Оказывается, Анна Ахматова в 1910 – 1914 гг. была тайной любовницей императора. Следовательно, выдающийся историк-этнолог Лев Гумилев - сын Николая II. Петербургское издание чудесной газеты «Московский комсомолец» подробно излагает теорию «исследователей и художников» Наталии и Владимира Евсеевых.
Система доказательств впечатляет своей научной строгостью:
1.В воспоминаниях художника Юрия Анненкова «Повесть о пустяках» упоминается, что об этом романе судачила вся литературная публика.
2.Ахматова писала о сероглазом короле, а у Николая Александровича были как раз серые глаза. Ахматова писала: «И загадочней древних ликов \\ На меня посмотрело лицо». Газета риторически спрашивает: «Кто, кроме императора, в это время мог похвастаться (??) «загадочным древним ликом»?
3.Многие отмечали королевскую осанку, горделивые манеры Ахматовой. Газетный комментарий: «Будучи любовницей императора, трудно не перенять от него величественные манеры».
4. Первые же книжки Ахматовой были встречены единодушным одобрением критиков. Объяснение напрашивается: «Кто бы осмелился раскритиковать творчество императорской фаворитки»?
И так далее. Словом, «масса подтверждений»!
Однако любой читатель, хоть немного знакомый с эпохой, возразит, что перенять от царя величественные манеры было делом как раз мудреным. Ибо держал себя царь Николай очень скромно, даже застенчиво и робко.
Что касается, литературных критиков, которые хвалили Ахматову как тайную фаворитку императора, это полнейшая чушь. Балерину Кшесинскую критики ругали с особым смаком именно как бывшую любовницу императора, и вся государственная машина Российской державы, все свирепые царские сатрапы ничего с этим не могли поделать. Корней Чуковский, Зинаида Гиппиус, Валерий Брюсов и другие видные критики, в отличие от работников советской и некоторой части современной российской прессы, ругали или хвалили кого-то не по указке из Зимнего Дворца, Кремля, Белого Дома.
Бульварная газета, падкая, как ей полагается, на сенсации, но еще сохранившая остатки уважения к читателю и самоуважения, сопроводила бы такого рода текст хотя бы самым кратким послесловием специалиста. Который наголову разбил бы каждый пункт этих «доказательств» и «подтверждений». Печатать сенсационный вздор – дело обычное и почти неизбежное. Журналистское хамство, крайний цинизм, бесстыдство, неприличие и т.д. – в том и проявляется, что сенсационный вздор не сопровождается, для очистки совести, изложением другого мнения - не вздорного или менее вздорного.

Пожилые люди мелочны, придирчивы, желчны, сварливы. Они выискивают в газетах ошибки и глупости и с торжеством сообщают о них главному редактору. А редактор дает нагоняй журналистам (как правило, молодым).
В качестве молодого журналиста я терпеть не мог мелочных, педантичных пенсионеров, выискивающих в газетных публикациях ошибки и глупости. МОИ ошибки и глупости.
Когда я стал пенсионером, т.е. человеком мелочным и придирчивым, ошибки молодых журналистов стали меня очень раздражать. Я пришел к выводу, что молодые журналисты (т.е. журналисты, которые моложе меня) крайне безответственно относятся к слову. Некто Галина Сапожникова, например, пишет в «Комсомольской правде», что в нынешней Молдавии царит такая свобода слова, «которая не снилась ни одной европейской демократии». Может ли Сапожникова назвать одну конкретную европейскую страну, которой не снится молдавская свобода? Россия, Беларусь, Албания, Косово? Но есть в Европе и другие страны. Похоже, Г. Сапожникова ляпнула «просто так», для экспрессии. Она хотела сказать: «свобода не хуже, чем в иных европейских демократиях». Ну, так почему бы не написать: «…не хуже, чем…»?
Еще из Галины Сапожниковой: «В начале 90-х в народе была популярна идея сделать Россию 51-м американским штатом. Или того хуже – сетовать на то, что мы победили Германию, а не о нас».
Странное дело: «Россия как 51-й штат Америки» - идея, условно говоря, сверхлиберальная. Жалеть, что Гитлер не победил нас,- не ухудшенный вариант этой идеи, а идея прямо противоположная, скинхедская. Могли ли обе эти идеи быть популярны одновременно? И если они были популярны, должно же это было как-то проявляться в статьях, выступлениях политиков? Отвечает ли прелестная (судя по фотографии) Галина Сапожникова за свои слова? Смею утверждать, она сильно преувеличила. Грубо говоря, сбрехала ради красного словца и, что особенно досадно, сбрехала нескладно.
Точно так же, на голубом уверенном глазу, Сапожникова пишет, что 20 лет назад между народами СССР царила дружба и взаимная любовь, никто не предъявлял друг другу счеты. Сколь же лет ей было в 1989 году, если она ничего не слышала про Баку, Сумгаит, Баку, Фергану, Тбилиси, Нагорный Карабах?
В том же номере «Комсомольской правды» о повести «Похороните меня за плинтусом» сказано, что «более смешной и в то же время разрывающей душу книги даже в русской великой литературе не найти».
У меня есть сильное сомнение и в том, знает ли юный автор ВСЮ великую русскую литературу, и в том, что по всей этой литературе он произвел тщательный поиск, но ничего не нашел. А ведь достаточно было сказать: «в русской литературе трудно найти другую такую книгу» или «таких книг мало», и - какие претензии, к чему придраться? Понятно, откуда этот крикливый тон, эти страсть к преувеличениям, эта безапелляционность и легкость в пользовании словами «никто», «нигде», «всюду», «всегда», «каждый», «все» и т.д. Молодежная журналистика использует приемы рекламы, с ее любовью к превосходными степеням, привычкой к безответственности и уверенностью в том, что тексты не будут восприняты в прямом смысле («Это же все говорится только для красного словца, чтобы обратить на себя внимание и запомниться!»).

…Когда я был молодым журналистом, я не мог понять, почему сварливые, желчные пенсионеры по поводу допущенной мною неточности звонят и пишут не мне, а сразу моему начальству. Они же знают, что у меня будут неприятности. Почему эти зануды и буквоеды так жаждут моей крови? Сегодня я понимаю, что без отеческих внушений начальства не сформировалась бы у меня какая-никакая ответственность за сказанное, написанное, напечатанное слово. Молодые люди, пишущие вздор и глупости, будут продолжать это занятие до тех пор, пока читатели, коллеги и старшие товарищи это терпят.

А что я напустился на коллег из молодежных газет? В советской журналистике, откуда я родом, строго относились к неточностям в датах, фамилиях, фактах, но вранье по-крупному, если оно соответствовало линии партии, было делом настолько обычным и привычным, что как бы и враньем не считалось. Нынешним беззастенчивым брехунам есть у кого перенять традиции, навыки и приемы!
«План Даллеса по развалу СССР», «Выступление Черчилля на торжественном заседании Палаты общин по случаю 80-летия Сталина», «План Мадлен Олбрайт по разделу Сибири между всеми странами под эгидой США» - это ведь не ребята из бывших комсомольских газет придумали!
Из недавнего телевизионного интервью известного общественного деятеля:
- Маргарет Тэтчер призывала ограничить население России 50 миллионами человек – этого, мол, вполне достаточно для обслуживания нефтяных вышек и трубопроводов.
Неужели Тэтчер действительно выразилась так не политкорректно? Пытаюсь найти в Интернете источник. Правду говорят: в Интернете всё есть. Если верить Сети, видный наш патриотически ориентированный общественный деятель чуть-чуть передернул: леди Тэтчер говорила, что производительность труда у русских очень низкая и тот объем продукции, который они производят, был бы к лицу западной стране с населением 50-55 млн. человек.
Если такой солидный дядя, облеченный доверием и полномочиями, беззастенчиво брешет аудитории, чего мы ждем от журналистов из бывших комсомольских газет?!
Не то беда, что публичные люди не отвечают за свои слова. Беда в том, что ВО ВСЕЙ РОССИИ НИ ОДИН ЧЕЛОВЕК (я подражаю стилю «КП») не отвечает за свои слова.

Валерия Новодворская пишет в журнале «Нью Таймс»: «Народ хотел потреблять, ему безразлична и даже враждебна была пустая космическая слава, бесполезна громыхавшая над его головой».
При всем уважении к Валерии Ильиничне должен сказать, что она очевидно не права.
По моим наблюдениям, космическая слава отнюдь не была безразлична, тем более враждебна «простым советским людям». Да, народ хотел потреблять, но и слава ему была нужна, и гордое «зато мы делаем ракеты!» было, по мнению очень и очень многих, вполне убедительным ответом на шепоток враждебной пропаганды: «Вы живете плохо, куда хуже, чем на Западе!»
Один персонаж из фильма «Раба любви» говорил: «Есть хочется, похудеть хочется, всего хочется». Вот так и советский народ: хотел потреблять, но и космической славы хотел! Другое дело, что его никто не спрашивал, предпочитает ли он лишнюю пару обуви либо новое торжество советской науки и техники. Но если бы и спросили, он крепко задумался бы, и еще не факт, что предпочел бы новые сапоги. А ведь если разделить годовые космические затраты на численность населения, получится скорее сапоги или куртка, чем мотоцикл. Есть о чем говорить!
Вот если вопрос был поставлен так: «Полет Гагарина – либо новая квартира», тут народ сказал бы своё веское слово.

Набоков считал, что фразы «Она зябко куталась в мамин платок» и «Время шло» выдают литературную неопытность. С этим согласится почти каждый профессиональный литератор, хотя довольно трудно объяснить, чтО тут, собственно, плохо, неправильно, некрасиво.
«Сумерки загустевали», «Мороз крепчал», «Луч солнца не заглядывал в его каморку»… Вполне нормальные фразы. Правда, если нечто похожее встречается в рукописи, это говорит, как минимум, о том, что автор не знает высказывания классиков.
Но Василий Аксенов где-то пишет: «Она зябко куталась», - и ничего, в контексте очень даже хорошо читается.
Слепо выполнять заветы классиков только потому, что они классики, немногим лучше, чем по невежеству нарушать запрет.

«Она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего поезда».
Жуткая фраза! Подряд три наречия места, и как это «подле вплоть»?
Ага, вы распознали, что это взято из «Анны Карениной» и сейчас начнете объяснять, что за этой мнимо-кажущейся якобы корявостью стоит высочайшее мастерство и это «подле вплоть мимо» гениально изображает и грохот проходящего поезда, и душевное смятение Анны непосредственно перед самоубийством, судорожное биение сердца. Хорошо. Но уж написать «мимо НЕЕ», вместо фонетически неприятного «мимо ее», ничто ведь не мешало?
Но гении могут себе позволить писать плохо. Писатели же рангом поменьше обязаны писать хорошо.

В произведениях жанра «мелкого брызга» («заметки на полях», «из записных книжек и рабочих тетрадей» и т.п.) при достижении некоторого объема почти неизбежны банальности и самоповторы. Не избежал этого и Сергей Довлатов – автор очень строгий и внимательный к самому себе.
«М. заболел. Зачем это ему понадобилось?» – зачем было эту хохму тащить в книгу? Ведь ей лет полтораста, даже больше! Это говорилось по поводу кончины Талейрана!
«Соединенные Штаты Армении», «В США разрешено все, что не запрещено. В СССР запрещено всё, что не разрешено», «Мечтал о горсточке земли – ему подарили горшок с цветами», «Милость к падшим выше справедливости» - вот таких перлов немало в «Соло на ундервуде» Сергея Довлатова - наряду с точными наблюдениями, блестящими афоризмами, остроумными репликами.
Это всё я говорю не в самооправдание, а в утешение самому себе.

Знаменитый австрийский музыкальный критик Эдуард Ганслик так отзывался о скрипичном концерте Чайковского: «Эта музыка воняет».
Он был поклонник строгой красоты музыкальных форм, ему, видимо, претила открытая эмоциональность, чувственность музыки Чайковского. С таким же презрением он говорил о Франце Листе. При этом Ганслик был поклонником Брамса, чьи "Венгерские танцы", казалось бы, тоже полны открытой чувственности.
Неприязнь немца к чуждым национальным культурам? Скорее эстетическая несовместимость. Чайковский Брамса, мягко говоря, не любил: «Бездарная сволочь, самонадеянная посредственность, хаотическая и совершенно бессодержательная сушь».
По логике, если он терпеть не мог Брамса, то должен был симпатизировать Вагнеру - его идейному и творческому противнику, но Чайковский и того не жаловал: «Неужели этой претенциозной, тяжеловесной и бездарной дребеденью будут наслаждаться будущие поколения, подобно тому, как мы теперь наслаждаемся 9-й симфонией, в свое время признававшейся тоже чепухой».
Это сказано о «Валькирии». Как в воду глядел Петр Ильич: этой оперой будущие поколения наслаждаются, а «Полет валькирий» просто у всех на слуху, почти как ария тореадора.
Удивительно не то, что композитор презрительно отозвался о музыке, совершенно чуждой ему и неприятной. Удивительно, что он не считает свое мнение единственно верным, допускает, что оно может оказаться ошибочным, устаревшим, субъективным. Такое отношение к собственным оценкам для людей творческих, со сформировавшимися вкусами и пристрастиями, поистине необычно!
А еще меня поразило одно место из переписки Чайковского и фон Мекк (в которой, т.е. в переписке, встречается много поразительных высказываний): «Наша эпоха отличается стремлением композиторов не к великому и грандиозному, а к хорошенькому и пикантному. Прежде сочиняли, творили, теперь подбирают, изобретают всякие вкусные комбинации. Мендельсон, Шопен, Глинка, Мейербер (вместе с Берлиозом) представляют переход к периоду вкусной, а не хорошей музыки. Теперь только вкусное и пишется».
Как можно согласиться с тем, что великое и грандиозное несовместимо с «вкусным», «приятным», «хорошеньким», «пикантным? Разве Моцарту и Гайдну, да и Бетховену с Шубертом, да и самому Чайковскому со Скрябиным и Рахманиновым не удавалось быть одновременно «грандиозными» и «привлекательными»? Кто бы стал слушать величественное-грандиозное потому лишь, что оно великое, если бы оно не было еще и красивым, изящным, доставляющим удовольствие? Неужели Мендельсон, Шопен и Глинка ТОЛЬКО вкусны и пикантны?
Я полностью присоединяюсь к словам Фазиля Искандера: «В идеале культура (да и вся жизнь) должна быть, как кавказское застолье – добровольной, вкусной (курсив мой – А.Х.) и строго организованной».

Совершенствуется ли общественный вкус?
Лев Толстой, от имени многомиллионных масс, утверждал, что композиторы-современники сочиняют нечто заумное, непонятное, нарочито усложненное, обрывочное. А сегодня Шуман, Лист, Брамс (не все, но многие их произведения) понятны массам и любимы ими. Это классический аргумент в пользу того, что общественный вкус все-таки совершенствуется.
Так же легко доказать, что общественный вкус не совершенствуется, а деградирует. Бах писал для самых обычных людей, для рядовых прихожан. А сегодня считается, что его музыка любима и понятна только избранной публике.

«Не продается вдохновенье,
Но можно рукопись продать».
Первая строчка – эго гордое отторжение бездуховности с ее рассудочно-торгашеской моралью, вторая строчка - реванш этой самой рассудочно-торгашеской морали.
Узнав, что автор «Дон Кихота» прозябает в бедности, французский посол в Испании был страшно удивлен: «У нас такой замечательный писатель стал бы состоятельным человеком!»
Во Франции к тому времени существовало некое подобие книжного рынка, Испания же гордилась высочайшей духовностью.
В так называемом «цивилизованном» буржуазном обществе господствует дурной вкус. В лучшем случае, вкус среднего качества. Рынок – это расцвет низкопробной массовой культуры. Предоставленный самому себе, мужик понесет с базара не Белинского и Гоголя, а Блюхера и глупого милорда, т.е. – пустое чтиво. Предоставленный самому себе, мещанин, понесет с базара не Чехова с Буниным, а Потапенко с Леонидом Андреевым.
Общество же высокой духовности тяготеет к просвещенному абсолютизму. Мудрый правитель будет стремиться изъять из обращения низкопробное чтиво, дабы мужику (мещанину) осталось выбирать только между Белинским и Гоголем. В дальнейшем, кроме низкопробного бездуховного чтива, вполне вероятно, из обращения будет изыматься литература неправильной или враждебной духовности (например, духовные произведения того же Гоголя).

Счастье художника – это когда его понимают. В обществе высокой духовности, строго говоря, нет необходимости, чтобы тебя понимали низко- и среднекультурные массы, только на то и способные, чтобы рублем голосовать за произведения дурного или посредственного вкуса. Достаточно, чтобы твои произведения нравились Мудрому правителю, он окажет покровительство – и дело в шляпе. Роль Мудрого правителя может исполнить Высокая Комиссия, Редсовет, Управление культуры и проч.
Правда, если твое произведение Мудрому правителю не понравилось, твое дело швах. Если художник суждено от кого-то быть зависимым и если вкусы художника и Мудрого правителя не совпадают, психологически легче, как мне кажется, приспосабливаться к вкусам толпы, чем угождать идеологическим требованиям Правителя.
Марина Цветаева констатировала, что ее стихи «никто не брал и не берет» - это в России Серебряного века, в обществе высочайшей и уникальной, но не массовой рыночной культуры. В советском обществе массовой, но не рыночной культуры, ее стихи два с лишним десятилетия не издавались, в магазинах появиться вообще не могли. «Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед»… и он настал! Доживи Марина Ивановна до наших дней и действуй в нынешней России закон об авторских и смежных правах, не только сама Цветаева была бы вполне обеспеченной женщиной, но и дети ее жили бы безбедно (капали бы денежки за исполнение ставших популярными романсов на ее стихи).

Успех романсов на стихи Мандельштама, Левитанского, Беллы Ахмадулиной и других НАСТОЯЩИХ поэтов показывает, что в этом качестве востребованной может оказаться совсем не примитивная, а вполне «сложная поэзия. Востребованной и успешной может стать также сложная и даже вызывающе авангардная музыка. Да, не в концертном, а в «прикладном» виде – как звуковое сопровождение кинофильмов и телепередач. Тем не менее, взыскательный творец может, отнюдь не идя на компромиссы с художественной совестью и уступки пошлым вкусам, обеспечить себе кусок хлеба с маслом, Борис Пастернак не знал бы материальных затруднений, если не как поэт-текстовик, то как переводчик трагедий Шекспира.
Кстати, сам Шекспир, доживи он до наших дней, был бы одним из богатейших людей планеты, второе место заняли бы Чехов как драматург (уж если Джоанна К. Роулинг, автор романов о Гарри Потере, опережает английскую королеву в списке женщин-миллиардерш!). Моцарт, Бетховен, Шуберт, Шопен, Верди, Чайковский тоже были бы, по крайней мере, мультимиллионерами (уж если «обычные» эстрадные и кинозвезды имеют капиталы значительнее, чем у иных владельцев заводов и супермаркетов!). Это к вопросу о том, все ли крупные состояния современности добыты преступным путем и наживешь ли трудом праведным домов каменных.
Массовая культура способна облагораживаться и совершенствоваться, она не отторгает, условно говоря, Белинского и Гоголя, которые заметно выше ее среднего уровня (лишь бы этот разрыв не был кричащим). Современные детективы и «женские» романы - аналоги «глупого милорда» делаются все-таки несравнимо лучше, искуснее. Да и современный обыватель в смысле внешней культуры (не касаемся уникальной духовности), что ни говори, явно превосходит некрасовского мужика и мещан Успенского.
Истинному художнику всюду плохо, и в рыночном обществе, и в обществе высокой духовности. Но при прочих равных духовных условиях художнику все-таки лучше жить в обществе богатом, а не бедном. Богатое общество может содержать больше художников и платить им щедрее.

В сталинскую эпоху рецензенты непременно пересказывали сюжет фильма, спектакля, романа. В хрущевские времена эта стало считаться дурным тоном. Знаменитый режиссер Николай Акимов иронизировал: заполнил часть рецензии изложением содержания – отошли часть гонорара автору. Предполагалось, что наш читатель настолько вырос, что ему ничего не надо разжевывать. Возможно, играли роль опасения, купит ли человек книгу и пойдет ли на кинофильм, о котором получил такие сведения: «Бригада горняков намерена поставить новый трудовой рекорд по добыче угля. Однако главный инженер шахты против новаторского почина, он боится аварии, неприятных последствий лично для себя…»
Рецензент должен был извернуться так, чтобы завлечь публику, избегая упоминать, что, собственно, происходит на страницах, на сцене, на экране: «Но центральный конфликт разворачивается не вокруг производственных проблем, а в сердцах героев. Перед нами история горькой, но счастливой любви строителя-комсомольца Кости к женщине с трудной судьбой…»
В немецких газетах рецензенты добросовестно пересказывают содержание. Это рынок: критик помогает покупателю сориентироваться в океане продукции и правильно выбрать товар.

Читаю юмористические стихотворения одного начинающего автора. Почти каждое заканчивается двумя, а то и тремя восклицательными знаками. Таким простым средством обращается внимание читателя на остроту, венчающую стихотворение. Есть основательное опасение, что если восклицательные знаки не поставить, читатель может остроту недооценить или вообще не заметить.
А как отметить ударное слово? Каждому пишущему человеку известна эта трудность.
Всем известно, что восклицательные знаки, курсив, кавычки – самый пошлый способ выделить на письме слово или оборот, т.е. передать интонацию живой речи. Опытные люди должны уметь сделать речь живой и выразительной с помощью структуры предложения. Но это не всегда получается.
В записках В.И. Ленина экспрессивность достигается с помощью вопросительных и восклицательных знаков, крупных букв, подчеркиваний то волнистой, то двойной линией. Когда надо было графически передать «остранение» и «очуждение» либо отметить важность слова или группы слов, Лев Толстой часто прибегал к курсиву, В.В. Вересаев - к полиграфической разрядке (каждая буква через интервал или дефис), В.В.Розанов – к кавычкам (иногда от них прямо-таки рябит в глазах). Жирный шрифт в этих целях, если не ошибаюсь, не применялся.
Влас Дорошевич изобрел новый прием и с ним вошел в историю русской словесности:
- Знаменитое фельетонное тире!
По-моему, частота использования этих «сильных средств» свидетельствует о большем и меньшем недоверии к читателю, к его способности самостоятельно разобраться в том, что достойно особого внимания.
Упорно борюсь с собой, вытравляя курсив и кавычки. Уж если чем-то злоупотреблять, не лучше ли ЗАГЛАВНЫМИ БУКВАМИ?!

«Мы наш, мы новый мир построим!» Эта идея вдохновляет, на ней можно воспитывать молодежь.
«Будем достойны славы предков!» - тоже хорошая мобилизующая основа для воспитания молодежи.
Если построить воспитание юношества на двух этих основаниях одновременно, должно получиться двое прочнее и надежнее, не так ли? Но совместить их довольно трудно. Строя новый мир, мы некоторым образом отрекаемся от славы предков, которые жили-не тужили и в старом мире («мире насилья»). Если же наша главная цель – достойно нести и по мере возможности преумножать славу предков, строить новый мир нет никакой необходимости, это выглядело бы даже предательством по отношению к предыдущим поколениям.
Дмитрий Быков противопоставляет тухлятину фашизма, «опиравшегося на архаику, на подвиги дедов, искавшего идеала в прошлом», - «свежести социального первопроходчества, которое бредит только будущим». Но если быть точным, то и в этом отношении различие между двумя тоталитарными режимами не было постоянным и абсолютным.

Было время, когда молодое советское общество расставалось со своим прошлым смеясь и брезгливо морщась. Но в один прекрасный момент на смену фильмам «Дворец и крепость» и «Подпоручик Киже» пришел «Александр Невский», а отношение к русской истории стало гораздо почтительным, если не восторженным (было признано, что в нашей истории были и героические страницы). Во время войны и в первые послевоенные годы тема «подвигов отцов» звучала громче, чем «построим новый мир». В хрущевскую эпоху вновь ожила свежесть первопроходчества: «Нынешнее поколение советских людей будет жизнь при коммунизме!». Была устремленность в светлое будущее, а сталинское прошлое отвергалось с ужасом, но иногда и со смехом («Карнавальная ночь»). «Героические страницы истории» органично сочетались с лозунгом «Догнать и перегнать!»
Брежнев прекратил разговорчики про построение нового мира, у него не было, как теперь говорят, проекта этого мира. Упор в идеологической работе был перенесен не на воплощение вековой мечты человечества, а опять же на славу предков (уже не отцов, а дедов): «даром, что ли, они кровь проливали ради нашего счастья? Значит, мы обязаны хранить традиции и радоваться мирному небу над головой и растущему благосостоянию».
Горбачев, затем Ельцин вновь влили свежесть и поманили мечтой о новом мире. Но эта идея быстро исчерпала себя.
Путин и другие патриоты-державники апеллируют опять-таки к славным подвигам предков. Мечты устремлены не в будущее, а в прошлое, «когда Россию во всем мире боялись и уважали».
На этом, конечно, можно воспитывать молодежь. Но как долго?

Возврат к сталинизму при Брежневе? Но в ту эпоху воскресшие из небытия Бабель и Мейерхольд, Платонов и Цветаева прочно обосновались в обойме «признанных», «классиков».
Возврат к тоталитаризму при Путине? Помилуйте, в официальную почетную обойму входят и Высоцкий, и Солженицын, и Сахаров. Опальные при соввласти Юрий Любимов и Марк Захаров, Борис Гребенщиков и Андрей Макаревич ходят на приемы к президенту и получают из его рук всяческие награды.
Эклектика-диалектика: борьба противоположностей приводит к их синтезу. В обществе мирно уживаются культ Сталина, почитание царя-великомученика и преклонение перед Солженицыным. В казенном пантеоне национальных героев и святых Юрий Андропов спокойно сосуществует с академиком Сахаровым. Ведь, в конце концов, все они были патриоты, хоть несколько расходились в видении грядущего Великой России.
Специфика нашего развития: все позитивное из предшествующих периодов не отвергается, а бережно удерживается. В данном случае так проявляется не широта взглядов, не терпимость, а всеядность, бесцветность, бездарность...

- Наш народ дал Данте, Леонардо и Рафаэля!
- А наш народ дал Гете, Моцарта и Канта!
- А наш дал Шекспира, Байрона и Дарвина!
Истинное величие народа, может быть, не в том, что он «дал» гениев, а в том, что он взял от них. Для русского народа важнее не то, что он ДАЛ Пушкина, Достоевского, Толстого, Чехова, а то, что ВЗЯЛ у них, то есть тянулся за ними, с ними рос, воспитывался, ими духовно обогащался.

Ответственному и порядочному человеку, тем более политику или публицисту, должно быть стыдно критиковать свою страну в годину бедствий, поражений, кризисов. Это просто подло – лить воду на мельницу врагов.
Ответственный и порядочный человек также не будет критиковать и высмеивать свою страну в дни побед и радостных свершений. Это было бы просто нелепо и лишний раз подчеркнуло бы, как далеки космополиты-либералы от народа.
Наконец, не будет ответственный и порядочный человек критиковать и высмеивать свою страну, когда события идут своим обычным, рутинным чередом: какой смысл? Нет повода…
Получается, порядочному человеку вообще не следует плохо отзываться о своей стране, своем народе, своем правительстве?
Но, с другой стороны, даже самый ярый патриот согласится с тем, что восторгаться всем своим и издеваться над всем чужим – занятие пошлое, не достойное порядочного и ответственного человека. Хотя на этом пути легко заработать популярность.
Тот, кто в России ругает США и Израиль, в США – Россию и мусульманские страны, в мусульманских странах – США, Россию и Израиль, обречен на успех: таковы особенности американской, российской, мусульманской аудитории. По совести, Штаты должен обличать свой же американец, Израиль – еврей, Россию – русский и т.д. Это благородно, принципиально, мужественно.

Когда Ленин призывал русских социалистов бороться за поражение России в войне, это было не только принципиально и мужественно, но и рискованно и жертвенно. И его позиция, по идее, ничего не имела общего с предательством, потому что немецким и австро-венгерским социал-демократам предлагалось точно так же мужественно, принципиально, жертвенно бороться «против своих».
Да, но немецкие и австрийские социал-демократы отнюдь не торопились следовать примеру русских интернационалистов-пораженцев. И чем больших успехов добивалась ленинская партия в деле разложения русской армии, тем более очевидной становилась эта разница. «Благородное, принципиальное, жертвенное» поведение большевиков всё сильнее стало смахивать на откровенную измену.
Увидев, что его призыв не находит поддержки у социал-демократии вражеских стран, т.е. что пораженческая игра идет в одни ворота, разве не обязан был Ленин отказаться от нее? И что делать порядочному и ответственному публицисту, видящему, что его обличения собственной страны и собственного правительства с восторгом подхватываются врагами? «Вот видите, это не мы о них, а сами они о себе так отзываются!».
Вот, допустим, исламисты с удовольствием используют антизападную критику, исходящую из западных же источников. Западная же печать почти лишена возможности обличать исламистов устами самих же исламистов.
Должен ли иметь в виду это «неравенство сторон», отсутствие или несоблюдение «спортивных правил» порядочный и ответственный публицист, собираясь написать нечто непохвальное о своей любимой родине и своем великом народе? Не подлость ли – критиковать свою Отчизну, когда за границей столько народу занимается тем же самым?
Один автор ответил на этот вопрос так: «Всякая борьба заключает в себе моменты, когда нельзя не доставить врагу некоторого удовольствия, если не хочешь причинить самому себе положительный вред». Сказано по поводу самокритики партийной, но, думается, можно отнести и к самокритике национальной. Эта цитата из Энгельса в советские времена почему-то не была в ходу, с ее помощью не пытались оправдаться те, кого обвиняли в литье воды на вражеские мельницы.

Исторический факт, талантливо изображенный в художественном произведении, воспринимается как подлинный. Более подлинный, чем исторические документы.
Весной 1945 года американцы за спиной советского союзника вели переговоры с фашистами о сепаратном мире. И если бы не мастерство и мужество Штирлица и других наших разведчиков…
Однако документально установлено, что сам факт переговоров союзники от Сталина не скрывали. Алан Даллес встретился с обергруппенфюрером Вольфом 8 марта, а 12 марта посол Гарриман официально сообщил Молотову об этой встрече и о том, что обсуждались условия капитуляции гитлеровских войск в Италии. Молотов потребовал участия советских представителей в переговорах. Еще через четыре дня был получен отрицательный ответ американцев. Они ссылались на то, что представители союзников не были допущены к переговорам о капитуляции армии Паулюса в Сталинграде.
19 марта состоялась вторая встреча с Вольфом, на том все и прекратилось: Даллес не верил немцам.
Возможно, у Сталина были основания для подозрительности (он ведь и сам обманывал союзников, по меньшей мере, не обо всем сообщал, что им хотелось бы знать). Но в данном случае ему были важны не основания, а повод изобразить смертельную обиду, обвинить союзников в готовности к измене и заставить их оправдываться.
Несмотря на документальные свидетельства, верить в эту трактовку не хочется. Ведь получается, что в «Семнадцати мгновениях весны» и в киноэпопее «Освобождение» события изображены неправильно?!
Такова власть искусства кино!
Велика также власть над нами поэзии. Звонкая строчка не подкрепляет, а заменяет аргументацию: «Складно сказано – значит, так и есть на самом деле!»
«Чужой земли мы не хотим ни пяди,
Но и своей вершка не отдадим».
Многие искренне верят, что такой и была военно-политическая стратегия России-СССР. Тут весь фокус в диалектичности противоречия «свое – чужое».
Галиция и Закарпатская Русь были «чужие», никогда не входили в состав Московского государства. Потом выяснилось: да они же свои-родные, единокровные братья!
Остров Даманский был наш, из-за него была пролита кровь, потом выяснилось – нет, не наш он, а китайский.
Абхазия была наша, потом стала чужой, теперь опять наша.
Что такое Крым – чужая земля, которой мы не хотим ни пяди, или своя, которой вершка не отдадим? Это как скажут.
«Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна!» С этим каждый согласится, каждый подтвердит: на черта они нам сдались, берег турецкий и Африка?!
Однако Сталин после войны добивался от союзников полного контроля над Босфором и Дарданеллами и не прочь был прибрать к рукам Ливию - оставшуюся бесхозной бывшую итальянскую колонию. Сталину, оказывается, как раз нужен был берег турецкий и Африка тоже нужна.

Барак Обама – в Москве, на встрече с правозащитниками: «Слова очень важны, ибо, когда люди постоянно слышат правильные слова, они постепенно начинают требовать правильных дел».
Ой ли? Сам ли собой развивается этот самый процесс – перехода от пассивного выслушивания правильных слов к требованию правильных дел? По-моему, наша история доказывает, что все может застрять на этапе постоянного выслушивания. Слова сами по себе, а дела – сами по себе, это сферы не соприкасающиеся (по Оруэллу - двоемыслие). Правильные слова могут быть совершенно не важны, утратив всякое реальное наполнение, став ритуальными заклинаниями. Верующий привычно повторяет: «Яко же и мы отпускаем должникам нашим», на самом деле никому не прощая и вовсе не собираясь прощать долги, а партработники твердили заученное про развитие инициативы трудящихся, конкретной заботе о конкретном человеке, расцвете народовластия и т.д.
Для того чтобы люди постепенно начали требовать не только правильных слов, но и правильных дел, необходимо обратить их внимание на это несоответствие, т.е. не само наличие разрыва, а на то, что правильные слова – это не только фигуры речи, они могут иметь реальное значение. И главное, люди должны убедиться в том, что за требование правильных дел им «ничего плохого не будет».
Итак, хоть слова и важны, не будем все же их важность преувеличивать.
____________________________
© Хавчин Александр Викторович