С радостью и грустью представляю читателям «Релги» стихи Михаила Анищенко – поэта из Самары. Впрочем, представлять его излишне, он достаточно весомо представлен и в сети, и в своих поэтических сборниках.

Несколько лет назад я обмолвился: не болит – не пиши. Стихи Михаила полностью отвечают этому принципу. Отсюда и грусть. Что поделать, и страна, и время произвели достаточно пепла, стучащего в сердца поэтов. 

Да, порой у Михаила можно отследить влияние Есенина, Рубцова… Но это даже не реминесценции, скорее живой отклик на некогда посланный сигнал. Стихи его намного превосходят тот условный уровень мастерства, после которого любительское сочинительство переходит в разряд российской поэзии. Стихи его исповедальны, и в исповеди своей он не щадит себя, карая за реальные и мнимые прегрешения. 

Поэты – товар штучный, совсем недавно я был убеждён, что истинных поэтов в России можно пересчитать по пальцам одной руки. И сейчас рад, что Михаил Анищенко опроверг это заблуждение. 

 

                                                                                                                     Валерий Рыльцов

 

 

Равновесие

 

Мать честная да лыко-мочало,

Да звенящая попусту гнусь…

Перепутав концы и начала,

Я не знаю, на что пригожусь.

 

То целую икону святую,

То нечистых дразню, как гусей.

И прощаю врагов подчистую,

И гною по темницам друзей…

 

То умен, как последнее слово,

То – Емеля, дурак, ветрогон…

Гой ты Русь! Золотая подкова,

Под которой сидит скорпион.

 

И по селам, где слез не осталось,

По сурепке и по лебеде

Темнота, перешедшая в святость,

Разошлась, как круги по воде.

 

Хохотали по просекам черти,

Обрывалась волшебная нить…

Равновесие жизни и смерти

Я хотел на земле сохранить.

 

Ты прости меня, батюшка милый,

За вороний бессмысленный грай…

Ты меня из холодной могилы

Не пускай в нарисованный рай.

 

И пускай мною песенка спета

На идущей под воду корме…

Я люблю темноту после света

И рождение света во тьме!

 

 

 

Первый снег

 

На темном крыльце, замерзая,

Теряя ко мне интерес,

Ты что-нибудь знаешь, родная,

Про снег, убежавший с небес?

 

Здесь ночи из черного крепа,

И голос прощальный дрожит…

Зачем же он с ясного неба

На темную землю бежит?

 

Прощаясь со мной на пороге,

Скажи, на ладони дыша,

Зачем он лежит на дороге,

Растоптанный, словно душа?

 

И нет в нем ни злости, ни гнева.

И кто в том, скажи, виноват,

Что снег, убегающий с неба,

Не помнит дороги назад?..

 

 

* * *

 

Навалилась усталость…

За окошком темно.

Что прошло, что осталось?

Да не всё ли равно!

 

Что за страшная сила

И откуда, бог весть,

Нам с тобой подменила

Всё, что было и есть?

 

Тлеет Русь, словно ветошь,

Гаснет меч-кладенец…

И отцу не ответишь:

Наш ли Ржев наконец…

 

 

* * *   

Увидеть demos, как sodom,

Всю ночь грустить над сгнившей лодкой,

И заливать горящий дом

Слезами, смешанными с водкой.

 

Прижать к груди спасённый скарб

Промолвить: «Мать твою, свобода!»,

И растоптать российский герб

С орлом, похожим на урода.

 

 

 

* * * 

Летят минуты – боль сквозная.

А дело божье таково:

Мы лепим прошлое, не зная –

Зачем оно и для кого.

 

…Там всё острее пахнет мята,

Там мир прекрасен без прикрас.

Там всё, что дорого и свято,

Уже обходится без нас.

 

Но от досады умирая,

Как ненавистный сердцу плен,

Я разрушаю стены рая

До основанья. А затем…

 

Леплю огонь и дым пожара,

Живьём сгоревшего коня;

И маму в центре Краснодара,

Уже проклявшую меня.

 

Леплю избу, горшки на тыне,

Тропинку, речку, коноплю…

Потом леплю тоску о сыне

И боль отцовскую леплю.

 

О, эта боль! Она – как море!

Как белый парус на волне…

И пьяный доктор в коридоре

И две решётки на окне.

 

Леплю, леплю. Сегодня, завтра.

Леплю бессилие и страх,

И в лабиринте минотавра

Тесея с ниткою в руках.

 

Не предъявляя иск к оплате,

Почти раздавленный, больной,

Леплю, леплю… Один в палате,

Когда-то вылепленной мной.

 

* * *

Мне чужды все – и друг и ворог.

Простыл во тьме мой ранний след.

И в двадцать лет вместились сорок,

Ещё не прожитых мной лет.

 

Бормочет дождик: «Бездарь! бездарь!»

И я шепчу: «Молчи! молчи!»,

И словно камушек над бездной,

Боюсь закашляться в ночи.

 

Я, как пожар: горю в незримом,

Но каждый раз, с приходом дня,

Боюсь, что скоро стану дымом,

Одним лишь дымом без огня.

 

Мне нет пути. Мой путь заказан:

Не знаю – как, не знаю – кем…

Но для короткого рассказа

Мне хватит жизни между тем.

 

Взгляну назад – дымится детство.

Зола – и больше ничего.

Всё остальное – только бегство

От дня рожденья своего.

 

 

* * *

Фотографии. Господи, вот ведь

Не затянута льдом полынья…

И давно уже поздно злословить,

Отрекаться, что это – не я.

 

Нас отметили, как наказали.

Мы с тобою тоскою полны.

Ты косишь золотыми глазами,

Словно рыба со дна полыньи.

 

На упрёке закушена губка,

В кулачках умирает испуг,

И немного расстёгнута шубка,

Слишком узкою ставшая вдруг.

 

А правее чуть-чуть, на отшибе

Где и ныне закат не погас,

Детский садик нелепых ошибок,

Взявшись за руки, смотрит на нас.

 

И вот так у речного причала,

Ни за что эту жизнь не виня,

Тридцать лет ты стоишь, не качаясь,

Словно всё ещё веришь в меня.

 

До сих пор не открытая тайна,

Словно рыба, уходит на дно;

И лицо твоё в клочьях тумана,

Расплывётся, словно пятно.

 

Можно было бы резкость настроить,

Но фотограф пришёл подшофе…

И не видно ещё, что нас трое,

Что нас трое на свете уже.

 

* * *

Пройти бы мимо, мимо, мимо,

Не оглянуться и тогда,

Когда вдруг станет нестерпимо

Дышать от боли и стыда.

 

Пройти спокойно, не моргая.

Забыть, как в дрёме декабря

Ты за спиной стоишь нагая,

Такой, как предал я тебя.

 

Закрыть глаза, назад не глянуть,

Потом по городу кружить…

И задушить в подъезде память,

Чтоб как-нибудь и дальше жить.

 

 

* * *

Было очень легко, было грустно и – ах!

Ты была сумасшедшей и кроткой.

На четыре пустыни рассыпался страх,

Не сумев устоять перед водкой.

 

Два гранёных стакана. Прилив и отлив

Невозможной любви и измены.

Словно Овод, решётку тюрьмы распилив,

Возвратился в объятия Джеммы.

 

За окошком ненастье, беда и разбой.

Кто-то дышит и ждёт за стеною.

«Я не знаю, любимый, что будет с тобой,

Я не знаю, что будет со мною!»

 

Откликаюсь, шепчу: «Ты беду не пророчь!»

Обнимаю покорное тело.

И летит, как стрела, августовская ночь,

Словно ночь накануне расстрела.

 

Элегия

 

Надрывается ветер заблудший,

Колобродит всю ночь в камыше.

И чем хуже погода, тем лучше

Почему-то теперь на душе.

 

Ничего, я с дороги не сбился

И совсем не знаком с ворожбой.

Я в счастливой рубахе родился

И снимал ее только с тобой.

 

А теперь возле дома слепого

Я хожу, словно вор, без огня…

Хорошо, что ты любишь другого,

Как когда-то любила меня.

 

Хорошо, что без боли и страху

Ты мне машешь рукой на ходу,

Что мою голубую рубаху

Носит пугало в вашем саду.

 

 

Не смотри

 

Не смотри, не смотри ты вослед журавлю,

Не грусти у ночного порога...

Всё равно я тебя больше жизни люблю,

Больше Родины, неба и Бога!

 

Возле мокрых заборов, соломы и слег

Я люблю тебя тихо и нежно –

Не за то, не за то, что, как дождик и снег,

Ты была на земле неизбежна.

 

Не за то, что сгорала со мною дотла

И неслышно в сторонке дышала,

А за то, что всё время со мною была,

И как смерть – мне ни в чём не мешала!

 

  

* * *

 

Люби меня – в мороз, в жару,

Люби меня – за боль, за серость,

За то, что я в тебе умру

Гораздо раньше, чем хотелось.

Люби, когда не надо тел,

Когда имен и лет не надо,

Люби, пока я не успел

Узнать, что выбрался из ада.

Люби мой гнев, мою вражду,

Мои обугленные святцы…

Ведь только я в твоем аду

Хотел бы вечно оставаться!

 

Японское утро

 

В старом доме, в Шелехмети, 

Где я мучился вчера,

Отведу дыханье смерти, 

Встану с грустного одра.

 

Закурю и выпью водку, 

И друзьями сбитый гроб

Переделаю на лодку, 

Плыть и радоваться чтоб.

 

Поплыву над пеной рынка, 

Сделав мачту из весла.

Вместо паруса – простынка, 

На которой ты спала.

 

Поплыву без слёз и гнева, 

И наполнит свет зари

Простынь белую, как небо, 

С красным солнышком внутри.

 

Я воду ношу

 

Я воду ношу, раздвигая сугробы.

Мне воду носить всё трудней и трудней.

Но как бы ни стало и ни было что бы,

Я буду носить ее милой моей.

Река холоднее небесного одра.

Я прорубь рублю от зари до зари.

Бери, моя радость, хрустальные ведра,

Хрусти леденцами, стирай и вари.

Уйду от сугроба, дойду до сугроба,

Три раза позволю себе покурить.

Я воду ношу – до порога, до гроба,

А дальше не знаю, кто будет носить.

А дальше – вот в том-то и смертная мука,

Увижу ли, как ты одна в январе

Стоишь над рекой, как любовь и разлука,

Забыв, что вода замерзает в ведре…

Но это еще не теперь, и дорога

Протоптана мною в снегу и во мгле…

И смотрит Господь удивленно и строго,

И знает, зачем я живу на Земле.