Для Александра Филиппенко нет запретных тем в искусстве. Благодаря кинематографу он стал самым ярким представителем «темных сил», сыграв Азазелло, Коровьева, Кощея, Смерть и прочую нечисть. Однако в театре это совершенно иной артист – мастер комедии и гротеска, в творчестве которого в последние годы все громче звучит гражданский протест. «Сон Гафта», «Предбанник» и спектакли по Солженицыну – лишь некоторые звенья столь сложной цепи. Недавно артист представил зрителям сложный эксперимент, скрестив «Крохотки» с музыкой Шостаковича. Об актуальности Солженицына, непредсказуемых поворотах судьбы и роли случая в своей жизни Александр Филиппенко рассказал в интервью «Театралу». 

– Александр Георгиевич, такое впечатление, будто вы задались целью перевести на язык театра всего Солженицына. Сперва «Один день Ивана Денисовича», сейчас «Крохотки», за ними последует, наверное, и «Архипелаг ГУЛАГ»?

– «Архипелаг», я думаю, обладает полиграфическим эффектом. Это для чтения «один на один». Что касается «Одного дня Ивана Денисовича» – в чистом виде его величество случай. Раздался звонок из Библиотеки иностранной литературы. Мне предложили поучаствовать в интересном мероприятии: наша и чикагская библиотеки обсуждают одну книгу. Сначала был Фолкнер, а теперь читатели выбрали «Один день Ивана Денисовича». И просят меня прочесть главу из повести. Не раздумывая, ответил, что готов. Вечер прошел с успехом. В первом ряду сидела Наталья Дмитриевна Солженицына. После спектакля мы долго с ней беседовали. В ту пору был еще жив наш великий художник Давид Боровский, и первые идеи оговаривались с ним. Потом уже и сын его – Александр предложил четкое световое решение. И получалось, что репетиции спектакля продолжались уже вместе с публикой. Продолжались по точным замечаниям Натальи Дмитриевны – так неожиданно зарождался сценический вариант «Одного дня Ивана Денисовича».

– Получается, что и «Крохоткам» была заранее уготована сценическая судьба?

– Здесь снова все произошло по воле случая. Первый звонок был от Алексея Уткина («золотой гобой России»). Договорились о встрече. И у меня в гримерной после спектакля присели обсудить будущую работу (мы хотели сделать совместный поэтический концерт, выбирали программу), и вдруг между делом вспомнились «Крохотки». Алексей сказал: «Наш ансамбль записал диск с прелюдиями Шостаковича. У меня предчувствие, что все это можно совместить с «Крохотками». Я прихожу домой, читаю «Крохотки». Звонит Уткин: «Запись достал, завтра встретимся». Завтра встретились, посидели: раз, раз, раз. Подожди, так все сходится! По звуку и по «болевым точкам» и Солженицын, и Шостакович удивительно сочетаются друг с другом. Звоню Наталье Дмитриевне и бодро рассказываю про эту идею. В трубке пауза и осторожно прозвучало: «Да, вполне может быть. Давайте подумаем…» И стали мы совместно думать, потому что читать Солженицына очень непросто. Сейчас программа готовится к выпуску, и Наталья Дмитриевна колоссальную помощь нам оказала: нужно было учесть множество нюансов, поскольку Солженицын к инсценировкам относился настороженно. 

– Когда Александра Исаевича не стало, к его творчеству был повышенный интерес. Но прошло три года. Не чувствуете вы одиночества, когда выступаете с его произведениями?

– Если бы я «чувствовал одиночество», я бы не играл этот спектакль, но на «Один день Ивана Денисовича» в театре «Практика» все билеты проданы. Значит, слово Солженицына и сегодня звучит современно. А вот недавно был предварительный показ «Крохоток» в Школе-студии МХАТ. Все прошло отлично, и «раздумчивые паузы» были и смех. А в конце ребята подошли и говорят: «Сейчас бы еще раз послушать!» Это подтолкнуло меня произносить вступительное слово. Настроить публику на совместную работу и сердца, и ума буквально с первых фраз Солженицына.

– Ваш излюбленный стиль на сцене – гротеск. А сочетается ли с гротеском творчество Солженицына?

– Сочетается. Я даже сам не ожидал, но смеются зрители на «Одном дне Ивана Денисовича». Там и в тексте уже есть определенный посыл, а я, как рыбак, вожу зрителей по тихим заводям, а потом внезапно – хлоп! – и подсекаю. Юмор сменяется болью за человеческую судьбу, загубленную в сталинских лагерях... И всегда в финале все встают, как в минуту Памяти. Не скрою, были у Натальи Дмитриевны замечания, она приняла мой вахтанговский подход и поддержала, однако добавила: «Александр, меньше графики – больше акварели». А в «Крохотках» на ее поправки объясняю, что почти весь мой чтецкий опыт «прорастает» из ранней «Таганки», где я работал в начале 1970-х, а Наталья Дмитриевна мне в ответ: «Ну и прекрасно, хорошая любимовская школа, но только в «Крохотках» давайте без Брехта». Дальше хочу только отметить, что в нашем театральном училище Борис Евгеньевич Захава поставил бы Наталье Дмитриевне зачет по режиссуре.

– Кстати, на «Таганке» вы работали в годы расцвета театра. Но событие, случившееся минувшим летом, не оставило равнодушными даже жителей провинции. Никто не ожидал, что у эпохи Любимова будет такой печальный финал…

– Вот и опять Его Величество Случай. Хочу лишь пожелать всем участникам этого раздора не растерять талант. У Вахтангова, помните, – «с художника спросится!» Для истории нашего театра «Таганка» навсегда останется великой «Таганкой» эпохи брежневского застоя. Что касается меня, то я встретил там и пятилетие, и десятилетие театра (это был 1974 год). И сколько памятных событий с этим театром было связано помимо великих спектаклей. Например, я организовал первый концерт джазмена Алексея Козлова с первым составом джаз-рокового ансамбля «Арсенала». Юрий Петрович был в отъезде. Николая Лукьяновича Дупака (директора) слово «джаз» не пугало, и мы с месткомом замаскировали концерт «Арсенал» под вечер отдыха Театра на Таганке и «Современника». Алексею важно было собрать свою публику в центре Москвы. Дело было летом после спектакля, погода отличная, жара прошла, но уровень звука и уровень публики был за 100 градусов. А еще был футбол. После августа 1968 года прошло не так много времени, а в театре объявление: «СССР – ЧССР. Футбольный поединок». И внизу помельче: «Театр на Таганке – Латерна Магика». На поле вышли и Фарада, и Шаповалов, и Хмельницкий… Мои чешские друзья долго помнили, что Хмельницкий им два гола забил. И третье «дело-грандиозо» (при этом надо вспомнить, какая удушающая атмосфера идеологической цензуры царила вокруг) – наши поездки на весь выходной вторник в Белые столбы. Мы называли это «доворовыванием культуры», поскольку только там можно было посмотреть современное достойное зарубежное кино, которое не шло в прокате. Утром дирекция заказывала нам автобус. Мы везли шоколадные наборы для киномеханиц и билеты в театр для руководства Госфильмофонда. Три фильма смотрели за один раз. Глубоким вечером шли возбужденные через березовую рощу на электричку.

– То есть своего рода диссидентство?

– Это был дух «Таганки» того времени. Потом появились закрытые просмотры в «Иллюзионе», которые начинались в 11 вечера. Такой своеобразный ночной киноклуб театральной молодежи. Но за этим уже о-о-очень следили соответствующие органы. А мы чувствовали себя свободно… В Театре Моссовета мы играем спектакль Юрского «Предбанник», там есть такая фраза: «Мы пришли из тесноты и неволи, где у нас была свобода плевать на эту тесноту и неволю». А «Таганка» всегда давала ощущение, будто есть островок свободы. Кстати, Юрий Петрович уже тогда пытался перевести всех на договор. Но его затея не реализовалась, поскольку в правовом и финансовом отношении у актеров слаба была защита. Да и опыта составлять договоры у нас не было. Я убедился в этом лет десять спустя – в 1983 году, когда снимался в кино с американским артистом. Его договор с киностудией был толщиной с Большую советскую энциклопедию. И разумеется, это не шло ни в какое сравнение с моим жалким листочком договора, который я подписывал когда-то на киностудии в те годы.

– Наверное, большую часть листа занимала графа «актеру запрещается»? 

– Нет, почему же? Не запрещается, а актер «обязан», «обязан», «обязан»... 

– С советских времен прошло два десятилетия, но не кажется ли вам, что у театров все равно еще слабый опыт для заключения договоров с артистами?

– После того как российский театр из Идеологического отдела перешел в отдел Соцуслуг, он приобрел новое качество. И наверное, в этом качестве успешнее могли бы работать «сборные» труппы. Театр-Дом закончился вместе с театром Ефремова, Товстоногова, Эфроса, Любимова… Ну это вы меня своими вопросами куда-то не туда заманили. Нужно уметь вести диалог «актер–директор», нужно четко оговаривать права и обязанности. На дворе XXI век, а множество театров наших по-прежнему живет в старом времени. 

– А почему процесс перехода на новые рельсы такой долгий?

– У Довлатова есть слова о том, что советская власть внутри нас сидит. Нужно побороть в себе коллективную безответственность, лень, ложь … 

– Сегодня вы не служите в стационарном театре, но играете в спектаклях и Театра Моссовета, и «Современника», и театра «Практика». А еще в вашей жизни были Театр Вахтангова, Et Cetera, «Сатирикон» и «Табакерка»…

– За этой работой стоят десятки сыгранных ролей. Но при этом на улицах мне по-прежнему говорят: «Привет, Кощей». Недавно и вовсе мужик подошел, похлопал по плечу: «Кощей, ты говорил, что наше время еще не наступило. Так вот оно, наконец, пришло». Впрочем, бывают и совершенно неожиданные случаи. Например, меня встретил джазмен Герман Лукьянов. Я думал, он скажет теплые слова про монолог Славкина о джазе, который я читал в программе «Вокруг смеха», а он говорит: «Спасибо вам за Гоголя». Или на улице подошел человек: «Вы ведь играли командира подводной лодки?» – «Да, это был фильм «О возвращении забыть». Мужчина отдал честь: «Командир подводной лодки в отставке. Спасибо!» 

– Я начал перечислять театры, в которых вы работали. А все-таки из этого перечня, какой театр вам дороже всего?

– Вахтанговский. Я работал там целых 20 лет после «Таганки» и это было как переход на другую планету. Моими первыми партнерами стали Борисова, Гриценко и Пашкова. Великая школа! А потом во многих спектаклях я был партнером Михаила Александровича Ульянова. Я сыграл Бухарина при его Ленине, Жданова при его Сталине, Бекингема при его Ричарде III. Только истинно свободный человек мог себе позволить играть в те времена «вечно живого Ленина», а назавтра – «мерзкого убийцу Ричарда»… Эта была настоящая академия. И к счастью, когда я пришел в театр на Арбате, я уже и в кино снялся, и на эстраде с сольными программами выступал. И старался выбирать, в каких проектах участвовать. Михаил Александрович говорил, что репутация складывается годами, но разрушить ее можно за одну секунду. «Следи за этим, – говорил он. – Потому что всегда найдется внимательный зритель, который не простит тебе промашку».

– И вы, конечно, ни разу не испортили свою репутацию?

– Трудным и ответственным был срочный ввод на роль Бекингема. Ульянов мне сказал, что в спектакле произошли перестановки и после десяти репетиций придется играть мне. Сколько лет прошло, но я и сейчас с содроганием вспоминаю те дни. «Провалится Филиппенко или нет?»… Сначала я встретился с переводчиком Михаилом Донским, и мы долго бродили по Переделкино – говорили про шекспировские времена. Однако роль получалась с налетом Шиллеровского романтизма. Ходил маялся за кулисами и вдруг набрел на декорационный сарай, провел ладонью по стене, нащупал кирпич и у меня как промелькнуло – вот! – по Гротовскому – память тела, которая разбудила эмоциональную память, отбросив Корнеля, Расина, я ощутил другую фактуру шекспировского времени. Вспомнился английский фильм «Лев зимой», где герои ходят среди коров и кур, а под ногами у них – месиво из помета, крови, остатков еды… и роль сложилась. Но это только начало истории, поскольку каждый раз перед второй картиной я шел в этот сарай – гладил кирпичи. Шло время. Но однажды в начале сезона в сентябре, заглянул в сарай перед второй картиной – пощупал стену рукой, а там известка. Летом был ремонт, и мои кирпичи покрыли штукатуркой. Как думаете, какие были мои действия? На следующий спектакль я принес старый кирпич с Арбата. Он долго лежал в моем гримерном столе, наводя ужас на наших уборщиц.

– Вы считаете себя баловнем судьбы?

– Баловнем судьбы я себя не считаю. Мне все давалось Трудом, Работой. Но зато я встретил много хороших людей, прекрасную литературу и гениальных партнеров – это было мое третье высшее образование после Физтеха и Щукинского училища. И последним из этих людей был Александр Исаевич Солженицын – мои спектакли «Один день Ивана Денисовича» и «Крохотки», которые считаю своими лучшими и на которые с удовольствием приглашаю!

______________________________________

© Виктор Борзенко (текст), Анатолий Морковкин (фото)

Опубликовано в журнале «Театрал», 2012, №1