*   *   *

 

Беспечный май: и дождь, и солнце,

и зелень парка, и вино,

и тёплый ветер за оконцем – 

призывный ветер… Как давно

все это было и уплыло,

и искрой вспыхивает вдруг:

знать, ощущенье не забылось – 

весны и молодости... Друг

там рядом верный и подруга

с глазами лани и потом –

счастливое пространство луга

и в даль манящий окоём… 

 

*   *   *

За окном мороз трескучий, 

уши шапки развяжу –

в пять минут ходок везучий

до работы дохожу…

Хоть и пять минут – для носа 

испытанье – красен стал,

после утреннего кросса  

бодр и весел, не устал,

не замерз!.. И чашку чая,

заваривши, улыбнусь:

снова новый день встречаю –

и за это помолюсь.

 

*   *   *

 

Проснулся из-за скрипнувшей двери –

котенок попросился мне подмышку…

Малыш, ну что ты, милый, натворил:

сон перебил, а это, братец, слишком…

В том сне журчала тёплая вода,

и женщина в прилипшем к телу платье,

брела сквозь волны, видимо, туда,

где ветер вышивает тихо гладью.

Другая, помню точно, не она,

печально свою голову склонила

мне на плечо… И нежностью до дна,

во сне мне сердце нежностью пронзила…

Маме

 

…Тот дом уютный в тихом переулке,

тот сад, ухоженный заботливой рукой,

и вечерами голос вахты гулкий,

что на крылечке слушали с тобой.

 

…Посёлок тихий: старики и дети,

конюшня, огороды, родники –

простор приволжский и далёк и светел,

а за лесами – город у реки.

 

И пахнет кожей хомутов, и дёгтем,

и табаком цигарок из газет,

и земляникой, и травою мокрой,

и сладким мёдом наших детских лет.

 

Там Пасха светлая, и утро с куличами, 

и радость встречи с близкою роднёй,

там дом – и счастье, и свидетель драмы,  

наш Дом, построенный руками мамы,

и сохранённый мамою покой.

 

  *   *   *   

 

Ты что так строго смотришь, зверь, – 

глаза в глаза, – не отрываясь?.. 

Свирепость, кошка, поумерь – 

под взглядом пристальным теряюсь.

На грудь взошла, как на помост, –

ты лечишь или заклинаешь?

Какой в глазах твоих вопрос,

о чём меня предупреждаешь?

А вдруг переселенье душ –

реальность? Кто ты – друг из бездны?

Не можешь высказаться вслух,

но хочешь дать совет полезный?

А если недруг, и сейчас

стремишься исцарапать шею

(грехов достаточно у нас,

но их исправить не умеем…)?

Диковинный и странный мир

природной фауны и флоры,

где рядом лекарь и вампир

ведут с тобою разговоры…

 

*   *   *

 О чём молчал мой старый дед,

когда мы с ним дрова пилили,

когда пасли с утра овец,

когда траву в логу косили?..

 

Мне было лишь тринадцать лет –

в деревню я приехал в гости

и думал, что сердит мой дед.

За что – не знал… А дома после

 

у мамы спрашивал, на что

сердит он так, сопит сурово…

«Сынок, ты говоришь не то –

забот невпроворот… Эх, Вова,

 

когда б ты знал, как нелегка

жизнь у крестьян…». Лишь много позже

я всё же понял старика,

молчавшего в дубовой роще. 

 

Там, за спиною, – две войны,

детей семь душ, весь век двадцатый…

Семья и дом сохранены,

но жизнь прошла… Кто виноватый,

 

что небогат крестьянский двор,

что кровля снова обветшала?..

«Подай-ка, мне, внучок, топор…» – 

и роща гулом отозвалась…

 

*   *   * 

 

На уровне слуха, на уровне запаха,

на уровне сердца вдруг что-то придёт:

такое летучее и зыбко туманное – 

волнует, тревожит и сладостно жжёт.

И ты замолчишь, притаишься, как маленькая,

ведь так хорошо и приятно – до слёз:

как будто цветок ожидаемый аленький

отец из-за моря дочурке привёз.

 

*   *   *

 

Ещё вчера деревья были голы –

лишь почки набухали на ветвях,

а нынче зеленью покрыты долы, 

листва скрывает заполошных птах.

А те поют незримы в новых кущах,

приветствуя рождающийся день – 

Весна пришла! И солнца ранний лучик

щекочет, загоняя в угол тень.

Играет солнце на стекле оконном,

берёзы томные ещё как будто спят,

но в городе подслеповато сонном

готовится невидимый обряд.

Рабочий люд идёт на остановки,

моторы пробуют лениво шофера…

День настаёт и требует сноровки

для скромных дел, оставленных вчера.

 

*   *   *   

 

У каждого дерева – тайна,

характер особый и вид,

сознательно или нечаянно

обидеть не пробуй: болит

и ножка, и веточка-пальчик,

и волосы-крона болят,

когда хулиганистый мальчик

с ножом нападает на сад…

Когда он и колет, и режет

забавы бессмысленной для,

не ведая: ствол этот нежен,

как кожа… И ранить нельзя

деревья, молчащие будто – 

эх, знать бы их тайный язык:

как плачут берёзы под утро,

срываются клёны на крик…

Для голоса нужен им ветер,

для плача – ненастье, дожди,

пусть долог их век, но не вечен

ни дуб, ни платан… Подожди!

Одумайся, сын неразумный,

и лезвие брось навсегда – 

мы равные в мире подлунном:

деревья как люди… Да, да… 

 

*   *   *   

Мне десять лет, недавно умер папа,

и воет-плачет наш любимый пёс,

доверчиво мне подававший лапу…

Он горя к нам пришедшего не снёс:

не ел, грустил и вскоре запаршивел,

и умер зимней ночью у крыльца. 

И я повёз на саночках к могиле

последнего товарища отца.

 

*   *   * 

 

Не верьте тем, кто говорит: «Довольно

наслушались мы песен у костра…»

и в скепсисе, в угаре алкогольном

брюзжит: «Теперь совсем не та страна…».

 

Что «глупо тратить время на стишата:

“Как здорово, что все мы здесь ла-ла…”,

что нынче бизнес надобен, ребята,

что изменилась ценностей шкала…».

 

Ну да, они как будто бы в фаворе – 

бунгало, яхты, баксы на счету…

А им знакома радость на просторе

поляны нашей? Леса черноту

 

и речки свежесть, и травинки запах,

и звёзд безмолвных над страной полёт,

росу, блестящую на елей тёмных лапах,

дано почувствовать? Услышать, как поёт

 

поляна и звучит в ночи гитара,

костёр трещит и мошкара вокруг?..

И мир вокруг – пусть новый, но и старый,

и рядом – новый, но и старый друг.

 

*   *   *  

 

Уходят, уходят романтики –

прагматики нынче в цене.

Детишки играют не в фантики –

играют в «тебе – я», «ты – мне»… 

Иные работают «ценности»,

иной на кону «идеал»:

«Довольно о долге, о верности –

ты нас утомил, аксакал!..»

Но если беда вдруг приходит,

болезнь, не дай Бог, вдруг пригнёт – 

меняется тут же народец

и милости к падшим зовёт…

*   *   *   

 

На улице враждебной, неуютной,

где от дождя поникли фонари,

ты думал ли, что вдруг придёт минута,

когда попросишь Время: «Повтори!»

Тогда весь мир таинственным казался,

незнанье было счастием твоим,

а то, что в этой точке оказался, –

решенье свыше: рок неумолим.

Мальчишка телом и душой ребёнок –

сосуд непрочный и ещё пустой, –

физических совсем чуть-чуть силёнок,

но, слава Богу, дружен с головой… 

Домов глазницы и деревьев руки

в ночи ненастной видятся теперь

издалека иными. Улиц звуки

другими слышатся, и город – страшный зверь –

не грозен, а маняще мил и близок…

Но вглядываясь в странника в ночи,

предупредить от ложности каприза,

нет, не удастся…Сколько не кричи…

 

*   *   *   

 

Друзья ушли. Другие не пришли.

Не получилось. Или не желалось.

Дома, в которых жили и росли,

и их тропинки – вот, что мне осталось…

Давно погас в их окнах белый свет,

других людей скрывают эти стены.

Не возвратить волнующих бесед

на самые волнующие темы…

По их дорогам новые идут

троллейбусы, автобусы (трамвая

теперь уж нет), и сдачи не дадут

кондукторы, маршруты называя…

 

*   *   *  

 

Куплен билет, и надо бы ехать,

только вот что-то мешает тебе,

кто-то как будто устроил потеху,

карты смешав в игровище-судьбе…

Будто плутаешь по улицам детства,

едешь, летишь и рискуешь упасть,

и узнаёшь с замиранием сердца:

ты опоздал… Это что ж за напасть?!..

Связаны ноги, маршрут перепутан,

встречи ненужные – всё вразнобой...

…Вышел из сна, и вдруг счастлив минутой:

это была всё ж дорога домой.

 

*   *   * 

  

Засохла рябина, она сожжена, 

безжалостным солнцем опалена – 

не вызреют осенью гроздья,

не встретится рыжая гостья…

Каштаны и клёны пожухли до срока…

Зачем прилетела так рано сорока

с письмом – не окончилось лето,

деревья пока что одеты?..

Но им – как приказ: раздевайтесь,

до веток сухих оголяйтесь, 

а неслухов – малых и старых –

тотчас испытают пожары!.. 

 

*   *   *  

 

Жара прошла огнём по лесу,

по полю и по всем домам.

Деревни нет!.. Укрыться нам,

одеться и питаться нам

теперь уж негде… Радость – бесу:

пылают верхние пожары,

травою стелется огонь.

Чужого, негодяй, не тронь,

а страсть к наживе урезонь – 

и так страшны судьбы удары.

Пожар – война, проверка сил,

и человечности, и воли.

Не пожелай такой же доли

кому-то, а частицу боли

возьми и помоги другим

 

                                 х х х   

 

Природа рано повзрослела – 

состарилася от жары…

Ещё травинке быть несмелой,

ещё пора – плодам неспелым,

ещё бежать от мошкары,

ан нет: уже трава пожухла, 

плоды скукожены лежат,

зерно погибло – мало хлеба

всё обещает…Только небо

безмолвствует, громов раскат

не слышен, долгожданной влаги 

всё нет и нет, как не проси.

Всем – испытанье (в море юном

до срока не желай бурунов…), 

вновь – испытание Руси.

 

*   *   *   

 

1

Уже не вспыхивает чувство

от мимолётного штриха,

от дуновенья ветерка –

всё чаще грустно, грустно, грустно…

Уже не радует так глаз

дорога и знакомство с новым – 

всё кажется теперь знакомым,

как будто виделось не раз…

Лишь иногда нахлынет вдруг

необъяснимое волненье,

такое смутное томленье,

такой неясный полукруг…

2

Как мы боялись не успеть,

не поучаствовать, не видеть – 

так было просто нас обидеть:

не дать увидеть, вместе спеть…

Как интересен был другой –

она и он, они – другие…

Мы были чистые, нагие,

и мир вокруг был молодой.

*   *   *  

 

Уверенность – его беда.

Вердикт? Любой! Без сожаления,

без продуктивного сомненья

и без растерянных Нет-Да…

Такой полезен на войне.

Незаменим. Хотя, наверно,

и на войне издать неверный

приказ – обходится вдвойне,

втройне дороже. Ведь цена

огромная – живые люди!

Но о войне сейчас не будем –

сегодня, к счастью, не война…

 

г. Воронеж, 2010