Валентин Гафт в представлении не нуждается – легендарный актер театра «Современник», он недавно вновь приковал к себе внимание театральной общественности, сыграв главную роль в спектакле собственного сочинения – «Сон Гафта, пересказанный Виктюком». Актер в этой постановке дает оценки современному обществу, старается разобраться в недавней советской истории, исследует природу власти и природу страха перед ней. 

- Валентин Иосифович, продолжается чеховский год. Вы помните свою первую встречу с театром Чехова?

-  Я играл Гаева в «Вишневом саде», когда был студентом. Это была дипломная работа. А на вступительных экзаменах в Школу-студию МХАТ читал «Смерть чиновника». Меня за это и приняли. 

- В чем, на ваш взгляд, секрет популярности его драматургии?

- Чехов дает огромный простор для проживания. Чем больше индивидуальность, чем больше художник, самостоятельно думающий, - тем мощнее он может выразить себя. А театр без «себя» вообще не существует. Играть слова и буквы неинтересно. Для любой чеховской пьесы нужен режиссер, который поставит спектакль с таким прицелом, что вытащит потаенные смыслы. И актеры нужны сильные – настоящие личности. Сейчас режиссеры все чаще пытаются заменить то, о чем я вам говорю, знаками, геометрией. Наверное, можно и так, но Чехов рассматривается не геометрией, он рассматривается гармонией. Он не арифметический драматург, как Ионеско и Беккет. В каждом своем произведении Чехов создал удивительный рисунок. Тебе дается пространство и разгадывай его. Почему бывает скучно? Скучными руками сделано. Нет ничего интереснее, чем думающий или активно действующий персонаж, который может держать зал часами. Это как огонь в камине, от которого оторваться нельзя. Но для этого нужно быть огнем и для этого нужно иметь камин. 

- Какой спектакль по Чехову произвел на вас самое сильное впечатление?

- «Три сестры» во МХАТе конца 1940–х годов. Потрясающе! Сейчас, когда слушаешь по радио этот спектакль, нельзя сказать, что тогда было плохо. Но слышно, как фразы «соединялись» по-другому. Мхатовцы чувствовали, для кого они играют. Приподнятость какая-то была, которая и волновала. Как пел Бернес «Темную ночь»? Не просто как бытовую песню. Он сидел почти не двигаясь. Сзади проносили раненых, а он смотрел в одну точку, почти ничего не делая. Вот это был чеховский вариант. Почему до сих пор нельзя от него оторваться? Это как в случае с Полом Скофилдом, который играл «Гамлета». Так вот, я могу сказать, что Скофилд рядом не стоял – Бернес сильнее. 

- Кто из чеховских персонажей наиболее близок вам?

- Сейчас Фирс. Но со временем предпочтения менялись. 

– На сцене «Современника» вы сыграли множество ролей, но недавно предстали фактически в «сольной партии», я имею в виду громкий спектакль «Сон Гафта»…

– Но все же слово «соло» не совсем подходит для моей роли… Идею спектакля действительно придумал я. Давно с ней возился. Но в итоге постановка получилась благодаря Роману Виктюку, а вместе со мной играет потрясающий артист, у которого я учусь и благодаря которому этот спектакль зазвучал злободневно. Это Саша Филиппенко. И это моя любовь, я восхищен его талантом. Он постоянно репетирует со мной. С ним я перехожу в другой жанр. Играю по тем законам, которые прежде оставались за границами моего творчества. 

– А он говорил, что учится у вас…

– Врет. Это я у него учусь. 

– Спектакль, безусловно, стал событием минувшего сезона. Вы, по сути, предложили зрителям переосмыслить советскую историю. В этом, на ваш взгляд, и есть злободневность?

– Да, нужно покончить со многими советскими анахронизмами. Переосмыслить те ужасы, которые произошли в ХХ веке. Покончить с такими вещами, как 1937 год, сталинские репрессии, доносы, комсомольские собрания, цензура на театральный репертуар и прочее, прочее. Нужно все положить перед алтарем и покаяться за свое прошлое. Это будет замечательный поступок. Вынести из мавзолея Владимира Ильича, несмотря на то, что он гениальный и невероятный человек. Вынести, захоронить и лишь потом – после покаяния – обсуждать, кто он такой и что сделал. Без этого невозможно разобраться, где Ленин хороший, где плохой. Мы друг друга сажали и друг в друга стреляли, а над нами смотрел товарищ Сталин, который выдумывал звания народных артистов, Героев Советского Союза, который говорил: «Братья и сестры», строил Днепрогэс, железные дороги, развивал страну. О, какой человек… Он говорил: «Не люблю болтливых, говорите правду и по делу». Разве плохо? Был образ скромного отца народа, у которого одни ботинки, пара брюк, рубашечка и сотни книг в кабинете. Но ведь в то же время у него была и масса комплексов, как у любого тирана. Не любит болтливых, лживых, хотя сам все время подслушивает, обманывает, хитрит. Всегда есть какая-то цель, чтобы защитить себя от шелухи, от ненужных людей, от неправильных взглядов. Малейшие подозрения мешали ему жить, потому и накрыла страну волна репрессий. И вот я хочу, чтобы зритель разобрался в нашей недавней истории, которая влияет на современное общество до сих пор.

– Вообще, столь актуальные спектакли появляются на сцене нечасто. Считается, что причина тому – отсутствие общей «беды», которая объединяет людей… 

– Видимо, да. В войну людей объединял голод, в годы революции – классовая борьба. Что объединяет сегодня, сказать трудно. Но мне кажется, нужно взглянуть на истоки нынешнего поколения. Откуда оно пришло? Какие традиции им привиты? Как воспитаны? Мне трудно сказать, занимаются ли этим театры, я очень редко там бываю. Это плохо. Но хороших артистов в театре знаю. Их не так уж и мало. 

– Вы начинали в эпоху, когда каждый театр четко ассоциировался с именем режиссера. БДТ – это Товстоногов, Театр Маяковского – Гончаров, Театр сатиры – Плучек, Театр на Малой Бронной – Эфрос. Почему сейчас значительно меньше таких островков?

– Действительно, некое обмельчание произошло. Видимо, эпоха такая. Хорошие режиссеры есть, а настоящих лидеров очень мало. И, к сожалению, к ним относятся не всегда уважительно. Я хочу сказать о Галине Борисовне Волчек. Она сделала очень много замечательного в театре. Но Галина Борисовна почему-то отчуждена многими критиками. Она очень большой режиссер. Тридцать с лишним лет работает главным режиссером. Я много играл в ее спектаклях, и, когда мы репетировали, она делала такие потрясающие выдумки в стиле Художественного театра, что это придавало пьесам иное звучание. Этого режиссера я ставлю в число очень крупных деятелей не только нашего, но и мирового театра. Критики почему-то не считаются с этим.

– А почему, на ваш взгляд, так происходит?

– Трудно сказать. Но она всегда держала перед собой строгую цель. Она знает, о чем каждый ее спектакль. Эти традиции, разумеется, были заложены в театре еще Олегом Ефремовым. 

– Ваше имя по-прежнему первое для «Современника»…

– Ой, ну ладно, забудьте… Первые имена это Ефремов, Евстигнеев…

– Это люди ушедшие. А сейчас на спектаклях с участием Гафта всегда аншлаг. Приходят на конкретного актера. Вам не «мешает» возраст? 

– Если говорить о работе на сцене, то нет, не мешает. Некоторую усталость я чувствую разве что как человек. Стал быстрее утомляться от репетиций, съемок в кино, поездок. Кроме того, есть домашние дела, и я по-прежнему по ночам пишу свои сочинения. Недавно к этому перечню добавилось еще одно слово – больница, где периодически приходится бывать…

– Прежде о вашей физической форме ходили легенды. Например, Игорь Кваша в одной из передач рассказывал о том, как вы на гастролях не выпускали из рук гантели…

– Там половина вранья… 

– Но сейчас физическую форму поддерживаете?

– Сегодня еле притащился на спектакль. Но на сцене чувствую себя иначе. Там надо забывать о болячках, потому что у моего героя ничего не болит.

__________________________

© Борзенко Виктор Витальевич