* * *

Клок ночи зубами выдран
у жизни, спокойной внешне:
желаннейшим сделан выбор
внезапный... Наистраннейший...
Клок ночи, и тот предрассветный,
шагреневой кожей таял –
и снежная безответность
подтаивала... Местами.
Осталось, вкусив от плоти,
вином зари причаститься.
Оделась душа в позолоту,
ожоги прикрыв. Частично.
А жизнь вовсю торопилась
клок ночи вернуть обратно...
Зачем ей, скажи на милость?
Неужто и впрямь – утрата?
Июнь не заметил даже,
что тьма на судьбу короче!
Возможно, верну пропажу,
но только – вселенской ночи.


* * *

Промелькнула зима –
чем-то снежно-мятежно-гриппозным,
чем-то срочно сошедшим с ума,
омерзеньем, прозрением поздним,
балаганом, блудливым шатром,
или даже "Летучим Голландцем"...
Блеск поделок под никель и хром
отмерцал, и пора оголяться
от газонов до крыш –
посудьбинно, подушно, поглазно...
...А во сне обнаженный Париж
в шалом паводке талых соблазнов
отдается Весне.
О, гнездо родовое Амуров!
Стрелы – там. Здесь – пришибленный снег
под лопатами дворников хмурых
или что-то еще,
но с эпиграфом "не с кем и негде"...
Посторонняя. Вход воспрещен.
Даже Март, как бесполый Онегин,
ухмыляется вслед,
предсказуем на выстрел и ближе.
Что ж ты ищешь, мой вешний скелет,
в ликах луж отраженье Парижа?!


* * *

Штурмует весна ледяные ограды,
(любимый, не надо!)
из воздуха сердце иллюзии строит,
(желанный, не стоит!)
мы оба такие теперь деловые -
насквозь и навылет -
что даже вплотную не чуем друг друга.
Душа - как ворюга,
клянущий свое заточение в теле,
а тело при деле
чужом и постылом. Наряжено пешкой.
Пора бы опешить,
восстать и стряхнуть деревянную внешность
за вешнее нечто -
за куст, например. И одеться попроще:
(пусть публика ропщет!)
прикинуться рощей на грани апреля,
надеть ожерелье
на шею ствола, не прикрыв остального...
(ты думал, стального?)
Ты в шоке? Не буду, ведь мы же при деле:
две жизни в неделе,
а если о чем-то мечтается ночью,
то вскользь и не очень...
Вокруг и без нас как по пьянке за буем -
любимый, не будем!..


* * *

Снег сошел, а под ним кручина:
я тебя ненавижу, милый,
просто так, без причины.
Дни торчат из недель, как гвозди,
на тебе – ненаглядных гроздья, –
разве это причина?
Я тебя ненавижу, милый,
тихо, нежно, беззлобно –
за свиданье на месте лобном,
где воркуешь, от бега взмылен,
врешь умеренно правдоподобно,
упиваясь голосом сдобным,
но – не в этом причина.
На скамейке ножом перочинным
свой автограф увековечу –
пусть потрачу весну плюс вечер,
но с печёнки стряхну кумира!
"Я себя ненавижу, милый!"


САРАБАНДА

Кувшин мой бесценный,
прости! - не случайно разбила,
и вряд ли когда-нибудь склею...
Еще ты на сцене
и кажешься цельным и целым;
еще отражаешь рабыню
холеной глазурью своей
и внемлешь лакею...
Еще черепками не брызжешь
в миг общего вздрога...
Ты полон до края -
дурманом! - для бестии рыжей
и прочих двурогих...
Глядят на тебя, обмирая,
казнимые жаждой,
и вздохи подобны то хлопьям,
то пеплу, то выхлопам газов
из труб горловых.
Ты однажды
зачислен в шедевры холопом,
но ты – одноразов:
фанатам нектар обещая,
иллюзии плещешь в стаканы...
Однако, по нраву отрава
сердцам и мозгам обнищалым:
простят истукана,
махнувши кто левой, кто правой...
(Там сложно с душою:
хлебнул – и хоть с чертом венчайся!)
С подделкой себя разлучаю,
кувшин мой дешевый.
Ты мною разбит в одночасье
совсем не случайно...


РАЗБОРКА

Как бы нам разложить по полочкам
сути жуть без единого выстрела?
...Я – от джаза, а ты – от полечки,
обшей музыки нам не выстрадать.
Я – от моря, а ты – от берега,
на точильный камень похожего...
От огня бы укрыться беглого –
твоего – за спиной прохожего,
но какие-то все прозрачные.
Мне везет на медузно-креветочных
и на тех, что с клешнями рачьими
против хрупкой коралловой веточки.
Зря ты в поисках слова шаришься
по карманам – все просто итожится:
вот дальтоник, от плоти вкушающий.
Только плоть не Христа, а Художницы.


* * *

Скорее бы переболеть! -
Хочу, могу
перекипеть и перетлеть
у дней в стогу.

Перезабыть, что пролилось,
в ночи горча,
по медной гибкости волос
и по плечам...

Убить в себе влеченья нерв,
как нерв зубной!
И, непременно поумнев,
стреножить зной

души, июля, сердца, глаз,
желаний, чувств...
В попытках переизощрясь,
зазря лечусь –

Не от того, не так, не тем...
Рецепты лгут!
К чему роднейшему из тел
такой приют?..

Зачем при встрече розоветь?
Мир прост и груб.
Мне б тот прощальнейший рассвет
содрать, как струп...


АНТИКЛЕОПАТРА

Досталась милому любовь,
как шуба с барского плеча.
А мне бы лучше голытьбой! –
так нет, одежды палача...

И есть кого казнить: себя.
И есть за что: раздор, мятеж,
оледенелая судьба
хрустит обломками надежд...

Неимоверное вершу:
чтоб другу средь зимы цвелось,
башку на блюде подношу
с копной ржавеющих волос –

шальную, дерзкую, свою,
которой лгать невмоготу...
... А милый жаждет интервью
и тянет микрофон ко рту:

«Хоть слово из небытия!
Прошу тебя... Хочу! Велю!..»
Шепнула голова моя
сенсационное: люблю...


ВСПЛЕСК

Ты заново мною придуман,
хоть съеден другими...
Тоскующая колдунья
так просто не сгинет
из жизни твоей - не иголка...
Ты многими выпит.
Глоток нескончаемо горький
оставь, отравитель,
мне, в крайности самой крайней.
Меж многих растаскан,
достанься единственной гранью,
в автобусе тряском
голодной ладонью коснувшись…
Прошедшими выжжен? -
Золы остывающий ужас
развею, чтоб выжить.
Бездарно раздарен всем прочим,
отдайся хоть словом -
любым, даже самым непрочным…
Сильнейшими сломан -
и все же, в ночи, где любили,
на зависть поблудам,
напишется гипсовой пылью:
«Мы были и будем»...


* * *

Городом правит осенняя вялость...
Равногорение - не состоялось.

Бабьего лета порыв не дурманит:
нам равнострастие не по карману.

Глаз небосклоны тоска погасила –
звездостояние нам не по силам.

Души затянуты ржавью и ленью...
Или пригрезилось равностремленье?

Не воскресить листопада гекзаметры!-
чувствам не больно, сорваны замертво.

Порознь чернеем, как деки рояльные,
словно и не было сердцеслияния!

Что ж мы никак не поделим дороги?-
Ангел бескрылый. Дьявол безрогий...


НОКТЮРН

Когда зубами ночь скрежещет
и волос дыбом у ольхи,
я знаю, что мои стихи
в руках твоих случайных женщин.

И ночи лик невыносим,
склонившейся над сценой этой,
где обжираются поэтом
первопроходчицы трясин…

Ну чем не пища для влеченья?!
(Не обкорми до смерти нимф!..)
Как если б над Иудой нимб -
так над окном твоим свеченье...

На ревность права не дано.
Я буду завтра вновь лукавить:
«Прости. Ошиблась ночь веками.
То было не твое окно...»


СТОП - КАДР

Глаз прищуренных прорезь.
Цвета персика шторы.
Ты - пропасть.
Я - манекен,
шмотки неплохо сидят на котором.
Чертова кукла.
Еще бы не мыслить.
Ни целей, ни далей.
Сумерки, Руки.
Райский шалаш в коммуналке
замызганной
(кем-то обменен, кем-то обруган...)
Времени обреченный пляс.
Лик.
А, может, стекло лобовое
после дождя...
И один из нас
это все назовет «любовью»...
Не разгаданная никем,
на потолке теневая пропись.
Долго, медленно манекен
падает в пропасть.


ГАДАНИЕ НА ОСЕННЕЙ РОМАШКЕ

Любит - не любит? - Не любится!
Хочет - не хочет? - Не хочется!
Обшелушится – облупится
имя – фамилия - отчество,

в недра вовсю склерозные
яблоки глаз покатятся...
Нам ничего не роздано –
стало быть, не в чем каяться.

Может - не может? - Не можется!
Впрочем, какая разница...
Порознь синдромы множатся,
общее - город разве что...

К черту послалось и плюнулось.
Впустит - не впустит? Не впустится! –
даже в сплошной безлунности...
даже на выстрел пушечный...


Сонет №34

Что мне орган, коль в каждой клетке Бах,
и ночь светла от выпитого чая...
Лишь ты, Июль, целуешь как вначале,
вкус вишни оставляя на губах.

Целуй и дальше, - чтоб не до печали
и прочего гаданья на бобах,
чтоб никаких «прости, увы и ах»,
когда с причала терпкого отчалим...

Две ставки на вишневый поцелуй!
Весь мир от нелюбви не исцелю,
но снизойду до местного масштаба:

смешаю вишню и любовный вздор –
получится какой-нибудь кагор...
А не кагор, так Истина хотя бы.


Сонет № 39

Сойди с небес, простоволосый ливень!
ведь мы с тобой по дерзости родня,
когда смываем зной и злобу дня...
Хоть пару глаз, но все же осчастливим,

хоть с парой губ сольемся, не виня
себя за возжеланье в ходе слива
вонзить во все, что лживо и тоскливо,
копье молниеносного огня!

Хоть парой слов зацепимся за зелень –
на выдохе, - чтоб обменяться зельем,
и пусть решает принцип домино,

кому и как не миновать остуды...
Увы, осколков больше, чем посуды,
что нам на счастье перебить дано.


Сонет №58

Еще позавчера в пылу шальном,
не замечая наших душ контраста,
нас рисовали кисти старой страсти
на шелестящем полотне ночном...

Еще вчера - шедевр любви и баста!
Искрилось море золотым руном,
и двое отпечатались в одном
кентавром босоногим и гривастым...

А ныне что? - мечты самоубийство:
напрасно Жизнь в ночи метала бисер
пред тем, кто без духовной пищи сыт.

Все перекрыло красками другими
прозренье. И былой натуры имя
ни страсти кисть, ни ночь не воскресит.


* * *

Опрокинь - опрокинусь, -
я просто кофейная чашка
с горчайшим осадком на дне,
из горла фарфора кричащем
о власти валькирий,
тебя окружающих, не
давая проснуться;
о золоте в несколько унций
(на шеях), тебя ослепившем;
о масках безглазых на фоне
отравленной сути и пищи;
о страсти, взрывающей формы,
(но чаще – мои)
о флоре зажравшихся и
о фауне нищих...
Ну ладно, прости...
Смотри, просветлело по центру,
и слава - за слово по центу,
и капли пробили пути
в грядущее как бы,
и с блюдца запахло веками,
сигарным дымком и любовью...
С патрицием схож,
со стенок моих сполоснешь
остатки осадка рябого
и снова нальешь - не без шарма!
Не бойся, любимый,
я лишь приоткрою судьбину
своим полушарьем.


РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ШАНСОН

Любимый - это тот, который с нимбом,-
побудь со мной: обнимемся, обнимем
вселенную, насколько хватит рук,
включая муз и для Пегаса выпас,
Парнас в разнос и лирику на вынос, -
ты не иссякнешь, я до дна не выпьюсь,
пока не разомкнется этот круг...

Обнимем во спасенье! - Во спасанье
от шанса превратиться в центнер сала,
приматами подвешенный за крюк
на пиршестве у плотоядной шайки...

Любимый, почему ты нимб как шапку
снимаешь и, учтиво ножкой шаркнув,
Венерой притворяешься - без рук?


* * *

Не рыцарь - но вечера панцирь
принес издалече
Не призрак - но лунные пальцы
ложатся на плечи
Не парус - но полон тревоги
в предчувствии гонки
Не кратер - но в прошлое вогнут
поэтому горько
Не муза - но вечера панцирь
надену на имя
Не полночь - но лунные пальцы
накрою своими
Не яхта - но крепость навырост
в предчувствии бури
Не лава - но чем-нибудь выльюсь -
пусть будет что будет!


САМОПАРОДИЯ

Завтра позабуду
имя, голос внешность.
Нынче ты - мой Будда!
Не придешь - повешусь.

Завтра перетрутся
кирпичи амбиций...
Нынче ж, мой Конфуций,
впору утопиться!

Завтра - панацея.
Но пока - штормяга:
ты учти, мой Цезарь,
под бульдозер лягу!

Мой пезаж Пизанский,
хочешь, ринусь в бездну?
Потому что завтра –
ты никто и бездарь.


* * *

...и с глаз долой... и с глаз долой...
и с глаз...
Закрыл глаза — и вот оно, «долой»:
тягучей взгляд не тянется смолой
туда, где вопиет в пустыне глас,
что голосом когда-то был твоим, —
точнее, половиной моего...
Как выглядит оно, «из сердца вон»?
Как я и ты, разбросанные им
обрывками холста, кусками стен,
фрагментами полотен бытия...
Консервной банки ржавые края
под ребрами. А ребра на кресте
того из перекрестков, что спасет
от рта, переходящего в хулу,
от музыки с когтями по стеклу...
Мне все равно... мне все равно...
мне все...


МИНУС 25 ПО ЦЕЛЬСИЮ

Снега наложив на морщины,
страдает земля
в морозном плену. И мужчина
с лицом февраля
гармонию ищет в портвейне
под нимфой степной,
упившейся до откровений...
А холод стеной –
почти что Великой Китайской
живому во зло –
но за исключеньем скитальца
и рук на излом
похмелью вослед и штанинам...
Что с нимфы возьмешь?
...Замерзла слезою чернильной
у зеркала брошь,
замерзла слезой крокодильей
бродяги слеза:
от нимфы зима уходила
командой «Слезай!»,
ожогом остывшего чая,
молчаньем на спрос...
Февральские лица мельчают
с портвейна в мороз.


ЗАПРЕТНАЯ ТЕМА

Ничейный, исполним Адама и Еву! –
Оденемся в тучки за неименьем
фиговых листьев;
откусим от кукиша,
за неимением яблок;
а вместо змеиных соблазнов
послушаем шины шипенье...

Пройдемся по скверику
за неимением рая;
потискаем каменных львов,
а шальных городских голубей
усадим на плечи,
с бродячим котом поиграем -
и вдруг осознаем,
что тучки от бедер далече...

Изведаем стыд приснопамятной сценки
прикроемся кружевом старой газеты,
покаемся в чем-то
у ёлки - за неимением церкви,
а к ночи дождемся оценки,
что нами весь рай испоганен...
Мы спустимся в лифте на землю,
где бродят другие нагие
за неименьем изгнанья.


* * *

Режет небо ас,
аки тортик мисс...
Мне ж - тоска на раз
и жара на «бис»...

Вплавь бы стилем «брасс»
да на твой карниз:
две свечи на раз,
звездопад на «бис»...

Мне ж любить - что красть:
милый, не сгубись!
Сразу вся - на раз,
вся ничья - на «бис»...

Свет луны анфас,
южноликий бриз,
розов цвет на раз,
крови вкус на «бис»...

...При погонах ас,
при винтовке мисс:
пара фраз - на раз...
Пара пуль - на «бис»?..


* * *

Вернулся? - Вернулся...
Ввернулся аж в троицу скважин,
с ключом ли? - не важно!-
Не только биением пульса
всочился Пречистый -
верблюд в игольное ушко
влезать у тебя научился –
брависсимо, душка!
Растекся по лону дивана,
нирвану
былую припомнить пытаясь...
(Ударить бы с левой,
но левая нынче не Тайсон)
Чай будешь? - проблею,
и буду казаться белее
полночного снега
и белки январской пушистей...
Голодному - снедью,
фетишем у губ фетишиста
как впредь нарисуюсь
(и Господа всуе
помянут за стенкой соседи)-
По-се-туй! -
на уймы и сонмы хотящих,
висящих на нервах,
сердечный ломающих ящик,
идущих на нерест,-
всем выдам по чаю,
как ты всем по семени выдал.
«Прощаю» и выдох
размажу по лицам прыщавым...
Простила. На выход.


САМБА

Встретимся под
часами
завтра, в другой
жизни...
Стонет апрель
самбу,
тесно бедру
в джинсах!
Это не та
самба,
где карнавал
в Рио,-
просто наплыв
сада
в неуставном
ритме...
Взглядов моих
сабли,
кожи твоей
сумрак -
грани одной
самбы,
звенья одной
сути...
Пиршества пик
самый,
сердце - небес
выше:
мера любви -
самба,
вся в лепестках
вишни...
Ну, запредчувствуй
самбу
там, в глубине
джинса!
Встретимся под
часами
завтра, в другой
жизни...
_______________________
© Эллионора Раймондовна Леончик