Жизнь вдруг сделала резкий вираж и пошла по кривой. Как ещё можно назвать командировку в канун новогодних праздников, которые традиционно считаются семейными?!

…За стёклами вагона серебрился зимний вечер. Сквозь зеркальную витрину вокзального ресторана переливалось на перрон сияние огней новогодней ёлки, вокруг которой сидели немногие счастливцы, сумевшие туда попасть. Словно на экране немого кино, совершенно беззвучно стреляют серебряные пробки, освобождая томящееся под ними шампанское! В залах ожидания встречают Новый Год по-дорожному. В дверях, тут и там, развеваются ленты праздничного серпантина, а на перрон, на спешащих по нему пассажиров, на бронзовый станционный колокол мягко и неслышно спускаются с неба белые пушистые снежинки…

Как всегда по вечерам, посадка в вагон проходила нешумно. Слышался глухой стук укладываемого под диваны багажа. Едва звякали упрятанные в мягкие рукава цепи, на которых держались верхние полки, позванивало стекло — пассажиры пили купленную в дорогу воду. Всё — как много лет назад…

Под потолком тусклым — пока не пошёл поезд — едва калились лампы. Сквозь мутноватое окно пробивались с праздничного перрона тонкие полоски света и, отбрасывая резкие тени, ломались на краях верхних полок, ложились на диваны, на столик у окна, отражались в укреплённом на двери зеркале.

Повесив одежду на крючок, я сел на своё место и осмотрелся. Взгляд упал на откидной столик у окна, на котором стоял стакан в подстаканнике. Обычный стакан, каких полно в поездах дальнего следования. Полно-то, полно… Но ведь посадка ещё продолжается, поезд формировался здесь, а проводники пока ещё проводят посадку, хотя самые нетерпеливые пассажиры уже требуют бельё!  Не говоря уже о чае…

Откуда же здесь подстаканник с эмблемой МПС?.. ВродеЮ рановато…

Я взглянул напротив. Там сидел старик с крупной головой — пышные седые волосы и борода только подчёркивали его красивое лицо с тонко вырезанными чертами. Над усами горбился «мелеховский» нос, а глаза… Глаза были закрыты. Прикрыты веками, но не старческими, дряблыми, а веками человека средних лет. И вдруг на мгновение мне показалось, что старик незаметно наблюдает за мной! Бред какой-то! 

Но, с другой стороны, так подробно рассматривать человека в полумраке купе при вечерней посадке?.. Почти в темноте? И этот стакан, неизвестно откуда взявшийся…Может быть, это его стакан? Я снова взглянул на столик…

Стакан стоял на том же месте, но это был уже не ТОТ стакан! Во-первых, он весь искрился  алмазной гранью! Во-вторых, преобразился и подстаканник! Тонкие завитки серебряной филиграни причудливо переплетались, образуя узор, которого я никогда раньше не видел! Очень уж он был странный, ни на что не похожий…

Вдруг откуда-то из-за моей спины появился луч света, ударил прямо в стакан, который тут же вспыхнул изнутри ярким голубоватым сиянием, а из него, под самый потолок,  расширяясь, стало подниматься…

Вагон резко дёрнулся, и я, чтобы не упасть, схватился руками за верхнюю полку, машинально взглянув при этом в окно, и увидел огромные вокзальные часы, показывающие полночь, а под циферблатом — светящуюся дату «1989»! Я даже зажмурился! Ведь этого просто не может быть! Часов на перроне вокзала никогда не было, не говоря уже о том, что ни одни часы в городе никаких дат никогда не показывали! Кроме электронных. А они были только на главном молочном магазине города, но до него отсюда километра полтора, да и бугор его закрывает… 

Длилось это какое-то мгновение. Когда я открыл глаза и снова взглянул за окно, там не было ни огонька!  Миллионный город в одночасье словно бы растворился в пространстве. В свете вагонных окон проплыли фермы железнодорожного моста, за которыми на гребне холмов всегда были видны стоящие шеренгой высотные дома. Ничего! Через несколько минут колёса поезда простучали — судя по моему «внутреннему» ощущению — по гулкому виадуку, из-под которого в обе стороны по вечерам всегда разбегались  цепочки ярких уличных фонарей. И здесь  — ничего!

В полном недоумении, словно бы внезапно лишившись сил, я опустился на своё место и беспомощно посмотрел на своего соседа, но старик… исчез! Я вскочил, больно ударившись головой о верхнюю полку и чертыхнувшись при этом. Стал потирать ушибленное место, и…

Старик лежал на своей нижней полке, по грудь укрывшись одеялом.

А когда же это он успел его получить?!

Руки его спокойно лежали вдоль тела, и на них надулись пульсирующие вены (но как я смог это заметить в полумраке купе?). Старик спал, и едва уловимое посвистывание доносилось из его ноздрей…

А стакан?! На столике по-прежнему стоял обыкновенный гранёный (а ведь раньше подстаканники были мельхиоровые и в них ставили только тонкостенные стаканы!) стакан в обычном штампованном из алюминия подстаканнике. Алюминиевая ложечка тихонько позванивала в такт движению вагона. На дне были остатки выпитого чая и несколько чаинок… Так вот что! Когда поезд только трогался с места, с перрона, с системы фонарей, укреплённых высоко на мачте, свет упал на дверь купе и, отразившись, попал прямо в стакан, из которого поднимался обычный пар! Рядом лежали две пустые обёртки от дорожного сахара, на одной из которых я смог прочитать «Мiсто Харкiв». За окном была сплошная темень, словно поезд шёл не по густо населённой области, а, по крайней мере, по тундре — ничего не видно и ничего не слышно. Темень стала постепенно перетекать в купе, подбираться к глазам…

…Проснулся я оттого, что поезд стоял. Я приподнялся и выглянул в окно.

Там, в холодном и величавом свете луны, белело заснеженное пространство. Внизу — поезд стоял на высоком берегу — сливались две реки, и их скованные льдом ленты уходили к горизонту, над которым разливался голубовытый мерцающий свет. Больше ничего. «Видно, перегон занят»,— подумал я и отодвинулся от окна, намереваясь  спокойно проспать до утра. Хотя почему «перегон занят», когда у нас почти везде двухпутная колея!.. Не люблю я просыпаться по ночам,  а тем более смотреть на часы — сразу видишь, что через два-три часа нужно подниматься и идти на работу! Правда, сейчас я ехал в командировку, являться на службу в срок было не нужно, да и ночь за окном была уж больно хороша!

В льющемся из окна слабом фосфоресцирующем сиянии морозной ночи на дисплее моих ручных часов — я всё-таки посмотрел на них! — мигали цифры. Присмотревшись, я с удивлением увидел, что мигают одни нули! Нажал кнопку календаря и остолбенел! Он по-прежнему показывал 31-е декабря! Сдержать удивлённое восклицание было просто невозможно, а оно могло разбудить моего соседа. Я поспешно осёкся и тут же взглянул на противоположную сторону купе.

Моего попутчика там не было. На этот раз он действительно исчез! Сон сняло как рукой! Я быстро накинул куртку и вышел в коридор. Там светились одна-две дежурные лампы, двери во всём коридоре были закрыты, и я направился к проводникам. Служебное помещение оказалось запертым, и даже в самом низу — через вентиляционные отверстия — не пробивался ни единый лучик света! Я постучал, но дверь по-прежнему осталась запертой. Умерли они что ли?

В тамбуре меня обдало морозным воздухом. Выходная дверь оказалась открытой, ни в тамбуре, ни у вагона никого не было, но где-то рядом явственно слышался хруст снега под чьими-то ногами! Да что за дьявольщина! Не сплю же я в самом-то деле! В одно и то же время — и исчезновение пассажира, и безлюдный коридор. Но это-то понять ещё можно — ночь. А вот проводники куда подевались? Дверь в вагон кто открыл? И зачем?!

В воздухе запахло чем-то необычным, а в руках возникла мелкая «охотничья»  дрожь. Я вернулся в купе, прихватил сумку, «дипломат» и метнулся к выходу. Дверь по-прежнему  оставалась открытой. Поезд стоял неизвестно где, в вагонах — ни огонька, а головы и хвоста поезда вообще не было видно. Я дошёл до самого багажного вагона — локомотива там не оказалось…

В этом месте заканчивался, точнее, начинался состав почтово-багажным вагоном. Между его передними буферами свисали шланги пневмосистемы и кабели электроснабжения. В десяти-пятнадцати метрах от вагона виднелся железнодорожный тупик. На его перекладине был укреплён прямоугольный железнодорожный фонарь с красным стеклом. В это время на насыпи снова раздался звук шагов. На этот раз за спиной! Я резко обернулся и увидел очертания человеческой фигуры, исчезающей за почтовым вагоном! Не раздумывая, бросился назад, завернул за вагон и оказался по другую сторону состава. Фигура была уже метрах в тридцати, она едва угадывалась ночью на таком расстоянии, но я почему-то был уверен, что это был тот самый старик, который ехал в одном купе со мной! Я прибавил шагу, потом побежал, но старик удалялся с непостижимой для простого смертного быстротой и через несколько мгновений совершенно исчез из виду!

Сбитый с толку, я остановился и поставил свою поклажу на шпалы. В конце концов, какого чёрта я несусь как дурак за каким-то чудаком?! Что мне проку от этого? Может быть, ему нужно было сходить на этой станции, а у меня есть конкретное задание по командировке — поехать в С-кий университет и выяснить причину задержки книги Гукасяна! Всё!!! Но у меня было какое-то странное ощущение, что поезд остановился не так уж далеко от нашего города. Зачем было садиться в поезд дальнего следования, когда местной электричкой добираться сюда гораздо дешевле? Что меня понесло из вагона в ночь-заполночь?! Не мальчик, слава богу! Нет! Необходимо вернуться в вагон и, как говорится, утро вечера мудренее. И вообще нормальные люди по ночам спят! Плюнув в сердцах вслед моему исчезнувшему странному попутчику, я поднял свою ношу и повернул назад, в вагон…

Ни одного шага я сделать не смог, и дело не в каких-то демонических силах, удерживающих меня на месте. Просто ноги мои подкосились сами собой, и я сел прямо на «дипломат», чего раньше никогда не делал — поезда на путях не было! Он, улетел, испарился, исчез, растворился в пространстве без остатка! Оставалось одно — взять себя в руки и соображать.

Ехал я в пятом вагоне. За стариком-попутчиком бежал секунд двадцать-тридцать, не больше. Учитывая необычность обстановки, за это время я пробежал метров сорок-пятьдесят. Как же могло случиться, что состав, который всё время оставался у меня слева,— а пробежать его весь за такой короткий промежуток времени просто не представлялось возможным,— неслышно испарился?! Что или кто, а главное — как его увёли?  Электровоз? Но в той стороне, где ему полагалось быть, находился тупик. С другой стороны, если бы он туда перелетел по воздуху, оставалось единственное направление, куда ещё можно было двигаться — в ту сторону, откуда пришёл поезд, то есть, здраво рассуждая, состав просто должен был проехать мимо меня. Не мог же я этого не заметить! Или он… не проезжал вообще?..

Но факт оставался фактом — я сидел на пустых железнодорожных путях где-то у чёрта в турках. Вокруг не было ни души, и только там, где должен был стоять электровоз, еле живой светился огонёк. Я поднялся и пошёл туда. Это был тот самый фонарь с красным стеклом, установленный на горизонтальной перекладине тупика. Из него исходил какой-то колеблющийся неуверенный свет, словно в сети «плавало» напряжение. Я открыл крышку фонаря и заглянул внутрь. Там горела обыкновенная свеча…

Такое могло быть и было, но давно, в начале пятидесятых… Потому что точно такие же фонари в далёком детстве я видел на разъезде «Стримовичи». Неужели я всё-таки схожу с ума?! Закрыв крышку, я двинулся дальше, но внезапно остановился. Ведь фонарь не горел, когда я подходил к нему в первый раз! Кто его зажёг?!  Я резко обернулся назад и… не увидел перед собой ровно ничего. Не было ни фонаря, ни схваченных льдом рек, ни того далёкого горизонта, который показался мне через вагонное окно таким прекрасным! Со всех сторон наплывал какой-то туман. Я ощутил его влагу на руках и лице, но почему-то он не показался мне ни страшным, ни опасным. Удивительно, но в темноте, ночью я довольно хорошо различал шпалы и рельсы у себя под ногами, а также метров на двадцать-тридцать впереди! Дальше они как-то плавно исчезали во мраке, но именно эта плавность и размытость, не противоречащие здравому смыслу убедили меня в том, что рельсы не исчезают совсем, а по-прежнему тянутся дальше, что именно они привели меня сюда из города, где я жил и работал, и что только эти рельсы остаются единственным связующим звеном между мной и всем остальным миром, в котором, наверное, сейчас не происходит ничего сверхъестественного…

Не могу сказать, сколько времени я шёл, но одно помню совершенно точно — усталости не чувствовал. Смотреть по сторонам было бесполезно, и меня поглотила одна-единственная забота — не споткнуться. Шпалы были деревянные, пропитанные креозотом. От костылей, которыми рельсы крепились к шпалам, змеились многочисленные трещины, так что в некоторых местах шатались целые куски дерева. Накладки под костылями ходили ходуном даже под моими ногами. К тому же они были старые, ржавые, да и сами рельсы отнюдь не блестели накатанной стальной поверхностью. Наоборот, и сверху, и с боков они были покрыты мелкой сыпью тёмно-бурого цвета. Ржавчина…

Но как я всё это вижу, если сошёл с поезда ночью, в темноте? Поднимаю голову и замечаю, что по-прежнему иду в тумане, но тот уже посветлел. Значит, наступало утро? Рельсы всё так же уходили в туман и терялись из виду в пределах тех же двадцати-тридцати метров, но как-то  интуитивно я почувствовал, что сейчас должны появиться более явные признаки цивилизации, и идти теперь уже нужно не по полотну, а справа от него. Откуда взялась эта мысль, я выяснять не стал, но с насыпи сошёл и тут же увидел под ногами посыпанную красноватым песком землю — туман уже съел весь снег. Ширина этой чуть влажной полосы была метра два-три, а ещё, метрах в двадцати справа, параллельно железной дороге потянулся какой-то забор. Этакий штакетничек. Из-за него свешивались голые ветки кустарника. 

Нужно остановиться! Так… Железная дорога… Полоска земли с красноватым песком… Ровная, ухоженная… Штакетник… Значит, где-то поблизости должно быть какое-то жильё! Может быть, станция. Ну, конечно! Я подхватил вещи, сделал ещё несколько шагов и увидел деревянное строение, от которого сильно пахло хлоркой. Заборчик по-прежнему тянулся вдоль железной дороги без малейших признаков какого-либо просвета. Вдруг впереди в тумане постепенно стало вырисовываться что-то тёмное, большое. По мере приближения к нему постепенно, как на проявляемой фотографии, становилось более чётким какое-то деревянное строение, обитое вертикальными деревянными планками, видимо, когда-то выкрашенное в голубой цвет. Вот крыша с широкими свесами, передний фасад с фронтоном, жестяной узор по крыше. От угла к углу! Желоба-водостоки. Крыша далеко нависала над входом, и в этом месте получился своеобразный портик с деревянными квадратными колоннами. Они не были покрашены, но постоянные соприкосновения с руками и телами многочисленных или длительное время регулярно прибывающих и отъезжающих одних и тех же людей отполировали их доблеска.

Слева от входа висел начищенный медный станционный колокол, и его язык качался, словно бы им только что пользовались. Однако я не слышал никакого звона с того самого момента, как вышел из вагона. Но что это?! В том самом месте, где я только что прошёл, не встретив ни души, вдруг материализовалась фигура человека! Он стоял около  станционного здания, заложив руки за спину. Невольно захотелось его окликнуть, но что-то удержало меня от этого, и я стал смотреть по сторонам. У другого угла стоял ещё один! Судя по синим шинелям и выступающим из их воротников стоячим синим же воротникам, по перекрещивающимся на спине ремням и портупеям, по выглядывающим из кабур рукоятям пистолетов, эти были милиционеры. Но почему ни один из «стражей порядка» меня не заметил?

Подойдя вплотную к двери, которая должна была, видимо, вести в станционное помещение, я увидел изображение, с которого на фоне паровоза «ИС» строго глядела девушка образца послевоенных пятилеток. В руках у неё — огромная надпись «Граждане! Перед выходом на перрон не забудьте приобрести перронный билет!» Я уже и не помню, когда в последний раз видел такое! Ну и кунсткамера! Впрочем, помню! Это было… в самом начале шестидесятых, когда нам пришлось добираться с воскресной рыбалки из станицы Елизаветинской в Ростов через Азов — речные трамваи все шли переполненные! 

Тем не менее удивление сменилось любопытством: ну а дальше-то что? Я рванул дверь станционного помещения — уж очень массивной она мне показалась! При этом станционный колокол загудел мощным вечевым басом, так что я сразу почувствовал себя маленьким и ничтожным…

Сначала я ничего не понял. Да, впрочем, и сейчас я не могу вразумительно что-либо объяснить. Дверь ещё не успела за мной захлопнуться, как меня просто ослепило! Вместо ожидаемого полумрака в зале ожидания с бачком для воды в глаза мне ударил ослепительный солнечный свет! На какое-то мгновение я даже закрыл глаза от этого нестерпимого сияния, а когда снова их открыл, то увидел себя на улице какого-то незнакомого городка. Естественно, меня от неожиданности повело назад, и я инстинктивно постарался опереться спиной о дверь, которая была у меня за спиной, но вместо ожидаемой тверди плотного дерева спина прикоснулась к чему-то мягкому и живому! Оно тут же заверещало скрипучим старческим голосом: «Осторожно, товарищ! Смотреть надо!» Замерев на месте, я стал медленно поворачивать голову назад. Пересекая тротуар, какая-то старушенция строго и значительно внушала внуку, который держался за её руку: 

— Видишь, Серёжа! Это нехороший дядя, потому что он пьёт водку. Он никогда не будет жить в нашем светлом будущем!

Внук, мальчуган лет четырёх-пяти, сердито оглядывался на меня, подтягивая при этом свои лыжные штаны из синей фланели… 

За спиной уже не было никакой двери! Я стоял у края булыжной мостовой, а старушонка с внуком уходила в подворотню большого кирпичного дома, сквозь которую виднелся двор-колодец, а за дальше — ещё один. Над подворотней висела табличка из жести с надписью краской «ул. Дарвина, 6». Левее стояло какое-то здание, о около него — карета скорой помощи. Почему карета? Это понятие как-то само собой оформилось в сознании. Ведь не просто — «скорая», не «рафик», а именно «карета скорой помощи»! Наверное, чисто автоматически образ, который видит человек, навечно связывается в его сознании с каким-то определённым словосочетанием. У тротуара стоял автомобиль с красным крестом, выкрашенный в цвет кофе с молоком. Фургон. Да ведь это же… Это же знаменитая «полуторка»! Откуда она здесь взялась? Впрочем… Если сопоставить исчезнувший поезд, деревянные шпалы, плакат на станции, то ситуация резко менялась на противоположную: не откуда здесь взялась полуторка, а как я сюда попал, и что это, собственно, такое? Правда, в мои школьные времена к этой фразе прибавляли ещё и слова «и где мои вещи». Вещи, кстати, все были со мной…

Улица, где я стоял на мостовой, была короткой. Откуда-то сверху раздался звон, и я обернулся. Недалеко, через перекрёсток,  проходил трамвай с литерой «А». Как раз их тех, про который была песня: «Аннушка, Аннушка! Аннушка-вострушка, с каждым днём короче твой маршрут!» Но это пелось про Москву, а трамвай и адрес в подворотне напомнили мне Харьков… Трамвай был из трёх вагонов. Я вышел на перекрёсток. Улица уже была пуста, и только снежная пыль завивалась над трамвайными путями, постепенно оседая вниз. На каждом из четырёх углов стояли одинаковые кирпичные двухэтажные дома, строго поглядывая друг на друга одинаковыми портиками с колоннами, которые поддерживали одинаковые балконы на вторых этажах, прикрытые сверху треугольными фронтонами. Парадные подъезды на первых этажах всех домов были, конечно, заколочены навсегда. Колонны одинаково смотрели со всех четырёх углов, и я совершенно потерял ориентировку. На все четыре стороны света шли одинаковые улицы, на них — одинаковые торговые павильончики с кокетливыми крышами, массивные газетные киоски, в которых можно было бы спрятать «запорожец-горбач». Ну, если не «запорожец», то тяжёлый мотоцикл — наверняка!

Проходя наугад вдоль одной из улиц, я видел такие же дома с колоннами, но на одном из них висела вывеска. На облупленном голубом фоне проступали почти осыпавшиеся буквы: «БЮРО ОБЩЕПОНЯТНОЙ ИНФОРМАЦИИ. ОКРУЖНОЙ ФИЛИАЛ». Странно… До сих пор мне приходилось иметь дело лишь с избирательными и военными округами, а это что? Вот в Соединённых Штатах округа? действительно существуют. Их там ещё называют графствами. Но не в Штаты же я попал, тем более что написано по-русски, да и старуха с внуком, и плакат с паровозом тоже, вроде, наши, русские…

Взявшись за ручку двери, ведущей в «бюро», я потянул её на себя, но не почувствовал почему-то ни самой двери, ни её тяжести! Наоборот, она сама распахнулась мне навстречу, и на улицу вышла плотная дама небольшого роста. На её лице было выражение предельной озабоченности и деловитости, что не позволило мне подойти к ней просто так. На вид ей было больше сорока, но меньше пятидесяти. Чёрные прямые волосы стянуты на затылке в пучок и заколоты шпилькой; на голове — какая-то немыслимая шляпка, закрывающая лоб и выступающая вперёд как козырёк. В то же время затылок был полностью открыт. Нечто подобное я видел очень давно и летом. Но чтобы зимой и — в таком виде?! Разглядывая все эти подробности, я не успел посторониться, но дама, словно и не замечая в моей персоне препятствия… прошла сквозь меня, причём я ощутил только оторопь и больше — ничего! «Шляпка» сделала знак рукой, из-за ближайшего угла вынырнул «виллис» с фанерной будкой, она уселась и скомандовала только одно: «В округ!» Машина сорвалась с места и понеслась по улице, вздымая мелкую снежную пыль… И вот только сейчас до меня дошло, что я слышал голос  этой особы не ушами, а каким-то внутренним слухом! Уши давно уже, как мне казалось, были заложены так, словно их законопатили ватой, по крайней мере, на две ближайших пятилетки! Нет! Всё-таки эти люди из «общепонятной информации» должны знать ну хоть немного больше других, тем более что «других» я, собственно,  ещё и не… А Бюро… Бюро — вот оно, рядом. И даже с большой буквы. 

Я снова взялся за ручку двери, отворил её, и первым, кого я там увидел, был… кот! Он лежал на полу в обнимку с банкой консервов, которую уже вылизал чуть ли не до голубого сияния, но всё никак не мог с ней расстаться! Это были «бычки в томате», которые в нашей жизни уже не встречаются. Увидев меня, кот поднялся, вытянул вперёд сначала одну когтистую лапу, потом — другую, с наслаждением выгибая при этом спину. Потом подошёл к моим ногам и, потершись мордой о мои ботинки, замер, словно приглашая и одновременно милостиво соглашаясь на то, чтобы я его погладил. Делать нечего — пока я ласкал домашнего зверя, тот сидел неподвижно, лишь щуря глаза, да изредка поводя мордой из стороны в сторону. Конечно, стоять так можно было до скончания века — кота это вполне устраивало. Но не меня. При всей моей горячей симпатии именно к кошкам. Нужно было подниматься наверх, так как ни слева, ни справа не было ни выходов, ни каких-либо других проходов, ведущих  внутрь здания, и лишь в глубине этого своеобразного вестибюля виднелась каменная лестница. Я оставил кота в покое и поставил ногу на первую ступеньку…

Тут же закружилась голова, я опять не понимал, что происходит. Правда, длилось это не более мгновения. Когда всё вновь стало на свои места — насколько это возможно в подобных условиях,— я оказался в каком-то помещении  с цилиндрическими стенами. Впрочем, что-то я горожу не то. Какие могут быть «цилиндрические» стены?! Просто помещение представляло собой каменный оштукатуренный стакан, в стенках которого — обычно говорят именно так, но ведь стенка-то у него одна-единственная! Так вот, в стенках не было ни единого окна, но свет ровно заполнял всё помещение, а в стену, на равных расстояниях друг от друга,  были врезаны совершенно одинаковые двери, ведущие куда-то за пределы площадки, на которой я стоял. Да! Она была темнее, чем весь остальной пол, доходящий до стены с дверями-входами. Или выходами?..

На некоторых из них были надписи, которые — больше мне всё равно ничего не оставалось — я и стал читать: «Главный хирург», «Операционая», «Ассистентская-1», «Ассистентская-2». Остальные двери были без надписей, однако, судя по тому, что я прочитал, это было похоже, скорее, на какое-то медицинское учреждение, чем на нечто, связанное с какой бы то ни было информацией, тем более с такой, которую здесь обозначали термином «общепонятная». Хочешь-не хочешь, но в одну из них следовало войти, ведь пути назад отсюда не было. И я пошёл. Прямо на надпись «Главный хирург».

Подошёл. Постучал. Ответа не было. Попытался потянуть дверь на себя — ничего не вышло. От себя — то же самое… А может быть, именно хозяйку этого «кабинета» — если, конечно, таковой имелся за этой дверью — я и видел, когда она садилась в машину?.. В тот самый «виллис» с фанерной будкой? По крайней мере, повадки её вполне соответствовали  должности «главного». Любого «главного».

После этого размышления оставалось идти «по нисходящей». Следующей по ранжиру была, видимо, «Операционная». Дверь в неё открылась не сразу — в притвор был плотно вставлен сложенный в несколько сгибов лист бумаги,— и оттуда вдруг повалил густой дым! Пожар!!!

Влетев в комнату, я прежде всего поскользнулся на самом  настоящем паркете! Его деревянные плашки были плотно пригнаны одна к другой и покрыты спиртовой мастикой светлого цвета. Комната, куда я попал, казалась не столько просторной, сколько — пустой. Там не было никакого пожара. У противоположной стены с окном стояли два стола, выкрашенных какой-то коричневой краской и плотно придвинутых друг к другу своими длинными сторонами. Где-то на половине высоты ножек между ними в каждом крепилась полка, украшенная сбоку тремя набитыми вертикально планками — средняя длиннее двух других. Вот за этим составным столом, по разные его стороны, сидели два человека и разговаривали. Третьей была женщина в чёрном, сидящая слева у стены на одном из стульев, ряд которых шёл почти до входной двери. У всех троих в руках дымились сигареты, так что разглядеть всех троих в первые мгновения было довольно трудно —  так густо плавал здесь табачный дым, особенно плотно висевший под потолком.

Всё это я увидел уже после того, как очутился на полу. Когда же стал подниматься, виновато и смущённо извиняясь за своё столь нелепое и бурное вторжение, голоса как-то сразу стали стихать. Я замер от удивления и снова взглянул в их сторону — голоса снова зазвучали довольно громко! Вернее,  не  зазвучали, а я их  в оспринял, потому что находящиеся в комнате люди говорить не переставали — об этом говорили их мимика и жестикуляция. Стоило мне лишь пошевелиться или произвести какое-то собственное действие — снова перед глазами возникали кадры немого кино… Не веря своим глазам, я пошёл прямо к разговаривающим. Голоса тут же снова исчезли, но самое потрясающее — и они сами, и стол, за которым сидели  двое, проходили сквозь меня, не вызывая во мне никаких ощущений кроме изумления! В те мгновения я думал только одно: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда…»

В растерянности я стал пятиться назад и пятился до тех пор, пока не упёрся в дверь, сквозь которую попал сюда столь экстравагантным образом и у которой заканчивался тот самый ряд стульев, на котором сидела дама в чёрном. Я потрогал рукой ближайший стул — кажется, твёрдый. Сел и блаженно ощутил под собой надёжную опору…

Судя по настольной лампе  и большому количеству бумаг на левом столе, именно за ним сидел хозяин «Операционной». Даже когда он сидел, было видно, что это человек довольно высокого роста. На нём был двубортный пиджак из очень знакомого серого рябенького материала в полоску, навевающего какие-то смутные и в то же время приятные, немного грустные воспоминания. Лето… Украинская деревня… Трактор с большими задними колёсами из железа, поблёскивающими на солнце стальными шипами…  Какой-то мальчишка, сидящий на корточках около хаты и ковыряющий её угол железным прутом. На нём — короткие штанишки из такого же точно материала, что и пиджак у «высокого»! Да ведь… это же я! Я, такой, каким был лет тридцать пять назад! В безоблачном детстве! Всё это уже было: двор-колодец, трамвай из трёх вагонов, трактор с железными колёсами, флаги с чёрными траурными лентами. Правда, флаги были чуть позже…

«Оператор» — так я мысленно назвал высокого — держал в руке сигарету, а перед ним, на столе, красовалась пепельница, доверху наполненная окурками. Но ведь сигареты в начале пятидесятых были величайшей редкостью — «Прима», «Прибой», «Ароматные» — тем более с фильтром, которые курил высокий! На носу у него были очень сильные очки, а на голове — мохнатая зимняя шапка. Постоянно затягиваясь дымом, «оператор» свысока  разговаривал с сидящим перед ним человеком в свитере, и опять это был знакомый хлопчатобумажный свитер из моего детства, зелёный, с чёрной полоской у ворота и такими же — на отворотах рукавов внизу. Человеку было лет шестьдесят…

—… И не говори мне больше ничего! С Островов он, видите ли, приехал! Недавно! Кино там снимал по заданию Большого Бюро! Ты посмотри на то, что ты там снял! Ты знаешь о том, что наши отношения с Островами начинают, наконец, улучшаться?! На всех уровнях?!!  — на высоких нотах закончил фразу «оператор».

— Ну и что? — отвечал Свитер.— В идеологии у нас нет и не может быть никакого мира, а я и говорю своим фильмом именно об этом.

— А-а! Перестань! Можешь своё кино, или, так сказать, «материал» засунуть, знаешь куда? — и оператор назвал адрес, услышав который, я невольно посмотрел на женщину в чёрном. Та, как ни в чём ни бывало, продолжала невозмутимо курить, снисходительно посматривая на беседующих.

— Но ведь и Большое Бюро сейчас говорит именно об этом! — попытался возмутиться свитер, достав из кармана какую-то газету.

— Большое Бюро  это — одно!  У них свои задачи, своя тактика, а мы, точнее, ты — ты персонально — должен думать с точки зрения хозяина здешних мест, с точки зрения директора предприятия или даже с точки зрения Окружного Управления! И только с учётом этих требований у тебя получится нечто приемлемое для системы общепонятной информации всего округа! Понял?! В общем, пошёл ты со своим «кино»,— «оператор» повернулся к даме в чёрном, словно бы приглашая её закончить фразу, и та не полезла за словом в карман, а тут же по-мужицки завернула, завершая слова «оператора», такую словесную «фиоритуру», от которой тургеневских женщин пришлось бы сутки приводить в чувство! Естественно, лишь в том случае, если бы они не превратились прямо на месте в соляной столб или не рассыпались бы в прах. Да, нравы здесь были просты и незатейливы, как у наших предков! Впрочем, почему у предков?.. Возьми любую практически современную общность в нашей стране, и… вот такой лексикончик послышится и слева, и справа. Стоит лишь сказать что-то невпопад…

В это время дверь в «операционную» отворилась, и вошёл парень лет тридцати с сумкой на плече, одетый в кожаную куртку и такую же кепку.

— А-а! Вот и наш новый «талант»! — сразу отреагировал на его появление «оператор».— Так! Ребята! — обратился он к своим собеседникам.— Чешите к себе — я занят!  А лучше всего кладите ноги на плечи, и — на предприятия! Информация не терпит перебоев!

Свитер и дама в чёрном поднялись. Он затушил сигарету в пепельнице на столе «оператора», а она прошла мимо меня, держа сигарету в кулаке, по-солдатски и продолжая дымить…

— Так. Садись,— послышался голос хозяина кабинета.

Я обернулся к окну в надежде, что меня заметит хоть кто-нибудь, но слова были адресованы парню в кепке. Тот сбросил сумку с плеча на пол и сел напротив «оператора», в то время как тот полез в ящик стола, достал оттуда новую пачку сигарет, потом стопку исписанных листов бумаги и бросил всё это  перед собой.

— Понимаешь,— начал «оператор», обратившись к парню. Ты правильно мыслишь, умеешь выделить главное, ты умный парень, пожалуй, даже умнее всех нас, но всё это,— он указал на стопку бумаги,— не то. Ну зачем мне эта летопись? — он поднял листы со стола.— Тебе нужно было написать о зимнем ремонте судов, а ты что сделал?

— Написал о проблемах, которые необходимо решать сейчас, пока ремонт не начался и не может начаться по-настоящему, пока они не сняты.

— Возможно, что всё это правда. Возможно, что всё это действительно важно для базы, но опять же всё это — не для нашего Бюро. Мы — «ОБЩЕПОНЯТНАЯ ИНФОРМАЦИЯ», а здесь,— он тряхнул листами так, что несколько их них выскользнули из пачки и стали медленно опускаться на пол.— Здесь — сплошная специфика отрасли! Проблемы, которые Округу не-ин-те-ре-сны!

— Как это — неинтересны?! А зачем тогда было меня туда посылать?! — обалдело уставился парень на «оператора».

— Дело в том, что ты не совсем понимаешь наша специфику,— внушительно произнёс «оператор».— Мы информируем Округ «в общем». Детали, подробности никого не интересуют, а ты приносишь такое! Такие проблемы, которые могут решать только ЛИЦА! На уровне РУКОВОДСТВА! Я понимаю, что тем, о ком ты хочешь поведать читателям, тяжело работать, что они разрываются на части и с трудом сводят концы с концами, но… Но ОКРУГ интересует лишь общее состояние дел. Повторяю — голые факты! Плохо или хорошо. А потому приступим к работе. Так… — он склонился над бумагами.— Проблемы эти мы выкинем и оставим следующее…

Оба углубились в материалы, причём парень даже влез на стул с ногами, и «морщил лоб», высунув от усилия язык…

Увидев эту кухню, я нетерпеливо заёрзал на стуле и неожиданно вякнул что-то своё против совершающегося на моих глазах насилия. В этот же момент всё происходящее в комнате погрузилось в темноту. По лицу парня — я запомнил — было видно, что он не согласен с тем, что предлагал ему хозяин кабинета, но стоически терпел! 

Да! Это была самая настоящая операционная, где «пациенты», как  я понял, нередко умирают под ножом! От этой мысли стало даже нехорошо, но человеческих голосов больше не было слышно. Что-то разладилось в той силе, которая держала меня здесь, не давая возможности хоть как-то повлиять на развитие «внутренних» событий или хоть как-то принять в них участие. «Оператор» — он-то, как я понял, и был здесь Главным хирургом — достал другую пачку листов, и оба принялись за очередную порцию информации. Снова, как я понял, без наркоза. Постепенно, словно издалека,  стали вновь слышны голоса, но пауза между моими движениями и «возвращением звука» на это раз была дольше.

Вдруг я понял, что слышу не то, что вижу перед собой и что должен был бы слышать. Не в ушах, а где-то в голове звучал совершенно другой голос, РАССКАЗЫВАЯ О ТОМ ЖЕ, что и люди, которые находились в «операционной». Голос человека средних лет, привыкший, судя по его интонациям, вернее, не привыкший, а вынужденный крутиться как белка в колесе, говорил, словно продолжал развивать давно начатую тему: «…Дело в том, что причиной всех наших сложностей является существующая система материального снабжения. Наши заявки обещают удовлетворить всего на тридцать-сорок процентов. Это из того, что нам позарез необходимо для проведения только  планового ремонта! Потом они сами получают такой же точно процент, но уже от заказанного нами, и в результате мы остаёмся ни с чем! Это же самое настоящее вредительство! Но и не это главное. Если бы заказываемое нами оборудование или запасные части не существовали в природе, был бы совсем другой разговор! Нот ведь это же не так! Я не могу выпустить из ремонта теплоход без подшипников или поршней, поставив вместо них бумагу, которая объясняет их отсутствие. Он просто ходить не сможет. Вот поэтому и приходится нам с директором садиться на поезда, самолёты и месяцами мотаться по различным СФЕРАМ, выбивая материалы, запасные части и оборудование. Разве это работа?! Тут уже не до нужд рабочих и, тем более, не до “воспитательного момента”! Кстати, воспитательный эффект от такого положения дел получается огромный, но, к сожалению, противоположный тому, которого бы нам хотелось…»

Каким-то непостижимым образом я одновременно видел, точнее, чувствовал информацию об истинном положении дел и наблюдал, в какие одежды она облекается здесь, в самом сердце Бюро Общепонятной Информации! Почему-то  снова, на какое-то мгновение, передо мной возникло лицо моего старика-соседа по вагону, в котором я попал сюда, и тут же растворилось в пространстве. Или в мыслях?.. Значит, этот парень принёс материал обо всём, что  он видел и слышал на базе, а его здесь, мягко говоря, «пёрышком» щекочут. Меня стала охватывать какая-то апатия, но в это время разговор у стола снова стал мне слышен. Говорил «оператор»:

— Ничего. Стиль мне твой нравится. Пройдёт два-три месяца, и ты будешь делать любую информацию одной левой ногой, и даже гораздо лучше, чем Свитер…

Стоп! «Оператор» уже пользуется моей терминологией, а ведь мы с ним не смогли перекинуться ни единым словом!

— Вот! А здесь у тебя не одна информация, а больше. И потом — пиши коротко! Длинно — ещё успеешь. Зачем мне вся эта лирика — сигнал, вызов, сборы, поездка к месту аварии?! Это всё вода! Пиши сразу о деле: приехали, починили, включили линию, и люди снова получили энергию! И всё! — «Оператор» снова углубился в уже знакомый ему, по всей видимости, материал.— Ну и вот это можно. О людях, на которых всё держится!.. На! Держи!

Парень взял пачку листов и взамен протянул ещё что-то.

— Что это? — спросил «оператор».

— Парень, что на снимке — справа, действительно великолепно работает и вообще хороший человек, а тот, что слева — довольно скандальный тип. Несколько раз подавал заявление об уходе — требовал немедленного повышения разряда. Да и сейчас у него снова чемоданное настроение. Так что для «всеобщей и общепонятной»…

— Не продолжай. Я тебя понял и всё запомнил. Но… Это изображение я не могу не дать — за клише заплачено тридцать рублей. Поступим так. Ты немедленно забываешь то, что только что мне сказал, и сочиняешь соответствующую подпись. Нечто вроде «Передовой рабочий такой-то с работником того же предприятия…» И всё! Первый раз что ли? Понял? Свободен. Мне ещё очередную порцию информации «прооперировать» нужно… На послезавтра… Иди…

Парень поднял с пола сумку и вышел из комнаты. Хозяин откуда-то из дальнего угла извлёк на свет чайник и поставил его на плитку с разлохмаченным электрическим шнуром. Затем поднял с пола электрическую вилку и стал совать её в стену…

Когда блестящие латунные штырьки почти полностью утонули в глубине какой-то белой фаянсовой блямбочки на стене, оттуда стрельнуло огромной искрой, раздался треск и повалил густой дым! От удара током «оператор» отлетел прямо на меня, и здесь…исчез, словно его и не было! Вернее, исчез не только он сам, но и чайник, и составленные вместе столы, а с ними и вся комната! Дым заполнил всё помещение, так что стало темно! Впрочем, может быть, это был вовсе и не дым, потому что не было его характерного удушливого запаха или я его просто не почувствовал, но как это могло быть?! Потом вся темень стала довольно быстро проясняться…. Стали проступать стены комнаты… Столы, но их было уже три… Окно… Ещё одно окно… Когда стало совсем светло, я увидел, что это была уже другая комната. В ней сидели три человека, в одном из которых нетрудно было узнать Свитера. Слава богу, что всё здесь не исчезает насовсем! Второй был постарше. Этакий простецкий «пиджачок», не без претензий на молодость, хотя она у него уже явно прошла свою третью стадию. Последней была та самая дама в чёрном, мастерица по части крепких выражений! Все трое были сильно возбуждены и говорили, перебивая друг друга:

— Да у него мозги давно расплавились! — кричал Свитер, одновременно чиркая спичкой и поднося её к зажатой в зубах «приме».— Вы что — не видите, как он всё время в зимней шапке сидит?! Ну, контора! Ещё ни разу ничего подобного не видел. Ведь люди работают, вроде бы, опытные, а информация получается — дерьмо-дерьмом! Безликая абсолютно!

— Нет, тут ты неправ! — выдохнув струю дыма, продолжила разговор дама в чёрном,— наша информация отнюдь не безлика! 

— Да! — ответил Свитер.— Отнюдь не безлика. Я бы тогда сказал — она у нас вся на одно лицо. И лицо это — физиономия нашего «бога» в зимней шапке! Ведь ему что ни принеси — всё переделывает на свой лад!

— Вот в этом ты прав, туды его в пень! — захохотала дама в чёрном, налегая на Свитера всем телом, но не забывая при этом отвести в сторону руку с сигаретой и «изячно» отставить при этом мизинчик.— Ты знаешь, что он мне предлагал? — она бесцеремонно притянула к себе голову Свитера и, не особенно  заботясь о том, что её «тайны» слышат все присутствующие, стала громким шёпотом, проникающим во все щели, что-то рассказывать. Свитер ухмыльнулся и сказал:

— Можешь не продолжать. Он всем это предлагает. Не ты первая. Эх, красавица! Да разве это новость?! Недалёкий он человек. Правда, когда я погорел — в буквальном смысле,—  шубу мне подарил со своего плеча. Он всё равно в неё не влезал… Нет, ну почему тебя здесь склоняют за всё, что бы ни сделал: и это плохо, и то не так, и туда ты не успел! А как я успею, когда наша машина предназначена только для того, чтобы наших «бугров» отвозить домой и привозить на службу! А ты во всём виноват!  А вот за это и за вон то тебя необходимо буквально повесить! Я им что — мальчик?! Да я тридцать лет этим делом занимаюсь!

— Тем более что округ наш в таком загоне  по всем статьям, что приходится «всеобще информировать» о чём угодно, только не о главном. Где-то плохо с дисциплиной, где-то очень быстро покрасили покосившийся забор, который давно бы следовало снести… А то, что урожай остаётся на полях, что его не на чем вывозить, потому что бензина нет во всём округе, это его не волнует! Правильно — об этом все давно знают, и поэтому не стоит повторяться. Но ведь в итоге получается, что этого как бы и нет совсем! Эх! Уходить отсюда нужно и как можно скорее! — Свитер поднялся и подошёл к окну.— О! Смотрите! Очередная «общепонятная информация» уже созрела!

Все трое оказались у окна. Резвее всех оказалась дама в чёрном — сорвалась с места, словно у неё шило в одном месте оказалось, и от этого стул, на котором она сидела, полетел прямо на меня. Инстинктивно дёрнувшись в сторону, я оказался у другого окна и, пытаясь сохранить равновесие, вынужденно схватился за оголённый провод, на котором здесь низко висела электрическая лампочка… Меня так тряхнуло, что я завертелся на одном месте, размахивая поражённой рукой… и невольно закрыл  глаза от боли…

Когда боль немного утихла, я поднял голову. В который уже раз за эти сутки я опять сидел на собственном «дипломате», но теперь он стоял на мостовой. Рядом была стена, на которой висел Бюллетень Общепонятной Информации. Я осторожно посмотрел по сторонам — никого! Бюллетень висел в простенке между двумя окнами, в одном из которых что-то мелькнуло. Единственными живыми существами, встреченными мной на улице, были бабка с внуком. Не считая милиционеров на станции. Естественно,  что любое движение, которое происходило не от меня, привлекало, и я бросился туда. Там был — или это мне только показалось — тот самый дед-попутчик из моего купе! Только я открыл, было, рот, чтобы спросить его — о чём?  чёрт его знает! — как старик уже закивал головой и поднял руку, словно бы прощаясь навсегда… В это время в комнате вспыхнул свет, и там, где только что стоял мой странный попутчик, появилась фигура вошедшего в помещение за окном человека в красной фуражке. Такие бывают у дежурных или начальников станции. Станции?!..

Увидев моё недоумение, тот махнул рукой, видимо, требуя отойти от окна, и мне ничего не оставалось, как выполнить это немое указание. Сделав шаг в сторону, я стал просматривать свежий бюллетень. В этом «пироге» была как раз та самая «духовная пища», которая «пеклась» в моём невольном присутствии: «Всё готово к зимнему ремонту судов в Округе. Заранее приготовились к этому ответственному периоду и руководители, и сами ремонтники. Все силы приложат они для того, чтобы в нашем Округе суды заработали раньше других!» Какие, к чёрту, «суды»?! Может быть, суда? Но суда, в смысле — пароходы, не работают, а ходят. Нет, здесь написано «суды»! Я стал читать дальше: «В минувшую неделю произошло несколько обрывов в электрических сетях Округа, но за их состоянием следят опытные и надёжные люди. Сразу по получении тревожного сигнала дежурная группа в составе опытного линейщика П.С. Химичева и его молодого напарника С. Воронкова выехала на место повреждения. Ремонт занял не более получаса, и снова в домах и на фермах засиял электрический свет, и в этом — немалая заслуга наших энергетиков. Скоро, совсем скоро, товарищи, государственный свет придёт во все, без исключения, дома нашего округа! Надёжные люди сидят за пультами управления нашими электросетями! На них можно положиться!..»

Но ведь парень в кепке говорил ещё и о том, что весь процесс — от выключения до повторного включения сетей — занял более пяти часов! Где же это?.. А вот это уже — Свитер: «Наш специальный информатор возвратился с Островов. Коротко резюмируя увиденное им за границей, можно сказать, что уже недалеко то время, когда наш Округ сможет рассматривать отношения с островами как братские…»

Да-а! Действительно, «оператор» владел скальпелем, то есть я хотел сказать — ножницами превосходно!

Пока я читал, что-то вокруг изменилось. Стало свежо. За моей спиной и по сторонам стали слышны шаги прохожих и их голоса. В нос ударил знакомый специфический запах дыма и сгоревшего угля. Долетел свисток локомотива. Стемнело. Судя по дыму и красной фуражке в окне, это — вокзал. Он был довольно большим. В нескольких метрах слева от меня входили и выходили люди, а на левом и правом крыле здания находились какие-то открытые галереи с колоннами. Я пошёл следом за общим потоком людей и попал в подземный переход. А где же тогда билетные кассы? Пришлось повернуть назад, и тут я увидел лестницу, которая шла почему-то не от перехода, не продолжала его естественным образом, а поднималась слева и справа двумя маршами. Наверху оказался кассовый зал, но это были пригородные кассы, и снова пришлось осматриваться. Справа — вокзальный ресторан, а слева… Слева — кассы к поездам дальнего следования! За окнами, на перроне, уже зажигались огни, и слышался грохот проходящего поезда. Интересно — я поднялся сюда, на второй этаж, по лестнице, а поезда — вот они, на одном уровне с тобой! Где-то я уже видел такой вокзал и тоже — вечером… Точно! Тогда я ехал со свадьбы приятеля из Тихорецка в Сочи и как раз вечером проезжал Туапсе, где и видел такой же вокзал! Но сейчас я должен был находиться далеко не на Чёрном море, а значительно севернее него…

У кассы, к моему удивлению, никого не было. А куда же девались все те люди, которые входили в вокзал вместе со мной?! Только я достал бумажник и ещё ничего не успел сказать, как в окошке прозвучало: «Только для вас!». Я поднял голову — в окошко выпал билет, такой же, с каким я садился на поезд вчера… Я машинально взял билет и протянул в окошко деньги, взглянув при этом в сторону, в ожидании, когда мне дадут сдачу. Что-то прошелестело, и раздался голос: «Следующий!»  Я посмотрел — это была не сдача, а все те деньги, которые я подал в кассу. В полном недоумении я вопросительно взглянул в окошко — там виднелась голова женщины в форменном берете и тёмно-синей гимнастёрке железнодорожника. Она-то меня и поторопила снова. Я спрятал бумажник, взял билет и пошёл, повинуясь справедливому требованию занятого человека, через подземный переход на третий путь, где уже стоял мой поезд. Именно его грохот я и слышал, когда искал кассы.

Выйдя к поезду на слабо освещённый перрон, я увидел, что кроме меня других пассажиров нет. Видимо, им нужно было в другую сторону… По странному совпадению, билет был в тот же вагон. Проводника у моего, как, впрочем, и у других вагонов не оказалось, но дверь в «мой» вагон была открыта, так что оставалось только забраться наверх по металлическим ступенькам. В коридоре было тепло и темно, и я поскорее закрыл дверь, чтобы не выстужать его. Меня мягко бросило к двери, так что пришлось упереться в неё руками. Взглянув за окно вагона в надежде увидеть город или хотя бы огни города, из которого  уезжал таким странным образом, я… не увидел ровно ничего! Поезд шёл полным ходом по Большой Равнине, на которой не было видно ни зги, и лишь угадывались огромные белые пространства. Я постучал в купе проводников заявить о своём у них появлении, но мне никто не ответил, и там не раздалось ни звука. Дверь тоже осталась на месте. Все купе в коридоре казались запертыми, и я засомневался, найдётся ли здесь для меня место. Правда, несколько успокаивал билет в руке, хотя однажды в детстве нам с бабушкой на Рижском вокзале в Москве продали билеты на несуществующие места — в вагоне оказалось на одну секцию меньше,— но тогда проводники уступили нам свою…

Где-то в середине вагона из одной двери пробивалась узкая полоска света, падая на ковёр, протянутый по всему вагонному коридору. Видимо, там свободно. Недолго рассуждая, я пошёл прямо туда. В купе было пусто! Я вошёл и устало опустился на нижнюю полку по ходу поезда. Раз билета никто пока не требует, положим его в бумажник! Я бросил билет на столик у окна и раскрыл бумажник, где лежал вчерашний билет. Что-то заставило меня вытащить его оттуда и положить на стол…

Невероятно! На столе лежали два абсолютно идентичных билета! Как два близнеца! Совпадало все вплоть до номеров и дырок от компостера! Даже дата и время отправления были одни и те же! Это что за наваждение?! Я закрыл глаза и помотал головой… 

Было темно, но за этой темнотой не угадывалось ничего необычного. А где же источник того света, что падал на ковёр? Странно…

Нет! На сегодня хватит! Разбираться будем завтра!

Вагон мягко покачивало, поезд шёл хорошо, а подо мной приятно пружинил диван и манил опуститься в прохладу свежего белья! Боже мой, как давно я не видел этого в поездах! Отстегнут браслет с часами, и они положены на столик. Щека прикасается к подушке, и меня охватывает благодатное небытие сна. Сна без сновидений…  До утра…

Есть что-то необыкновенно уютное в том, когда просыпаешься утром в купе скорого поезда. Вагон несёт по рельсам с мягким покачиванием, колёса глухо постукивают на стыках, но в купе все звуки приглушены. Над далёким горизонтом стоит ещё низкое солнце, а кондиционер гонит прохладный воздух, от которого на верхних полках приходится даже заворачиваться в одеяло.

Когда я проснулся, поезд по-прежнему мчал, не сбавляя скорости. Мимо мелькали разъезды и небольшие станции. Вкусно, с хрустом в суставах я потягиваюсь и приподнимаюсь на локтях, чтобы, как всегда по утрам, осмотреться, смотрю в окно. Солнце ударяет прямо в глаза! Большое! Красное! И я снова улыбаюсь обыденным и в то же время  прекрасным чудесам жизни — снегу, морозу, солнцу! Надеваю браслет и машинально смотрю на дисплей часов… Мои часы, которые позавчера — я это помню совершенно точно — показывали тридцать первое декабря, сегодня, трое суток спустя, как ни в чём не бывало, показывали восемь часов утра 1-го января!.. Я перевожу глаза на то место, куда бросил вчера билеты — старый и новый,— беру оба и подношу их к глазам. Вдруг один из «близнецов» стал таять, и в руках у меня остался единственный билет. Вчерашний или от 31-го декабря?! А, какая разница, они всё равно абсолютно одинаковы… Я снова вскакиваю, ударяюсь головой о верхнюю полку и машинально наклоняюсь к столику…

Расскажи кому-нибудь — не поверят!

В серебряном подстаканнике немыслимой филигранной работы стоит стакан с полированными алмазными гранями! Солнечные лучи переливаются на их изломах, разлетаются снопами разноцветных искр в стороны, и на покрытых пластиком стенках купе загорается сказочное северное сияние!..

Дверь легко отъезжает в сторону, и в её проёме появляется улыбающееся лицо проводника:

— Доброе утро! Чайку не желаете?…

 весна 1989

________________________________