обосновать и оправдать уже существующее взаимное отчуждение? Для этой цели, т.е. для закрепления враждебных чувств годится всё, что угодно. Дж. Свифт не слишком преувеличил, описывая непримиримую борьбу идеологий тупоконечников и остроконечников.

Религия становится знаком разделения «свой- чужой», символом национальной (родовой, общинной) идентичности. «Каждый поляк – католик» - это основа патриотизма, ибо шведы, чехи (во времена Яна Жижки), пруссаки, украинцы, русские, враждовавшие с поляками, были иноверцами.
Отелло называет турка обрезанным псом. Турки и арабы называли христиан НЕобрезанными псами. Ревностный христианин Отелло не знает, что Иисус тоже был обрезанным. Фактор обрезания-необрезания, вопреки апостолу Павлу и пророку Мухаммаду, пролагает между народами пропасть и взаимно превращает их в презренных собак.
Кстати, говорят, на заседании бюро то ли Хорезмского, то ли Татарского обкома КПСС, второй секретарь потребовал усилить борьбу с таким варварским обычаем, как совершение над подростками обрезания. Присутствующие замялись. Первый секретарь попросил поднять руку тех членов и кандидатов в члены бюро, кто не подвергся этому варварскому обряду. Таковыми оказались второй секретарь и передовой рабочий – оба из православных.
Дело происходило в эпоху Брежнева, варварскому обрезанию мусульманские мальчики подвергаются, как известно, в возрасте 13 лет, членам бюро было в среднем лет пятьдесят, т.е. все родились при безбожной советской власти.

Два вида веротерпимости.
Один – как у Константина Левина (позволю себе еще раз сослаться на него):
- Откровение о том, что есть добро, не ограничено одною христианской церковью. Понимание добра открыто мне христианством. Вопроса же о других верованиях и их отношении к божеству я не имею права и возможности решить. Есть вещи, которые мне дороги, и я не хочу спорить о них. У вас столько же прав, как и у меня, останемся же каждый при своем.
И другой:
- Я знаю, что моя вера истинная, у вас же в лучшем случае ложная, а в худшем – пагубная. Но если Господь Бог почему-то терпит ваше существование, мне остается только смиренно принять Его волю. Да, я готов, как и предписывает мне моя добрая-предобрая, самая кроткая и любящая религия, мужественно переносить ваше присутствие в мире, если вы будете сидеть тихо и не слишком раздражать меня своими глупыми обрядами. В противном случае я за себя не ручаюсь.
Понятно, что терпимость первого рода возможна, когда нет религиозного пыла, а есть некоторая доля равнодушия к ближним своим. Если я верую горячо, то не могу смириться с ужасными суевериями или с еще более ужасным неверием сограждан и, желая им блага и спасения, считаю себя НРАВСТВЕННО ОБЯЗАННЫМ обратить их на путь истины. Если же они упорствуют в заблуждении, мой долг – ЗАСТАВИТЬ их веровать правильно, для их же блага!
«Недостойно мужу православному с женой еретическою совокупляться, ни жене православной с мужем еретиком сочетаться. Если же усмотрено будет нечто таковое, содеянное кем-либо: брак почитать нетвердым, и незаконное сожитие расторгать. Ибо не подобает смешивать несмешиваемое, ни совокуплять с овцою волка, ни с частью Христовой жребий грешников. Если же кто постановленное нами преступит: да будет отлучен».
Это 72-е правило Шестого Вселенского собора (конец VII века). Значит, все иноверцы – волки и грешники! Вот язык страстной, т.е. нетерпимой веры.
Между прочим, это правило никто не отменял, оно действует и поныне.
Вот вам и пресловутая христианская кротость и любовь ко всем людям, независимо от их религии!
Поскольку вера пассионарна, динамична, экспансивна, она нетерпима, даже если называет себя доброй, любящей, справедливой и кроткой. Терпимой она становится, старея и теряя пыл.
Нет, вру! Есть мировая религия, которая и в молодости отличалась терпимостью. Будда говорил: «Никогда не следует хулить чужую веру, чужую веру надо уважать».

Веротерпимость не вписывается в эстетические категории прекрасного и возвышенного – в отличие от религиозного подвижничества и мученичества. Проповедь терпимости не может быть увлекательной, она порождает представления о чем-то тепленьком, сереньком, кисло-сладком. Сколько выдающихся произведений посвящено пророкам, святым, реформаторам и революционерам и сколько воспевает веротерпимость? Мне приходит на ум только «Натан Мудрый» Лессинга (если не считать философских повестей Вольтера).

Два типа религиозного избранничества.
Один:
- Наша вера – единственно правильная, только она угодна Господу. Значит, Господь относится к нам снисходительнее, чем к иноверцам, и легче простит нам наши грехи. Поэтому мы вправе делать то, за что осуждаем иноверцев. Чужим – нельзя, нам – можно.
Другой:
- Наша вера – единственно правильная, только она угодна Господу. Значит, Господь судит нас строже, чем иноверцев, и не простит нам то, что простил бы им. Поэтому мы не вправе делать то, что дозволено другим. Чужим – можно, нам – нельзя.
Как вы думаете, что предпочтет нормальный человек – нести дополнительные обязанности или обладать привилегиями?

Отцы церкви учили, что Зло есть не что иное, как умаление Добра. Такое умаление, что добро полностью исчезает, не становясь, однако, противоположным началом.
Этому взгляду противостоит манихейская ересь, приписывающая Злу (Тьме, Лжи) самостоятельную бытийную сущность.
Если наш враг является не воплощением Зла, а всего лишь носителем недостаточного, умаленного Добра, - как прикажете его ненавидеть? А как может истинно православный не ненавидеть того же беглого олигарха и русофоба Бориса Абрамовича Б., будь он хоть сто раз брат во Христе?!
Примечательно, с каким злобным видом некоторые современные публицисты говорят о неизбывной кротости христианства и в каком агрессивном и угрожающем тоне они рассуждают о русской всечеловечной любви. Нет сомнений: Зло для них вещественно, конкретно и находится в постоянном поединке с Добром (причем исход схватки неясен).
Другими словами, православными называют себя люди, на самом деле исповедующие манихейство, то есть еретики.
Из недавнего интервью отставного полковника Владимира Квачкова: «Церковная верхушка РПЦ, как и при Лжедимитрии (…), к сожалению, не является духовной опорой русского народа».
Это тот самый Квачков, который, согласно вердикту присяжных, НЕ пытался убить Чубайса, но не скрывал, что идею такого убийства полностью одобряет и оправдывает.
Согласно учению Православной Церкви, неповиновение властям, памятозлобие, мечтание отмщения суть проявления гнева и гордыни – страшных грехов!
И такие вот истинно православные полковники рассуждают о духовных опорах и роли РПЦ!?

Представителей духовенства часто приглашают на ток-шоу в качестве судей и экспертов в вопросах морали, истории, искусства – и даже политики. В связи с этим наши доморощенные либералы вякают насчет усиления клерикализма, сращения государства и церкви и т.п. Не мешало бы вспомнить, что в ряде стран «просвещенной и продвинутой» Европы успешно действуют и даже возглавляют правительства партии, прямо называющие себя христианскими и не скрывающие, что руководствуются традиционными духовными ценностями и тесно связаны с церковными организациями.
Надо приветствовать, когда видные клирики высказываются о геополитике, и почтительно внимать словам пастырей.
Вот, например, размышления протоиерея Всеволода Чаплина: «Нам до всего есть дело – и до Балкан, и до Африки, и до Луны. Именно из-за этой «вселенской озабоченности», а также из-за многих исторических причин Россия попросту не способна удовлетвориться в международных отношениях ролью ведомого, второсортного партнера… Участвуя в работе европейских структур, мы не можем отказаться от права решающего голоса». («Независимая газета», 9.02.2000).
Вселенская любознательность и всечеловеческая отзывчивость русского человека, многие исторические причины – как точно сказано! Сравним со словами одного булгаковского персонажа: «Невозможно в одно и то же время подметать трамвайные пути и устраивать судьбы каких-то испанских оборванцев».
Устраивать судьбы Балкан, Африки и Луны, защищать косовских сербов, приднестровцев, абхазцев, палестинцев, – это, конечно, очень благородное и увлекательное занятие. Гораздо более благородное и интересное, чем подметать трамвайные пути или, скажем, помогать соседу-инвалиду. Что бы там ни говорилось в Новом Завете, любить дальних, незнакомых, экзотических как-то легче, чем ближних - занудливых, вечно лезущих со своим эгоистическим нытьем. Молодые люди с энтузиазмом идут митинговать против русофобской политики Грузии, против преследований и унижений русских в Прибалтике. Они готовы отдать жизнь за Южную Осетию с Приднестровьем. Неужели вы хотите, чтобы они еще уступали старикам место в автобусе!..

Как было бы чудесно, если бы вселенская озабоченность на мировой арене сопровождалась вселенской же ОТВЕТСТВЕННОСТЬЮ. Если нам до всего есть дело и мы желаем во всё вмешиваться и всё решать, не должны ли мы быть готовы к тому, чтобы отвечать за свои решения или уход от решений, за своё вмешательство или невмешательство. Вот с этим у нас проблемы.
Каждый вам скажет, что российская внешняя политика пронизана духом кротости и ненасильственности (даже слишком!). Наша дипломатия предлагает самые гуманные пути выхода из косовской, иранской, северокорейской, палестинской и прочих чужих проблем: «Всем надо сесть за стол переговоров и вести терпеливый диалог, ничего не навязывая партнеру, идя на взаимные уступки и компромиссы». Это глубоко нравственная позиция!
То-то сама Россия в Чечне, в Грузии показывала пример христианской кротости! То-то показала готовность к уступкам! Оказывается, есть принципиальная разница в подходах к своим и к чужим конфликтам: с противниками России невозможно вести диалог. Они безумцы и фанатики, выдвигают заведомо неприемлемые условия и понимают только язык силы.

Эпизод из фильма «Груз 200»: преподаватель научного коммунизма в результате напряженных духовно-нравственных поисков решил воцерковиться. Действие происходит в 1983 году. С высоты истекшего периода видишь, какое это было мудрое, дальновидное решение.
В шестидесятые годы прошлого века некий семинарист (или даже студент духовной академии?) публично отрекся от Бога и стал ведущим специалистом по научному атеизму. Тогда все считали, что он принял мудрое, дальновидное решение.
Бедный, бедный, что-то сейчас делает этот научный атеист, на какие средства живет? Может быть, после долгих и мучительных духовно-нравственных поисков он вновь воцерковился и имеет с этого какие-то дивиденды?
Кстати, не знаю, как в других городах, а в Ростове-на-Дону существовал Дом научного атеизма профсоюзов. Полагаю, самый ревностный диалектический материалист согласится с тем, что заставлять профсоюзы содержать Дом атеизма, – это чересчур.

Русский, украинский и белорусский народы сохраняли религиозность даже во времена большевистских гонений и преследований. Из доклада генерального уполномоченного Третьего Рейха по использованию рабочей силы Фрица Заукеля: «При заполнении учетных карточек большинство остарбайтеров (граждане Советского Союза, привезенные на принудительные работы в Германию – А.Х.) отмечает свою принадлежность к православию, а в доказательство предъявляют крестики на цепочке. Когда их спрашивают, правда ли, что все советские люди атеисты, они энергично это отрицают и разъясняют, что атеистами являются главным образом жители крупных городов, особенно Петербурга (Ленинграда), а сельское население остается религиозным».
29 июля 1954 г. в Литературной газете» была опубликована статья Федора Гладкова «О злейшем пороке», в которой отмечалось: «Во многих местах справляются так называемые престольные праздники». Об этом же упоминается в пьесе Виктора Розова «В поисках радости» (1956 г.).
Пишущий эти строки может подтвердить, что в конце 50-х – начале 60-х годов, т.е. в самый разгар хрущевской борьбы с религиозными предрассудками, в Рабочем городке и в Новом Поселении Ростова-на-Дону многие молодожены венчались в церкви и, большинство родителей (или бабушек) крестили младенцев. Хотя о каждом таком факте положено было сообщать в партком или комитет комсомола по месту работы-учебы, что грозило некоторыми неприятностями. Пикантная радость вкушения запретного плода примешивалась к высокой радости возвращения к истокам.
По официальным данным (их приводит Г.Свет), при Хрущеве в СССР насчитывалось 40 млн. православных, их окармливали 35 тысяч священников в 20 тысячах храмов. Имелось 70 действующих монастырей.
При Брежневе власть настолько подобрела к церкви, что святить куличи стало почти хорошим тоном, и лампадка перед иконой теплилась дома у очень известного в Ростове человека, депутата, члена горкома КПСС.
Русский народ - народ-богоносец, прав был Федор Михайлович!
Увы, глубину этой религиозности не следует переоценивать. По моим наблюдениям, «простые советские люди» знали о сущности православия не многим более крестьян у Бунина: «Троица – это Иисус, Богоматерь и Николай-угодник». Думаю, не слишком погрешу против истины, если скажу, что почти вся религиозность и сводилась к крестику на шее, употреблению в положенное время куличей и крашеных яиц, лампадке перед иконкой и к выборочному (по признаку наименьшей обременительности) соблюдению обрядов.

Как соотносилась такого рода религиозность с моралью? В 1903 г. священник Д.Г. Булгаковский написал брошюру «Роль православного духовенства в борьбе с пьянством», где говорилось: «Совершение религиозных обрядов сопровождается пьянством… Молебны, брак, освящение нового дома, храмовой праздник – всегда выпивка». Приведу продолжение фразы из упомянутой статьи Федора Гладкова: «Во многих местах справляются так называемые престольные праздники, и люди целыми колхозами пьянствуют по неделям». Злейшим пороком писатель считал не религиозность, а – пьянство.
Выходит, следование традициям Русского Православия не сдерживало распространение порока, а странным образом способствовало его распространению?!
Православие в России утратило свои позиции еще до утверждения на многие лета советского государственного безбожия. Собственно, зверские проявления этой политики - убийства священников, реквизиции церковного имущества, закрытие храмов стали возможны именно из-за равнодушия народных масс, в большинстве случаев не спешивших броситься на защиту исконной веры. В послевоенной Польше коммунистические власти при всем желании не отважились последовать ленинской политике в отношении церкви, прекрасно понимая, как отреагировало бы на это большинство населения.

Авторы сборника «Вехи» убеждали, что русская интеллигенция – полное дерьмо, ибо оторвалась от народно-православных корней. В 1918 году те же авторы в сборнике «Из глубины» отзывались об этих самых корнях с некоторым разочарованием. Так, о. Сергей Булгаков (правда, не от своего имени, а устами одного из участников спора) говорил, что слой религиозной культуры оказался настолько тонким и непрочным, как не думали даже враги церкви, и русский народ оказался «вдруг» нехристианским. «Что можно сказать о тысячелетней церковной культуре, которая почти без всякого сопротивления разлагается от демагогии?.. Уж если искать виноватого, с которого можно, действительно, спрашивать, таковым будет в первую очередь русская церковь, а не интеллигенция».
Одну из причин отхода Русского Народа от Православия назвал Сергей Аскольдов в том же сборнике «Из глубины»: «Церковь, несомненно, перешла допустимые пределы охранительной политики… Она не видела, что, связывая свою судьбу и авторитет с судьбою русского самодержавия, она обязывалась быть голосом религиозной совести…. Но именно в этой своей роли совести общественного организма России православная церковь со времен Петра I была совершенна бездейственна. Состояние охраняемости она превратила в роль политического служения».

Обратимся к эпопее «Тихий Дон» – произведению, объективность и правдивость которого (оставим в стороне художественные достоинства) признают и правые, и левые. Итак, казачество – сословие, в наибольшей степени сохранившее исконность уникальных духовно-нравственных устоев и традиционных ценностей, глубоко приверженное принципам Православия и Монархии и наименее подверженное растлевающему влиянию интеллигентского безверия и беспочвенничества. И представители вот этой, самой здоровой и устойчивой части русского общества: насилуют девушек, в том числе собственных дочерей; убивают собственного отца, виновного в инцесте; сожительствуют с собственными невестками – и это не говоря уже об обычном прелюбодеянии (как иначе прикажете назвать отношения Григория и Аксиньи с церковной точки зрения?). Нравственное состояние станичного населения характеризуют, естественно, не сами эти эксцессы, а отношение к ним окружающих: все обо всем знают – и сохраняют эпическое спокойствие. Земля под ногами грешников не горит, станичный священник не пытается их усовестить, призвать к покаянию. Во всяком случае, упоминаний об этом в романе нет. Хотя советская цензура, несомненно, с удовольствием пропустила бы красочное описание, например, того, как жирный угреватый поп в засаленной рясе оскорбляет Аксинью, а та показывает ему какую-нибудь часть своего тела или спускает на него пса.
Гражданская война: армия безбожников против армии, защищающей Веру и Отечество. «Белые пришли – грабют, красные пришли – обратно грабют». Пытки, расправы над пленными, насилия над гражданским населением – здесь христолюбивое воинство не отличить от антихристова.

Лекторы-антирелигиозники очень любили цитировать из Пушкина: «В нашем народе презрение к попам и равнодушие к отечественной религии… Может быть, нигде более, как между нашим простым народом, наслышно насмешек насчет всего церковного». Похожие высказывания есть у Белинского, Тургенева, Некрасова. Бог с ними, либералами и революционными демократами. Но Пушкин-то, Пушкин, наше всё, как же он мог…
Мне кажется, и Пушкин с Белинским по-своему правы, и Достоевский с Данилевским правы, когда пишут о неизбывности и уникальности духовности. Народ – такая субстанция, о которой что ни скажи, окажется «по-своему» справедливым.
Говорят, поляки страшно любят посмеяться над своими ксендзами и епископами. Что не мешает им оставаться глубоко верующими.
Сегодня вряд ли кто-то осмелится повторить вслед за Пушкиным и Белинским, что простой русский человек равнодушно или с иронией относится к православной церкви и ее служителям. Это выглядело бы совершенной бестактностью: сегодня принято считать, что и народ, и особенно интеллигенция в неоплатном долгу перед церковью.

Наверное, самый известный афоризм св. Иоанна Кронштадского: «Демократия – в аду, а на Небе – Царство». Быть может, имелось в виду, что демократия создает ад на земле? Или то, что в аду уничтожается всякая социальная иерархия и все грешники равны? Но разве суть демократии - в равенстве? И корректно ли подменять политические термины метафизическими, теологическими? С таким же успехом можно сказать: в космосе – авторитарный строй, а на уровне элементарных частиц – полная анархия.

Поэт в небесах видит Бога, когда встречается с Природой (желтеющая нива, свежий лес, серебристый ландыш, студеный ключ, бегущий по оврагу…)
А в церкви, в самом естественном, казалось бы, месте, он не ощущает Его присутствия? Во всяком случае, об этом Лермонтов ничего не говорит. Странно.
Мне кажется, легче всего увидеть Бога, находясь в бушующем море или в горах, а также слушая некоторые произведения Баха, венских классиков, Вагнера, Римского-Корсакова…
К сожалению, даже такая музыка рано или поздно прекращается.

В мое время атеисты, то есть «все нормальные люди», свысока, эдак брезгливо-снисходительно поглядывали на верующих. Как глядит Просвещение на Невежество. Истина на Заблуждение, Гармоничность на Ущербность.
Сегодня, признаваясь в собственном неверии, я иногда ловлю на себе такие же снисходительно-брезгливые взгляды своих знакомых, обретших Истинную Веру. Будучи по натуре конформистом, я ощущаю дискомфорт и собственную ущербность. Должно быть, легче жить на свете, уповая на Него. И, безусловно, вера дает утешения в скорбях. Иногда прямо досадно становится, что в юные годы так начитался антирелигиозной литературы и что такое влияние на мою неокрепшую душу оказали труды графа Льва Николаевича…
_________________________
© Хавчин Александр Викторович