 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Среди мемуарной литературы русского зарубежья не так много книг, в которых претензия на анализ событий Гражданской войны не сопровождается попытками самооправдания. Способные к глубокому пониманию происходившего чаще всего были крупными военачальниками – лицами, принимавшими роковые решения, поэтому даже самые искренние их попытки написания истории этой войны имеют большие изъяны. Автор книги «Лейб-Гвардии Казачий Е.В. полк в годы революции и гражданской войны. 1917-1920» (Париж, 1939) Илья Николаевич Оприц (1886-1964) занимал небольшие полковые должности, исполнял свой офицерский долг так, как понимал его, а в эмиграции взял на себя труд сохранить для потомков не только боевой путь своего полка, но и рассказать о перипетиях послеоктябрьской истории Войска Донского в контексте судеб всего Белого движения Юга России. Оприц – последний, назначенный уже в эмиграции, командир Лейб-Гвардии Казачьего полка. Он происходил из семьи обрусевших немцев, служивших как по гражданскому, так и военному ведомству. После окончания Пажеского корпуса вышел в 1906 г. в Лейб-гвардии Казачий Его Величества полк, на службе в котором оставался до конца гражданской войны. С казачеством его связала и счастливая женитьба на Ольге Данииловне, казачке ст. Усть-Быстрянской, умершей в марте 1920 г. от тифа. В Курбевуа под Парижем основал музей своего полка. На основе собранных им в архив музея полковых документов, записок и дневников однополчан он воссоздал историю части с момента падения монархии и до эвакуации из Керчи. Этот труд не может быть отнесен в полной мере к мемуарной литературе, по жанру это ближе к официальной истории воинской части, но поскольку среди источников много дневников и сделанных в эмиграции записей воспоминаний, то он может быть расценен как свидетельство коллективной памяти офицеров и унтер-офицеров полка. На содержание не могло не оказать место и время написания: оценки сглажены, критика смягчена. Вполне понятна идеализация отдельных фигур донской истории и общей атмосферы полка, которая всегда почти идеальна, чем разительно отличается от положения в других воинских частях. Но взгляд из рядов Донской армии на практику Белого дела оказывается отличным, чем тот, который известен по трудам авторов-добровольцев. Оприц не мог не пытаться объяснить и проанализировать происходившие в стране события. Его анализ – это сочетание верных оценок и зашоренности в тех слечаях, когда речь шла об особенностях видения ситуации его слоем. Труду присуща известная избирательность в отборе фактов. И дело не только в их значимости для истории полка, но и в том, насколько они удобны для избранной автором концепции. Автор упорно проводит мысль, что после Февральской революции ситуация в казачьих частях была иной, чем в неказачьих. Вражды между рядовыми казаками и офицерами не было. Был силен авторитет старых казаков, в комитеты наряду с рядовыми казаками выбирались и офицеры. Несмотря на приказ № 1 казаки ПРОСИЛИ офицеров, чтобы они говорили им как и раньше «ты», продолжали титуловать «высокоблагородием» и становиться во фронт и отдавать честь. Офицеры даже делали им замечания о необходимости выполнять предписания об отмене. Ситуация изменилась, «когда делегаты от полка начали сталкиваться на многочисленных в то время съездах и комитетах с делегатами других частей, которые учили, как делить полковые и сотенные суммы, как брать «до рук» свое начальство, - положение офицеров затруднилось», т.е. казаки отреагировали на соблазн быть причастными к дележу денег[1]. Когда Оприц пишет о том, что разложение казаков произошло позже, чем солдат, речь идет в лучшем случае о неделях. Уже в начале мая произошел инцидент с сотником Ефремовым, в котором были все необходимые признаки солдатской вольницы: острое недоверие ко всем офицерам – и к прирожденным казакам, и к приписанным, типа есаула барона Плеве или подъесаула герцога Лейхтенбергского; уверенность, что офицеры только и ждут, чтобы всех перестрелять; стремление лично арестовать «провинившегося» офицера. Это событие заложило между офицером и казаком прочный камень недоверия и непонимания. Весь 1917 год в полку прошел под знаком стремления офицеров сохранить остатки боеспособности и порядка и нежелания рядовых поддержать их: все попытки ввести занятия и учения в полку объявлялись нижними чинами возвратом к старому режиму. Таким образом, казаков – лейб-гвардейцев от солдат отличало лишь то, что полк не пережил волны расправ с офицерами, во время Корниловского мятежа казаки даже охраняли своих офицеров от солдат-неказаков. Но в остальном признаки разложения были схожи. После прихода к власти в Петрограде большевиков и окончательного развала фронта казачьи полки вполне организованно во главе с офицерским кадром стали двигаться на Дон – в эшелонах, с лошадьми, артиллерией и полковыми цейхгаузами. Описание зимы 1918 г. отличается желанием автора избежать каких-либо обвинений, особенно в адрес казаков, хотя отцы-основатели добровольческого движения свою долю резких оценку получили. Рядовые казаки мечтали о демобилизации по прибытии на Дон, офицеры – о расквартировании полка в одной из станиц Донского округа. Официально роспуск нижних чинов не был объявлен, но многие разъехались самовольно, увозя казенные винтовки и снаряжение. На поведении рядовых – бывших лейб-гвардейцев сказалось общее настроение полностью отказаться от вооруженной борьбы с большевиками. Донские казаки в массе своей искали способы уклониться от участия в вооруженных столкновениях. Намерение офицеров Лейб-гвардейского казачьего полка остановить продвижение большевиков у ст. Ровеньки 8 января 1918 г. рядовые казаки расценили как ненормальное: «пьяные офицеры под пулями ходят…». Это вставал и ходил перед окопами подъесаул С.Н. Краснов, стремясь показать насколько их противник плохо стреляет. Немногих удалось собрать вокруг себя войсковому старшине Голубову и есаулу Чернецову. Тогда и началась Гражданская межказачья война – отряд Голубова против партизан Чернецова (в тылу у чернецовцев, державших границу Дона с Донбассом). Окруженные партизаны сдались в плен, Подтелков лично зарубил Чернецова [2]. В конце января 1918 г., погиб Чернецов и застрелился выбранный донской атаман А.М. Каледин, обманувшийся в ожиданиях, не вынесший унижения одиночества. Казаки не хотели воевать до такой степени, что 3000 офицеров гарнизона на собрании, состоявшемся после смерти Каледина, обсуждали вопрос о выступлении против большевиков, но большинством голосов решили не отрываться от рядовых казаков. А делегаты Войскового круга (100-200 чел.) допустили арест избранного ими же накануне нового атамана А.М. Назарова. Ситуация, когда Дон оказался негостеприимным для офицерства, собравшегося продолжать борьбу с большевиками, объясняется Оприцем первоначальными ошибочными действиями лидеров Белого движения. Цели, поставленные Алексеевской организацией, были неопределенны, а выбранная в качестве базы территория – ненадежной. Иногородние Дона сочувствовали большевикам, а казаки тяготели к нейтралитету и готовы были откупиться без борьбы. Неприсоединение казачьего офицерства к этой организации Оприц обосновал тем, что оно кровно и жизненно было связано с рядовым казачеством: ему «трудно было мыслить борьбу не только против своего рядового казака, но даже и без него». И пока казачество не оказалось морально готово к борьбе против большевиков, его офицерство также оставалось в стороне . Хотя подобные объяснения далеко не исчерпывающи, они передают настроения слоя, к которому принадлежал автор. И все же часть донцов ушла с Л.Г. Корниловым на Кубань; из 4 тыс. первопоходцев их было около трети, в основном кадеты и юнкера учебных заведений Новочеркасска, донские партизаны. Первоначально Корнилов также хотел идти вместе с П.Х. Поповым в Сальский округ, но в ст. Мечетинской под влиянием генерала М.В. Алексеева он передумал и повернул на юг. Оприц, подражая авторам солидных трудов по истории Белого движения, дает оценку решений высшего командования, но с позиций среднего офицерства. Например, сравнивает результаты Ледового похода добровольцев и Степного похода атамана Попова. В связи с тем, что большевики боялись оторваться от железнодорожных путей, а добровольцы также придерживались в основном их, то столкновения между ними были частыми и привели к тяжелым потерям в рядах корниловцев. У ст. Березанской уже не крестьяне, а казаки встретили первопоходцев с оружием в руках [3]. Корниловцы несли большие потери, но гордились своим геройством. Например, повторный бой за Выселки 3 марта 1918 г. не имел реального военного значения, и свидетельствовал о том, что командование добровольцев еще не сменило сознание и тактику войны регулярных фронтов на более актуальные в тот момент методы войны партизанской. «Трогательная идейная жертвенность», у ветеранов Ледового похода вызывавшая слезу, у донцов – непонимание и иронию. «Степняки» атамана Попова, пребывая в безлюдных восточных степях на удаленных зимовниках, в основном сохранили свой кадр; сокращение численности шло в основном за счет казаков задонских станиц, отправившихся по домам в основном на время, на побывку . Всего-то нужно было выждать менее двух месяцев, чтобы настроение казаков изменилось. Оприц делает вывод о том, что стратегически Ледовый поход был ошибкой. Решение Попова было вернее. В марте произошла перемена настроений в казачестве. Избранный донским атаманом на Круге спасения Дона восставших станиц 4 (17) мая 1918 г. П.Н. Краснов приступил к реорганизации армии по штатам русской армии. Полки стали номерными, были сформированы резервы, выделены части разных родов войск. Полкам, составленным из казаков старейших округов Черкасского и 1-го Донского, присвоены наименования старых полков – Лейб-Гвардии Казачьего Его Величества полка и Лейб-Гвардии Атаманского Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича полка. В отличие от Добровольской в Донской армии продолжалось награждение орденами периода Российской империи в соответствии с установленными тогда статутами. Неоднократно Оприц критикует порядки, царившие в Добровольческой армии. Широко известны такие ее черты как избыток офицеров, их служба на рядовых должностях, влияние добровольческого стажа на право занятия командирской должности. Оприц свидетельствует, офицеры-добровольцы вполне сознательно и по доброй воле соглашались на подобную роль. В воспоминаниях командующего Донской армией генерала С.В. Денисова, процитированных Оприцем, низкая дисциплинированность добровольцев характеризуется в резких выражениях: «Все было расхлябано, опошлено и исковеркано… Генералы забыли свое старшинство и право авторитета. Офицеры не отказывались от службы, но начальниками быть не хотели, а охотнее шли в цепь рядовыми стрелками. О погонах и знаках отличия думать пока не приходилось. О чинопочитании – забыть. Слова «приказываю», «наказываю» временно исключить из обихода…». А ведь в начале борьбы и среди казаков бытовало то же правило, что и у добровольцев: группами командовали те, кто их привел или случайно собрал. Краснову удалось свернуть выборное начало и назначить командиров. Но после 1 (14) февраля 1919 г., отставок Краснова и командующего Донской армией Денисова, вновь началась запись в партизанские отряды. В Донской армии ощущалась нехватка офицеров. Ее командование просило Добровольческую армию о командировании из ее состава тех офицеров, которые несли в ней службу рядовыми, но просьба продолжения не имела. Но и донские офицеры, особенно из гвардейских полков, как правило, отказывались от предложений принять другие полки. Кроме различий в полковых порядках (партизанщина или организованность по типу старой армии) дополнительной причиной этих отказов была неопределенность целей борьбы, которая была серьезной внутренней проблемой. Ее в Лейб-Гвардии Казачьем полку решала «служба славному бытию своего седого полка и его Императорскому Штандарту», т.е. ориентация на полковые традиции как сверхценность. Обращает на себя внимание позиция Оприца, отметающего всякие подозрения в приверженности казаков сепаратизму. Он называет атамана Краснова твердым монархистом и сторонником Великодержавности. Можно подумать, что это связано с тем, что Оприц – не природный казак, и ему не могут быть свойственны исконные настроения казаков, понимавших, что они и Россия – вещи далеко не совпадающие. К тому же действительно в программной речи Краснов сказал, что Россию спасут ни немцы, ни англичане, ни американцы, Россию спасет сама Россия, «спасут Россию ея казаки… И тогда снова, как встарь, широко развернется над дворцом нашего Атамана бело-сине-красный флаг – Единой и Неделимой России!..». К примеру, и другие эмигрантские авторы всем донским атаманам приписывают «единонеделимские» взгляды. «Дон для Каледина не был целью. Он был средством. Цель – спасение России…», писал известный общественный деятель Дона К.П. Каклюгин [4]. В действительности, в менталитете донцов, как и других казаков, существовали стародавные представления о своей неидентичности великорусам со всеми вытекающими отсюда построениями. Они бытовали не только на заре смутной истории казачества, но и во времена, когда по уверениям имперских чинов, Дон был верным слугой трона. Политика русского самодержавия на встраивание казачества в сословно-иерархическую систему государства принесла свои плоды: получая за свою нелегкую службу привилегии, оно уже соглашалось, когда его называли опорой государства. Но даже в самые благополучные времена даже в среде донского генералитета латентно существовали обособленческие настроения. Наряду с «автономистами» среди казаков были и подлинные государственники, но у большинства мнение о степени собственной самобытности претерпевало изменения в зависимости от ситуации. В целом, определенно можно говорить об устойчивых автономистских представлениях донских казаков; о сепаратистских же – в гораздо меньшей степени [5]. Наиболее интересна трактовка Оприцем отношений внутри антибольшевистских вооруженных сил Юга России. Их интерпретация хорошо известна из «Очерков русской смуты» А.И. Деникина, «Записок» П.Н. Врангеля. Но взгляд офицера казачьего полка своеобразен. Основой недовольства казаков добровольческим командованием было мнение (он тут же оговаривается: часто необоснованное) о том, что добровольческая армия находится в более привилегированном положении и лучше снабжается. Обвинения казаков в шкурничестве, отказе воевать за войсковыми пределами, в нежелании идти на уступки иногороднему населению он отвергал по причине поверхностного взгляда на суть дела. О последнем пункте разногласий писал, что этот вопрос должен решаться общегосударственной властью и не за счет имущественных прав казаков[6]. Согласие Краснова только на оперативное подчинение добровольческому командованию Оприц объясняет пропорциями вооруженных сил Юга: 100 тыс. донцов, 40 тыс. кубанцев и 10 тыс. добровольцев. Атаман Дона полагал, что передача верховной власти добровольческому командованию вызовет неуправляемость в областных делах. Краснову также не импонировал импровизационный принцип работы деникинской администрации и ее бюрократический тип работы, пишет Оприц. К тому же донцы рассматривали Добровольческую армию как часть сил, боровшихся на Юге с большевиками, поэтому ее претензии на монополию представительства интересов российской государственности вызывали у них сомнение . Объяснение автором причин особо сложных отношений Добровольческой армии и Кубани в основном традиционно: 1) Рада испытывала чувство ущемленности по причине отсутствия собственной армии; 2) неосторожные действия ОСВАГа восстановили казачье население против деникинцев; 3) вмешательство добровольческой администрации в дела области. Экономические ресурсы Кубани она рассматривала как собственные. Оприц необоснованно утверждает, что именно добровольческое командование ввело таможенный контроль на границах с Доном. В действительности это было решение Кубанского правительства, оно закрыло свои границы для вывоза фуража и продовольствия для всех соседей – и Дона, и Черноморской губернии. Но майкопской нефтью распоряжалось действительно командование Вооруженных сил Юга России [7]. Оприц обратил внимание на то, что вожди Кубанской рады имели левые убеждения, близкие к эсеровским, и расценил это как причину их разногласий с добровольцами. Война Рады и Добровольческой армии станичным правлениям была не понятна; в результате падал авторитет Деникина, кубанского атамана и Рады. Разногласия между частями Кубанского войска – линейцами и черноморцами – как фактор влияния на положение дел в области Оприц не рассматривал. Но не обошел вниманием противоречия между донцами и кубанцами. Он выводит их из обиды Донского войска на то, что Кубань стремилась спрятаться за спинами донцов, справедливо полагая, что, обороняя свой Дон, они заодно защищают и Кубань. Тот же смысл претензий передают бумаги атамана зимовой станицы (посольства) Дона на Кубани генерала В.А. Ажинова . По мнению А. Венкова охлаждение отношений Дона и Кубани произошло из-за претензий Украины на Таганрогский округ [8] , что можно рассматривать как дополнительный фактор разногласий. В итоге, когда донцы зимой 1920 г. выполняли на Кубани полицейские и карательные функции, то в озлоблении из-за невыхода кубанцев на фронт они быстро переходили в обысках к злоупотреблениям: перечень реквизируемых вещей самочинно расширялся. Выполняя приказ атамана Букретова, участвовали в показательных порках и расстрелах нежелавших идти на фронт. За укрывательство зеленых на станицы налагали контрибуцию. Убийство арестованного члена Рады Щербака (при попытке к бегству) вызвало критику донцов на всех уровнях. Болезненный для донских казаков вопрос о сотрудничестве с Германией Оприц излагает при помощи фактов, которые должны показать тактическую целесообразность подобного шага, мимо чего не могло пройти войсковое правительство. «Генерал Краснов с первых дней атаманства обратился к немцам, занимавшим Украину и Ростов и, заключив с ними нечто вроде договора о нейтралитете (sic!), в обмен на хлеб, получал из Украины снаряды и патроны, коими по-братски делился с Добровольческой армией. С уходом немцев не только отпал украинский источник снабжения, но и образовался новый Донецкий фронт борьбы с большевиками, протяжением в 600 верст» . Сложившееся мнение о наличии более тесных отношений Оприц вслед за Красновым производит из деятельности эмиссаров Деникина, которые в кулуарах Версальского совещания «нарисовали Донское Войско полубольшевистским государством, руководимым немцами, не имеющим никакой армии… а Донского Атамана, как ставленника и клеврета германского императора…». Подробные описания хода боевых действий Лейб-Гвардейского полка и дивизии, в которую он входил, дают объемное представление о параметрах силы армий, от которых зависел боевой успех. Неоднократно упоминается численный перевес большевистских отрядов. Этот фактор сводил на нет многие боевые победы белых полков. На смену потрепанным и отошедшим частям приходили свежие, и отрядам белых, не получавшим замены, проходилось вновь и вновь принимать бой в старом составе, что изматывало их чрезвычайно. Летом 1918 г. Дон выставил против красных 100 тыс. чел. Этого достаточно было только для удержания границ области. Против Дона в это время 130 тыс. красных при 460 орудиях. Почти паритет, но у донцов мало орудий и совсем плохо с пулеметами. Исконные конники – казаки – в это время преимущественно безлошадны. В полках на одну конную сотню приходится две пешие. Иногда это играла на пользу, а иногда было во вред успеху боя. Пехота отставала и вступала в бой позже, а к этому времени конница могла понести значительные потери. После поставки из Задонья трехлеток и введения атаманом оплаты стоимости коня в случае, если казак приведет с собой из дома, недостаток лошадей понемногу исправлялся. Но зима 1919 г. изменила соотношение сил. Основные потери в Донской армии и в Лейб-гвардейском казачьем полку связаны с заболеванием сыпным тифом. Пополнение полка же было незначительным: за три весенних месяца 1919 г. – 100 казаков. К весне 1919 г. против VIII, IX, XIV советских армий (70-75 тыс.) в р-не Луганска находилась конная ударная группа генерала Коновалова – 3-4 тыс. чел.. К концу апреля у Х советской армии было исключительно выгодное положение – она находилась на подступах к Ростову, но удары вновь созданной Кавказской армии Врангеля привели к ее разгрому и отходу с Дона и из Царицына. Белых спасло изменение настроений населения в тылу Красной армии. Росло дезертирство с Южного фронта – февраль – 15%, март – 21%, апрель – 23%. Верхне-Донское восстание казаков в тылу XI армии повлияло и на ее обеспечение, и на моральное состояние. Донская конная группа генерала Секретева легко прорвала фронт. Весенние рейды отрядов Шкуро и Калинина по тылам красных также ускорили разложение. Были отмечены восстания не только в советском тылу, но и внутри фронтов и армий, сначала XIV, потом XIII армия Кожевникова, дольше всех держалась VIII армия, там была наибольшая рабочая прослойка. Оприц в своей работе использовал книги, изданные в СССР: мемуары маршала А.И. Егорова и В.А. Антонова-Овсеенко, бывшего военного прокурора Донской армии И.М. Калинина («Русская Вандея»), первые тома «Истории Гражданской войны», советскую периодику, в т.ч. по военно-историческим вопросам. Сведения, содержащиеся в записках и дневниках офицеров полка, вполне корреспондируются с данными советских источников . Он обратил внимание на разную интерпретацию красными военачальниками причин своих неудач лета 1919 г. Если Троцкий связывал их с тем, что его армия оказалась в местах наибольшего сопротивления, населенных казачеством. То будущий маршал Егоров придерживался обратного мнения и объяснял их неправильным распределением сил: следовало бы минимальные поставить против казаков, которые не хотели покидать свою область, а наибольшее усилие сосредоточить против Врангеля, а все было сделано наоборот. Изменение конфигурации фронтов, перевеса сил сопровождается в тексте биографии полка интересными комментариями и заключениями. Особое внимание автора как аналитика сконцентрировалось на причинах неудачи Московской операции. Таковыми он считал, прежде всего, быстрое наступление деникинской армии, создавшее условия для будущего отступления. Темпы движения привели к отрыву от налаженного тыла; части принуждены были самостоятельно заботиться о себе. Практика «самоснабжения» при невозможности контроля перешла в злоупотребления и гибельно отразилась на морали войск и отношении к ним населения. Во вторых, наступление по расходящимся направлениям привело к тому, что линия фронта растянулась до степени, при которой концентрация сил на одном участке уже не была достаточной для давления на фронт противника. В третьих, невосполнимые в скором времени потери личного состава. В этот период потери его полка были наибольшими, как и в других частях армии Юга. В четвертых, Земельное законодательство ВСЮР предполагавшее введение цивилизованной, как считали авторы, аренды земли не встретило понимания у крестьян. Размер платы за землю (то, что крестьяне должны отдать владельцу захваченной земли) был велик: треть урожая зерновых и половина укоса трав. Обеспечение этого закона взяла на себя местная администрация ВСЮР. Отношения в деревне обострились. В пятых, район верховий Дона несколько раз переходил из рук в руки, был обобран и белыми, и красными. Продовольствие и фураж на месте достать было нельзя, полки недоедали. В шестых, в октябре – ноябре 1919 г. вновь усилилась эпидемия тифа. На фоне общего истощения организма смертность стала выше. В седьмых, плохая работа железнодорожного транспорта, вызванная забитостью станционных путей, нехваткой вагонов и паровозных бригад. При воинских соединениях (бронепоездах, дивизиях, полках) существовали т.н. «базы» – товарные вагоны с паровозом [9]. Существование таких баз и обозов имело рациональный смысл – в условиях слабой работы централизованных служб обеспечения частям приходилось держать не только собственные лазареты (медицинские и ветеринарные), кухни, починочные обувные мастерские, но и заботиться об эвакуации в случае необходимости. В восьмых, на состояние морального духа казаков оказал влияние конфликт Деникина и К.К. Мамонтова (последнего подчинили С.Г. Улагаю, он обиделся и уехал с фронта). И все же основную причину успехов большевиков осенью 1919 г. Оприц видит в более эффективной работе мобилизационной машины большевиков. Более населенный Центр и Север России дали высокий уровень пополнения. Мобилизация покрывала не только боевые потери, но и повседневный высокий уровень дезертирства из Красной армии. Большевики провели учет и отправку на фронт всех полезных для армии элементов – от генералов Генерального штаба до партийных агитаторов, и создали 180 тыс. армию специального назначения для наведения в тылу необходимого для ведения войны порядка. В сентябре провели мобилизацию лошадей, это усилило конницу красных. А людские ресурсы Юга, особенно Дона, были на исходе. На 20 мая 1919 г. численность 1-й Донской дивизии, состоявшей из пяти полков была 550 чел.: 250 штыков, 300 шашек, 17 пулеметов, 4 орудия. Летом 1919 г. в условиях тифа и массового призыва (28 возрастов) на Дону Лейб-гвардейскому полку удалось обеспечить две пешие сотни и одну-полторы конных, всего 400-450 чел. с восемью пулеметами. В таком составе дивизия начала успешные бои на территории Слободской Украины, численность захваченных пленных в ежедневных боях составляла 50-70 чел.. Приходилось воевать по-суворовски: не числом, а умением. Показательны слова из приказа генерала А.К. Гусельщикова: «Даже небольшой числом, но дисциплинированной пехоте не страшна никакая красная конница». Сам Оприц делает тот же вывод: численный перевес советских отрядов может нейтрализовать лишь умелое построение боя, хорошая управляемость, маневрирование, скоординированность действий подразделений . С точки зрения оснащенности боевым вооружением Красная армия не уступала своему противнику, а подчас и превосходила его [10]. Пулемет был большой ценностью в донских казачьих полках; он носил имя командира расчета. Показателен боевой эпизод, когда сотник, обнаружив, что при отходе оставлен пулемет вместе с командой, повернул сотню назад, забрать их . В начале войны, поступавшие со складов пулеметы, были разболтаны и не попадали в цель. Их заменяли в ходе боев взятыми у большевиков трофеями. Но и те не давали надежной стрельбы из-за изъянов в механизме. Метких стрелков также было мало. А выручало, как пишет Оприц, то, что красные стреляли еще хуже. Исключением стали пулеметчики красного Богучарского полка – солдаты призыва 1913, 1914 и 1915 годов, прошедшие германскую войну, и 33-й советской дивизий, сформированной из остатков Таманской армии, в свою очередь, составленную из солдат Кавказского фронта. В боях с ними полк нес огромные потери, т.к. отвечали на огонь красных пулеметчиков необученные малолетки. Когда появились английские пулеметы систем Виккерс и Льюис, полковые пулеметчики стали творить чудеса. По мнению Оприца, если бы в начале гражданской войны появились бы хорошие пулеметы, то потерь было бы в половину меньше, а исход ряда боев был бы иным. Тяжелой артиллерии при дивизии не было, снарядов же для полевой артиллерии постоянно не хватало. Из-за отсутствия средств связи артиллерия стреляла туда, куда ей было выгодно стрелять, а не в интересах наступающей пехоты и кавалерии. Артиллерия красных снарядов не жалела. А снаряды, получаемые казаками, были недостаточны по числу, плохо откалиброваны, могли не взорваться при попадании. Танки и аэропланы лейб-гвардейцы видели только на фотографиях. Далеко не всегда Красная армия умела воевать, но и белые казаки многократно демонстрировали тактические просчеты. Примером может служить серия боев за Луганск весной 1919 г. В конце апреля группа войск под командованием генерала Г.И. Коновалова взяла Луганск, а спустя несколько дней практически без боя сдала его вновь большевикам. Сам генерал не огорчился отходу и дал в штаб справку, что овладеть Луганском повторно не представляется сложным. В соответствии с его планом казаки должны были, используя фактор неожиданности, затемно атаковать красных и ворваться в город. Но белый бронепоезд начал палить в непонятные мишени раньше намеченного времени, а казачья конница, сопровождаемая пехотой, уже в ходе движения выяснила, что линия обороны красных находится не в полутора верстах, как предполагалось, а в пяти. Пока приблизились, уже рассвело, к тому же бронепоезд перебудил весь город, а не только оборонительную цепь. Поэтому конница, вырвавшись вперед, хотя и смяла несколько линий красных, но из-за отставшей пехоты оказалась почти в кольце: с флангов ее обстреливали уцелевшие огневые точки большевиков. Только усилия введенного резерва позволили лейб-гвардейцам выйти из кольца. Заключительный штрих к картине боя: все это наблюдала делегация иностранной миссии, объезжавшая фронт. Другой пример. В начале сентября 1919 г. у Лисок командир Лейб-гвардейского казачьего полка В.И. Фарафонов решил начать операцию по занятию моста через Дон, не ожидая подхода орудий. Пехота полка уже начала движение к окопам, окружавшим мост у Лисок, но ее остановил огонь – стрелковый из окопов и артиллерийский из-за Дона. Остро необходима была поддержка артиллерии, которая еще не подошла! Но более того, поддержать атаку лейб-гвардейцев было некому, т.к. приказ о взятии моста был отменен командованием, полк поддержки уведен в другое место, а соответствующий приказ «ошибочно» не был им доставлен. Полк потерял более 30 чел. убитыми и раненными почти сотню человек. Примером обратного рода может быть бой за д. Бабки 11 сентября 1919 г. Тогда удалось добиться координации действий полевой артиллерии и пехоты, офицеры действовали очень энергично и блокировали все приступы неуверенности подчиненных, собирали их и вновь вели в атаку. Этот бой был признан одним из лучших из проведенных полком в гражданскую войну. Это было особенно важно, т.к. рядовой состав полка состоял из малообученных новобранцев. Правда, неожиданная ночная атака красных заставила оставить деревню, что испортило эффект доблестного боя. В условиях осенне-зимнего отступления отдельные части белых казаков провели ряд успешных боевых операций, за что командование вынесло им благодарность за «сверхотличную» работу. Что, впрочем, не изменило общую картину развала. Это ярко рисует систему ценностей белой армии – индивидуализм, который удовлетворится личным удовлетворением от собственного поведения, а дальше – как бы душа и не болит? Процесс важнее результата. Попробовал бы в Красной армии командир выносить благодарность в условиях отступления. Большевистское командование было нацелено на результат. В тексте книги Оприц излагает свою версию событий начала марта 1920 г., когда по утверждению многих мемуаристов добровольческого лагеря казаки не прикрыли отход армии к Новороссийску. Он напомнил о существовании директив Деникина от 4 и 7 марта, в которых приказывалось Добровольческому корпусу прикрыть левый фланг фронта для вывода войск через Тамань на Керчь. Однако этот приказ выполнен не был. Сам Главнокомандующий в своих «Очерках» также упоминает о них, как и о том, что Добровольческий корпус «обратил главное внимание… в направлении железной дороги на Новороссийск». Тогда приказ был перенаправлен 1-й Донской казачьей дивизии, куда он поступил из штаба Деникина 9 марта. По мнению автора, решение штаба поручить это дело казакам было верным, но запоздалым; если бы это распоряжение поступило бы раньше, то дивизия, не участвовавшая в боях с декабря 1919 г., могла бы выполнить эту задачу. События в рамках выполнения этой директивы развивались так. 10 марта казаки заняли Анапу, отбив ее у зеленых, однако в тот же день город подвергся атаке красной конницы. Ее столь неожиданное появление на Тамани объясняется тем, что находившиеся справа добровольческие части оставили фронт и отошли для погрузки в порту Новороссийска. Невыполнение добровольцами приказа Главнокомандующего, полагает Оприц, следовало бы оценить как тяжкое преступление, повлекшее неисправимые последствия. К ним автор относит не только безобразно организованную эвакуацию из Новороссийска, но и разочарование в белой идее казаков, вернувшихся домой и не поддержавших будущие десанты Назарова и Улагая из Крыма на Дон и Кубань. Мобилизованные летом 1920 г. казаки донских станиц из числа невывезенных в новороссийскую эвакуацию воевали вяло, но и на сторону врангелевцев переходить не желали: опасались повторения мартовских событий. Сдача без боя района Новороссийска была вызвана деморализацией армии, считает Оприц, в то время как условия для обороны были исключительные благоприятные: высокие отвесные горы защищали город, проходами в него служили хорошо просматриваемые долины и тоннели, запас снарядов для артиллерии был практически неограничен. Но сыграло роковую роль растущее взаимное недоверие между начальниками и отсутствие надежных известий об эвакуации. Страх быть брошенными сковал волю и желание бороться. По сути, штаб Главнокомандующего самоустранился от проблем обороны и эвакуации. Генерал Романовский передал все полномочия по погрузке генералу А.П. Кутепову. Это право Кутепов вытребовал сам, направив 28 февраля 1920 г. в Ставку соответствующую телеграмму: 1) предоставить ему диктаторские полномочия над районами тыла, 2) эвакуировать части Добровольческого корпуса в первую очередь, а Ставку, правительственные учреждения и другие воинские соединения – в следующую. Именно эта телеграмма, по словам Деникина, обидела его и подвигла к отставке. Казачьи части не рассматривались Ставкой как желающие быть эвакуированными в Крым, объясняет Деникин в своих «Очерках». Дескать, донские и кубанские казаки были известны приверженностью к своим территориям и нежеланием их покидать. Оприц возражает, утверждая, что 5 марта совет донских генералов высказался за эвакуацию. Активно используя советские источники, Оприц уточняет по ним некоторые детали. Из них он делает вывод, что шансы на успех и даже победу у белых были даже в начале 1920 г. Находившиеся на Дону советские войска были ослаблены, на них также сказывалась эпидемия тифа, началось разложение и повальное дезертирство; численность красных армий сократилась до 60 тыс. чел. Войска были оторваны от центра пространством разрушенных железных дорог в 400 верст. Для снабжения войск красные вернулись к грабежам и самоснабжению. В итоге они получили враждебный тыл. Район крестьянских восстаний, ослаблявший ранее белых, теперь ослаблял красных. Численность ВСЮР в начале 1920 г. была такова: добровольцы – 10 тыс., Донская армия – 37 тыс., Кубанская армия – 7 тыс., т.е. 54 тыс. против 60 тыс. у красных. Причем эти тысячи белых опять имели состав, близкий к тому, который был в начале борьбы: никаких случайных элементов, остался крепкий офицерский кадр. Почему же не удалось вернуть успех? Причинами названы пассивность кубанцев и крайне неудачный тактический ход штаба Деникина, вызвавший глобальные последствия. Во время перехода по левому пустынному берегу Маныча к ст. Торговой 4-й Донской корпус генерала Павлова (10-12 тыс. чел.) потерял обмороженными и замерзшими 9 тыс. чел. Движение по левому берегу предписывал приказ штаба Главнокомандующего, рассчитывающий так обезопасить корпус от буденовцев, находившихся на правом берегу. Донские генералы требовали от Павлова идти по правобережью Маныча, ведь там были места для стоянок и ночевок. Войск Буденного они не опасались, т.к. те находились далеко впереди, и для удара им требовался бы разворот в невыгодной позиции. В итоге главная дееспособная единица вооруженных сил Юга России перестала существовать. Книга богата бытовыми зарисовками, особенно интересен дневник пулеметного урядника Колбасина, показывающий отношения «стариков» и новобранцев: какие вопросы задают необстрелянные еще молодые казаки (в 1919 г. призваны были те, кто по старым нормам должен был быть призван в 1921 г.); как они носят оружие (в руках, «как вилку перед обедом», шутили старики), как нагибаются при первых же выстрелах (старики шутят: с кем здороваешься, того еще не видно). За удачную стрельбу в знак одобрения Колбасина лупили по спине и номера пулеметного расчета, и подошедшее начальство. Люди искали радостное и забавное в случавшихся казусных ситуациях. Например, лейб-казакам удалось открыть стрельбу из захваченного орудия, намеренно лишенного деталей отступившим красным расчетом. Вместо унесенного курка казаки просовывали шомпол от винтовки и, ударяя по нем, разбивали капсюль снаряда. Эта находчивость приводила стрелявших и окружающих в полный восторг. Из описания боевых эпизодов становятся очевидными факторы влияния на поведение в бою. Численность противника играла существенную роль в прогнозах успеха боя, которые делали воюющие люди. Даже шквальный огонь из новых английских пулеметов, который вели лейб-казаки, не позволил им отбиться от красных, которые, прекрасно видя их малочисленность, вновь и вновь поднимались в атаку. Примечательно, что в Германскую войну шокирующее воздействие оказывали всякие технические средства ведения войны, используемые немцами, но отнюдь не их численность. В условиях гражданской войны фактор «а за кого больше воюет людей» играл решающую роль. В связи с тем, что в 1918-1919 гг. обе армии были одеты практически одинаково, случалось много ошибок; то открывали огонь по своим, то стремились брататься с противником. Цветовое опознавание должно было помочь идентификации. Первоначально красный цвет был символом революции вообще, цветом бантов всех приветствовавших февральский переворот. Затем – цветом большевиков, их знамен, лоскутков на рукавах и папахах солдат большевистских частей. Семантика воплотилась в ткани. У белых цвет так и остался образно-символическим, у них были и черные, и цветные нашивки и знамена. Алый был полковым цветом Лейб-гвардии казачьего полка. На алом фоне был нарисован малиновый мальтийский крест. Обращает на себя внимание число боевых эпизодов, когда солдат обознавался и «чужого» принимал за «своего» . Одно дело, когда это было связано с тем, что алый полковой командирский значок выглядел как красный флаг, но другое, когда визуально красноармейцы не могли опознать «золотопогонников». Те были в таких же серых грязных шинелях, усталые и заросшие, как и бойцы их отряда. Высланные вперед разведчики одно из шахтерских отрядов Красной гвардии спросили у неузнанных ими казаков, не из 1-го ли они батальона, и поверили утвердительному ответу, сопровождавшемуся бранью по поводу стрельбы по «своим». Это те случаи, когда полезная для разжигания ненависти демонизация противника мешает распознать его в реальной ситуации. Вероятно, что отношение к этому феномену имеют случаи, когда захваченные в плен красноармейцы ставились в строй и старательно воевали против бывших товарищей, о чем сообщает Оприц. Страшные «буржуи», оказавшиеся вполне человекоподобными, становились предметом почитания за свои подчас весьма высокие личные качества. Трудности в определении окраски воинских частей тем более были у гражданского населения. Кто такие, красные или белые, обыватели узнавали в ходе опросов солдат прибывшей части. Белых просили побожиться и перекреститься. Влияние естественных факторов (погоды, болезней, накопленной усталости) на исход боевых столкновений недооценено. Не принимаемое во внимание советской стороной (куда важнее роль ленинских декретов), рассматриваемое как объект преодоления белоэмигрантской литературой, это влияние в труде Оприца – равноправный фигурант событий 1917-1920 гг.. Весной 1919 г. потери полка от тифа в 1,5 – 1,7 раз превосходили потери в результате боевых действий. Только в летние месяцы (с середины июля по 8 сентября 1919 г.) заболеваемость тифом стала уступать числу боевых потерь: 90 – убитых, 380 – раненных, 33 – пропавшие без вести. Всего 503 чел. против 391 чел. заболевших сыпным тифом. Это было связано с интенсивными боевыми действиями в рамках Московской директивы. Вторая волна тифа осенью 1919 г. вместе с боями привела к тому, что в полку в строю осталось 27 чел. Ранние октябрьские холода 1920 г. в Причерноморье выморозили врангелевскую армию, которую не успели ни переобуть, ни переодеть. Эти морозы заморозили и Сиваш. Описывая бои осени-зимы конца 1919 г., авторы записок по истории полка, использованных в книге Оприца, указывают сильную вымотанность бойцов, при которой выполнение любого маневра и действия требовала исключительной силы духа. Подчеркивается связь морального упадка и сознания своей покинутости. На настроения здоровых бойцов влияла степень обеспеченности участи раненных. Оприц анализирует функционирование различных социальных феноменов: слухов и массовых ожиданий. Слухи имели исключительно большое значение в начальный период Гражданской войны. Резкие переломы настроений – от подъема к упадку и обратно – происходили под влиянием распространяющихся слухов. Оприц связывает это с «импровизированным характером частей», где присутствовало недоверие рядового казака к офицеру и наоборот, порожденное революционными переживаниями. В большой мере были подвержены воздействию слухов недавно призванные молодые казаки. Им тонко замечено, как изменяется поведение противника в зависимости от открывающихся перед ним перспектив борьбы. В декабре 1919 г., когда перед советами стояла ключевая задача закрепить успех, красные бросались в атаку с какой-то фанатичностью, даже когда в них стреляли практически в упор. Но в конце октября 1920 г. в Таврии перед Перекопом красные, если им оказывали сопротивление, предпочитали отходить, не вступая в бой, издалека они наблюдали тотальное отступление: рисковать им было ни к чему. Введенные в повествование описания событий помогают определиться с ответом на вопрос о причинах неудачи последнего командующего вооруженными силами Юга. По ведомостям о составе Лейб-гвардейского казачьего полка выходит, что в 1920 г. его боевые возможности были выше, чем в 1919 г.: в его составе было больше офицеров, все казаки были обеспечены лошадьми, не было пеших рот, как в предыдущий год. Хотя общая численность – 350 чел. – осталась неизменной . Вероятно, деятельность П.Н. Врангеля по восстановлению армии приносила свои плоды. Несмотря на отказ союзников поддерживать Русскую армию, мемуаристы отмечают ее хорошую обеспеченность боевой техникой – было вдоволь английских пулеметов, активно использовались аэропланы. Приведены свидетельства о благожелательном ближе к концу войны настрое крестьян: о коммуне и свободе слышать не хотят; насчет земли согласны удовлетвориться тем, что имели раньше. К такому результату привели продразверстка и санкции за ее невыполнение. И все же, хорошо показав себя летом 1920 г., осенью армия стала отступать. Окончание войны с Польшей и переход конных армий на врангелевский фронт – это одна часть ответа. У белых полностью исчезла воля к борьбе. Вот пример боя, на исход которого оказывали влияние подобные факторы. Командир Донского корпуса генерал А.В. Говоров 18 октября 1920 г. решил принять второй в этот день бой с красными, на этот раз со 2-й Конной армией Ф.К. Миронова. Первой, как и утром, должна была начать 1-я Донская конная дивизия. Командир 2-й дивизии генерал Г.В. Татаркин обещал незамедлительно ее поддержать. Прогноз был благоприятным для белых казаков. Противник сражался вяло. Причинами этого было впечатление от поля, усеянного погибшей 30-й советской дивизией – результат утреннего боя. Однако после начала боя Татаркин начал отводить свою дивизию. Оказалось, что приказ об отступлении дал генерал Говоров, получив известие о нападении на обозы, находившиеся в 20 верстах в тылу. Отход пришлось прикрывать 1-й дивизии, отбиваясь от шестикратно превосходящей ее по численности 2-й Конной армии красных. Это удалось только благодаря хорошей оснащенности пулеметами. В итоге корпусу пришлось отступать 100 верст. Врангель отмечал в своих «Записках», что войска, даже находившиеся в выгодном положении, все равно дрались вяло, что было следствием жестоких испытаний предыдущего времени. Если принять во внимание существование в период Гражданской войны двух кривых линий: одной – амплитуды военного успеха, и второй – все более склоняющейся вниз линии – уровня способности нации к активным действиям, то момент окончания этой войны придется на момент достижения второй кривой нулевой отметки. Сторона, владеющая военным успехом в указанной временной точке, и стала победителем. Оставшийся где-то посередине между желаниями дать панораму событий и запечатлеть картинки полковой жизни Оприц смог написать глубокий и в то же время искренний труд. Давно погибшие и умершие люди, оставшиеся живыми на страницах книги полковой истории, такие же ее авторы, как и Илья Николаевич Оприц.
Литература и примечания:
__________________________ © Морозова Ольга Михайловна
Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда – грант №08-01-00465а «Гражданская война: взгляд из окопа». |
       
|
