Представьте себе, что вы живете в 1900 году и что вас попросили назвать кандидатов для избрания девятерых почетных академиков Российской Академии наук по вновь открытому разряду изящной словесности.
Ну, естественно, вы первым делом назовете Льва Толстого и Чехова. Потом добавите Короленко.
Максим Горький, Иван Бунин, Александр Куприн и Леонид Андреев – авторы даровитые, многообещающие, но, пожалуй, слишком молодые, еще не завоевавшие славы - их можно будет предложить через несколько лет.
Теперь поэты… В 1900 году в русской поэзии имеет место некоторое безрыбье. Серебряный век на подходе, но еще не наступил. Брюсов опять же слишком молод. Иннокентий Анненский, Федор Сологуб и Дмитрий Мережковский – наверное, самые подходящие кандидатуры.
Среди драматургов, без сомнения, почетного звания достоин старик Сухово-Кобылин. Он автор одной-единственной трилогии, но зато какой!!!
Среди критиков на рубеже веков самым влиятельным считается Николай Михайловский.
Итого восемь человек на девять мест. Кого бы еще предложить? Кандидаты слишком молоды либо уж очень мелкие, явно второстепенные фигуры: прозаик Боборыкин, поэты Случевский, Фофанов, Минский... Может быть, предложить Василия Розанова как публициста и литературного критика?
Теперь посмотрим, кто на самом деле стал в 1900 году почетным академиком русской словесности: Толстой, Чехов, Короленко – это само собой. Ну, великий князь Константин Константинович, он же поэт, драматург и переводчик К.Р. – понятно, своя рука владыка. Но дальше начинаются чудеса: А.Потехин, А.Жемчужников, А.Голенищев-Кутузов – много ли вам говорят эти имена? А.Кони – видный и почтенный общественник, умница, миляга, просветитель и вообще светлая личность, но какой же он, пардон, писатель, художник слова? В.Соловьев – замечательный философ, но как поэт??
Вот еще одно подтверждение того, как слепы бывают современники, как плохо они отличают великое-гениальное от среднеталантливого.

«Квартирный вопрос их испортил»

Почему до революции этого вопроса не было или, во всяком случае, он меньше портил москвичей?
При проклятом царизме под «квартирным вопросом» понималась главным образом дороговизна съемного жилья. Столичная дороговизна сдерживала приток населения из других городов и весей. Официальных ограничений на этот счет не существовало, приехать мог кто угодно (кроме евреев, естественно), и процесс регулировался только рыночными механизмами.
Советская власть решила навести порядок и установить справедливость. Чтобы, значит, не было такого безобразия, когда профессор или инженер один живет в трех комнатах, а рядом рабочая семья из шести человек – в одной. Надо одного – уплотнить, других – расселить, И квартплата должна быть минимальной!
«Самоуплотнение» означало возможность самому выбирать жильцов для подселения, и, чтобы не лишиться квартиры, хозяева стали приглашать родственников из провинции.
В двадцатые годы, как и сегодня, Москва давала гораздо больше возможностей для самореализации, чем крупный губернский город, не говоря уже о местечках. Открывались новые учебные заведения. Плюс постоянно растущее количество государственных учреждений. Плюс неисчислимые тресты, рабкоопы и заготконторы. Плюс театры, газеты и издательства…
Хлынули в Москву из бывшей черты оседлости, из медвежьих углов студенты, коммерсанты, артисты, искатели приключений…
Работы, занятий, дел на всех хватало, а вот квартир… Приходилось мириться с самыми скверными условиями. Это не способствовало исправлению характеров и смягчению нравов.
До революции бедные люди жили еще более скученно, почему же квартирный вопрос их не портил? Потому что тогда качество жилплощади было проблемой финансовой, а не моральной: живешь там, где позволяют тебе средства. При советской власти стало возможным улучшить жилищные условия с помощью безнравственных способов – доносов на соседа, взяток председателю жилтоварищества (роман «Мастер и Маргарита» содержит на этот счет исчерпывающие сведения).
Вот так установление гуманного и справедливого порядка привело к порче людских нравов.

Еще пример того, куда способны завести благие намерения.
В США ввели запрет на курение во многих барах, ресторанах, кафе.
Теперь гражданам в поисках заведения, где курить разрешено, пришлось ехать значительно дальше. Поскольку в барах выпивают, заметно увеличилось количество аварий.

Маркс говорил, что философы объясняли мир, вместо того чтобы изменить его.
Но из квантовой механики вытекает, что наблюдение за миром меняет этот мир. Стало быть, любая попытка познать, объяснить мир, более или менее изменяет его. Задача изменения не сводится, конечно, к задаче изучения и познания. Скажем так: познать – наполовину изменить. Об этом говорит устами своего любимого героя, не знавшего никакой квантовой механики, Лион Фейхтвангер в романе «Успех».
Скажу больше: хорошая симфония, хороший роман тоже меняют мир. Мы этого не замечаем только потому, что сами являемся частью мира и наблюдаем его изнутри, т.е. движемся вместе с ним.

Чехов утверждал, что в России мало честных и порядочных людей.
Здесь просвещенный читатель должен взвиться и закричать, что никогда Чехов не говорил такой русофобской ерунды. На самом деле это обрывок реплики Лопахина, персонажа пьесы Чехова «Вишневый сад»: «Нужно только начать что-нибудь делать, господа, чтобы понять, как мало в России честных и порядочных людей».
Кажется, всем ясно, что слова персонажа нельзя приписывать автору.
Но как быть с афоризмом «В человеке всё должно быть прекрасно…»? Ведь он тоже – не в прямой речи автора, его произносит доктор Астров. Астров, между прочим, алкоголик, и не факт, что Чехов доверил ему излагать заветные свои убеждения.
«Сколько сердец, столько и родов любви».
«Русский бунт, бессмысленный и беспощадный», «Красота спасет мир», «Человек – это звучит гордо» - не Пушкин, Достоевский, Горький так говорили, а их персонажи. А мы решаем за авторов, в каких случаях устами героев говорят они сами, а когда нет.

- Разрушать легче, чем созидать и сохранять созданное.
- Кто это вам сказал?
- Но это же и так всем понятно!
- Тоже мне аргумент! На самом деле разрушать – трудно и опасно. Всякий организм инстинктивно стремится продолжить свое бытие и создает для этого механизмы и органы самозащиты. Чтобы уничтожить живое существо, разрушить государство нужно приложить относительно огромную энергию. Инерция самосохранения так сильна, что государственная машина стоит и кое-как функционирует, хотя ей, казалось бы, давно пора развалиться: нет ни смазки, ни топлива, ни денег, ни идей.
Александр Проханов вопрошает: «Что такое «Белые одежды» и «Дети Арбата»? Это книги, которые выбивали остатки советской идеологии».
Хороша же идеология, охраняемая сотнями тысяч штатных пропагандистов, ученых, преподавателей общественных наук, мастеров печатного слова, устоявшая в самых жестоких битвах, - и выбитая двумя, отнюдь не антисоветскими, романами?!
Сегодня на каждом углу можно услышать, что Горбачев и Ельцин выполнили фашистские планы развала и расчленения Союза СССР, а реформаторы девяностых осуществили мечты всех русофобов. Типично высказывание известного политолога Михаила Делягина: «Разрушительная деятельность команды либеральных фундаменталистов превысила даже результат гитлеровского нашествия».
Но что же это была за великая держава, если она выдержала нашествие всей континентальной Европы, но позволила кучке негодяев разрушить себя? Куда подевались защитные реакции общества и государства?

Любая человеческая жизнь – священна и обладает абсолютной ценностью, она не может быть средством, но только целью.
Это азы теоретического (он же абстрактный и мелкобуржуазный) гуманизма. А на практике ценности разных человеческих жизней сравниваются, и чья-то жизнь признается более ценной, чем другая.
«Тонут одновременно Эйнштейн и африканский дикарь, кого вы будете вытаскивать?», «Двое тяжело больны – знаменитый музыкант и простой крестьянин, а вакцина только одна, кому ее вводить?» – это проблемы надуманные, искусственные. Но солдат обязан жертвовать собой ради спасения офицера, офицер – ради спасения генерала, полицейский – ради спасения цивильного. Это вполне жизненная, т.е. взятая из действительности, ситуация.
Командир отряда Левинсон из фадеевского «Разгрома» приказывает отобрать у бедняка-корейца свинью, чтобы накормить своих бойцов, тем самым обрекая семью корейца на голодную смерть. По какому праву? Да по такому, что красные герои сражаются за счастье и свободу этого самого корейца и других обездоленных. Точно так же товарищ Сталин относился к крестьянству как к материалу малоценному, которым можно пожертвовать ради армии, ради индустрии, ради счастья и независимости советского народа (состоявшего в большинстве из крестьян).
Признаем же, что человеческая жизнь имеет все же разную ценность. Если самоубийца демонстрирует, что сам ни в грош не ценит свою жизнь, а шахид-террорист – и жизнь окружающих,- не вправе ли и мы ни в грош не ставить их жизни?
Телевизионный кадр 1995 или 1996 года. Пожилая чеченка обращается к русским женщинам: «У каждой из нас много детей, одного-двух потерять не страшно, но у вас-то по одному ребенку, почему же вы отдаете своих сыновей на войну, на убой?»
Если ребенок в семье – единственный, им особенно дорожат, и он привыкает дорожить собою. Отсюда эгоцентризм, индивидуализм, и отсюда либерализм, ценность жизни и права человека как абсолют. В многодетной семье формируется коллективизм, опора на традиции, готовность к самопожертвованию – и привычка к подчинению.
Палестинцы требуют за одного израильского капрала, за останки трех израильских солдат - несколько сот своих соратников, томящихся во вражеских тюрьмах. Трудно ожидать, что израильская военщина проникнется уважением к жизни каждого палестинского патриота.
«Плодитесь и размножайтесь» – первая Божья заповедь, прежде всех религиозных и моральных установлений. Жизнь – высшее благо, дети – цветы жизни, контролировать, ограничивать рождаемость, тем более искусственно прерывать беременность аморально и безбожно, тот, кто к этому призывает – преступник!
В Уганде «плодитесь и размножайтесь» принято к неуклонному исполнению, прирост населения чуть ли не самый высокий в мире. Чтобы выжить самим и прокормить подрастающее поколение, угандийцы вырубают леса, скоро их совсем не останется… Что же будут делать многодетные родители, когда сведут все леса и продавать будет нечего? Повышать плодородие почвы и урожайность продовольственных культур, строить заводы и фабрики? Грабить соседние страны? Клянчить у мирового сообщество средства на пропитание? Или - скрепя, так сказать, сердце - все же попытаться искусственно сдержать процесс воспроизведения жизни?

«Возможно, оно основано на надежде…»

Если бы я редактировал рукопись, из которой взята эта фраза, я бы обратил внимание автора на неблагозвучное сочетание слогов: «мо-но-но-но-но-на-на».
У начинающих писателей такие вещи – на каждом шагу, и обычно никто их не замечает. У начинающих куча более серьезных проблем, чем звучание фразы.
Но в данном случае перед нами не просто опытный, но уже как бы маститый писатель. По собственному признанию, лучший автор короткой прозы на русском языке. Сам работавший редактором и временно заменявший, по его признанию, весь отдел прозы журнала «Нева», и правивший тонкого стилиста Довлатова. Этот маститый писатель учит профмастерству начинающих: надо, мол, упорно работать, стремясь к совершенству, подбирать словечко к словечку.
Вот я спрашиваю, не стыдно ли Михаилу Веллеру издавать и переиздавать произведение с этим «мо-но-но-но-но-на-на»? Или он достиг таких высот, что может пренебречь мелочами, непростительными для мелкой литературной сошки?

Я ловил себя на том, что чувствую некоторую неловкость, когда недостаточно почтительно отзываюсь, допустим, об Анатолии Гладилине или Владимире Маканине.
Мне о них почему-то хочется говорить с придыханием.
В чем тут дело? В том ли, что эти писатели знамениты и «почти велики»? Но почему же я не чувствую ни малейшего стеснения, ехидничая по поводу текстов знаменитого и тоже уже «почти великого» Михаила Веллера, не говоря уже о Дмитрии Быкове или Викторе Пелевине?
Видимо, дело в том, что Гладилин, Маканин, Битов, Распутин – старше меня, а остальные вышеназванные литераторы – моложе. Распутин уже был знаменитым в пору моей молодости, а Веллер приобрел известность в мои зрелые годы, не говоря уже о Дмитрии Быкове или Викторе Пелевине.
Утешает то, что я не одинок. Василий Розанов долго не мог понять, что Чехов – велик, говорил о нем несколько снисходительно. Может быть, потому, что Чехов моложе на четыре года?

Моя мама в середине тридцатых годов прошлого века училась в театральном училище, и
ей разрешено было присутствовать на открытых репетициях Мейерхольда, возобновлявшего в Александринке свою знаменитую постановку «Маскарада» 1917 года.
Мама довольно много рассказывала мне о режиссерских замечаниях Мастера, но я по молодости и глупости не записывал. Теперь ничего не помню, кроме одного эпизода.
Репетируется сцена, в которой Нина исполняет свой романс. Актриса делает вид, что поет, а на самом деле чарующие звуки издает профессиональная певица за кулисами.
- Не тремолируйте! – прерывает Мейерхольд дивное пение. – Не тремолируйте, умоляю вас! Нина не прошла оперной школы, она не умеет так, как вы, она любительница, она поет просто.
Певица начинает снова, и снова скрипучий голос ее прерывает:
- Я же просил не тремолировать!
Третья попытка…
Обернувшись к залу, режиссер говорит:
- Она не может не тремолировать. Она не может петь иначе!
В опере Вагнера «Нюрнбергские мейстерзингеры» есть действующее лицо, которое поет плохо. Исполнитель этой партии признавался, какого труда ему стоило «испортить» свою вокальную технику и сделать звук плоским и невыразительным.
В годы моей музыкантской молодости пришлось мне изображать (тоже стоя за кулисами) плохую, неуверенную игру на скрипке. Уверяю вас, это потребовало определенных усилий.
Мой наставник в журналистике утверждал: «Хороший журналист не тот, кто пишет хорошо, даже не тот, кто пишет хорошо и быстро, а тот, кто уже не может писать плохо».

Бывает, поешь песню и вдруг понимаешь, что в тексте «что-то не так». Если бы слова не были положены на музыку, неточность или нелепость бросилась бы в глаза.
Текст песни, как драматургия Шекспира, стремится к максимальной выразительности в данный момент, мало заботясь о том, не противоречит ли это сказанному выше.
«Там вдали, за рекой». Значит, сотня буденовцев поскакала в разведку. Обнаружили белогвардейские цепи. Как должна вести себя разведка? Немедленно вернуться и доложить командованию. Вместо этого юные бойцы бесстрашно атакуют врага.
Может быть, это была разведка боем? Но тогда почему встреча с противником стала для бойцов неожиданностью? («ВДРУГ у реки засверкали штыки»).
А вот песня «Бухенвальдский набат» («Люди мира, на минуту встаньте!»). К чему она призывает? «Люди мира, будьте зорче втрое, берегите мир, берегите мир!»
Но, борясь за мир, всячески избегая войны – как же покончить с фашизмом и его концлагерями? Даладье и Чемберлен в Мюнхене хотели сберечь мир любой ценой – и досберегались!

Профессор Хиггинс, герой «Пигмалиона» Шоу, называет самым оригинальным моралистом Англии другого героя комедии – угольщика Дулиттла.
Основанием для такой высокой оценки служит «доктринальный» монолог Дулиттла в предыдущем акте, так что зритель сам может судить, насколько эти идеи оригинальны и оригинальны ли вообще.
Даже для викторианской эпохи взгляды Дулиттла, как их излагает Шоу, были не слишком смелыми. А сейчас ну совсем ничего особенного в них не обнаруживается: несколько вульгаризованная социал-материалистическая мораль.
Вообще это и нескромно, и рискованно - внутри самого произведения давать лестный отзыв о вставном куске. Вспоминается одна из драм Анатолия Софронова. Лирический герой читает со сцены любовное стихотворение (того же Софронова, естественно), а остальные действующие лица восторженно хвалят это стихотворение: «Наверное, поэт много любил и много страдал!»

Александр Васильев, специалист по истории шпионажа: «Для разведки крушение старых стереотипов и идеалов очень опасно. Всякого рода резкие перемены внутри страны сильно влияют на тех, кто работает за границей».
Слышите ли: на разведчиков-нелегалов, штирлицев и зорге, людей с железными нервами, героев, сделанных из стали особой закалки, прошедших спецподготовку, привыкших к риску, стрессам, неожиданностям, свободно дышащим себя в атмосфере лжи, цинизму и жестокости,- даже на таких людей резкие перемены на далекой Родине сильно действуют.
А что же, по-вашему, должно происходить с самыми обычными, не со спецхарактерами и не прошедшими спецподготовки жителями страны, где произошли резкие изменения?

Петр Струве писал в сборнике «Вехи»: «Для религиозного миросозерцания не может быть ничего более дорогого и важного, чем личное самоусовершенствование, на которое социализм принципиально не обращает внимания».
Такой умный человек, и так заблуждался в социализме!
На самоусовершенствование, самовоспитание, самопознание реальный социализм очень даже обращал внимание. К подобным вещам, даже лишенным религиозных призвуков, социализм относился с подозрением и насмешкой.
- Как это САМОсовершенствование? А где роль общества, коллектива? Без контроля со стороны, сам по себе, в одиночку человек сможет правильно определить, совершенствуется ли он либо, наоборот, морально разлагается?

При Советской власти за свое плохое поведение (пьянство, хулиганство, мелкое воровство, супружескую измену) отвечал перед коллективом. И коллектив в определенной мере разделял его виновность перед всем обществом: если член коллектива плохо себя вел, это означало, что коллектив оказывал недостаточное воспитательное воздействие на своего члена..
Сама власть, естественно, не могла отвечать за всё.
В «лихие девяностые» о трудовых коллективах с их воспитательным воздействием было забыто. Исчез посредник между личностью и властью.
Упразднив трудовые коллективы, нынешняя власть взяла на себя ответственность за беспризорных, проституток, пьяниц и все-все-все пороки капитализма.

Шамфор утверждал, что любое бессмысленное утверждение, любой предрассудок при обсуждении в какой-нибудь корпорации может встретить почти единодушное одобрение.
Социальные сети в Интернете регулярно проводят опросы на самые разнообразные темы. Их итоги подтверждают правоту Шамфора. Ну, не единодушное одобрение (эпоха все-таки не та), но активную поддержку наверняка получит самый нелепый тезис. Например, «Коррупция – это благо», «Несвобода лучше свободы», «Если весь остальной мир сгинет, России станет только лучше».
Процентов 20-25 проголосуют по принципу «назло начальству», вопреки логике и здравому смыслу, вопреки урокам истории – они против чего угодно, против любого мнения, которое им кажется господствующим.
Процентов 10-15 голосуют «по приколу» - за самое забавное, нелепое и парадоксальное предложение.
Жириновский свои 10-15% голосов всегда получит.

Особенно охотно глотается любая чушь, когда она льстит национальному самолюбию, и чем грубее лесть, тем легче ее проглотят. Самый глупый комплимент русской духовности оказывается не таким уж глупым, а во многом верным.
Вот, например, что пишет некий почвенник: «Русская духовная традиция — дать падшему возможность духовного возрождения. Нет этого в культуре частнособственнического Запада».
Сие рассчитано, видимо, на людей, которые не читали романа Гюго «Отверженные», не знают оперы Верди «Травиата», не видели хотя бы американского фильма «Красотка». Духовное возрождение, казалось бы, безнадежного грешника - это не уникальное ноу-хау русской духовности, но любимая, чтобы не сказать избитая тема западного искусства.
Хотя можно, конечно, возразить, что, поскольку произведение искусства нравственно, оно антибуржуазно и социалистично. И та небольшая часть западной культуры, которая еще не совсем морально опустилась, не является частнособственнической, а стоит на прогрессивных позициях и симпатизирует идеям социализма.

В самом начале девяностых судьба меня свела с одним книготорговцем. Точнее, владельцем двух книжных магазинов. Стало быть, не мелкая буржуазия, с ее двойственной природой, труженика и собственника, а - буржуазия средняя.
Этот человек помнил все издания, имевшиеся у него на складе, помнил все оптовые и розничные цены, помнил почти все наименования и цены книг, которых у него не было, но которыми торговали конкуренты.
Однажды он предложил мне принять участие в выгодной торговой операции: купить в издательстве несколько сот экземпляров такого-то детектива. Должно разойтись быстро и дать неплохой навар. Я не спал всю ночь, раздумывал: а ну как не разойдется и, вместо навара, плакали мои денежки? И в итоге побоялся внести необходимую сумму.
Оказывается, быть торгашом – это рисковать! Тогда я осознал, почему хозяин получает больше работника: потому что хозяин – рискует! А чтобы свести риск к минимуму, он должен разбираться в предмете.
Мой знакомый – разбирался прекрасно.
У него было образование инженерное, а у меня какое-никакое филологическое, но о Понсоне дю Террайле, Гастоне Леру, Эжене Сю я знал только то, что это представители так называемой бульварной литературы. А он мог вести неспешный разговор с коллегой о том, было ли первое собрание сочинений дю Террайля издано, допустим, Павленковым в 1852 году или Глазуновым в 1867 году.
Короче, этот книготорговец мог бы работать экспертом-товароведом и знал никак не меньше выпускника библиотечного техникума. Но библиотекарь – профессия почтенная, а книготорговец – нет. Хоть благородным товаром, но – ТОРГУЕТ, хочет купить дешево, а продать дорого, то есть спекулянт. У него десяток наемных работников. Так кто же он - паразит, вампир, эксплуататор – или все-таки специалист своего дела, знаток и организатор торгового процесса?
Евгений Маликов писал в «Литгазете» о нравственном кретинизме, присущем буржуазии. Я примерил это изречение к знакомому книготорговцу, представителю средней буржуазии - и не нашел в нем решительно никаких признаков нравственного кретинизма. Но если бы г.Маликов в лицо назвал его моральным уродом, он со вздохом сказал бы: «Увы, и мы грешны…», но драться не полез бы. В отличие от представителей героического рабочего класса или крестьянства, с его исконно-глубинной нравственностью, которые за такие слова могут и морду набить.
Приятно всячески обзывать буржуев и интеллигенцию! И смельчаком себя чувствуешь, и вполне безопасно. Без драки попадаешь в большие забияки.
Бердяев называл буржуа по духовному типу всякого, «кто наслаждается и развлекается искусством как потребитель, не связывая с этим жажды преображения мира и преображения своей жизни». В этом смысле 90 процентов аудитории – буржуа, и среди героического рабочего класса и крестьянства, с его вековыми нравственными устоями, они встречаются ничуть не чаще, чем среди «настоящих» буржуев и буржуазной интеллигенции.
Буржуа, во всяком случае, в устах г.Маликова, это не столько социальное, сколько нравственное определение: буржуа аморален по определению. А если аморальными оказываются вдруг представителями трудящихся классов, значит, они заражены буржуазным духом.

«Если враг меня похвалит и растопит старый лед, значит, с другом прозевали мы ошибку, недолет». (Александр Дольский).
Восходит к арабской пословице, а может, к изречению Августа Бебеля либо другого сподвижника основоположников: «Если враг тебя похвалил, ищи, не совершил ли ты ошибку».
Эта мудрость широко использовалась твердокаменными коммунистами для обличения Горбачева: если его одобряет Запад, значит, он либо заблудший, либо предатель. Однако те же самые консерваторы начисто забывали об этом правиле, цитируя восторженные отзывы о Сталине заклятого врага Черчилля. Вот, мол, как велик был Отец Народов, если даже Черчилль и т.д.
Но если харизма Сталина была такой мощной и неотразимой, почему же она никак не подействовала на генерала де Голля, который вспоминает о Великом и Ужасном без восторга, скорее, с сарказмом. О том, например, как они, сидя рядом, смотрели советский военно-патриотический фильм и в самых патетических сценах Сталин сильно бил соседа-генерала по ноге.
Возможно, дело в том, что у Черчилля была причина несколько преувеличить влияние Сталина на окружающих. Задним числом Черчилль упрекал себя за слишком большие уступки России, он хотел оправдаться в собственных глазах и объяснить современникам, что это не он, британский премьер, дрогнул и дал слабинку, а маршал Сталин был так хитроумен и магнетичен, что никак нельзя было устоять.

29 марта 1945 года начальник Главного управления контрразведки "Смерш" В.Абакумов доносит Сталину о том, что писатель И.Эренбург возводит клевету на Красную Армию: рассказывает в редакциях и на встречах с читателями, будто наши воины совершали неприглядные действия в Восточной Пруссии.
И отправитель, и адресат гораздо лучше Эренбурга знают, что творилось в Восточной Пруссии. Писатель говорит правду, но эта правда НЕ НУЖНА, а значит, политически вредна.
Эренбурга надо проучить, чтобы укоротил язычок!
И вот 14 апреля появляется статья начальника Управления пропаганды ЦК ВКП(б) Александрова "Товарищ Эренбург упрощает". "Упрощение" заключается в том, что писатель возлагает ответственность за преступления нацистов на весь немецкий народ, не замечая расслоения и т.д.
Публицистика Эренбурга военных лет с сегоднящней точки зрения соврешенно неприемлема: "Убей немца!", "В сегодняшней Германии не с кем разговаривать", "Союзники дотла разбомбили Гамбург - так фрицам и надо!"
Эренбург может показаться отталкивающе кровожадным, но - время было такое. Публицистика Алексея Толстого, Шолохова, Константина Симонова, Леонида Леонова была ничуть не менее снисходительна к немцам, но Эренбург писал ярче, острее, а главное - больше, поэтому он пользовался большей популярностью и в стране, и за рубежом, в том числе в самой фашистской Германии.
Итак, статья Александрова одновременно решала несколько задач разной важности:
1. Давала сигнал и своим, и союзникам, и немцам, что тактика советского руководства изменилась и что такие "инциденты", как в Восточной Пруссии, впредь допускаться не будут, что СССР не будет мстить Германии так свирепо, как можно было бы ожидать и как вещала геббельсовская пропаганда.
2. Наказывала Эренбурга за свободоязычие и ПРЕЖДЕВРЕМЕННОЕ, не санкционированное начальством сочувствие к немецким женщинам и детям.
3. Представляла миру советское руководство гуманным и справедливым, а Эренбурга – монстра, безжалостного и радикального "фрицееда", которого гуманное руководство вынуждено сдерживать и одергивать.
Николай Лесков называл такие кунстштюки административной грацией.
И после этого кто-то еще посмеет усомниться в том, что Сталин был эффективным менеджером?!

- Профессор-экономист Юрий Осипов заметил: «В СССР можно было всю жизнь прожить, ни разу не побывав у нотариуса». Действительно, зачем нотариус, если у тебя нет ни автомобиля, ни недвижимости, и если ты не собираешься их приобретать или продавать? А доверенность могли заверить на работе. Я бы добавил: можно было прожить жизнь, ни разу не обратившись к услугам адвоката, не дав ни одного объявления в газету, ни разу не позвонив заграницу. И это в конце двадцатого века!
- Были, конечно, в СССР свои трудности и проблемы. Но не надо их преувеличивать. Главное: вместо рыночной обезличенности и формализованности отношений тогда господствовали простота и сердечность. А это дорогого стоит!
Вот и подумайте: заменили ли все эти ваши либеральные реформы, компьютеризация и нанотехнологии утраченную душевность, не говоря уже о духовности?!
Свои трудности и проблемы были в России до отмены крепостного права. Да, некоторые помещики насиловали девок и пороли мужиков до полусмерти. Зато другие были своим крепостным как отцы родные, женились на крестьянках и давали вольную целым деревням. Да, злой помещик мог тиранить своих подданных, почти не встречая препятствий со стороны закона. Но - из всей галереи помещиков в «Мертвых душах» нет ни одного злого и жестокого. Ужасы крепостничества – не преувеличены ли они?
Вообще русская литература не дает однозначного ответа на вопрос, хорошо ли жилось простому народу при крепостном праве. Если верить Радищеву, жизнь была ужасной. Если верить Пушкину и Гоголю, жилось мужикам всяко, но в общем не так уж плохо. Разве что хозяин попадался уж совсем неудачный – самодур, как Троекуров либо скупой до безумия, как Плюшкин.
Вот я и спрашиваю: неужели стоили приобретения эпохи Александровских реформ утраченной простоты и сердечности отношений, а также душевности, не говоря уже о духовности?!
А сколько поэзии, сердечной теплоты было в жизни негритянского Юга США! Кроме тенденциозной до клеветы «Хижины дяди Тома», жизнь южных штатов описана в других американских романах, и если верить им, большинство рабов не стремились к освобождению и плохо представляли себе, каким иным образом может быть организована жизнь, если не под властью плантатора. Хозяин-барин хорош, добр – и жизнь хороша, о лучшем и мечтать нечего. Хозяин-барин плох, жесток – на всё воля Божья.
В общем, ужасы рабовладения – не преувеличены ли они?
Навсегда утратили негры в США эту неповторимую патриархальную душевность и простоту отношений. А что они приобрели после так называемого освобождения – наркотики, нищету, унижения?..

«Император Майориан приказал своему полководцу Эгидию, сменившему враждебного к Майориану Агриппина, выступить против свевов, руководимых королями Мальдрой и Фрамтаном, которого вскоре сменил более энергичный Рехимунд».
Вот такие фразочки из учебников надолго отвращают школьников от науки истории! Ужасна грамматическая конструкция, но еще более ужасно нагнетание незапоминаемых иноязычных имен.
Майориана, Эгидия и Фрамтана можно заменить Линь чжученем, Цзен цзянмином и Чжуан цзидао. Или Мехметом аль-Саури, Махмудом аль-Зауи и Ахмадом аль-Шаудри – с тем же эффектом.
Помню, с каким трудом я одолевал повесть индийского классика, главных героев которой звали, если память мне не изменяет, Чокроборти Бхаванвинавангх и
Махапхатан Раджавати. А может быть, и Раджавати Чокроборти и Бхаванвинавангх
Махапхатан.
Один иностранный писатель жалуется, что не смог прочесть больше пяти страниц Солженицына. Да и как можно, помилуйте, следить за речами и поступками персонажей с такими немыслимыми именами (и далее он пародирует):
«Послушайте, golubtschik»,- обратился Schemschelewitsch к стоявшему возле колючей проволоки Pjotr Semjonowitsch Pruschtschenko, по кличке Tschubtschik».
Представьте себе, как тяжело европейскому читателю продираться сквозь Ferdyschtschenko, Swidrigailoff, Werchowenskij. Тем не менее, продираются – и еще восхищаются!
_______________________________
© Хавчин Александр Викторович