В ответе на вопрос о жизни великий поэт Цветаева предельно категорична – «жизнь это место, где жить нельзя». Не надо ни возражать, ни соглашаться – на свою формулу Цветаева имела полное право, так безмерно трагична сложилась её земная судьба.

Ответ Набокова на этот же вопрос более утончён и абстрактен, но суров и категоричен не менее цветаевского: «Жизнь – только щель между двумя идеально черными вечностями».

Исчерпывая суть, эти умозаключения, вместе с тем, открывают ход лавине нескончаемых новых и новых вопросов. 

Например, можно ли прожить жизнь с ощущением её роковой бессмысленности? Опыт нас научил какому-то пониманию, что, например, со смертью, как и с одиночеством, человек всегда оказывается один на один. Отсюда остаётся только шаг до простого, в сущности, открытия, что и с жизнью человек всегда находится, несмотря на все самообманы и самообольщения, один на один. А жизнь воспринимается как переживание того, что происходит с тобой в каждое мгновение, как пространство боли. В какой-то миг это мгновение - дуновение покажется величественным, в другой – ничтожным… Понятно, что оценок и оттенков жизни неизмеримо много, но все они умещаются между этими полюсами – величественности и ничтожности. А задача любого человека – зафиксировать только миг своего присутствия в мире и, по возможности, зацепиться, задержаться, остаться в нём. Потому как хочется пожить, полюбопытствовать, хотя сама-то жизнь становится для нас и хуже, и труднее, и неинтереснее. Приходит ощущение выпадения из неё.

Но и плюсов остаётся еще немало…

Один из самых важных для меня - это то, что я всё-таки сумел освободиться от стадного чувства, которое вбивали в меня с самого момента рождения. Мне сейчас ни вожди, ни пастыри не нужны. И публичные ристалища и шаманства не нужны. До зимних субтропических игрищ или всемирового футбола ещё уйма времени, а я уже сейчас знаю, что кроме воровства, обмана простаков да величального отвратительного красования они ничего путного ни стране, ни людям не дадут.

Я сейчас живу сам по себе, живу своим умом, своими чувствами и совестью.

Меня сильно поддерживает, в сущности, праздное любопытство, а что же будет после нас? Какими будут люди, природа, жизнь людей?

Эпоха, в которой прошла наша жизнь, нам ясна и понятна до последней, как говорится, копейки. А, вот, эпоха, в которой нам предстоит умереть? Она какая? Всеобщей лжи и всеобщего озверения? И даже в такой, какой мы её сейчас предположительно характеризуем, мне интересно знать, что люди будут есть, пить, как будут влюбляться, чем вдохновляться, чему поклоняться?

Читаю, например, про перспективную и обнадёживающую еду будущего. Оказывается, это личинки и гусеницы. Пишут, кальция в них, магния, минералов немерено. Или сушёная саранча, килограмм которой дает полтыщи калорий. И, говорят, вовсе недалёкое это будущее. И, говорят, кто-то уже эту еду ест, и находит, говорят, вкус.

Где-то уже сейчас – не в Америке ли? – начали продавать «некондиционное мясо» со сладковатым привкусом. «Очеловеченная свинина», оказывается, полученная внедрением человеческих генов в геном свиньи. Стало быть, их уже разводят? – «человекосвиней», мясо которых так вкусно, легкоусвояемо и исключающее аллергию.

А если заглянуть за более дальние горизонты? Можно понять, что там и человека уже может не быть, а сохранятся только простейшие формы жизни.

Есть закон, называется он Второе Начало термодинамики. Закон утверждает, что самопроизвольно все процессы природы развиваются в направлении роста беспорядка. Это процессы природы. 

А жизнь, человек, разум – они, напротив, и есть что ли воплощение порядка, растущего во все стороны?

Что же получается?

А получается, что жизнь, разум как бы противостоят Началу – рост порядка против беспорядка. Или здесь возможно другое допущение, что в Начало входит или идет параллельно с ним, Акт Божьего, или чьего там, Творения?

Между прочим, ощущение присутствия Бога разлито везде. Думаешь ли о мирозданье, пытаешься ли представить сущий мир в его многообразии и цельности, задаёшься ли простыми вопросами, на которые не было, нет и не предвидится ответов, а в конце все равно приходишь к мысли, что для возникновения жизни было необходимо и творческое, и волевое начало. 

В этом умозаключении сходятся и наука и религия. Академик Раушенбах добавляет – не только сходятся, а и дополняют друг друга. 

Действительно, подумать только, случайность возникновения сложной белковой структуры есть величина, равная десять в минус сотой степени. То есть величина, практически равная нулю. 

- И что же остаётся от случайности? 

- Ничего что ли?

- Да, ничего.

- Так что? Всё-таки, Акт Творения!?

Без этого допущения – тупик. И не один, а великое множество тупиков. На что ни оборотись, на тупик наткнёшься. Что ни возьми – мир ли потусторонний; нафантазируемую людьми Вселенную; светило наше, которое, говорят, вот-вот газовой пылью развеется в прах.

Современная наука много рассуждает о судьбах мира, планеты, человечества в категориях времени, пространства.

Гадают – будет – не будет?

А если будет, то как? Иоанн Богослов отвечает предельно категорично – «Времени уже не будет!» 

- Откуда он это знает?

Вот эта связка – время–пространство?

Мне говорят, начинай отсчет и времени и пространства от Большого Взрыва. В точке, - убеждают меня, - до момента взрыва не было ни времени, ни пространства.

А шукшинский чудик, то есть я сам, вопрошает: - а было что?

Отвечают: - ни-че-го!

- А что означает ваше ни-че-го? Вы его чем и как описываете? И как себе представить точку, в которой нет ничего, кроме колоссальной энергии? Но если в точке сосредоточена такая – колоссальная! – энергия, значит, в ней сосредоточено всё, а вовсе не ничего?

И тут же кто-то другой – третий уверяет, что пространство и время, как свойства материи, понятия не вечные. Есть другие вселенные (поселения – по-славянски), не такие, как наша; по своим характеристикам – там другое пространство, другое время…

Николай Федоров как о деле решённом рассуждает, например, о воскрешении умерших и их расселении по другим планетам.

А мы всё вокруг зелёных человечков с прожектором во лбу!

Интересно, мы с тобой уже умрём или будем ещё живы, когда будет предложена новая картина мирозданья? И в ней, хоть расшибись, не обойтись без поиска ответов на вопрос: - а как всё-таки Бог – или кто? - запустил мотор вселенной?

Это событие, - уверяет нас Библия, - произошло пять тысяч лет назад до новой эры.

- А ледниковый период?

- А он – за десять тысяч лет до  нашей же эры.

Так что, в системе мирозданья события эти, можно считать, близко лежат. Так близко, как, например, современная наука и упоминаемый уже мною Блаженный Августин. Ведь оба в голос говорят, что до возникновения Вселенной понятие времени было лишено смысла.

Во всяком случае – здесь я опираюсь на свой чувственный опыт - начинаешь понимать, сознавать, что сотрудничество Бога и науки возможно и даже необходимо, что одному без другого никак не обойтись.

Я опять за своё. Большой Взрыв - это и есть Акт Сотворения?

А если есть миг начала, то, стало быть, и есть миг конца, не так ли?

И как, скажите на милость, представить смерть Вселенной? Когда она умрёт, тогда оборвётся ход времени? Или наоборот? Как только оборвётся ход времени, это и будет означать смерть Вселенной?

И, вот, когда душонка напитается этими страхами и испугами, внутри молоточек-то и стукнет, звоночек-то и звякнет: - слово об Апокалипсисе читай внимательнее. И Данте читай. Чтобы хотя бы понять, что жизнь и смерть неразъединимы, что одной без другой не бывает. 

И что у каждого человека – своя смерть и свой конец света. И когда настанет последняя минута, тогда и станет всё известно и главным окажется – как ты жил?! Что итожишь? 

Я почти знаю ответ. – Какая жизнь была, такая и смерть наступит.

Однажды в больничной палате у постели уважаемого в миру человека, долгие годы и до самого конца остававшегося для университетской большой семьи главным культурным и моральным авторитетом, я восхитился его яркой, творческой, протекающей в уважении бесчисленных друзей, приятелей, поклонников, учеников, последователей судьбой и жизнью и услышал в ответ горестный вздох: - хорошо жизнь прожить – это только половина дела или того меньше. Куда важнее – достойную смерть заслужить и в посмертии сохраниться!

Да, уважение к смерти должно быть. Не уважают смерть, значит, не уважают и жизнь. Не об этом ли говорят наши войны, насилия, вековое душегубство?

Что я про себя знаю? Это то, что если моё сознание останется ясным, то мой ум будет занимать околосмертный опыт. Мне кажется, что я должен буду понять что-то исключительно важное, что-то такое, что больше жизни. И буду рваться душой, что не могу многое понятое передать никому, никогда, нигде, ни при каких обстоятельствах.

В моих раздумьях о смене собственной жизни на нежизнь, когда-то меня едва ли не больше всего занимала забота, с кем рядом придётся лечь в «землю сыру», кто навестить придёт? Не зарастёт ли мой холмик травой забвения? Мучили, и заботили, и угнетали меня подобные мысли.

А однажды я как-то вдруг успокоился – да при чём здесь мои переживания, если, вон, грозят, что с астероидом, кометой ли, которая сама побольше Земли будет, вскоре столкнёмся. Или, вот, и шести лет не пройдёт, как солнышко закончится. Да и без этих пророчеств цунами, например, куда как убедительны в своей неотвратимой и совершенно беспощадной античеловечной сути. И где, и с кем будут покоиться наши останки через пятьдесят или сто лет? И не только наши, а и всего остатнего ушедшего и не ушедшего ещё человечества? Нигде и ни с кем. 

«Животворит дух, плоть не пользует нимало».

Вот и весь ответ. Тем более, что мозг наш, душа наша устроены так, что мы «предполагаем жить и легкомысленно не собираемся умирать». И – добавим от себя – загадывать и разгадывать загадки времени жизни и смерти. Время жизни – это всё ещё изменяющееся или уже изменившееся пространство, за которым мы пытаемся угнаться?

Может, не надо гнаться, спешить и суетиться? А последовать ироничному совету И.С. Тургенева, что нужно спокойно принимать немногие дары жизни, а когда подкосятся ноги, сесть близ дороги и глазеть на прохожих без зависти и досады: и они далеко не уйдут. 

И тем успокоиться.

Не успокоюсь и не откажу себе в удовольствии закончить письмо к тебе примерной выпиской из древнейших, еще египетских, времён.

Древние египтяне считали, что их душа будет жива до тех пор, пока будут помнить имя умершего. На стенах гробниц в некрополях есть надписи, где человек просит потомка просто произнести имя – «ведь для тебя это дуновение уст, а для меня – жизнь».

Вот и сошлось письмо моё в точку. Начав его цветаевской строкой, цветаевской же строкой и закончу, строкой, которая по силе чувств, по всемирности ничуть не меньше древнейшей египетской просьбы о дуновении уст: «…остановись, прохожий! // Прохожий, я тоже была»

_____________________

© Ерохин Николай Ефимович