Михаил Веллер – большой умница и талантливый писатель. (Вариант: талантливый писатель и большой умница). С этим согласны все мои знакомые. Некоторые даже считают его мудрецом.

Я тоже высоко ставлю Михаила Веллера. Возможно, еще и потому, что питаю слабость к авторам, умеющим изъясняться афоризмами. Я готов каждого, кто говорит/пишет афористично, признать мудрецом. А Веллер, по-моему, один из лучших русских афористов, и я чувствую в нем родственную душу: «Я с некоторых пор стал обращать внимание, как много афористичности, да и просто смака в массе фраз настоящих писателей; обычно их не замечаешь, проскальзываешь». 

Вот, не угодно ли, кое-что из Веллера:

           - Ничто не вдохновляет творческую личность на подвиги лучше, чем провал конкурента

- Понятие свободы у нас равносильно приказу «Спасайся кто может!» 

- Свято место всегда очень быстро затаптывается набежавшей толпой.

- Миролюбив только тот народ, которому в войне ничего не светит.

- Одна из целей критики - заставить читателя усомниться в своих умственных способностях.

- Чтобы святотатствовать, надо для начала иметь святое.

- Не бойтесь банальностей — их истина испытана временем.

Я процитировал изречения в духе и на уровне Эмиля Кроткого, неисчерпаемый материал для эпиграфов. 

А вот моральные и политические максимы в духе и на уровне Ницше, богатый источник тем для размышлений и споров:

- Та самая энергия, которая заставляет человека стремиться изменить искусство, заставляет его стремиться изменить жизнь.

- Сила - это не то, что обладает атрибутикой силы, Сила - это то, что добивается поставленной цели. Какой ценой? У жизни и истории одна цена - любая. В конце концов, побеждает тот, кто готов платить за победу любую цену.

- Если тебе нечему служить, ты будешь служить тому, что должно было служить тебе.

- Если упорно отрицать очевидное – тем тяжелее будет ситуация, когда очевидное отрицать не удастся.

- Трагедия - это испытание человека на прочность и величие в полном диапазоне вплоть до разрушения испытуемого объекта.

- Если человек не может смириться с каким-то явлением внутри себя, он начинает бороться с аналогичным явлением снаружи: не сознание исправить, так хоть бытие.
Любая болтовня происходит за счет энергии, отнимаемой у дела.

- Оптимист отличается от пессимиста только взглядами на сроки конца света.

- Определенной (постоянной) величиной является не сумма потребностей, а потребность в увеличении этой суммы.

- Если ты позволяешь себя унижать – значит, ты достоин унижения. 

- Кто не может быть справедливым к другому, лишается этим права хотеть справедливости для себя.

- Половинчатая реформа – это всегда полураспад.

Я извлек из сочинений Веллера и поместил в свою копилку больше сотни изречений, большинство из которых стали украшением моего собрания.

В 2002 году Михаил Веллер доброжелательно советовал президенту Путину «публично отмежеваться от идиотских кампаний и изобразить порицание рьяным сверх меры доброхотам», «явить скромность и пресечение попыток – ну не культа, но неуместной лести».

Очевидно, президенту приписывались добродетели, коими тот, как выяснилось, не обладал. 

Значит, и Веллеру была не чужда вера в доброго царя и желание «истину царям с улыбкой говорить»?

           На всякого мудреца довольно простоты.

Еще раз об обманчивой внешности.

Михаил Веллер: недобрый сосредоточенный взгляд, жилист и желчен, интонации язвительно-учительские. И вот, поди ж ты, он не только мыслитель, но и настоящий юморист. Легкий, задорный, так называемый искрометный стиль как мало у кого из современных литераторов.

И повадки, манеры у Веллера скорее не как у эстета-интеллектуала, я встречал похожих людей – с зарядом внутренней энергии, умеющих за себя постоять - среди прорабов, горных мастеров, диспетчеров.

Лесоруб, охотник-промысловик, скотогон, кровельщик, рабочий в археологической экспедиции – это из биографии Михаила Веллера. 

Как это соотносится с широко распространенным мнением, будто русский интеллигент (особенно русский интеллигент из евреев) и русский народ страшно далеки друг от друга, органически чужды, если не враждебны и неспособны друг друга понять. И что русский интеллигент, особенно из евреев, испытывает отвращение к простому физическому труду. И никогда не сможет найти общий язык с простыми русскими работягами.

Литературный Гуру из рассказа Веллера передает неофиту Заповеди Писательства. Одна из них:

- Никаких повторов! Ищи синонимы, заменяй повторяющееся на странице слово чем хочешь! Никаких «что» и «чтобы», никаких «если» и «следовательно», «так» и «который».

На этапе ученичества, тренинга следовать этим запретам, пожалуй, полезно. Вообще самоограничение – полезно. Загоняешь себя в рамки – укрепляешь характер, развиваешь волю и в конечном счете  совершенствуешь стиль.

Можно пробовать, например, сочинить рассказ без буквы «р». Или чтобы не было ни одной фразы длиннее шести слов. Или обойтись без притяжательных местоимений. И заниматься другими техническими упражнениями в том же духе, тут многое можно придумать.

В произведениях самого Михаила Веллера "что", "чтобы", "который", "если" встречаются редко, гораздо реже, чем можно бы. Так въелись запреты с младых ногтей? Не слишком ли всерьез он принял советы Гуру?

 Многие прекрасные русские прозаики отнюдь не избегали повторов, отнюдь не пренебрегали «что» и «который», «если» и «следовательно». Когда подмастерье становится мастером, он напрочь забывает об ученических правилах.

«В стеклянном солнце звенела последняя желтизна топольков».

Интересно, одобрил бы веллеровский Гуру эту фразу своего ученика, уже давно признанного мастером, или посчитал бы ее вычурно-старомодной?

«Публика всегда аплодирует профессионально сделанной ей на потребу халтуре». (Из поучений веллеровского Гуру).

«Веллер - один из самых породистых экземпляров литературной разновидности массовой культуры… Книги Веллера демонстрируют: массовая культура рождается в борьбе со старой авторской философией, основанной на категории самовыражения. Теперь она сменяется идеей успеха и сознательного манипулирования читательским интересом»». (Из отзывов критики).

По-моему, «профессионально сделанное» плохо сочетается с «халтурой». Что такое «халтура»? Это не то, что сделано на потребу публике, а то, что сделано плохо, в уверенности, что публика – дура. Сколько раз задуманное как «нечто на потребу публике» в результате оказывалось художественно ценным, даже заветным – именно потому, что автор был высоким профессионалом!

«Сделанное на потребу публике» - а как отличить это от сделанного по вдохновению в порядке творческого самовыражения? Можно подумать, Моцарт, Шуберт, Чайковский, Стравинский, Достоевский, Чехов, Набоков не желали быть понятыми и признанными, И разве не утверждал великий Гете, что стремление иметь миллионную аудиторию – вполне естественно для пишущего человека?

А как отличить похвальные качества - мастерство рассказчика и сюжетную изобретательность - от треклятого «манипулирования интересом»?

«Коммерческий успех книги еще не свидетельствует ее художественной неполноценности». (М. Веллер). С презрением об успехе («дешевом»), «манипулировании читательским интересом» отзываются, как правило, те авторы, которые успеха не сумели добиться и не знают, как вызвать читательский интерес. Да-да, такое случается: есть у человека писательский дар, но отсутствуют в этом даре какие-то слагаемые, обертоны, нюансы, от которых зависит популярность. Человек, казалось бы, вполне достоин если не славы, то известности, но… 

- У меня ничтожные тиражи, потому что я никогда не унижался до халтуры, - с горькой гордостью заявляет неудачник.

А может, он и рад бы «унизиться», да просто не дано ему делать «на потребу»? 

«Зелен виноград»… 

Веллер рассуждает о высокой энергетичности ненормативной лексики и перечисляет ее, лексики, функции: а) выражение крайней степени порицания и одобрения; б) выражение неформальности отношений между говорящим и слушающим; в) возможность замены любого слова в контексте (лингвистический джокер); г) самоутверждение через взлом табу; д) юмористический эффект от включения запретного стилистического пласта. И т.д.

Я задумался: что стоит за этим «и т.д.», что еще можно прибавить к этому перечню?

Подчеркнуть свое превосходство над собеседником?

Запугать подчиненного, младшего, стоящего ниже на социальной лестнице проявлением своего гнева?

Передать чрезвычайность своих положительных или отрицательных эмоций?

Бросить вызов ханжеской морали мещанского общества?

Придать речи особую экспрессию, а повествованию – дополнительную убедительность?

Нет, это все лишь вариации тех функций, которые назвал Веллер.

Может быть, он сам не смог бы ничего добавить, а «и т.д.» написал для пущей важности либо для ритма фразы? 

      Глубокомысленную книгу «Дух законов» Монтескье написал на двадцать семь лет позже, чем легкомысленную книгу «Персидские письма». Дидро сначала написал игривые «Нескромные сокровища», а уже потом «Парадокс об актере» и «Племянник Рамо».

Не вполне пристойная поэма «Орлеанская девственница» появилась на свет (анонимно) раньше, чем произведения, снискавшие Вольтеру всемирную славу философа.

Михаил Веллер, писатель и философ, в молодости тоже пробовал силы в жанре эротической литературы. По его словам, пикантные рассказики он рассылал по издательствам вместе с «серьезной», «настоящей» прозой, только чтобы обратить на себя внимание редакторов, выделиться из океана «самотека». Но далеко не каждый писатель-философ отважился бы издать такой сборник, как «Забытая погремушка», в возрасте 55 лет, уже завоевав солидную репутацию - не только писательскую, но и философскую.

Эротическое чтиво – приманка, завлекуха. Я полагаю, Веллер надеялся, что издательские работники и рецензенты как опытные читатели смогут оценить его виртуозные стилизации то под довоенных сатриков, то под «добрую» советскую юмористику (Ленч, Вл. Поляков, Ласкин), то под штампованно-гневный фельетон тех же сороковых-пятидесятых годов прошлого века.

Не злоупотребляет ли иногда Веллер интонациями Зощенко? 

«Вот такой закон природы: влюбляются одни, а отдуваются другие. Но надо ж смотреть, куда ты падаешь! Тут бутылку в форточку выкинут, и то вечно кому-нибудь по кумполу угодят, а то - шестьдесят кило в свободном полете».

«Кошка выказывает решительное отвращение к такому садизму и мазохизму».

«…одно из халатных упущений…» 

И несколько фраз подряд начинаются с союза «и». Может быть, нарочно - чтобы подражание Зощенко прямо-таки бросалось в глаза?

По-моему, такая легкость перехода от философии энергоэволюционизма, он же энерговитализм, т.е. от чего-то космически великого, – к смешному, к всевозможным байкам, анекдотическим случаям и веселым историям,- делает автору честь.

Наши недостатки суть продолжение наших достоинств.

Когда персонажи пьесы Веллера «Ничего не происходит» начинают изъясняться сплошными афоризмами, это, с одной стороны, заставляет вспомнить лучшие традиции Грибоедова, Оскара Уайльда, Бернарда Шоу, Максима Горького, Жана Поля Сартра, но, с другой стороны, производит впечатление умничанья, нарочитости.

«Ирония – оружие бессильных».

«Плохому мужчине всегда женщина мешает».

«Мужчин губит то, что они считают всех женщин разными, а женщин спасает то, что они считают всех мужчин одинаковыми».

«Право проигравшей стороны – оскорблять».

«Что хочешь сломать - то тебя и сломает».

Драматическая форма для Веллера – повод для проповеди своих идей. Театральные деятели считают это самым страшным пороком «драматургического материала».

Вот характерный диалог:

«САНТЕХНИК. Муж подлец, когда жена его не любит.

МАТЬ. Подлецов любят больше. Чаще. Почему?

САНТЕХНИК. Потому что подлец причиняет наибольшую боль, и лишь он

волен от нее избавить. Наибольшие переживания. Не любя, он ведет себя

именно так, как нужно, чтоб добиться любви. И женщина напрягает все силы

души, любя его».

Этот Сантехник конспективно излагает учение, которое Веллер затем развивает во множестве философских своих трудов: 

«Жизнь человека - это ощущения! Ощущения рождают желания. Желание рождает мысль. Мысль рождает действие. Чем человек за свою жизнь больше пережил ощущений, тем полнее он прожил жизнь. А счастье - это стремление души жить в полную силу…. Чтоб душевные силы, или, выражаясь научно, нервная система была напряжена до оптимального предела… Человек должен обязательно устраивать несчастья себе на собственную голову. Вот он достиг всего - а дальше? Привычка снижает ощущения - а где жизнь? Интерес? Препятствие? Новое?.. И от счастья стремится к горю: страдать, бороться, ликовать, познать все! Поэтому, когда все хорошо, интересный и энергичный человек должен сделать все плохо». 

     Писатели-философы и философы-писатели когда-то водились, да как-то вывелись. Были философы, писавшие так красиво, что их труды проходят по ведомству памятников литературы, как Платон, Монтень, Дидро. Были писатели, профессионально разбиравшиеся в философии, как Гейне. Были философы-поэты, как Ницше, В.Соловьев, Андрей Белый, и философы, пропагандировавшие свои идеи в форме как бы художественной (Фр. Бэкон, Мандевиль, Чернышевский, А.Зиновьев).

Но можно ли назвать философами Льва Толстого и Достоевского? Сартра и Камю? Наверное, можно, но с некоторой натяжкой. Все-таки философия – это прежде всего учение о бытии (онтология) и учение о познании (гносеология). Моральная же философия, философия истории, философия культуры, эстетика – как бы задворки:

- Философия – это когда непонятно об отвлеченных предметах. А если более или менее понятно и о более-менее понятном – это не вполне философия 

       Философия в ХХ и ХХI веке - это профессия, а не просто занятие умных людей. Хотя известно много случаев, когда люди, не получившие специального образования, успешно проявляли себя в жанре моральной философии либо в размышлениях о философских проблемах физики (биологии, истории). Но известно также много случаев, когда немузыканты прекрасно играют на гитаре и сочиняют песни. Однако если немузыкант попробует сочинять симфонии, скорее всего, неважный из него получится симфонист. Ум и талант способны в какой-то мере компенсировать отсутствие систематической специальной подготовки, но не заменить эту подготовку.

Веллер-философ настойчиво утверждает, что человек стремится к получению максимума ощущений и к максимальным действиям, что находит крайнее выражение в рискованных, экстремальных предприятиях. А как быть с тем подавляющим большинством человечества, которое риска и экстремальных ситуаций избегает? «Это стремление к сумме в течение жизни получить максимум ощущений и совершить максимум действий».

Все понятно? Значит, если человек находит упоение в бою и бездны мрачной на краю, он за короткое время получает максимум ярких ощущений, подтверждая Великую Теорию Веллера. Если же его хата с краю и он из нее носа не высовывает, он тоже подтверждает Великую Теорию, ибо имеет шанс прожить долгую жизнь, в течение которой получит хоть и неяркие ощущения, зато во множестве.

И вот это теперь называется философией?!

Боюсь, что в роли теоретика Всеобщих Начал Сущего Веллер представляет собой зрелище, как бы сказать, не величественное. Когда он являет миру гипотезы относительно грядущего уничтожения и пересоздания заново Вселенной, у меня рождается страшное предположение, что это философия дилетантская. И именно по причине своего дилетантского характера она была тепло встречена нефилософской общественностью.

      Журналисты делятся на пишущих и говорящих, хотя граница между этими разновидностями размыта, ибо и пишущие, и говорящие суть животные общественные.

Писатель – профессия куда менее публичная. Людей речистых, не лезущих за словом в карман, свободно держащихся перед камерой, хороших полемистов среди знакомых мне писателей в общем и целом меньше, чем среди знакомых журналистов (хотя между этими профессиями граница тоже размыта).

      Судя по воспоминаниям современников, блестящими ораторами были В.Маяковский, А.Сурков, В.Вишневский. Живи они в наши дни, наверняка были бы частыми гостями Останкино. Многие помнят Алексея Каплера в «Кинопанораме». И Александра Солженицына в авторской программе. Если бросить взгляд в еще более далекое прошлое, можно предположить, что Достоевский и Толстой не отказались бы вести цикл морально-религиозных передач. И Максим Горький с Короленко и Вересаевым с удовольствием воспользовались бы возможностью общаться с многомиллионной аудиторией. А вот Чехов и Блок – вряд ли. Это, разумеется, ни о чем не говорит: разные бывают прозаики и поэты, не все из них годятся на роль пророков, проповедников, глашатаев, горланов-главарей.

        Это я к тому, что сегодня с десяток видных писателей стали ведущими либо постоянными участниками телевизионных шоу: Проханов, Дуня Смирнова с Татьяной Толстой, Юрий Поляков, Виктор Ерофеев. Мария Арбатова, Дмитрий Быков…

И, конечно, Михаил Веллер. Я им не только искренне восхищаюсь, но и завидую быстроте его реакции, плавной без запинок речи, умению сходу дать достойную отповедь оппоненту. (Одного из них Веллер, правда, назвал идиотом, но там действительно допекло, трудно было не сорваться). 

Можно только радоваться тому обстоятельству, что в звезды телеэфира выдвигаются именно писатели – обнаженная совесть, чувствилище нации, по меткому выражению Ю.Бондарева, ее душеприказчики. 

«Журналист обязан печь пирожные из фекалий, потому что больше ему их не из чего печь». (М. Веллер). У писателя выбор полуфабрикатов все-таки шире, и мало ли какие обстоятельства могут заставить его отложить рукопись (закрыть текстовой файл) и пойти в студию, чтобы прокомментировать текущие события политической жизни! Тем не менее, некоторые зрители-читатели недовольны, когда известный писатель появляется на экране и начинает спорить с простыми смертными (и не факт, что он их переспорит!). Слово художника, как слово царя, не должно звучать попусту, буднично, всуе. 

          Почти все мои знакомые признаются, что Михаил Веллер, этот остроумный и обаятельный рассказчик, умница, эрудит и весельчак, мастер острого и увлекательного сюжета, - в качестве телевизионной звезды вызывает некоторое раздражение. Вечно он всех поучает, наставляет, учит жить. Держит себя как гуру. Не говорит, а изрекает. Зануда редкостный! Его хлебом не корми, дай какого-нибудь политика или писателя уличить в глупости или ошибке. Так и хочется на чем-нибудь поймать самого Веллера... 

Пишущий эти строки попытался выполнить в меру скромных сил это пожелание трудящихся.

На первый взгляд, может показаться, что тексты Михаила Веллера выверены до мельчайших деталей, автор щепетильно точен в каждой подробности. Он и в военном деле (авиация, баллистика, флот) знает толк, и в истории эксперт, и в биологии собаку съел, и в строительстве узкоколеек не подкачает. О литературоведении и истории литературы и говорить не стоит – здесь Веллер выглядит непревзойденным асом! Не к чему придраться.

Увы, увы, увы… 

Взяв сборник веллеровских лекций о литературе «Перпендикуляр», мы с удивлением убеждаемся в том, как много автор путает. Гораздо больше, чем полагалось бы выдающемуся мыслителю наших дней. 

Он путает «Сентиментальное путешествие» Стерна с «Путешествием по Гарцу» Гейне, «Живую жизнь» Вересаева и «Живой, как жизнь» Корнея Чуковского, Галину Николаеву с Галиной Серебряковой, Сталинские премии, имевшие три степени, с Ленинскими, степеней не имевшими, Гастона из «На дне» с Эрастом «Бедной Лизы»,  Список можно продолжить.

И всё это, повторю, в лекциях по литературе, предполагающих, как минимум, тщательную проверку материала и высокую за него ответственность! 

С ученым видом знатока Веллер именует Жюля Ренана – Жозефом, Эрика Сигала, автора нашумевшего романа «История любви», называет хирургом по профессии, хотя на самом деле тот специалист по истории литературы.

Веллер пишет, что о прозе Лермонтова прижизненная критика слова доброго не сказала. Хотя не мешало бы знать, что о "Герое нашего времени" сразу же восторженно отозвался не кто иной, как Фаддей Булгарин. Не говоря уже о большой статье Белинского, опубликованной в 1840 г. и содержащей немало добрых слов.

Веллер уверен, что Василий Гроссман был любим Советской властью, тогда как достаточно известно, что партийное и писательское начальство в сороковые-пятидесятые годы его травило и всячески гнобило.

Веллер считает Ежи Леца единственным польским остроумцем - неужели ничего не слышал хотя бы о Юлиане Тувиме?

Не будем уже упоминать о мелочах, вроде странных оборотов «в бытность ИМ(?) послом» и «народишко ужаснулся собственной нищетОЙ», написания имени Жюль и фамилии Верн через дефис.

Я не ставил перед собой специальной задачи придираться, не проверял всё, что могло показаться сомнительным.

Как и Михаил Веллер, пишущий эти строки получил филологическое образование. Этого оказалось достаточно, чтобы обнаружить у этого замечательного автора массу, мягко говоря, неточностей. Невольно возникает неприятное предположение: а вдруг и в авиации и баллистике, в строительстве узкоколеек и истории, в энергетике и юриспруденции Михаил Веллер т а к о в  ж е? То есть только на профанов производит впечатление крупного специалиста и знатока всех деталей? Что если впечатление предельной точности, выверенности каждой детали, заботы о мелочах – обманчиво? Что если Веллер небрежничает не хуже любого другого литератора?

Как больно разочаровываться в любимом авторе…

Самые эрудиты-многознайки, понимающие всю сложность проблемы, не стесняются сопровождать свои высказывания всякими оговорками:«Если не ошибаюсь, по-моему, есть основания предположить». Апломб, категоричность, безапелляционность присущи как раз полузнайкам, новообращенным, недавно узревшим Высшую Истину.

Как говорил глубокий современный мыслитель Михаил Веллер, «Самая страшная ошибка — это упорствовать в ошибке уже сделанной». Неужели никто из работников издательств, из просвещенной публики не обратил внимания автора на многочисленные досадные неточности? Хорошо бы проверить, повторил ли их Веллер, переиздавая свои книги.

Что еще раздражает. Время от времени Михаил Веллер использует хитро-наивный прием, призванный заранее оградить его от возможных обвинений в ошибках. Он якобы подставляется под удар: изрекает явную, нарочитую неправильность, демонстрирует удивительную забывчивость, чтобы в случае чего выставить «разоблачителя» простаком, не способным понять тонкой иронии автора. Писатель-философ делает вид, что забыл, кому принадлежит афоризм «Человек рожден для счастья, как птица для полета». Чехову, что ли? А ведь плакат с этим афоризмом, снабженный подписью «В.Короленко», в свое время висел в каждой советской школе, уж тут ошибиться невозможно! 

Можно ли поверить, что Веллер – филолог, историк и теоретик литературы, не помнит, чья строчка «Оленя ранили стрелой». Зачем же он притворяется невеждой, не читавшим «Гамлета»? Игра, кокетство? На мой взгляд, совершенно неуместные.

Веллер определяет зависть как стремление максимализировать свою значительность через минимализацию значительности другого. Попробуем приложить эту дефиницию к классическому завистнику. Выясняется, что Сальери далек от того, чтобы принизить величие Моцарта и за его счет возвыситься самому. Наоборот, он всячески умаляет свой талант, свою известность, а Моцарта превозносит.

Сальери возмущен произволом Небес, наградивших гениальным даром гуляку праздного, т.е. недостойного человека. Сальери – борец за справедливость. И лично мне знакомые завистники были уязвлены не успехами и не талантами счастливчиков, а незаслуженностью, невыстраданностью их удач.

«Если мы считаем людей недостойными их блага, возникает зависть, (Декарт)

«Зависть есть беспокойство души, вытекающее из того, что желанным для нас благом обладает другой, по нашему мнению, не более нас достойный им владеть». (Лейбниц.)

Мудр Веллер, но мыслители прошлого были не менее мудры!

Веллер на два года моложе меня, мы с ним принадлежим к одному поколению. Поэтому мне, как одному из типичных представителей, очень обидно читать такие слова: «Молодость, переходящая в старость, минуя период социальной зрелости, – вот главная отличительная черта моего поколения».

И еще обидное о нашем, самом многочисленном за всю историю СССР, поколении сорок шестого-пятидесятого годов рождения: «старперы», «состарившиеся в мальчиках», «брюзги, неудачники, одни спившиеся, другие продавшиеся незадорого».

И еще: «К сорока годам мы не дали ни единого человека, что встал бы вровень с достойными прежних времен».

Последняя фраза вызвала у меня возмущение. Как это – «мы не дали»? А Довлатов? Людмила Улицкая, Александр Кабаков, Александр Шаров, Дина Рубина, Татьяна Толстая, Юрий Поляков, Сергей Гандлевский? 

Проверил по справочникам – таки прав Веллер: все вышеперечисленные родились либо до сорок шестого, либо после пятидесятого... Из подходящих по возрасту писателей – например, Александр Мелихов, Аркадий Драгомощенко, Елена Шварц – все-таки трудно назвать того, кто «стал бы вровень».

В нормальных условиях прозаик начинает писать в 23-25, первая книжка у него должна выйти самое позднее к 28-30 годам, к 30-32 годам – вторая, и к 35-40 годам он должен «состояться»: завоевать прочную репутацию, показать, на что способен, прославиться. Брежневская эпоха, семидесятые годы – какие новые имена появились в это время? Затрудняюсь сказать. Руслан Киреев и другие в те годы «сорокалетние» были самыми молодыми – кому удалось прыгнуть в последний вагон. У прозаиков моего поколения первые книги появились только в середине, а то и к концу восьмидесятых.

Для достижения такого результата не надо было специально «перекрывать кислород», «ставить шлагбаумы», «не пускать». Идеологическому начальству было достаточно растянуть средний срок от сдачи рукописи до выхода книги – года на четыре, лет на пять, шесть. Ведь всем понятно, что члены писательского союза, профессионалы, живущие на гонорары и мастера художественного слова, должны иметь преимущества перед «молодыми», неопытными, не достигшими высокого уровня, зато имеющими нелитературную профессию, позволяющую худо-бедно существовать и без публикаций. 

Когда грянула перестройка, сорокалетние люди стали входить в литературу практически одновременно с двадцатипятилетними! И получилось так, что и сам Михаил Веллер, и все писатели моего поколения опоздали прославиться. (Если говорить о моих земляках-ростовчанах, опоздали прославиться даже Николай Оганесов и Данил Корецкий, авторы детективов, казалось бы, обреченные на ранний успех). А как сказала Анна Ахматова, позднюю славу выдержать особенно трудно. 

Можно, конечно, упрекнуть самих «молодых» писателей: поздно начинали, мало работали, медленно. Но, знаете ли, надо быть уж очень творческим человеком, чтобы писать крупную прозу заведомо «в стол», 

(Судьбу писателей-эмигрантов тоже не назовешь счастливой. Первый роман Эдуарда Лимонова вышел, когда автору было те же 36 лет, «Школа для дураков» - когда Саше Соколову было 33 года. Не слишком рано).

Есть особое мужество: сказать то, что думаешь, отлично зная, что кому-то это покажется позой, эпатажем, демонстрацией своей особости.

Михаил Веллер называет «Емшан» Мориса Симашко – гениальным произведением. На мой взгляд, Симашко пишет отлично, однако причислить его к гениям? Я бы не осмелился.

Юлиана Семенова Веллер ставит выше Юрия Нагибина и Валентина Распутина! Это наверняка повергнет в шок многих ценителей русской литературы.

Наберусь-ка и я дерзости и отваги, скажу без оглядки: рассказ Веллера «Хочу в Париж!» мне нравится до чрезвычайности. Может быть, он даже гениален.

________________________

© Хавчин Александр Викторович