«Есть большие собаки и есть маленькие собаки, но маленькие не должны смущаться существованием больших: все обязаны лаять - и лаять тем голосом, который Господь Бог дал».
Так Бунину запомнились слова Чехова. Может быть, Чехов сказал как-то иначе, но нет сомнения в том, что общий смысл Бунин передал правильно.
Афоризм много лет утешал меня в минуты, когда совсем уж одолевало сознание ограниченности моих способностей и бессилия осуществить грандиозные задумки.
«Мой стакан невелик, но!..».
«Мой дар убог, и голос мой негромок, но!..»
Это позиция достойная и по-своему даже горделивая. Пусть, мол, я звезд с неба не хватаю, но честно делаю свое маленькое дело, которое никто другой за меня не сделает. Хоть чуть-чуть, а все ж приумножаю общую массу духовных ценностей, а не расхищаю оные, противостою Мировой Энтропии.
Панаев и Скабичевский, ставшие с легкой руки Булгакова именами нарицательными, принесли пользу, а не вред, и вошли если не в Русскую Литературу, то в Историю русской литературы со знаком плюс. Кто помнит сегодня Раича, Шеллера-Михайловского, Альбова? А ведь они были тоже по-своему необходимы: готовили приход великих, унавоживали для них почву, сохраняли и поддерживали ту общекультурную атмосферу, в которой они могли появиться…
Но надо напомнить, кто говорил о невеликости стакана и убогости дара: Альфред де Мюссе! Баратынский! Это по сравнению с кем невелик их стакан и негромок голос? По сравнению с Гюго и Пушкиным, мировыми гениями?! Да кто ж выдержит такое сравнение, у кого для этого стакан достаточно велик, а голос громок?!
Выясняется, что лаять своим голосом, не смущаясь существованием больших собак, - это обязанность, а не право. Т.е. маленькие собаки должны лаять по максимуму, выкладываться полностью, не жалеть себя.
И второе: не надо смущаться существованием больших собак, но и нельзя забывать, что ты относишься к другой разновидности.
Чем ужасна провинциальность: маленькие собаки хвалят и ругают друг друга без оглядки и ведут себя так, словно больших собак нет.

В стародавние времена «очи» было нейтральным словом, а «глаз» - просторечным. Сегодня первое звучит торжественно-возвышенно – высокий штиль! - а второе нейтрально.
Пушкина упрекали за употребление в поэтической речи «низких» слов «рукавица», «щекотать», «щека».
Если вчерашний нейтральный (средний) штиль сегодня воспринимается как высокий, а вчерашний просторечный – как нейтральный, значит, общей уровень опускается, если я правильно понимаю?
Есть примеры, когда нейтральное, с оттенком книжности слово (!физиономия») приобретает иронический призвук. Но не могу припомнить, чтобы слово из разряда высоких, торжественных перешло в категорию обычных.
Можно ли сказать, что в языке действует закон постоянного снижения стиля?
Сто лет назад «физиономия» воспринималась как нейтральный синоним «лица», сегодня это типично фельетонно-юморесочное слово.
Яркий пример – опошление самой «пошлости». Когда-то она значила «обыкновенность, распространенность, приземленность, вульгарность», а сейчас приобрела более яркий негативный оттенок - что-то близкое к непристойности, гнусности.
«Интим не предлагать!» - каких-нибудь сто лет назад это было бы понято как отказ от сердечной дружбы и глубоко доверительных, предельно откровенных отношений. Бердяев пишет, что у него была «интимная близость к собакам и кошкам». Теперь эта фраза может вызвать недоумение, а то и смешок. Кто-то может подумать, что у знаменитого философа с домашними животными была связь не особо задушевная, а, как бы сказать, предосудительная.
Нейтральные слова, используемые как эвфемизм, символ, замена откровенно неприличных, со временем сами приобретают яркую эмоциональную окраску, В годы моей юности «голубой герой» означало «слишком положительный, схематичный, лишенный живых человеческих черт», сегодня это было бы понято как прозрачный намек на сексуальную ориентацию.
Детское стихотворение «Купили в магазине резиновую Зину» может быть воспринято как скабрезное.
Мне говорили, что у нынешних школьников «второй план» таких слов, как «иметь» и «сосать» уже преобладает над первым.
Константин Леонтьев очень умно и тонко говорил о пороке натурализма, о недопустимости загромождать повествование бытовыми и физиологическими подробностями: излишнее - вредно.
Странно, однако, что и в "Анне Карениной" Леонтьев находит «вовсе ненужные и противные выходки, от которых никто из наших писателей со времен Гоголя избавиться вполне не мог».
Какие именно? «… как цирюльник бреет Облонского; как раздался носовой свист (как это пошло, гадко и, главное, не нужно) мужа Карениной... как граф Вронский надвигал фуражку на свою рано оплешивевшую голову, и как он поливал водой свою здоровую, красную шею».
Проходит менее полувека, и то, что Леонтьев считал «отвратительным и неловким», от чего его коробило, становится предметом, бесспорно достойным литературного описания, если не эстетически прекрасным. В 1880-е годы шокировал носовой свист – в 1920-30-е годы в рассказе Ю. Олеши юноша слышит, как трещат пленки в носу спящей любимой девушки, положительная героиня Ролана бросает в унитаз письмо ненавистного человека и мочится на него, положительный герой Бруно Ясенского страдает от фурункула на ягодице и т.д. Раньше такие выходки дозволялись только в юмористических произведениях либо комическим героям.
И здесь налицо закон снижения!
Чацкий высмеивает фрак. Н.Я.Данилевский пишет, что античные костюмы прекрасны, русская народная одежда изящна, а западные фрак и пальто смехотворны. «Скульптуры в современной одежде ужасны, поэтому ваятели так любят одевать своих героев в шинель или плащ, наброшенный поверх – чтобы было похоже на римскую тогу».
Не проходит и двух веков, как фрак становится… Ну, если не прекрасным, то уж никак не смехотворным. Скорее, торжественным, пафосным одеянием.
Можно было бы сказать, что современная одежда ВСЕГДА казалась современникам смешной и уродливой по сравнению с вечной красотой Рима и Эллады. Но во дворе Лувра среди изваяний античных богов стоит скульптура современного автора, изображающая парня в джинсах и рабочей куртке, несущего трубу. И это не выглядит смешным.

Значит, восприятие произведений изобразительного искусства тоже сдвигается – в сторону снижения, эстетического освоения грубого и пошлого быта.
Профессор Преображенский из «Собачьего сердца» просит дать ему «фактическую» бумагу, которая надежно защитила бы его от «уплотнения квартиры».
Шолоховский Давыдов через несколько лет повторяет где нужно и где не нужно «факт», «фактический».
Можно предположить, что это не простое совпадение, а знамение времени.
Эпоха Дела, Общественной Практики как критерия общественной истины – она-то и востребовала слово «Факт».
Левин у Льва Толстого уверен, что любовь к ближнему не может быть обоснована рационально, ибо это неразумно.
Но Толстому наверняка были известны, хотя бы в пересказах, труды Гельвеция, Бентама, Фейербаха, Чернышевского. Труды, доказывающие, что Разум, Польза, Выгода, Эгоизм могут прекрасно уживаться с Любовью к ближнему, и никакого противоречия здесь нет.
И еще. Если Толстой точно описывает быт гвардейских офицеров 1870-х годов, – когда они занимались делами службы? Ведь нужно было «тянуть лямку»: следить за тем, как обучают солдат, готовиться к парадам и участвовать в них и т.д.
Такое ощущение, что у Вронского очень много свободного времени и ничто не мешает ему манкировать службой, уезжать когда угодно. Начальство, во всяком случае, не мешает.

У генералиссимуса Чан кайши был сын, по имени Цзян цзинго.
Погодите, если папа «Чан», почему сын – «Цзян»?
А потому, что и Чан кайши, собственно, скорее Цзян цзеши (более точная, соответствующая классической китайской орфоэпии транслитерация). Но как его в двадцатые назвали, так и повелось.
Иноязычный придыхательный «аш» (греческая «гамма») традиционно транслитерировался в переводах на русский как взрывное «Г»: гигиена, Гайдн, Гейне, Гашек. Где-то с 20-х годов прошлого века тенденция изменилась, начали писать «Хэмингуэй» и даже «Хашек», но принцип проводился непоследовательно: «Гитлер», «Геббельс». (Для болгар этот «аш» однозначно воспринимается как «х», они пишут «хигиена», «Хитлер», «Хьобельс»).
В.Набоков, в пику совдеповским переводам , называл Хэмингуэя «Гемингвей», что очень логично: так, без сомнения, писали бы это имя в славном XIX веке. Н.Бердяев прекрасно знал, как звучат «на самом деле» фамилии мыслителей, которые в советское время были известны как Хайдеггер и Кьеркегор, но прибегал к традиционной транслитерации: «Гейдеггер», «Кирхегардт».
Кажется, никто не собирается в угоду «правильности» переименовывать Соути в Сузи, Линкольна – Линкена, Гюго в Юго и т.д. Мирно сосуществуют «старое» и «прогрессивное» написания: поэт Роберт Броунинг, но пистолет браунинг, английский король Георг, но Джордж Вашингтон, Вальтер-Скотт, но но Уолтер Кронкайт.
Ну, и правильно: лучше фонетическая неточность, чем путаница.
«Кобелировать», «на цирлах», «ухайдакаться», «изгаляться» - это всё, конечно, очень далеко от лексикона тургеневских барышень. Но вопрос не о стилистической окраске, а о понятности. Кажется, все эти слова общепонятны.

А вот Григорий Климов, автор книги «Протоколы советских мудрецов», не знал значения этих выражений и за это укорял Солженицына: «Догадайтесь, что же это за литературные перлы!».
Дело в том, что Климов (псевдоним Игоря Калмыкова), офицер Советской Армии, в 1947 году бежал на Запад, жил в США и оторвался от «живаго великорусского языка». Общался с русскими, писал книги и статьи на русском, но – на необновлявшемся русском, не пополнявшемся всякими пошлыми, низкопробными, уродливыми словечками. Стихия двигалась и развивалась, а он застыл в сороковых годах.
А Солженицын оказался в самой гуще языковой стихии. Новые слова рождались, умирали, одни так и оставались «вульгарными и просторечными», другие постепенно становились вполне обычными, литературными.
За каких-то тридцать лет язык изменился так, что стал не вполне понятным эмигранту!
«Приемный ребенок может стать родным!».
Основные каналы российского телевидения ведут активную до назойливости социальную рекламу: усыновляйте/удочеряйте сирот! Реклама прямая и реклама скрытая: в редкой «мыльной опере» положительный герой или героиня не приходит к важному решению взять ребенка из детского дома. Во-первых, будет помощник по хозяйству. Во-вторых, какое-никакое утешение. В-третьих, забота о маленьком существе – избавление от скуки бытия, в этом смысле дите не уступит собачке или кошечке. В-четвертых, доброе дело, а мы же как-никак православные. Наконец, просто по-человечески жалко несчастных детишек.
Наступление на души ведется настойчиво и планомерно.
Вот вам отличный способ проверить, действительно ли власти с помощью зомбоящика с экраном манипулируют сознанием аудитории, действительно ли телевидение властвует над умами. Достаточно сравнить количество усыновленных россиянами детдомовцев с показатели трех-четырехлетней давности, когда эта рекламная кампания не проводилась либо проводилась далеко не так энергично.
Если цифры почти не изменились - о чем это говорит? О сильном преувеличении воздействия ТВ либо о том, что человек, по природе своей, гораздо охотнее подражает плохим образцам и пропаганда секса и насилия гораздо легче находит путь к его сердцу, нежели проповедь добротолюбия и благотворительности?

В.И.Ленин обосновал теорию «двух культур внутри русской культуры» – помещичье-буржуазной и народно-демократической. Впрочем, задолго до Ленина много было написано о пропасти между русской интеллигенцией и «простым народом».
По словам Ильи Эренбурга, пропасть существует между художественными вкусами образованного и «простого» французов (в Японии же большой разницы нет). При этом рабочий стоИт, разумеется, гораздо выше буржуя: побывав на выставке современного искусства и мало что поняв, первый скажет: «Надо посмотреть еще раз». А второй возмутится: «Это шарлатанство или сумасшествие? Художники принимают нас за кретинов! Эти мазилы над нами просто издеваются!».
По моим наблюдениям, за годы Советской власти грани между физическим и умственным трудом значительно поистерлись, как и мечталось классикам. Многих инженеров, врачей, госслужащих и прочую образованщину легко было спутать с передовыми отрядами рабочего класса. Иные фрезеровщики и лекальщики носили очки и шляпы, интересовались театром, писали грамотнее иных начальников цехов и вообще не отличались от интеллигентов.
Более четко ощущалось размежевание по линии «сельские жители – горожане». Эти «существенные различия» социализм преодолевал медленнее. Возможно, это связано с пресловутым консерватизмом земледельческого труда и бытового уклада.
Сельский учитель Адриан Топоров написал книгу, в которой рассказал, как умно и точно оценивали алтайские крестьяне классические и современные (конец двадцатых – начало тридцатых голов прошлого века) произведения художественной литературы.
«Крестьяне тонко слышат, когда художник пишет от души, а когда – ради рубля».
Что же мешает нам разделить это восхищение? Оказывается, к «вещам, написанным спешно», члены коммуны «Майское утро» отнесли, в числе прочего, сборник рассказов «Над кем смеетесь» Зощенко, «Материалы к роману» Пильняка», поэмы «Рысь» Сельвинского и «Спекторский» Пастернака.
Ошибочка вышла! Всё что угодно можно сказать об этих, очень разных, вещах, кроме того, что это всё халтура, написанная быстренько и только ради гонорара.

Гомерический хохот вызывали у крестьян не такие уж смелые, по нынешним временам, тропы: «Яростного цвета борода» (Леонид Леонов), «Я рад зауздать землю» (Сергей Есенин).
«Произведения Хлебникова, Сельвинского, Пастернака, Андрея Белого внушают крестьянам тревожные вопросы:
- А не скажут ли заграницей, что в Советской России все сумасшедшие пишут и печатают?
- Неужели новейшие авторы так оторвались от масс, что разучились говорить с ними по-людски?»
Конечно, трогательна забота коммунаров о репутации своей державы. Но подобная реакция («Это шарлатанство или безумие! Над нами издеваются!»), если верить Эренбургу, типична для эксплуататорских классов, а представителям трудящихся масс надлежало бы сказать: «Мы не поняли, надо будет прочитать еще раз».
Чрезвычайно симпатичны алтайские крестьяне тем, что плевались и ругались, читая некогда знаменитую эпопею Панферова «Бруски». Хотя, казалось бы, это бесконечное полотно должно было бы найти живой отклик: здесь все то корявое, заскорузлое, неумелое, кое-как сляпанное письмо, которое официальная критика с восторгом принимала за выражение ядрено-неизбывной мужицкой мощи.
Отмечу попутно, что все известные мне шахтеры с нескрываемой насмешкой отзывались о романе известного ростовского писателя Бледенко о шахтерах, станочники-металлисты плевались от его же романа о станочниках-металлистах, а строители нехорошими словами поминали роман другого ростовского же писателя Гермашенко о легендарных строителях завода-гиганта «Атоммаш». Раздражение представителей рабочего класса было вызвано не столько изъянами сюжета, языка, композиции или бледностью характеров, сколько грубейшими ошибками в описаниях технологических процессов и производственно-бытовых условий.
Мастера художественного слова ездили в творческие командировки «за фактурой», но не утруждались изучением этой самой фактуры. Им лень или некогда было присмотреться, что, собственно, делают прототипы их будущие героев на своих рабочих местах. Или таким мелочам не придавалось значения. «Роман – это вам не справочник токаря-бетонщика!»
Признаюсь, те читатели (их большинство), которые отказываются понимать непривычное, т.е. прилагать для этого усилия, лично мне милее, чем снобистское меньшинство, принимающее непонятность за глубину и ищущее тайные смыслы в бессмысленном. Но самолюбие "продвинутых" читателей мешает им признаться самим себе, что разгадка художественных ребусов не стоила затраченного на это труда.
Теперь буржуа на выставке современного искусства восклицают не «Он над нами издевается!», а «Это гениально!».

Читаю в какой-то немецкой газете: «… известный русский политик-оппортунист Wladimir Zhirinowsky…»
«Оппортунист» - это же, кажется, что-то вроде «соглашатель, примиренец». Какое это имеет отношение к Владимиру Вольфовичу?
«Меньшевики и прочие оппортунисты…» - за годы учения в школе и университете сотни раз читал, слышал это сочетание и десятки раз сам произносил его на семинарах и экзаменах. Нам толком никто не объяснял, что означает «оппортунист», да мы особенно и не интересовались:
И только на шестом десятке лет, заглянув в хороший словарь, я узнал, что в политике оппортунист - тот, кто беспринципен, идет по пути наименьшего сопротивления, следует за сиюминутными настроения большинства и стремится ему угодить. Приспособленец, одним словом.
Какое славное занятие – читать толковые словари! Узнаешь массу нового. Оказывается, у союза «И» - десяток значений!
Было бы побольше свободного времени, прочитал бы Даля от корки до корки. Но где ж его взять, столько свободного времени?
«Брежнев – мелкий политический деятель в эпоху Аллы Пугачевой»… Этот анекдот времен застоя станет абсолютно непонятным лет через 30-40, когда Пугачева станет такой же полузабытой персоной, как и Брежнев.
А что будет через триста лет? Через пятьсот? Обе эти фамилии будут известны сотне-другой специалистов.
Утешает то, что о Сталине будут вспоминать главным образом в связи с Шостаковичем и Прокофьевым.
Популярная Дарья Асламова пишет в путевых заметках о Белоруссии, что там «криминал как явление отсутствует, дети играют на улице до глубокой ночи».
Беларусь на протяжении ряда лет занимает второе-третье места в мире по количеству заключенных на 100000 человек населения. Это элементарно выяснить, было бы желание.
Вот такое «отсутствие криминала»! Может, Лукашенко бросает за решетку невиновных? Может, почти все заключенные – политические, а не уголовные?
Это не случайная ошибка журналиста, это метод сбора и оценки информации: если дети до глубокой ночи играют на улице, значит, криминал как явление отсутствует.
Вот такой профессионализм!
Откуда ж берутся гиены пера настолько ленивые, настолько невежественные или настолько циничные, что не стыдятся подсовывать «пиплу» всякую чушь? В последние два десятилетия появилось это племя? Или нынешние бесстыжие журналюги всего лишь унаследовали традиции партийно-советской печати, - не менее циничной, хоть и менее ленивой и невежественной?
Игорь Яковенко: «Умную, сложную мысль ТВ не вмещает и отбрасывает, оставляя лозунг и прикол».
ТВ «не вмещает» - или аудитория ТВ?
А готова ли аудитория воспринимать ТВ как источник умных и сложных мыслей?
А рассчитано ли ТВ по природе своей на трансляцию умных, сложных мыслей, лучшее ли это средство для пропаганды таких мыслей?
А на кого рассчитаны массовые газеты? Читаю заголовок в одной из них: «Ванесса Паради не подпускает Джонни Деппа к Анджелики Джоли». Значит, предполагается, что миллионы читателей жадно набросятся на эту заметку, их страшно интересует, почему же Ванесса не подпускает Джонни к Анджелике?

Как говорил Анатолий Аграновский, хорошо пишет не тот, кто хорошо пишет, а тот, кто хорошо думает.
Я бы уточнил, что умение хорошо писать – это просто средство проявления или один из аспектов умения хорошо думать.
Я родился в семье журналиста и с младых ногтей впитал, что точно и выразительно изложить некую мысль – искусство сложное, требующее, как всякое искусство, изучения, постоянных упражнений, практики. Поэтому у меня вызывает не просто уважение, а прямо-таки восторг, когда я читаю прекрасно написанные статьи отнюдь не литераторов, а ученых, инженеров, медиков и так далее.
Когда же они успели освоить это искусство обращаться со словами? Подозреваю, они его специально и не осваивали: умные люди, хорошо мыслят, и отсюда, уже как следствие, хорошо пишут. Умная же мысль, даже изложенная самым простым способом, без всяких журналистских ухищрений, производит впечатление блестящей по форме. Умный человек, как правило, не старается придать своим писаниям изящество – это получается само собой, по мере прояснения мысли в своем собственном мозгу.
Наверное, это имел в виду Карл Маркс, говоря, что писательство - наиболее универсальный способ раскрытия человеческой индивидуальности.
«Кто ясно мыслит, ясно излагает»,- я недавно обнаружил в Интернете, что задолго до Шопенгаура, так сказал Буало. И Гельвеций задолго до Шопенгауэра сказал, что для изложения ясных идей почти всегда достаточно обыкновенного языка.
Вообще французы нередко формулировали раньше и лучше немцев.
Масоны, как известно, почти то же самое, что сатанисты. Служат Злу.
Масоном был Виктор Гюго. Возьмите любой его роман и попробуйте найти сатанические мотивы и прославление порока! Совсем наоборот: лобовая до назойливости, до слащавости нравственная проповедь.
Может быть, именно в этой прямолинейности, откровенности морализаторства и скрыт тайный, сатанински коварный план пропаганды сатанинских идей?
Василий Розанов - о Корнее Чуковском: «Это литератор чистой воды, где литература совершенно отделилась от жизни, не нуждается в ней и чуждается ее».
Сказано скорее одобрительно. Во всяком случае, не в осуждение. Сам Розанов принадлежал к тому же типу:
«Я весь вылился в литературу».
И «кроме» ничего не осталось.
Ни отец, ни муж, ни гражданин.
Да хоть человек ли?».
Все знают, что искусство отражает действительность и принадлежит народу, прекрасное есть жизнь, а бытие определяет сознание.
И все-таки мне кажется, что плох тот критик, который не считает (хотя бы в глубине души), что литература важнее жизни и существует независимо от нее. И что единственное на свете стоящее занятие - это писательство.
В советское время было принято умиляться учеными, для которых весь мир, включая прекрасных дам, есть система дифференциальных уравнений, и рабочими, для которых весь мир сосредоточен в мартене (забое, токарном станке, экскаваторе) и которые, ложась с женой, говорят ей: «А знаешь, сегодня наш цех перевыполнил суточный план на два и шесть десятых процента!». (Всеволод Кочетов считал такое поведение органичным для передового сталевара, см. роман «Братья Ершовы»).

Человек до того поглощен своей профессией, своим делом, что забывает об окружающей действительности, как это прекрасно и возвышенно! Но деятелям литературы и искусства, странное дело, такое отношение не дозволялось. «Быть может, всё в жизни лишь средство для ярко-певучих стихов»,- за этим предположением стоят формализм, отрыв от жизни (или от народа, что, впрочем, одно и то же). Поэт не должен забывать о том, что его кормят рабочие и крестьяне и если они не будут его кормить, он умрет с голоду, поэтому ставить свое дело в искусстве выше дел рабочих и крестьян на производстве – нескромно и неприлично.
В свое время Алле Пугачевой приходилось доказывать, что она имеет такое же право хамить работникам сферы обслуживания, как шахтер, милиционер или инструктор райкома. Сегодня все перевернулось: никто уже не спорит с тем, что артисты - существа высшей породы, и олигархи, как и президенты, считают за честь знакомство с поп-звездой. Мнение Михаила Веллера и Дарьи Донцовой по любому вопросу интересует общественность и уважается ею ничуть не меньше, чем мнение министра, академика, крупного предпринимателя.
У нас идет тот же процесс, который уже довольно давно был замечен и описан на Западе: знаменитости от культуры-искусства-массмедиа как предметы внимания, подражания вытесняют знаменитостей от политики, науки, бизнеса и производства, т.е. вторая действительность становится важнее первичной, непосредственной действительности.
Так что не только профессиональный критик, но и потребитель мыльных опер из гущи широких народных масс согласится с тем, что литература и искусство не нуждаются в жизни и глубоко ей чужды.
Николай Бердяев считал чудовищное преувеличение роли литературы во Франции признаком упадка. «Когда молодой француз говорил о пережитом им кризисе, то обыкновенно это означало, что он перешел от одних писателей к другим, например, от Пруста и Жида к Барресу и Клоделю. Россия – страна великой литературы, но ничего подобного у нас не было».
Не было – но появилось. Несколько моих знакомых говорили о пережитом ими духовном кризисе, имея в виду свой переход от того же Бердяева к Ивану Ильину, от Александра Меня - к Александру Дугину, от Пелевина – к Прилепину.
Любопытно, что Розанов, Бердяев и Чуковский не просто были знакомы, но и ходили друг к другу в гости. Несмотря на всю разность, даже враждебность взглядов. Несмотря на резкие отзывы друг о друге в печати.
Достоевский мог взять и приехать домой к Чернышевскому. Это воспринималось как не совсем обычный, но не экстраординарный визит:
- Члены одного литературного мирка!
Можно себе представить, как Юрий Нагибин заседал в одной редколлегии с Василием Беловым. Но вообразить, что они ходят друг к другу в гости...
Владимир Набоков в качестве комментатора – классический пример педанта, ученой крысы, цепляющейся к несущественным деталям.
Персонаж «Анны Карениной» бросает два-три слова на немецком («Это было божественно!») – Набокову не лень выяснить, что это, вероятно, цитата из либретто «Летучей мыши». И как бы извиняясь, он уточняет, что в партитуре этих слов обнаружить не удалось, «но, может быть, они есть в полном тексте...»

Казалось бы, исследователя более добросовестного и дотошного просто быть не может. Однако современные историки литературы, комментируя набоковские комментарии, отмечают: «Здесь Набоков допустил неточность, а здесь не учел того-то и того-то…»
Вот каких вершин достигло скрупулезное искусство составителей комментариев!
Гоголь в «Театральном разъезде» говорит, что теперь все чаще завязкой драмы становится не любовь, а «стремление блеснуть и затмить, во что бы то ни стало, другого, отомстить за пренебрежение, за насмешку».
Как точно предвосхищены основные мотивы Достоевского, который тогда был мальчиком! Гоголь эти «новые мотивы» видит, называет, но в собственном творчестве не использует, для него они не характерны (впрочем, в финале «Шинели», из которой все мы вышли, проходит тема «мести за пренебрежение»).
Итак, в реальной действительности уже существует явления, отношения, герои, которые не освоены, не изучены, не описаны в художественной литературе, потому что не заинтересовали писателей. Т.е. были писателям известны, но не задели за живое.
Обожаю читать коммунистические издания!
«Гении русской литературы творили произведения… антибуржуазные по своей природе. Вся великая русская литература антибуржуазна, как и русская культура в целом… Русская литература бросила вызов буржуазному времени, его бездуховности и аморальности…»
По этой логике, античные «Сатирикон» и «Лисистрата» - антирабовладельческие произведения, «Дон Кихот» - антифеодальное и антибуржуазное одновременно, а «Двенадцать стульев» и, скажем, «Плотницкие рассказы» Василия Белова – антисоциалистические.
Великая русская литература, как и всякая другая, если и бросила чему-то вызов, то Злу в человеке, несовершенству нашей природы. Несовершенству, которое проявляется во все эпохи, в уродствах всякого общественного строя, бездуховности и аморальности всех формаций и цивилизаций.
"Хлеб - всему голова. Будет хлеб - будут и песни. Крестьяне - соль земли, хранители нравственных устоев, основа национальной культуры и экономики» и прочее.
Это усиленное, с оттенком надрыва, превозношение и выпячивание роли крестьянства идет от чрезвычайного значения пищи в существовании человеческого организма. Самое примитивное, первичное, коренное. Если бы существовало сословие, занимающееся производством дыхательного воздуха, самым почтенным и привилегированным было бы именно оно.
Крестьянство до рубежа 1950-60-х годов составляло большинство населения СССР. Угроза голода присутствует в истории России как постоянный фон. Без этого фактора вряд ли может быть понят русский национальный характер.
В Западной Европе, тем более в США о голоде как массовом бедствии давно забыли. Фермер и даже батрак не отделены от городского жителя (в смысле условий быта, культуры и экономического существования) такой пропастью, как в России.
Григорий Распутин дивился тому, что немецкие крестьяне по утрам кофий пьют: "Ну, можно ли с таким народом воевать?!"
У Салтыкова-Щедрина так формулируется русская крестьянская философия: "Даст Бог дожжичка - живы будем, а не даст - нам и помирать не в диковину". Немцы же исходят из другого постулата: "Уж там не знаем, как насчет дожжичка угодно будет распорядиться, а помирать мы не намерены".
При таком отношении, естественно, никакого культа Землицы и Крестьянства быть не может. Он возникает только в стране с критическим земледелием при очень низкой его, земледелия, культуре.
Горький описывает свой разговор с одним из некоронованных королей Америки:
- Зачем вам столько денег?
- Чтобы делать деньги.
- Зачем?
- Чтобы сделать еще больше денег.
- Зачем?
- Вы сумасшедший? – спрашивает миллионер.
- А вы? – парирует Горький.
Попробуем переконструировать:
- Почему вы хотите захватить соседнюю страну? – спрашивают великого полководца.
- Чтобы потом захватить страну, соседнюю с соседней.
- Зачем?
- Чтобы потом захватить всю Европу.
- Зачем?
- Чтобы захватить весь мир.
Другой вариант, беседа с политиком:
- Почему вы хотите стать губернатором?
- Чтобы стать министром.
- Зачем?
- Чтобы стать премьер-министром.
Беседа со спортсменом:
- Зачем вам становиться чемпионом области?
- Чтобы потом стать чемпионом страны.
- Зачем?
- Чтобы потом стать чемпионом мира.
Честолюбие и властолюбие встречают гораздо более уважительное отношение, чем корыстолюбие, и уж во всяком случае их носители не считаются сумасшедшими (разве что в самых крайних формах). Стремление прославиться тоже по-человечески понятно.
Горький прекрасно знал, что деньги в капиталистическом обществе – это и власть, и уважение, и слава. Кроме того, делать деньги – это и увлекательная профессия, и страсть. Поэтому удивление (смешанное с презрением) к человеку, для которого деньги могут стали целью жизни, - неубедительно, деланно. Чтобы не сказать «насквозь фальшиво».
От веселья – к меланхолии, от юморесок – к драмам и трагедиям. Это обычный путь писателя (Гоголь, Чехов, Зощенко, Булгаков, Горин).
Впрочем, Чехов уже после «Скучной истории» продолжал писать шутливые рассказики. Это гораздо более редкий случай.
Михаил Веллер начинал с юморесок, потом стал гуру, глубоким философом, познавшим «все о жизни» и вещающим с экрана непререкаемые истины. Казалось бы, путь вспять отрезан, невместно учителю и пророку возвращаться к хиханькам-хаханькам. Ан нет, Веллер недавно написал очень веселую книгу «Легенды Арбата»
Как молодой. Как начинающий.
За это я уважаю его больше, чем за все мудрствования.

«Свободным я считаю того, кто ни на что не надеется и ничего не боится».
Очень напоминает кодекс поведения советского зэка. Надо только добавить «никого не просит».
Но это сказано задолго до ГУЛАГА, задолго до России и даже Киевской Руси. Древнегреческим философом Демокритом сказано, не угодно ли!
___________________________
© Хавчин Александр Викторович