|
|
|
Александр Солженицын прожил долгую жизнь (11 декабря ему исполнился бы 91 год). Не было дня, чтобы он не работал. Не стал исключением и последний день его жизни – 3 августа 2008 года…Он жил по принципу: каждый свой день отмечать важным поступком, поэтому и многие повороты собственной жизни сделал событием истории. Речь не только о тридцати томах его сочинений, которые им написаны, но и о вере в то, что слово может спасать и сражать. О впечатлениях от встреч с А.И. Солженицыным и о том, какое влияние на них произвела эта личность, говорят видные деятели современной российской культуры.
Александр Филиппенко: «Сейчас всем хочется услышать слово Солженицына». – Со словом Александра Исаевича я познакомился, как и все, в годы хрущевской оттепели. Это имя не нужно было открывать. Он появился для всех и сразу после публикации «Одного дня Ивана Денисовича» в журнале «Новый мир» в ноябре 1962 года. Это было как гром среди ясного неба. И я, прочитав это произведение, видимо, как и все, пережил потрясение. Потом шли годы, я снова читал его публикации, исследования, обращения… И говорил себе, что живу в одно время с великим классиком. Появилось ощущение, что есть писатель, с которым можно поговорить, посоветоваться. А вообще Александр Исаевич настороженно относился, когда кто-то просил разрешения исполнять его произведения со сцены. Он не сразу разрешил нам снимать для канала «Культура» телеспектакль «Случай на станции Кочетовка». Долго велись переговоры. Это было в 2001 году. Но в итоге от него пришло разрешение, но с уточнением: «Хорошо, сокращайте. Но не дописывайте!» В день похорон писателя этот спектакль показали по телевидению. Перед премьерой «Одного дня…» в Театре «Практика» Наталья Дмитриевна передала мне книгу, на титульном листе которой Александр Исаевич написал аккуратным учительским почерком: «Александру Георгиевичу Филиппенко – попутного ветра! 26 мая 2006 года» Как только спектакль появился в моем репертуаре, из разных городов стали звонить и приглашать на гастроли. Сейчас всем хочется услышать слово Солженицына. В прошлом году мне сделали предложение поехать в Пермскую область, где есть Мемориальный музей-лагерь «Пермь-36». Там сидели все советские политические заключенные. Сегодня на его месте – единственный в России музей ГУЛАГа, где многое сохранилось в том виде, в каком было до 1985 года. Там вышки, «колючка» на заборе вокруг, бараки, карцер – реальная зона… Единственное новшество – это открытая сборная сцена рядом с реальной пилорамой. И там же зрительный зал. Спектакль идет без антракта два часа десять минут: в зале сидят и старушки, и студенты, и школьники… В финальной сцене, когда последняя фраза прозвучала и играет музыка, высвечивается карта ГУЛАГа. Я всегда спускаюсь в зал и из зрительного зала смотрю на нее. Еще не было случая, чтобы публика оставалась на местах. Все встают и как при минуте молчания смотрят на карту. Память о ГУЛАГе жива в семьях, которых коснулся сталинский террор. И зрители подходили ко мне тихо, как бы стесняясь этого. Кто-то уходил, молча опустив голову… Все здесь сказано. И когда я читаю «Один день Ивана Денисовича», делаю паузы и смотрю прямо в глаза зрителю. А иногда не могу это делать, поскольку горло схватывает. Евгений Миронов: «Он никогда не приспосабливался к власти». – Как я познакомился с творчеством Александра Исаевича? Это произошло в Школе-студии МХАТ. Олег Павлович Табаков нас очень образовывал. Ну, например, в 1990 году, когда я учился, произведения Галича были еще запрещены, а мы уже ставили его «Матросскую Тишину». И она стала нашим дипломным спектаклем. Примерно в тот же период я познакомился и с творчеством Солженицына. Потому что и «В круге первом», и «Красное колесо», и «Архипелаг ГУЛАГ» – это все читалось в то время. Я, честно говоря, тяжело воспринимал такую литературу. Она отличается документальностью. Но все же мысль поставить в театре «Один день Ивана Денисовича» меня неоднократно посещала. У нас было две встречи с Александром Исаевичем. И если бы наша любовь не была взаимной, я думаю, что не было бы второй встречи. Так сложилось, что в первый раз я был даже удивлен его знанием каких-то моих работ. Он задавал мне очень конкретные вопросы. И в частности, о работе над «Идиотом». А еще попросил, чтобы я принес ему фильмы с моим участием, которые он не видел, – «Мусульманин», «Превращение», «В августе 44-го». И я, конечно, это сделал. У Солженицына удивительная память была. Он ее специально тренировал. Часто ведь в лагере нельзя было записывать. Мало того, была опасность, что тебя предадут люди, которым ты дал листки на хранение. Поэтому Солженицын очень многое запоминал. Помню, когда я постучал к нему в дверь, он сказал: «Входите, Евгений Витальевич!» Он подготовился к общению со мной, что тоже говорит о его характере. И еще меня потрясло, что он работал по 8 часов в день до самого конца жизни. Хотя до этого он работал и по 12, и по 14 часов. Но когда стал работать по 8, говорил: «Теперь, к сожалению, я работаю мало». Работа для него была на самом деле огромным счастьем. Все его называли великим, а ему даже некогда было подумать на эту тему, потому что он считал себя абсолютным посредником между Богом и тем, что он должен сделать. Он выполнял миссию, которая на него возложена. Называл себя не писателем, а летописцем. Я знаю из рассказов Натальи Дмитриевны, что их называли раньше «врагами обедов». Потому что для Солженицына обед – это пустая трата времени. Сидеть и говорить ни о чем ему всегда было скучно и мучительно. Он считал, что за это время он мог бы сделать что-то очень конкретное. Я представляю, как тяжело его близким, поскольку на первом месте у него всегда стояла работа. …Он отвечал на мои вопросы, и я все равно не мог найти ответа, как он устоял. Я в итоге спросил у него: «Что вам помогало вот так удержаться?» Ведь не может же быть, чтобы человек выдержал столько трагедий на своем пути. «Вера в справедливость», – ответил он. Он верил, что останется не только жив, но и исполнит свою миссию. Юрий Любимов: «Это наша провинциальность: великий он или невеликий?» – С первых шагов Театра на Таганке Александр Исаевич приходил к нам. Он дружил с Можаевым, а я ставил, как вы знаете, по Можаеву спектакль («Живой». – Ред.). Но постановку закрыли, спектакль почти не шел. В общем, обычная история для тех лет. Солженицын в те времена удивлял меня, что ходил с котомкой, всегда готовый к тому, что его могут взять. Вы понимаете, что я имею в виду. Опасное было время. Например, когда умер Твардовский, то мы с Можаевым и с Солженицыным пошли к его вдове в высотку. И за нами вплотную шли три здоровенных лба. Ну просто неприлично. Мы не выдержали и сказали: «Как же вам не стыдно? Здоровенные лбы, но идете прямо по пятам». Спустя какое-то время был арест Солженицына. И мы стали последними, с кем он успел пообщаться. Помню, у меня образовалось три часа свободного времени, я встретился с Можаевым и говорю: «Борис, давай поедем к Солженицыну. Что-то я чувствую, над ним тучи сгущаются». И мы поехали. Он любезно встретил меня, мы побеседовали, а потом на всякий случай простились друг с другом. На следующий день его действительно «взяли». …Мне всегда хотелось поставить на сцене какое-либо произведение Александра Исаевича. И когда он уже вернулся в Россию, я предложил ему инсценировать «Бодался теленок с дубом». Но Солженицын сказал, что это неоконченное произведение. И мы решили ставить «Шарашку» (по роману «В круге первом»). Он сперва хотел приходить на репетиции, обсуждать детали, но все же не пришел: дескать, как хотите, так и ставьте. Ну, что тут сказать? Я был рад в общем-то. Он же человек на редкость глубокий. А то наговорил бы мне кучу замечаний… Премьера «Шарашки» состоялась в день рождения Солженицына (11 декабря 1998. – Ред.). Он пришел на спектакль со всей семьей. И еще в зале было много приглашенных, которые разделяли его точку зрения. Солженицын, несомненно, большое явление для нашей культуры. Да и сейчас в общем-то без него как-то… Шоу-бизнес – это грустное явление. Я считаю Солженицына великим писателем. Почему? Потому что он подытожил историю советской литературы. Как для меня Бродский подытожил Серебряный век. Александру Исаевичу за один только «Архипелаг ГУЛАГ» можно поставить монумент. Хотя и другие его произведения, конечно, замечательны. Другое дело, иногда я слышу дискуссии: нравится ли Солженицын читателям? По-моему, как-то странно поднимать такой вопрос. Это наша провинциальность: великий он или невеликий? Солженицына редко ставят в театрах… У него ведь театральной драматургии особо то и нет, а романы ставить вообще трудно. Другое дело, что лично у меня так сложилась жизнь: я нашел способ переводить романы на язык театра. Сергей Мирошниченко: «Когда раздался звонок от Солженицына, я не поверил». – Предыстория нашего знакомства была такой. В 1979 году во ВГИКе одна из замечательных педагогов дала нам с приятелем книгу «Архипелаг ГУЛАГ»… До этого я читал «Один день Ивана Денисовича» и «Раковый корпус», отпечатанный на машинке. И вдруг «Архипелаг ГУЛАГ», который был в нашем распоряжении всего одну ночь. Поначалу мы растерялись даже: прочитать ведь не успеешь, а книга очень ценная… Поэтому пришла мысль, что ее надо переснять на фото. И всю ночь мы фотографировали страницу за страницей. А потом, когда снимки были напечатаны и переплетены, получилась книга толщиной в полметра. Несмотря на объем, ее жадно читали не только мы, но и друзья. В 1980-е годы мы, документалисты, были приглашены в США – показывали свои картины в различных университетах, в том числе и в Вермонте. Там я осторожно сказал, что хотел бы посмотреть, где живет Солженицын. Мое желание было воспринято довольно странно, поскольку в то время еще мало кто ездил к Солженицыну. Видимо, сопровождающие нас лица не хотели лишних проблем, ведь Александр Исаевич много критиковал Горбачева и перестройку. Но все же я побывал в Кавендише – местечке, где жил Александр Исаевич, и познакомился там с хозяином книжного магазина, библиографом, который был связан с Солженицыным, доставал для него книги. Правда, там же оказалось, что писатель принять нас не может: много работы. Несколько лет спустя мне потребовалась информация по делам заключенных, и я обратился от своего имени в Фонд Солженицына. И вдруг рано утром, когда я перед работой принимал душ, раздался телефонный звонок. Жена говорит: «Тебе звонит Солженицын». Я подумал, что она шутит, но взял трубку, услышал голос Александра Исаевича и… замер. Так мы познакомились. А потом это переросло в более тесные отношения: в последние лет десять я не раз снимал его жизнь на пленку. Я старался снять Солженицына максимально многогранно. Но приходить к нему с пустыми разговорами считал преступлением. Хотя были такие люди, которые задавали самые банальные вопросы, и Александр Исаевич отвечал, потому что был очень добрым человеком. Я же считал своим долгом прийти с какими-то решениями, со своими мыслями… И еще был один важный момент. Целый ряд режиссеров, когда снимали Солженицына, тоже присутствовали в кадре. Я думаю, что это неправильно, даже если считаешь себя очень талантливым и удивительным человеком. В будущем эта пленка станет хроникой, и твое присутствие на ней вовсе не обязательно. Кстати, Солженицын хорошо разбирался в кино. У него были и замечательные сценарии, например, фильм по одному из них должен был снять Анджей Вайда. Но потом что-то не срослось, и режиссер отказался от съемок. Больше полувека он собирал этот материал и в Вермонте продолжал систематизировать его. Я, кстати, приезжал туда, когда Александр Исаевич жил уже в Москве. Вместе с его сыном Степаном мы ходили по дому. Я видел библиотеку. Я был в домике, где работал писатель, и даже переночевал там. Перед съемками мне важно было почувствовать атмосферу. Кстати, там была настоящая лаборатория, в которой Солженицын работал над таким огромным трудом, как «Красное колесо». Я внимательно прочитал это произведение и считаю, что оно недооценено обществом. Вообще мы нетрудолюбивы, и прочитать большое произведение для нас теперь уже огромный труд. Даже «Войну и мир» не могут читать. «Идиот» Достоевского и «Дон Кихот» Сервантеса читают с трудом… Но все, кто хотел бы знать, что такое Февральская революция и где истоки наших бед, им я рекомендую «Красное колесо». Сейчас это особенно актуально, потому что наше общество постоянно шатается от олигархии к революции. Знаете, у нас такие качания маятника, которые четко зафиксировал Солженицын. А сейчас очень много предпосылок для потрясений в обществе. И особенно внимательно надо смотреть за тем, чтобы эти потрясения не произошли. Ведь когда забываешь о таких великих ценностях, как любовь, дружба, искренность, честность, и живешь только ради золотого тельца, то твоя жизнь становится бессмысленной… Солженицына, к сожалению, больше нет. Его живое слово не звучит. Оно не будет звучать и по каждому поводу, хотя в его произведениях есть ответы на многие, многие вопросы. Но к ним обращается не так много людей, как хотелось бы. Ведь нам нужно все разжевать, как в детском саду, чтобы все время кто-то говорил: «Этого делать нельзя». Или: «Сюда не ходи». Мы никак не можем повзрослеть и стать умнее. Александр Исаевич для меня и для людей всего мира зафиксировал одну важнейшую вещь. Если общество развивается в такой тоталитарной форме, в какой развивалось у нас, – это приводит к геноциду собственного народа. В любом случае там, где будут появляться черты тоталитарного общества, там всегда в противовес будет возвышаться слово Солженицына, нравится это кому-то в России или не нравится. Всегда будут перечитывать его «Архипелаг ГУЛАГ», «Красное колесо», «Один день Ивана Денисовича», чтобы найти истоки нашей болезни. А эту болезнь Александр Исаевич блестяще изучил и обнажил как художник. Я думаю, вот в этом его главная заслуга. Кроме того, он показал, что человек и народ способны бороться с огромной тоталитарной системой. Нельзя стоять на коленях. На коленях стоят рабы. И, по убеждению Солженицына, даже в тяжелых тоталитарных условиях можно быть социально активным, чтобы не превратиться в раба. А еще он верил в Бога и очень торопился завершить хотя бы часть своих трудов. ___________________________________ © Борзенко Виктор Витальевич |
|