«Мне хотелось бы изобразить природу такой радостной и такой прекрасной, какой вы до сих пор ещё не видели», – писал сестре из отцовского имения Дмитрий Веневитинов. В ту пору поэту было неполных девятнадцать. И несмотря на то, что жизнь в воронежской усадьбе состояла не только из удовольствий, всё-таки хорошего было, судя по строкам из другого письма, больше: «Я такой любитель деревни, что скоро забываю все неприятности, чтобы спокойно отдаться наслаждению, а здесь есть чем наслаждаться».

Он, конечно, имел в виду большее, нежели сейчас можно видеть в Новоживотинном – небольшом селе в двадцати семи километрах от Воронежа, где близ донских оврагов и поныне стоит дом Веневитиновых. Гордость воронежской земли, этот усадебный уголок, тем не менее, до сих пор остаётся одним из малоизвестных памятных мест России. Впрочем, редко вспоминают и самого Веневитинова. Что он оставил за свои двадцать два года? Полсотни стихотворений да немного критических и философских статей. Но можно ли считать его вклад в литературу незначительным? Зрелые стихи Веневитинова поднимаются до уровня настоящей поэзии; и если б не ранняя смерть от простуды, наверняка он мог бы вырасти в большого поэта XIX века. Его критические работы не прошли мимо Пушкина, который ещё в Тригорском «с любовью и вниманием» прочитал разбор статьи о «Евгении Онегине», помещённой в «Московском телеграфе», после чего пожелал познакомиться с её автором. Философские статьи Веневитинова отразили настроения «общества любомудрия», основанного в Москве в 1823 году, в котором поэт был секретарём и присяжным оратором, а князь В.Ф.Одоевский председателем; общество, занимаясь немецкой философией, а также искусством и поэзией, всё глубже уходило в общественную и политическую жизнь России, но трагедия на Сенатской площади 14 декабря 1825 года потрясла любомудров и предрешила их распад...

С Пушкиным Веневитинова связывали дальние родственные связи и крепкие дружеские отношения. И Пушкин посещал веневитиновский дом, и Веневитинов бывал у Пушкина; встречались они у Соболевского, у Хомякова; в обществе друзей Пушкин охотно читал «Бориса Годунова», «Графа Нулин»... Чтение «Бориса Годунова» у Веневитиновых в присутствии около сорока человек, вспоминал племянник Дмитрия Владимировича Михаил Алексеевич Веневитинов, закончилось «весёлою пирушкою». «Не помню, как мы разошлись, как докончили день, как улеглись спать, – отмечал в дневнике М.П. Погодин. – Да едва ли кто и спал из нас в эту ночь. Так был потрясён весь наш организм»...

По предложению Пушкина Веневитинов стал одним из организаторов нового литературного журнала «Московский вестник». Современники вспоминали: Пушкин с болью воспринял смерть молодого поэта-философа, так и не успевшего до конца раскрыть свои дарования... А среди дарований, к слову сказать, было и музыкальное; есть свидетельство, что Дмитрий к пушкинскому стихотворению «Ночной зефир» написал музыку, –  ноты давно и бесследно утеряны...

...У Веневитиновых был солидный двухэтажный дом в Москве, в Кривоколенном переулке, где и родился в 1805 году Дмитрий. На воронежской земле находились их родовые владения, которые включали в себя более десяти тысяч десятин земли. История владений уходит в 1622 год, когда основатель рода Терентий (Терех), прозванный Веневитиновым по крепости Венёв, где он проживал, был пожалован «воронежскими дачам» и поселился в сельце Животинном, основанном век назад у одноимённого ручья. Спустя много лет его правнук Антон Лаврентьевич, служивший по охране корабельных лесов на воронежских землях, основал новое Животинное село, которое документы упомянут в 1678 году. Сельцо же их венёвского предка стало называться Староживотинным.

Когда родился Владимир Петрович Веневитинов, отец Дмитрия, усадьба в Новоживотинном (село называли и просто Животинное) уже была. Правнук Антона Лаврентьевича, он же – отец Владимира,  Пётр Акиндинович поселился там в 1768 году и за короткое время построил двухэтажный каменный дом с мезонином в стиле только что вошедшего в моду классицизма, каменную Архангельскую церковь в стиле барокко, службы, кирпичные стены, ограждавшие богатый парк, беседку над обрывом и, возможно, лестницу к Дону. В начале XIX века, по замыслу Владимира Петровича, барский дом перестроили; без мезонина он стал строже, а благодаря боковым галереям и открытым балконам – представительнее.

И Владимир Петрович, и его жена Анна Николаевна время от времени навещали Животинное и другие деревни, которыми владели. О посещении усадьбы Дмитрием можно судить по его письмам к матери и сестре в августе-сентябре 1824 года, когда, получив разрешение в архиве коллегии иностранных дел на 28 дней отпуска, юноша вместе с гувернёром и служащим уехал в памятный уголок своего детства.

Особенной теплотой отличаются письма к сестре Софье; в них он не таясь говорит о радостях и неприятностях. Радостей, кажется, больше; и первая – дорога в любимую усадьбу. «Чем ближе мы были к цели нашего путешествия, тем красивее становилась местность»... Приехали ночью, при раскатах молнии; звон колокольчика, радостные лица прислуги; наскоро – хлеб с мёдом и – спать, спать... А наутро – «небо, покрытое тучами, проливной дождь, вдали несколько домов и огромные сады в полнейшем беспорядке... Сады превратились в леса яблонь, вишнёвых и грушевых деревьев всяких сортов, одним словом, природа тут по-прежнему прекрасна»...

И самое прекрасное – пожалуй, Дон, который Дмитрий увидел с обрыва. «Что касается деревни, то о ней я буду говорить в каждом письме и по мере того, как будут возникать впечатления. Скажу вам только, что с восхищением я вновь увидел Дон... Я даже не могу ещё говорить о нём. Чувство слишком сильно, надо ему дать успокоиться». Потом будут прогулки верхом по-над берегом поутру и по вечерам при лунном свете, но чувства останутся такими же сильными: «Всякий раз, когда я переправляюсь через Дон, я останавливаюсь полюбоваться на эту чудную реку, которую глаз хотел бы проводить до самого устья и которая протекает без всякого шума, как само счастье».

Как проходила жизнь Веневитиновых в Животинном? Ложились «с курами», вставали «с петухами», ездили верхом то в поле, то в лес, то к соседям, то в другие свои имения, устраивали в деревне праздники с песнями и плясками. «Наша теперешняя жизнь более похожа на сон, нежели на действительность, так что если б нас кто-нибудь спросил, что мы делаем, мы затруднились бы ответить. Вот, моя милая, как протекает наше время, мы его даже не замечаем: оно мелькает то тут, то там, как юбка моей кумушки. И несмотря на то я считаю это время непотерянным». Хотя, как он признавался сестре в другом письме, «до сих пор я не написал ни одного стиха; но я делаю больше, ибо у меня возникла тысяча мыслей, которых у меня никогда не было и которые я могу облечь в стихотворную форму, когда буду иметь больше времени для их обработки».

Не всё в деревне располагало к поэзии. В последнем письме из Животинного Дмитрий вновь говорит о «странном смешении удовольствий и неприятностей»... О неприятностях он сообщал и матери. Жалобы на скуку двухдневного пребывания в Воронеже, где, однако, его тепло встретил губернатор Николай Иванович Кривцов, друг Пушкина (с Кривцовым Дмитрий познакомился в доме своего родственника Льва Алексеевича Веневитинова), сменились возмущением служащими имения, обманывающими крестьян: «Всюду мы слышим жалобы, и почти все они после наших расследований подтверждаются». Приезд молодого хозяина застал управителей врасплох: вот тебе и «радостные лица прислуги»... И всё же Веневитинов не пошёл на суровые меры, ограничился увольнением главных виновников: «слишком большая поспешность могла бы показаться мстительностью, которая нам чужда», писал он матери...

Дмитрию Владимировичу, судя по всему, не довелось больше побывать в усадьбе родителей. После смерти матери, Анны Николаевны,  в 1841 году (отца не стало ещё в 1814-м), воронежские владения перешли к брату Дмитрия, сенатору и тайному советнику Алексею Владимировичу Веневитинову, от последнего – к его сыну Михаилу Алексеевичу, историку и археологу, секретарю воронежского статистического комитета, в 1888 году избранному воронежским губернским предводителем дворянства. А в Москве Михаил Алексеевич был известен как директор Румянцевского публичного музея (этот пост он занимал с 1896 по 1901 год).

Чтобы добраться из столицы в Животинное, надо было, можно сказать, проехать пол-России... Такой путь, кроме Веневитиновых, однажды проделала Лили Буль – будущая писательница Этель Лилиан Войнич, автор романа «Овод».

Книга революционера Степняка-Кравчинского «Подпольная Россия» пробудила у девушки-англичанки, выпускницы Берлинской консерватории по классу фортепиано, стремление побывать в стране героев-революционеров. В Лондоне в то время жил автор этой книги Сергей Михайлович Кравчинский, известный под псевдонимом Степняк. В декабре 1886 года Лили благодаря своей подруге познакомилась и подружилась с русским эмигрантом. А в апреле следующего года отправилась в Россию, имея при себе два письма: к петербургской родне Фанни Марковны, жены Степняка, и к госпоже Эмилии Ивановне Веневитиновой, богатой вдове церемониймейстера императорского двора Владимира Алексеевича Веневитинова, брата Михаила Алексеевича. Второе письмо было написано дальними родственниками Лили, содержавшими в Лондоне женскую школу, и рекомендовало девушку как учительницу музыки и английского языка.

Летом и отправилась Лили в имение Веневитиновых заработать частными уроками. В её обязанности входило давать детям – их было семеро! – уроки английского языка и вечерами играть на пианино гостям. Особенно ей запомнился один ребёнок, царский крестник, отношения с которым не складывались; осталась в памяти  старушка-служанка, знавшая немецкий: с ней хоть можно было пообщаться: русским Лили в то время как следует не овладела...

…Веневитиновы оставили селу дворец, способный украсить любой город. Тем более он поражает здесь, среди простоты и тишины одноэтажных домиков. Новоживотинное ныне относится к Рамóнскому району Воронежской области, и туда, не заезжая в Рамонь, ходят из Воронежа несколько автобусов в день. Ясеневые, кленовые, тополиные рощи будут тянуться вдоль дороги до самого села, которое ничем не отличается от сотен других сёл воронежских полей. Конечная остановка – напротив облепих; улица уплывает вниз, к переправе, а вдали, за невидимым Доном, изгородью встают во весь рост тополя, идёт на возвышенность до самого горизонта лес. Но стоит повернуть к дому Веневитиновых, жёлтой представительной резиденцией перегораживающему улицу, там же, вдали, обнаруживаются и широкие луга.  

 Село встретило меня уютом, простотой и покоем; пусть во время Дмитрия Веневитинова оно было иным – но и теперь, вослед за Веневитиновым, я бы повторил: приезжему здесь можно «спокойно отдаться наслаждению»... Аккуратные домики под берёзами, тополями и ясенями, заборы-сетки, за которыми – по-осеннему опустевшие огороды, и, завершая улицу, – длинный двухэтажный дворец в стиле классицизма: неужели всего лишь барский дом? Скорее, Дворянское собрание или Присутственные места... Слишком уж важный для небольшого села, которое в 1907 году политический деятель и публицист А.И. Шингарёв окрестил «вымирающей деревней», имея в виду бедственное положение здешних крестьян.

 Вот и дом: изящный фронтон с узким чердачным окошком, широкий балкон, поддерживаемый тонкими металлическими колоннами, окантованные белокаменными наличниками окна, две симметричные пристройки с открытыми лоджиями, на которые выходят большие полукруглые окна; наконец, обширный двор с цветником петуний, подстриженными туями и раскидистым ясенем у дорожки, замкнутый кирпичным забором с башенками и с пилонами арочных ворот. Во дворце, после революции разграбленном, год от года ветшавшем, после реставрации разместили школу, переведённую из дряхлого флигеля... А после реставрации здания в 1994 году правое крыло дома занимает администрация села, левое – музей.

Я прошёл по комнатам. До сих пор сохранились низкие сводчатые потолки на первом этаже, высокие, с рисованными морскими кораблями – на втором, где и развернули экспозиции: родовой герб Веневитиновых, книги поэта, копии рукописей, рассказ  творческом пути на фоне стен с изображениями Москвы и Петербурга, портреты современников, уголки, посвящённые Этель Лилиан Войнич и популярному писателю, уроженцу воронежской земли Александру Эртелю.

В парадный зал я смог войти не сразу: там завершалось какое-то застолье. И вдруг запел хор, да так слаженно и голосисто, что  музейная  сотрудница, видя моё удивление, улыбнулась: «Это хор из Рамони, у нас тут по субботам свадьбы справляют». – Мы вошли в зал, где прислуга равнодушно-торопливо собирала посуду, и это совсем не шло к его спокойной торжественности, которую утверждали изразцовый камин с зеркалом и театральные оконные занавеси...

За дворцом прятался каретный сарай с ложными окнами; больше построек не было. О старинном парке напоминали высокий тополь, тонкая ель, несколько лип и ясени, закрывшие дворец от школьной спортплощадки и от реки.

Дон, к которому я пробрался через кусты одичалой бузины, показался маленькой, заурядной южно-российской рекой с довольно прозаическими полями на правом берегу. Но стоило пройти дальше, к переправе – всё преобразилось: река извивами убегала в заманивающие её бескрайние просторы, открывшись во всём своём размахе, пожалуй, уже проявляя  вольный, долготерпеливый, упрямый – и задумчиво-задушевный характер свой... Сколько ещё будет впереди – скалы Дивногорья, песчаные пустыни, сады казачьих станиц, Дикое поле… А вот и знакомые овражки – ну прямо таки вёшенские обрывы в миниатюре... Вот и островок на повороте – таких островков будет множество, до самих азовских берегов... В последний раз выглянуло вечернее солнце, гуще подкрасив реку синевою, прибрежные поля и рощи – в изумрудный цвет. А Веневитинов любовался Доном и при луне... И я подумал, что эта картина, которая восхищает, как и почти два столетия назад, может рассказать о времени, проведённом здесь поэтом, даже больше, чем сам дворец, увидеть который я так стремился.

________________

© Сокольский Эмиль