Голубь мира, слетевший в пятидесятые годы с государственных небес на плакаты и журнальные обложки, возвещал нечто гораздо большее, чем «мирное сосуществование» с капиталистическими странами. Как в библейские времена, он свидетельствовал о мире, установившимся между человеком и небом. Среди нас больше не было врагов, мы оказались вдруг в бесклассовом обществе, где «классовая борьба», то есть поощряемая ненависть к соседу, отходила в прошлое. Создавались все предпосылки для того, чтобы почувствовать себя единым народом: за плечами общие военные испытания, которые мы выдержали, подозревать друг друга в предательстве нет оснований, мы живем непохоже на остальной мир, но этим можно только гордиться: мы первыми покорили космос.

До голубя все было иначе. Существовал тезис об усилении классовой борьбы по мере строительства социализма, что проявлялось в насаждении всеобщей подозрительности и, как следствие, запуганности и озлобленности. На карикатуре «Крокодила», призывающей к бдительности, был изображен пассажир троллейбуса, страдающий, как это тогда называлось, «идиотской болезнью беспечности», то есть утратой бдительности. Он рассказывал сослуживцу о том, что происходит на заводе. Остальные пассажиры жадно прислушивались: мужчина в шляпе, старушка с кошелкой и т.д.

Очевидно, все они были шпионами или могли быть таковыми. О каком же единстве можно говорить, когда в родном троллейбусе, в какой-нибудь «двойке» или «семерке», едут замаскированные классовые враги? Жизнь в кольце врагов стерпеть еще можно, но терпеть их в быту в количествах, поражающих воображение, – это уже перебор. Если Сталин, которого сегодня иногда называют менеджером, занимался тимбилдингом, то, надо признать, этот тимбилдинг был сильно осложнен идеей классовой борьбы и атмосферой подозрительности.

Конечно, ростки «мы» можно заметить и в тридцатые – сороковые годы, но и тогда они вырастали не на почве классовой ненависти, как задумывалось идеологами, а на почве естественной солидарности людей, оказавшихся в сходном положении. Советское «мы» складывалось не по картинке, а рядом с картинкой и складывалось исподволь. Это, конечно, не означает, что сама картинка никого не консолидировала. Но в нее не вписывалась огромные социальные, возрастные и этнические группы.

После войны сам вождь начал осторожно заигрывать с гражданским миром, поднимая тост за терпение русского народа (а не классовую нетерпимость) и восхваляя «колесики и винтики», а не Ежова, который «своими ежовыми рукавицами так сдавил эту гадину…». А «колесикам» была только на руку легитимизация их мирного существования. От пятиминуток ненависти, от бесконечной критики и самокритики люди устают. Вспомним старый анекдот: «Председатель колхоза говорит, что после совещания будут дебаты. Голос усталой колхозницы: «Когда будут …баты, пусть меня первую, а то у меня корова не доена».

Самая лучшая черта советской власти – постулируемое миролюбие, которое накладывалось на естественное желание простых людей жить мирно. Не важно, что происходило на самом деле, важно, что народу давалась возможность поверить в то, что мы хорошие и добрые, никого не обижаем, заступаемся за слабых и т.д. Мир вокруг нас жесток, там живут агрессоры, ястребы, там человеку спокойно дадут умереть с голоду, там нет жалости к человеку. Там, широко расставив ноги и засучив рукава, стоит с автоматом «солдат войны», а здесь «солдат мира» устало отирает пот со лба. Здесь военные сидят на скамеечке и кормят голубей. В этой сказке заключалось огромная привлекательность, вот только «враги» с вытекающими из их существования доносами, слежками, недоверием и страхом как-то портили картину. Когда же врагов отменили, жить стало лучше и в каком-то смысле слова веселее.

После войны никому не хотелось «испытать адреналин в крови», как это говорится в современной рекламе. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить сегодняшний футбольный стадион со стадионом пятидесятых – шестидесятых годов. Если нет в распоряжении ни воспоминаний, ни кинокадров, достаточно взглянуть на лица советских людей, запечатленные в иллюстрированных журналах, таких, например, как «Огонек». Впечатление получается интересное: в каждом номере есть то, что вполне подходит под формулу «бряцание оружием», но сами лица военных не имеют в себе никаких черт усиленной брутальности, лица, особенно молодые лица, максимально далеки от того, что хоть отдаленно напоминает о насилии и агрессии.

Перелистаем февральский номер «Огонька» за февраль 1962 на предмет поисков тем войны и мира. Вспомним, что 23 февраля отмечается день Красной армии.

Война. Открываем журнал: на внутренней странице обложки на фоне ночного неба освещенные прожекторами серебрятся ракеты, слева заснеженные лапы могучей ели. Подпись: «Могучая боевая техника стоит на страже нашей родины». Четвертая страница: танки идут по снегу, и еще одна фотография, подписанная «Ракета пошла к цели». Дальше военный флот, пехота, авиация. Картины на цветной вкладке на военную тему. На карикатурах военизированные агрессоры. Кстати, агрессоры на карикатурах – это особенно заметно по «Крокодилам» – вооружены иначе, чем борцы за мир. У первых на вооружении атомная бомба и множество зловещих предметов, непосредственно ассоциирующиеся с убийством: кровавые топоры, ножи, шприцы с ядом, пистолеты и гранаты, самолеты с головами хищных птиц. У защитников главным образом ракеты с большими красными звездами. На них нет маркировки «А» и «Н», как у агрессоров, и вообще они похожи на мирные ракеты. И даже танки (они главным образом были на картинке у нас, а не у «них») несут на себе какую-то долю миролюбия, ведь это те же трактора. На то и рисунок есть Бор. Ефимова: друзья танкисты садятся на трактора (1955 год).

Мир. На первой странице обложки – хоккей, на последней – танцы на льду. На третьей странице журнала – кукуруза. На цветной вкладке – фотография цементного завода. И лица, лица, лица… Простые советские люди, все добрые, все улыбаются. И это перевешивает все остальное, что особенно заметно именно сегодня, когда каждый шоумен обнажает руки и становится в позу «солдата войны», изгнав из лица всякий намек на приветливость. Советская власть и вверившийся ей народ единодушно не любили «крутизны».

Февраль 1964 года: подводная лодка, и снова лица, лица… Все добрые, все улыбаются. А мы все девяностые и нулевые годы ругали Дейла Карнеги за то, что учил американцев улыбаться. Мы серьезные, мы не улыбчивые – это общее место культурологи. Выходит, улыбались? Или вид делали? Как бы то ни было, но тогдашние солдаты – это не «специально обученные люди». Это добрые, простые и мужественные защитники отечества, где растут могучие ели и стоят могучие ракеты.

Голубь мира, белый, серебристый, обведенный голубым контуром, был тиражирован всюду, где только можно: на плакатах, на открытках, на обложках журналов. А живые голуби ворковали тем временем на асфальте городов (в Москву, например, в связи с фестивалем молодежи и студентов 1957 года голуби были завезены специально, о чем было принято соответствующее постановление).

Ведущая доктрина – «мирное сосуществование». Открываем наудачу журнал «Крестьянка» за 1959 год: «сосуществование» упоминается сразу в двух статьях – слева и справа. Главный лозунг, по-современному слоган: «Миру – мир!» Лично я в далеком своем детстве не понимал этого идеологического каламбура. Лозунг был запечатлен на детских флажках (красная, сильно накрахмаленная ткань, а по ней надпись золотом). Я знал, что «мир» – это когда нет войны, но не догадывался о том, что «миру» означает «всему свету». Я понимал лозунг как своеобразное умиротворенное воркование голубей, что-то вроде «мир миром», «мирный мир», «мир и мир», словом – нечто тавтологическое. Сейчас думаю, что я понимал лозунг правильно. Несколько позже в парикмахерской, где стрижка стоила 20 копеек, а от одеколона следовало отрекаться всеми возможными способами, радиоточка пела:

И нам нужен мир,
И вам нужен мир.
Давайте дружить,
Сердечно дружить,
Навечно дружить

Умом я понимал уже, что речь идет не о мире в нашей коммунальной квартире или даже в нашей стране, а о международных отношениях. Но сердцем я чувствовал, что это про нас, а не про государство с его подозрительной «борьбой за мир». И так же, я уверен, этот сигнал понимали и взрослые люди. По крайней мере наши не очень образованные соседи были свято уверены в том, что «мы» (страна) суемся, куда не следует, заступаемся за каких-то «друзей» и что к добру это не приведет, а «мы» (люди) никуда соваться не хотим, и нам-то уж точно нужен мир.

Сегодня моя дерзкая гипотеза состоит в том, что отцом советского народа был не Сталин, проклинаемый одними и восхваляемый другими, а почти единодушно ругаемый всеми Хрущев, точнее – время Хрущева и Брежнева. Сталин создал советскую систему, которая без него сразу же начала разрушаться. Но единый советский народ при Сталине существовал только в сказке. В сталинской действительности были проклятые народы, зачумленные профессии (поставщики «вредителей») и поломанные судьбы, что не очень способствует интеграции. К тому же, если народы хотя бы на словах признавались «единой семьей», а о ссыльных народах просто умалчивалось, то наличие «социально чуждых», «враждебных элементов» открыто признавалось самой сказкой.

Например, крымских татар как бы не существовало. Они исчезли даже из детского стихотворения Маршака:

Это было на морском берегу,
Там, где берег изгибается в дугу,
Там, где дети по-татарски говорят,
Где на завтрак носят сладкий виноград.

Рифмы, впрочем, не пострадали, концы с концами сошлись, но побережье незаметно изменилось:

Это было на морском берегу,
Там, где берег изгибается в дугу,
Там, где дети по-грузински говорят,
Где на завтрак носят сладкий виноград.

Но профессии не исчезали, а напротив, подчеркивались. Например: «врач-вредитель». Значит, к врачам надо зорко приглядываться. И больные приглядывались, устраивали собственные собрания в больницах. А люди попроще просто боялись, что их специально залечат.

То же самое с анкетными данными: слово «еврей» целомудренно не произносилось, но принималось во внимание. А вот социальное происхождение «из бывших» отнюдь не замалчивалось.

Но если тайно или явно огромные группы людей противопоставлялись друг другу, то говорить при этом о единстве советского народа трудно.

Да, но если не было советского человека, то кто же тогда выиграл войну? Мой ответ: советский человек был, и он воевал на фронте и работал в тылу. Но «дубину народной войны», если вспомнить Толстого, поднял не советский народ, а, образно говоря, Вася Теркин, русский мужик. При этом именно война сыграла решающую роль в образовании советского народа, сплотив население СССР, людей разных национальностей и выходцев из разных социальных групп. Нечего и говорить о том, как много было в Василии Теркине и его бесчисленных живых прототипах от крестьянина и как мало от проектируемого советского городского человека с картинки тридцатых годов.

Советский народ – поздний продукт советской системы. Он появился тогда, когда советская власть смолола крестьянскую Россию, впитав в себя некоторые ее черты, как желательные (коллективное терпение), так и не желательные (отношение к работе на государство как к барщине и к государственной собственности как к барской собственности).
Советский народ возник, когда завершилась и война, и урбанизация, и он, пережил советскую систему, которая, как и следовало ожидать, вступила после смерти Сталина в полосу неразрешимых противоречий. Не она, Софья Власьевна (как называли советскую власть те многие, кто ее не жаловали), похоронила народ, на что, казалось, уже можно было рассчитывать при Сталине, но советский народ похоронил Софью Власьевну и время от времени вздыхает по ней. На что есть свои причины.

Венцом советской идентичности можно считать кинокомедии второй половины пятидесятых – шестидесятых годов. Они воистину дали «полный сбор», то есть консолидировали максимум населения. При этом советские люди все вместе смеялись над одним и тем же и понимали его одинаково. Пик пришелся на активно цитируемую до сих пор «Бриллиантовую руку» (1968 год). Было бы полезно сравнить ее как с комедиями сталинских лет, так и с поздними сентиментально-новогодними комедиями времен так называемого «застоя», кода советский народ начал тихо и незаметно терять свою ненадолго обретенную идентичность. Лучше всего пересмотреть эти фильмы и сделать собственный вывод. Но два слова о них я все же скажу.

До войны большой популярностью у тогдашней городской молодежи пользовался фильм «Веселые ребята» (1934 год), но назвать его всенародным на момент показа все-таки нельзя. Это был первый советский мюзикл, это был джаз, это была та самая «вольная» Одесса, о которой говорилось выше. Василий Теркин и тетка Дарья из поэмы Твардовского «За далью – даль» вряд ли могли быть поклонниками «Веселых ребят». Нет у меня уверенности и в Иване Денисовиче.

Кинокомедия «Трактористы» (1939 год), напротив, была посвящена сельской жизни. Но это было целиком сказочное село, и все это понимали. Фильм был весело-воинственным. Это оттуда:

Гремя огнем, сверкая блеском стали,
Пойдут машины в яростный поход,
Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин
И первый маршал в бой нас поведет.

Все это вписывалось в бодрую предвоенную парадигму и к голубю мира отношения не имело:

Когда война-метелица
Придет опять,
Должны уметь мы целиться,
Уметь стрелять.

«Кубанские казаки» – фильм цветной и послевоенный (1949 год). Это вершинный фильм сталинского классицизма и в отношении цвета, и в отношении соблюдения канона. Он буквально поражает единством формы и содержания, стилистической целостностью, органичностью. Трудно поверить, что это всего лишь сказка, внутрикорпоративный пиар, в лучшем случае фэнтези. Современный шоу бизнес должен локти кусать от зависти. Впрочем, справедливости ради надо заметить, что такие вещи на пустом месте не возникают, они должны вызреть в специальной теплице, построенной на века и с верой в ее необходимость. И все же в словарь киноцитат из этого фильма вошло лишь около 35 цитат (из «Веселых ребят», снятых раньше, – около 50, а из «Бриллиантовой руки» – около 150).

«Бриллиантовая рука» – фильм максимально непонятный для иностранца, требующий глубокого знания контекста, и с полуслова понятный советскому человеку любого возраста и социального положения. Три песни этого кинофильма суть три оси советского бытия, описывающие космос советского человека. Про каждую из них можно было бы написать целое исследование.
«Остров Невезенья» – вектор официальной культуры. Это про нас: «Что они не делают – не идут дела». Отчасти это и про «братьев по разуму» – про Китай и страны, вступившие на «некапиталистический путь развития».

Там живут несчастные
Люди-дикари,
На лицо ужасные –
Добрые внутри.

Образ острова Невезенья чрезвычайно емок. Во-первых, остров – нечто изолированное, отделенное от всего мира. На нем даже нет календаря, он живет вне истории, «в дне, каком не ведомо, в никаком году». Во-вторых, дикари – люди простодушные, славные, но не цивилизованные. Чтобы вполне оценить выражение «на лицо ужасные», надо вспомнить весь контекст: с одной стороны, советские штампы о некрасивых, но замечательных людях, высмеиваемые еще Ильфом и Петровым (фельетон «Саванорыло»), с другой стороны, многочисленные фотографии наших «друзей» из развивающихся стран, одетых отнюдь не в европейские костюмы и породивших своим видом бесчисленные анекдоты. Прибавьте к этому вечное подчеркивание нашей «народности», даже неотесанности, свидетельствующей о непричастности к миру «сытеньких». Но главное в том, что жители острова терпят постоянные неудачи во всех своих начинаниях: крокодил не ловится, не растет кокос. Это надо понимать в контексте недовольства отечественными товарами, когда иронически цитировались слова Маяковского «советское – значит, отличное».

Песня про зайцев с рефреном «А нам все равно» – магистральная ось, это уже не про строителей коммунизма, а про сам народ, про те самые «дебаты». Это неофициальный гимн тех «колесиков и винтиков», о которых величественно вспоминал Сталин, но в песне звучит их собственный голос. Здесь народ смотрится в зеркало и видит собственную философию, которая начала складываться еще при крепостном праве, которую Лев Толстой вложил в уста Платону Каратаеву, которая всегда жила в сельской частушке и которая пришла затем в советскую городскую цивилизацию и существует ныне в менее симпатичной редакции «пофигизма». Пофигист невыгодно отличается от солдатика Апшеронского полка и зайца тем, что он недоощущает собственной малости и уязвимости. Он может быть даже наглым и коснеть в гордыне. Духовный современного пращур пофигиста не претерпевающий безлошадный мужичок, а заевшийся дворовый человек. Истинный заинька не таков.

Третья песня – «Помоги мне» – это какая-то туманная мечта о роскошной и недозволенной жизни, что-то из области цыган и ресторанов, а отчасти даже и загадочного Запада: «А город пил коктейли пряные». Еще немного и откроется за этими словами «тот западный Марсель» из воровской песни, «где девочки танцуют голые, где дамы в соболях». Это своеобразный «Зурбаган для взрослых». Об одном этом можно было бы написать целую книгу. Потому и вызывает взрыв смеха реплика героини фильма «Не виноватая я!», что она так резко диссонирует своим просторечием со сказочным миром, где «ямайским ромом пахнут сумерки».

«Бриллиантовая рука» и более ранние комедии Леонида Гайдая, где действовала известная троица «тунеядцев», вызывающая одновременно смех и сочувствие, и были, как мне кажется, высшей точкой советской рефлексии, открытием себя, самосознанием. Поздние сентиментальные комедии Эльдара Рязанова следует рассматривать в контексте образа интеллигента-аутсайдера (он же Крокодил Гена и он же Чебурашка). Несмотря на заметную народную любовь, в них уже нет той всесоветскости, которая была возможна в шестидесятые. Подробнее поговорим об этом в связи с темой интеллигенции.
То, что наша самоидентификация поселилась в сатирических жанрах – упомянутые комедии, песни Высоцкого, миниатюры Жванецкого – вполне объяснимо. Пропагандистская машина работала на полную мощность, несколько переборщив с тем, что сегодня называется «позитив». Поселиться живому человеку на ее плакатах было трудно. Положительный герой выверен до буквы. Его можно только стерпеть сегодня, чтобы пародировать завтра и объявить отрицательным послезавтра. Он обречен самой же пропагандой. Он есть Павлик Морозов, жертва вечерняя. А у сатирического персонажа есть простор для маневров.

Заканчивая этот очерк, хочется сказать, что те глубинные процессы самоидентификации, которые происходили в Советском Союзе, трудно разметить точными датами. В связи с «голубем мира» можно назвать лишь какие-то центральные события, вокруг которых формировались новые представления. Сегодня это обозначают технологическим термином «PR событие» или смягченно – «знаковое событие». Но переносить это в пятидесятые годы не вполне корректно. Наверное, точка окончательного воцарения «голубя мира» на официальных небесах – это проводимый в Москве в 1957 году всемирный фестиваль молодежи и студентов. Но в энциклопедическом словаре, выпущенном в 1953, году помещена уже следующая статья:
«Голубь мира», символ. изображение голубя, впервые выполненное П. Пикассо на плакате, посвященном 1-ому Всемирному конгрессу сторонников мира (Париж – Прага, 20 – 25 апр. 1949).
Пабло Пикассо, конечно, не имел в виду изобразить символ установления мира, заключенного советской властью с советским народом. Но в библейском символе уже жил и этот смысл. Что же касается ранних времен, когда еще не сошли воды великого красного потопа, концепт «борьбы за мир» мир уже существовал, хотя и не был связан с миром гражданским, да и с миром вообще. «Толковый словарь языка совдепии» приводит такие слова из источника 1950 года: «Веди, великий Сталин, силы мира грозные вперед» («мир» здесь употреблен в значении «отсутствие войны», имеются в виду миролюбивые силы). По поводу «грозных сил мира» был и анекдот: «Мы так будем бороться за мир, что камня на камне не останется». Можно вспоминать и советскую лирику: «Лежит, расстрелянный солдатом мира, солдат войны». От всего этого не веет миролюбием.

Новое воплощение голубь мира получил в связи с доктриной мирного сосуществования. Но подлинное значение голубя состояло в том, что осененный его крылом возник чаемый властью единый советский народ («новая историческая общность людей советский народ»), но возник он не совсем таким, каким она его представляла и во многом вопреки тому, что она делала с населением, увлекшись «переплавкой и перековкой человеческого материала».

___________________________________
© Хазагеров Георгий Георгиевич