На свете есть мало вещей, которым нельзя научить человека.

    А теперь спрошу, нам свободе можно было научиться? Или её сначала нужно было заслужить, выстрадать? А уж потом учиться ею пользоваться? Равно как и демократией. Но и простаку понятно, что демократия не гарантирует ни успешной экономики, ни прав человека, тогда как простак видит и чует, что автократия, напротив, гарантирует. Это неважно, что гарантирует она плохую экономику и подавление прав человека. Такая экономика хоть плохо, но кормит, правда? 

Да и кому они нужны эти права?! Возни  только с ними, да хлопот. Без них-то оно получше, поспокойнее.

Ты ему говоришь: постой, демократия – это же, по-нашему говоря, народовластие; это, – говоришь ты, –  строй такой, когда народ, когда именно ты реально распоряжаешься течением своей повседневной жизни и можешь влиять на ход своей судьбы. Какой угодно – личной ли, исторической ли судьбы.

Вы можете представить себе продолжение этого диалога? Я – нет.

Меня в этом раскладе сил удивляет место и роль культуры. Я привык к тому или приучил себя к тому, что наша культура всегда умела влезть в текущее время, примерить его на себя, не забывая при этом о самобытности жизни. Однако история наша полна и противоположных примеров: то давай говорить по-немецки, то - по-французски, то парики носить, то бороды брить…

Но не только это.

Какие-то святые и яростные порывы были. Например, «Декларация прав культуры» нашего современника Лихачёва.

Увы! Как всегда – глас вопиющего в пустыне…

А ведь могла бы Декларация, будь услышана, стать воплощением идеи спасения, как в своё время в Америке «Билль о правах человека», родившийся в условиях расистского общества, стал, в конце концов, планетарной идеей.

Короче, неси свой крест. И веруй.

Может, печатное слово, может газеты – эти дети злободневности – спонталыку   людей сбили? А попенять на зеркало! Это и правда, старинная отечественная забава. Равно как и отечественная статистика, которая никогда не врёт. Да, не врёт, она действует гораздо тоньше – она изобретает правду. Подменяя ею действительное положение вещей.

      Тут они сошлись в точку – классовая культура, информационные средства, статистика, пропаганда – говорить полуправду и полуложь, подменяя понятия, доходя в этом до полного совершенства. Размышления на эти темы почти всегда выводят меня на проблему тяжёлую – на проблему фашизма, неважно, немецкого или советского, русского нацизма. Именно на этом поле у нас остаётся  столько недомолвок, неясностей, недоговорённостей…

Предлагаю вниманию читателей пространную выписку, в которой говорится о проблеме огосударствления культуры.

     «Тогда как либеральное государство видело свою задачу главным образом в том, чтобы дать человеку необходимые знания и предоставить ему решать, как он собирается их применить, национально ориентированное государство, с одной стороны, не может отказаться от этой задачи, но  обязано взять на себя другую задачу. Оно должно, не обращая внимания на возражения и критику враждебной нам ничтожной клики интеллектуалов, поставить кино, радио, прессу на службу государству.

…Духовный либерализм, который на деле означает анархию духа, похоронен раз и навсегда.

…Мы хотим, чтобы вы снова ощутили радость от вашей работы. Художника должно охватывать большое чувство, когда он шагает в ногу со временем и вносит в это свой скромный вклад. При таком новом убеждении в кино возникнет и новая моральная этика.

…Мы не хотим препятствовать и частной инициативе. Напротив, она получит большой толчок за счёт национального движения.

…Кино, развивающееся на этих основах, будет не разделять, а связывать народы, гордящиеся своими особенностями, которые обретают в нём своё лицо».

     Угадали? Не угадали! Это не Михалков-сын. Это доктор Геббельс, восемьдесят лет тому назад.

   Коммунизм – фашизм. В глубине этих различных систем, - заявление это делает Шатобриан, - заложено одно героическое средство, объявленное или подозреваемое; это средство – убийство. Коммунизм и фашизм – близнецы. Коммунистическое и фашистское государства возникли одновременно, они из одного яйца вылупились. У них абсолютно одинаковые методы самовыражения и самореализации: – диктатура, репрессии, массовые убийства, захват чужих территорий. Исторический опыт идентичен: разжигание национальной розни, пропаганда исключительности и превосходства одной нации над другой, воспевание насилия.

      Какое-то время Германия Гитлера оставалась для меня загадкой. Я не находил объяснения тому, как страна величайшей грамотности, культуры, породившая плеяду величайших философов, композиторов, поэтов, страна, обожествлявшая умеренность, труд; благочестивая, морализаторская страна пала в объятия политического режима, основанного на реинкарнированной архаике, мифологии и язычестве. Неужели потому, что были унижены, жаждали отмщенья, снедаемые желанием поживиться и пожить за счёт поверженных врагов? С этих позиций феномен Гитлера понятнее, объяснимее феномена Сталина. Понятен социальный нацистский проект: решение проблемы жилья, создание народного автомобиля, дорог, ликвидация безработицы, рост зарплаты.

Кажется, немцам было что отстаивать – строй, при котором они, наконец, зажили хорошо. И воевать пошли за то, чтобы жить ещё лучше.

     Одна бытовая зарисовка хорошо проявляет это состояние душ и умов. Простые немцы во время погромной «хрустальной ночи» рассуждали так: «Богатых евреев обдерут вожди, а уж нам, что останется». И шли громить магазинчик соседа, с которым бок о бок прожили жизнь. Тащили всякую мелочь – мыло, простынки… Наутро многие опомнились – понесли чужое добро обратно, приютили оставшихся без крова. Пришли в себя и постарались забыть или замолить грех свой. Но машина была уже запущена. Через несколько лет из отступавшей советской России офицеры вермахта писали домой: «Я уже присмотрел себе деревню… Здесь дом культуры, который может стать центром нашего поместья…» Рано или поздно, но возмездие свершилось. Фашизм был повержен, грех немецкого нацизма изобличён, разъяснён и вырван с корнем. Коммунизм никто не побеждал. Он выродился.

     А между тем, напрочь отвергая наш социализм, я склонен думать, что это был великий эпизод в истории человечества. Может быть, самый великий после учения Христа.

И мы были совсем не одиноки в попытках реализации социалистических мечтаний.

Это невозможно представить, как сотни миллионов людей искренне чувствовали себя выше денег, выше богатства… Они как бы оказались ближе всего и ближе всех, кто был до них, к вечным ценностям. В этот величайший феномен духа укладывается вся многострадальная, часто кровавая, социалистическая история нашей страны. И в тоже время более, чем очевидно, что коммунизм – это не политическая проблема, это провал человечества. После которого у нас, например, остался гнойный очаг, который будет и будет гноиться. Он и гноится не одно уже поколение. Обыкновенный русский фашизм. Не столько как политический феномен, сколько как болезнь общества. Есть болезнь Альцгеймера, а эта – болезнь Сталиным. На котором лежит кровь миллионов. Сталин для нас – не имя, а диагноз страны. Если угодно, вот корневая система этого феномена. Сталин – Ленин – Петр – Грозный… Может, потому, что он ближе всех стоит к нам по времени, общество до сих пор несёт в себе споры сталинизма, о нём продолжают мечтать те, чьим предкам посчастливилось не пострадать от него, не на себе проверить известный афоризм сталинского сподвижника: ты    ему цитату, а он тебе – ссылку. Для этих Сталин – демон, провидец, герой, а не мошенник и преступник, захвативший и удерживающий власть.

      Говорят, что сталинизм коренится в неизжитом внутреннем рабстве. Неужели только этим объясняется непреодолимое желание смотреть назад и в прошлом видеть будущее?

Нынешний уличный фашизм это кто и что? Это дети окраин, не получившие ни от кого – ни от родителей, ни от властей ни единого шанса на скучную, но достойную жизнь. Сладко грустить, как родители, по ушедшему прошлому они не могут, в будущее не верят, настоящее ненавидят. И срывают зло на ком и на чём попало. Вот она – питательная среда, в которой рождаются и реализуются потаённые страхи массового сознания, тот случай, когда из тёмных глубин подсознания поднимаются истероидные умонастроения. Новые русские нацисты не собираются умирать за идею, они собираются за неё убивать.

   Однажды меня как-будто кто-то в бок толкнул. Взял том Достоевского – «Бесы». «Национальность, – изрекает Верховенский, – если хотите, никогда не являлась у нас иначе как в виде клубной барской затеи, и вдобавок ещё московской».

Так, может быть, нынче час и пробил: «барская затея» вышла на площади  и улицы городов, вошла, как политика, в стены Думы, госаппарата... 

*     *     *

    Доказывать, что время, в которое мы живем, провальное, – это, значит, ломиться в открытую дверь. И если услышишь из высоких уст, вот, мол,  переживаем преображение, не забудь сам себе напомнить, что чудо преображения происходит со знаком минус. Того обаяния великой утопией, переживаемого в годы советизма, уже не будет никогда, кто бы и как бы не надувал царственные щёки. Напротив, диагональное напряжение треснувшей эпохи продолжает нарастать с ужасающей ясностью, яростью и силой.

Хотя выхлоп – на выходе – может оказаться, как всё, что происходило в последние годы – слабеньким, немощным. Это как кашель простуженного человека – одышливый, захлебывающийся. Ничего другого ждать не приходится от общества, в котором полностью отсутствует гражданское самосознание.

     В рассказах о гаданиях Нострадамуса я вычитал, что в двадцать пятом году страна наша окончательно распрощается с утопическим прошлым. Статуи вождя будут свергнуты с пьедесталов, прекратятся празднования годовщин страшной революции и что – внимание! – Россия должна стать  центром религиозного возрождения христианского мира.

Ха-ха-ха,  – отвечаю я  на последнее предсказание, – не верю!

Скорее, возникнут Соединенные Штаты Европы, скорее Англия станет американским штатом, скорее Китай сцепится с Америкой, но чтобы Россия стала центром религиозного  возрождения? – Убей, не поверю.

    Мне гораздо важнее найти ответы на вопрос: почему народ любит диктаторов, тиранов? Почему до сих пор умиляются при именах Ленин – Сталин? Может потому, что так проще? Проще быть, проще жить. Вот, попал ты в колею жизни, а дальше всё по ней. Пригнали, накормили, напоили, наказали, похвалили…

«Идут бараны, бьют  в барабаны, 

шкуры на барабаны дают бараны».

Стадо не знает, и знать не хочет проблем выбора, необходимости принимать решения.

Оно – стадо, которому «не надо думать, с нами тот, кто всё за нас решит». И жизнь течёт в ясном предсказуемом мире. Стаду не бывает страшно, потому как и страх – это тоже его среда обитания.

    История, чью ни возьми, – Древнего  Рима, средневекового Китая, фашистской Германии или Советской России - говорит, что люди всегда, во все времена и эпохи, при любых строях и режимах, – радовались, женились, рожали, умирали. И ведь не скажешь, что все они были сплошь несчастны. Напротив, многим было хорошо, тем, кому нравился установленный порядок, контроль за поведением и мыслями… Действительно, всё ясно, всё понятно, всё, как принято в этом лучшем из миров, короче, всё идет как положено. До нас люди жили и мы так живём, и, бог даст, после нас также жить будут. Этими корнями, этими соками питается тиранолюбие. Ведь раб, если он хороший раб, мечтает не о свободе, а хорошем хозяине.

      У хозяина же, какой бы он ни был – добрый, недобрый, – живет внутри другой инстинкт – стремление к власти. Жажда власти, сжирающая его изнутри, с точки зрения психологии есть не свидетельство силы, а проявление слабости. Когда тирана свергают, он оказывается таким уж жалким, таким трусливым, беспомощным и смиренным, что оторопь берёт…

А когда он на троне, он устраивает жизнь в мире идейных убийц. Уж чего-чего, а эта жизнь нам более чем хорошо известна. Родились мы в обществе, организованном по правилам уголовного мира  и умирать придется, кажется, в таком же. Оно хотя и другое, но одно и то же по сути, только паханы разные. Да почему разные?

       И паханы одинаковые, у них, у паханов, видать, всегда одна школа…

Так устроен российский вулкан. Всё прошедшее тысячелетие (и новое с этого же начала) Россия междуусобничала и воевала. Воевала и междуусобничала. Друзей нет, кругом одни враги, в лучшем случае, вассалы. Тоже, скажу, жертвы рабской психологии.

    Так что нынче выход один: надо перевернуть пирамиду власти, поменять устоявшийся рабский порядок. Не «государство – общество – человек», а прямо наоборот – «человек – общество – государство». Лучшие умы утверждают, что только при этом перевороте всё встанет  на свои места. Да уж кто только об этом ни говорил, ни писал…

Забыл у кого выудил едкое рассуждение об угрозе формирования общества сродни  обществу эпохи царствования Александра Третьего с его квасным патриотизмом, огосударствленной церковью, политикой империалистического расширения и удушения инакомыслия…

     А то возьмёт да и установится какой-то уж совсем ублюдочный строй в виде «жирного коммунизма», который разовьётся из нынешнего общества потребления с его торговым бешенством, беспардонностью, беспамятностью и … ностальгией по коммуно-сталинской эпохе.

      Оборони, Господь, от такого поворота судьбы нашей...

*     *     *

       Предложу  невинный эксперимент. А именно: вслух произнести слово «интеллигенция». Только слово вслух сказать и прислушаться к себе, к той буре чувств, чувствований, возможно, светлых слез или, напротив, бешеного остервенелого негодования, которое вызвало в тебе одно только невинное слово – интеллигенция. Между тем есть миллионы русских людей, к числу которых принадлежим и мы, которые считают, что интеллигенция, собственно,  интеллигент – это человек, это слой людей, которому и которым свойственно или сохраняемо в которых чувство стыда, которым бывает стыдно. Такие люди есть среди всех вер и народов – Махатма Ганди, Мартин Лютер Кинг, мать Тереза, Толстой, Сахаров…

     В условиях нашей русской жизни последних ста лет, русская интеллигенция выработала жизненный приём «жить мимо». Это когда мораль общества входит в противоречие с нравственностью личности. Жить «мимо Сталина» не больно-то получалось, а, вот «мимо царя», «мимо Хрущёва», «мимо Брежнева» очень даже получалось, а теперь, вот, наверное, надо втягиваться в жизнь «мимо Путина»...

     В этом образе жизни надо соблюдать – и почти всегда самой дорогой ценой – несколько трудновыполнимых, но непреложных правил. Личности, пойманной в сети власти, режима, исторических, социальных катаклизмов, стоять на перекрестках и сквозняках времен трудно.

Свобода как ментальное ощущение - прекрасное чувство, но она же может бушевать, задевая и корежа тебя, как стихия разбоя, вседозволенности, безнаказанности, наглого обмана. А ты при этом, продолжай свою внутреннюю работу, изводи в себе самомнение, самовеличание. Душевная жизнь интеллигента настроена на волну скромной самооценки, если даже поступок в глазах других воспринимается как подвиг. Недоволен собой? – Это значит, у тебя нормальное самочувствие. 

      А другие, называющие себя интеллигентами, обложившие себя всякими индульгенциями, они кто? Они - интеллектуальные отбросы общества, они тот самый подручный материал, которым затыкают исторические дыры. Хотя, хотя… Во многом, если не во всём, нынешняя наша родина – это их страна, их культура, их олицетворение.

Тогда тем более не стоит упиваться своим несчастием, нужно делать то, что должно, работать на консолидацию свободомыслящего меньшинства, которое отторгнуто от реального участия в политических процессах, меньшинства, отделяющего разрушение режима от разрушения страны. Так что «жить мимо» проходит далеко-далеко в стороне от тысячи раз оплёванной и осмеянной позиции – «моя хата с краю…» 

     Я сейчас хочу обратиться к двум персонажам отечественной истории, которым была абсолютна чужда позиция «моя хата с краю», но и «жить мимо» они себя не мыслили. В контекст русской истории они вписаны более, чем прочно. Речь я поведу об Александре Христофоровиче Бенкендорфе и Павле Ивановиче Пестеле. Первое, что приходит на память, это чугунно-советская штамповка образа первого и медальный профиль второго. Что между ними общего, кроме того, что один возглавил Третье Отделение, а второй годом раньше взошел на эшафот?

    Граф Бенкендорф – близкий друг царя, который выносил идею о создании корпуса жандармов. Шеф жандармского корпуса превратился в миф – темную силу, гонителя и убийцу Пушкина, предтечу Дзержинского и советских силовиков. Честный и достойный человек, – отзывался о нём Пушкин; храбрый кавалерийский генерал, реформатор-прожектёр, незлопамятный, доброжелательный человек, охочий до хорошеньких женщин. Он пытался подтянуть расшатавшийся государственный механизм наиболее очевидным образом – усилив само государство тремя-четырьмя тысячами хороших жандармов. Высшая полиция,  по мысли её создателя, должна была стать посредницей между обществом и государством, утешительницей обиженных, грозой взяточников. В общем, островок закона в живущей по понятиям стране.

    Павел Иванович Пестель тоже прожектёр тот ещё. Этот хотел одеть в жандармские мундиры целую армию – 112900 человек, присоединить к России Кавказ, Киргизию, Казахстан, Среднюю Азию и Монголию. Замечу я, что жандармы Бенкендорфа куда как меньше походят на чекистов, чем жандармы Пестеля – костяк его Временного Верховного правления. Диктатор, случись ему стать во главе страны, он бы прошёл огнём и мечом вдоль и поперёк любезного Отечества. Есть подозрение, что кое-чего сиятельный генерал позаимствовал у полковника Пестеля.

     Вот такой расклад судеб получается среди русской, позволительно сказать, интеллигенции.

Параллелей – тьма. Например, гений поэзии и злодей, наемный убийца, подосланный царём. Конечно же, речь идет о Лермонтове и Мартынове. Жили-были, приятельствовали, почти что дружили два офицера. Один был храбр, задирист и язвителен. Другой – храбр, хладнокровен, прямодушен. Поссорились. Оскорбил первый второго и тот его убил на дуэли. Это, конечно, великое несчастье, что первый был гениальным поэтом, а второй обыкновенным служивым человеком, но не царский же киллер!

Однако же нам, воспитанным советской школой, подобное рассуждение ну никак не то, что в душу, в ум не входит. Ну, никак. К ней я всегда подбирался окольными путями. Например, через потрясение от первой же строки партийного и бывшего нашего государственного гимна – «Вставай, проклятьем заклейменный…»

Трудового человека эксплуатировали - да, подавляли, обижали, обделяли - да. Но разве его «клеймили проклятьем»? Проклятьем от века заклеймен падший ангел, демон. И не ему ли, – спрашиваю я, – пели «Вставай…» богохульные большевики?

Я всё это к чему? А к тому, что нас, народа, нет. Люди пока есть, есть пока деградирующее население, много толпы. А народа нет. Перевели народ. А вывели вместо него, социалистического коммунального человека, человека барака, человека общего туалета, общего бесправия, общей неустроенности. Это бытовой хам, неинтеллигентный жлоб, гнусный ябедник, коридорный скандалист, лагерный вертухай, низкий завистник. Люди безвольные, недумающие, никакие… И на что, на какое будущее можно рассчитывать с таким народонаселением? Если из него только верёвки вьют и ими же связывают или погоняют.

И судить строго этих людей нельзя. Ведь их действительно убивают ежедневно. Нищетой, страхом за день грядущий, унижением, абсолютным равнодушием к  человеку, к его семье, к его старикам, к его наследникам. Что мы им, наследникам, оставляем, уходя? Ни-че-го. Это если смотреть по шкале выше нуля. А ниже нуля мы им оставляем много чего. Оставляем свое двоемыслие и притворство, о которых внутри себя отлично знаем. На глазах наследников мы только и делали, что притворялись сильными, живыми, живущими.

Однажды у большого и честного писателя Бориса Васильева встретил я фразу «всхлипы поруганных душ». Потрясающе точная оценка состояния людей с точки зрения интеллигента, оценка, равная апокалипсическим приговорам. И другая крайность. Это вечное наше жалкое пьяное вопрошение – «ты меня уважаешь?» – это  ведь тоже не что иное, как всхлип поруганной души.

Время от времени на глаза мне попадают результаты различных социологических опросов. Всякие опросы и результаты бывают. Многие – шитые белыми нитками, всякие там рейтинги властвующих особ, признания в любви властям…

А из тех, что цепляют не только глаз, а и чувства, я выношу одну только обобщающую оценку – мы не самый радостный народ и на себя мы мало надеемся. Учитывая наступивший разрыв социальных связей, у людей становится все меньше и меньше оснований для успокоительных гаданий: – дадут не дадут. Да, авось, дадут… Конечно, – говорят социологи, – становление  общества так или иначе, но идёт. Конечно, идёт. Только не цивилизованного, не интеллигентного, не совестливого. А потому жизнь общества густо окрашена в черный цвет.

В стране стремительно растет преступность. Преступниками становятся представители самых-самых низов и самых-самых верхов. Преступность за десять, например, лет растет вдвое – втрое  и выше; у нас продолжает оставаться самым высоким в мире показатель заключенных, нескольких миллионов достигло число беспризорных, брошенных детей; в геометрической прогрессии растет число алкоголиков, наркоманов, проституток, нищих. Скорбный этот перечень можно продолжать и продолжать…

Кто из наших людей когда-либо глубоко задумывался о «расстреле» царской семьи? Слово «расстрел» я взял в кавычки, потому что расстрел без кавычек – это приведение в исполнение судебного приговора. Это ритуал. Мрачный, жуткий, но освященный законом. Казнь Пугачева, Разина, Пестеля, казнь цареубийц… А здесь – садистское убийство царя и его семьи. Бессудное чёрное злодейство. И это был спусковой крючок. Дорвавшиеся до власти бандиты под именем большевиков убили миллионы безвинных людей. 

Эмигрант Иван Савин в 1927 году пишет: «мы сами превратили жизнь в скачку с препятствиями на сомнительный приз, пробили голову нашему прошлому, выкололи глаза у будущего, оклеветали самих себя. Революцию сделали те, кто хныкал с пелёнок до гроба, кто никогда и ничем не был доволен, кому всего было мало, кто в девяносто девяти случаев из ста брюзжал и ругался…»  Вот такой самоприговор себе  и оценка другим.

А я вспоминаю фильм «Покаяние», на экспертный просмотр которого собрали в столице человек сто из числа речистых и культурных партийных и молодежных функционеров. Сейчас-то многие скажут, что надо было поискать ответы на вопросы, типа – «Какая дорога ведёт к храму?», «Куда нас занесло?», «Как выбраться из тупика?». Разговором руководил будущий «партийный отступник, идеологический отщепенец и провокатор», а тогда всесильный член Политбюро. И надо было видеть его растерянное, озадаченное лицо, когда из зала неслась запретительная холуйская, верноподданическая словесная «пурга». Мне теперь уж до конца жизни не забыть, как мой сосед – он был откуда-то из Прибалтики – спросил меня: «А ты знаешь, почему  у вас не получится покаяния? А потому, что вы на него не способны».

На годы вперёд угадал мой сосед. Посредственность, действительно, не знает сомнений в своей правоте. И в своем праве судить – рядить других и о другом. Утешение тогда, хотя и слабое, но всё-таки утешение, я нашел в мысли Гоголя. Русского человека, – сказал он, – нужно благодарить хотя бы за намерения, потому что всё равно у него ничего не получится.

Тут угол зрения и пошире русского человека можно взять.

Массовый человек себя не знает, не понимает своей духовной сути, не думает о ней. Цивилизация ушла вперёд, а человек остаётся прежним. Да и духовные открытия всех последующих послебиблейских времён, в принципе, ничтожны, ну, может, за исключением искусства и философии. А культура сползла в сферу обслуживания самых низменных инстинктов. Нынешние российские политики, например, повсюду возят за собой культурных служек и прислужников, как раньше помещики и заводчики возили цыган. Духовность – не их сфера, служение духу – не их долг.

Для России это сегодня национальное бедствие и самая большая проблема развития. К месту здесь будет реплика Герцена о том, что «снизу все естественно, как к благополучию, тянется к мещанству, сверху всё падает в неё по невозможности удержаться».

Ничего удивительного. Над нашим воспитанием трудилась целая империя. К счастью для нас, ей так и не удалось нас ни в чём убедить. В этом надежда. В этом возможность восхождения на принципиально иной уровень наших отношений с действительностью. Ничто не бывает верным само по себе, – говаривал Макиавелли, – но всё применительно к обстоятельствам.

На том и будем стоять.      

    *     *     *

Когда-то, давно, в затхлые ещё советские времена, знаменитый наш поэт написал стихи, в которых было дано крайне обидное по содержанию и неподходящее по поэтической форме определение состоянию общества – притерпелость. Примерно в это время не менее знаменитый прозаик пишет книгу «Нетерпение». Имелось в виду неистовое революционное нетерпение. Объединенные в одну, эти две оценки дают в итоге гремучую смесь общественного состояния духа под названием остервенение, или, лучше, – остервенелость.

Поразмышляем над вопросом: откуда считать, от каких времен берут начало все наши остервенелые несчастья? От нынешних, лежащих на поверхности текущих дней, причин и властвующих персоналий нам придется спускаться всё ниже и ниже в тёмные глубины истории. Конечно, самое простое, что приходит на ум, – начать, так сказать, с самого начала: – идите, де, княжити нами; «земля у нас богата, порядка только нет». 

Да нет, уж очень обидно. Неужто прямо вот так – с начала начал?!

Может, Грозный? При котором Россия противопоставила себя христианской Европе. В памяти народной результат отложился более чем прочно: террор против собственного народа под названием опричнина. Может, Петр? С его безумными порывами и прорывами, после которых, действительно, всё пошло и поехало вкривь и вкось? И докатилось, наконец, до нас «красное колесо» минувшего века. Марксистского, надо сказать, века. Это сейчас Маркс только знаменитый создатель теоретической утопии. А сколько за свою жизнь слышал я путаных и темных бормотаний и заклинаний о великом и универсальном марксистском учении? Это сейчас мне ясно и понятно, что оно, как учение, откровенно утопично и архаично, негибко и неприменимо. Как подопытная страна, мы блестяще это и доказали, и показали.

Мы показали, что являемся страной, где до конца не получается ни капитализма, ни социализма; где всегда всё трещит по швам, и в этом, может быть, и заключается смысл нашего существования. Перед всем остатним миром мы обнаруживаем и обнажаем всё ложное, рассчитываясь за это ценой  народного благополучия и личного счастья – учитесь, другие, на нашем примере.

Недавно прочитал я книгу знаменитой француженки, академика национальной академии Д'Анкосс, которая называется коротко, как выстрел, – «Ленин». В которой снова и снова со всей очевидностью показано, что главной силой в семнадцатом году в России была остервенелая масса, и Ленин сумел оседлать её только потому, что сам был ещё более остервенелым, чем она.

Сразу отметим его, до обморока восхитительный, язык: «дерьмо», «говно», «сволочь», «сволочь идеалистическая», «расстрелять», «повесить», «премия сто тысяч рублей за повешенного». Его навязчивые мысли о кастетах, кипятке и кислоте… – им нет числа от первых речей до предсмертного косноязычия. Слова вождя, к несчастью нации, народа, страны, империи, к величайшей беде людей оказались на редкость продуктивными. Миллионы ни в чем не повинных людей были истреблены в гражданской войне. Без малого – век, только и было: – раздавить, уничтожить, утопить, уморить, повесить, запретить, искоренить, убить – веру, надежду, Бога, уклад жизни, инакомыслие. Это он – вождь-уголовник, вождь-вурдалак был главным заказчиком злодеяний, свалившихся на несчастную страну. Плюгавый,  картавый, с бесчисленными комплексами, больной головой, он стал первым злодеем злодейского века. То в образе лемура, то в виде «полведра желе».

      Вот он-то и есть главный заказчик и главное действующее лицо в убийстве царской семьи, он возвёл грабёж в дело высшей революционной доблести, он ввёл бессудные расстрелы добровольно сдавшихся тысяч белых офицеров, уничтожение духовенства, высылки из страны лучших ученых, философов, писателей. Бешеные внутренние взрывы вождя-лемура обернулись взрывами храмов, тюрьмой, расстрелом сотен тысяч просто людей, просто обывателей. С мая двадцать первого года его самого настигает возмездие и он попадает под каток и судьбы, и истории. Удар, потом другой, третий; весь двадцать второй год – удар за ударом. Ему приходится заново учиться читать, писать, решать элементарные арифметические задачки, например, помножить семь на двенадцать. Пять часов бился, но так и не решил задачку. С марта двадцать третьего – неспособен  понимать обращённую к нему речь. А дальше – полная потеря речи. Не может ни говорить, ни писать, ни читать, ни понимать…

   А вот распоряжаться судьбами страны, судьбами миллионов людей – может. И распоряжается. Воплощение абсолютной властности и неукротимого бешенства, которое обернулось, наконец, безумием. Это тогда кто-то из нижней обслуги с ужасом увидел и услышал его дико воющим на луну с ночной дачной веранды. Возмездие свершилось?   

Не знаю. Но своей ненавистью, злодейством,  душегубством он заразил всех нас, всех, за редким, за редчайшим, исключением. Хотя, кто ж теперь не знает, что революционеры – бесы, но ведь и народ был соучастником зла. Просто не хотят или боятся признаться в том, что бесовский шабаш, возможно, без личного, народного участия был бы не столь отвратительным и сокрушительным. 

А так, что ж?!

     Советы начинали  как страна голого террора, на которую, – не помню, кто сказал, – надели красные штаны социализма. А после крушения советской империи так и остались неизжитыми психология и идеология обиженных, брошенных. Образовался, в итоге, благодатный материал для политических проходимцев всех мастей, для использования в своих целях духовного распада и отчаяния людей, вчерашних представителей великого имперского народа. Выражаясь языком современных тинейджеров – понеслось дерьмо по трубам. Тут мы, правда, не совсем одинокими оказались. Жители Третьего рейха, например, тоже по самые гланды подобного продукта накушались. Кое-кто правду о нас знал сразу, с самого начала. Были такие. Например, американец Бергсон, экономические расчёты которого показывали двойное расхождение с теми, которыми власть потчевала собственный народ. Ну, таких Бергсонов, в общем-то, было немало на всех этапах нашего победоносного шествия в царствие земное, пока не потерпели мы сокрушительное поражение в холодной войне, после которой утратили территории (да какие!). У нас резко сократилось количество и качество населения, рухнула союзная экономика.

Кто мы теперь?

     Главная характеристика страны – кризисное, критическое состояние духа. Собственные ценности мы можем разглядеть только чужими глазами. А густая аура времени, метафизика несвободы вновь порождает воинственное, агрессивное, остервенелое невежество. И человек начинает уставать от самого факта жизни. А ими – жизнью и страной – продолжают, как ни в чем не бывало, управлять методом провокаций, невнятных угроз и полунамёков; продолжают паразитировать на бесконечном терпении людей. И получилось так, что вместо перехода к какому-то иному, какому-то новому общественному договору на основе права, мы вернулись к тому времени, когда в расчет, причем, в спекулятивный расчет, берется только лояльность по отношению к власти, даже не столько власти, сколько к её первому представителю. И всё. И больше ничего. И хватит.

    А то, что все наши инвестиции – инвестиции в прошлое, это как бы уже и неважно. Хотя новая трагедия вершится на наших глазах. Наши люди не рвутся знать правду и получают в результате то, что заслужили, заслуживают, и ещё заслужат своей пассивностью. А, впрочем, другим народ и не может быть в стране всеобщей и полной зависимости. Ветер тотальной государственной, остервенелой лжи снова насквозь продувает всю страну с севера на юг и с запада на восток. Всю. Насквозь.

     С кем бы ни говорил, кому нравится прошлая жизнь, строй, система, партия, – а нравится многим – путают – кто сознательно, кто нет – гражданское общество с государством. Они у них – синонимы, замешанные, заквашенные на неубиенном патернализме. Это если не по-учёному сказать, а по-простому – хорошо себя чувствовать слабым несмышленышем у могучих отца с матерью, вождя, государства, партии… Ну, кто ж эту подданическую песню если сам не пел, то точно, слышал, как поют другие?

   Если кто попросит: – спиши слова, вот они: – деток каждое лето в пионерлагерь отправляли; сами каждый сезон на море отдыхали; сто двадцать рэ на жизнь хватало…. Кто же не помнит эти лагеря и эти отдыхи? Кучи дерьма в фанерных коробках-туалетах; жирная свино-вермишелевая жратва; вечером – портвешок с водярой и сплошь – плохие, неухоженные тела, волосатые подмышки, много плохого запаха – изо рта, тех же подмышек и других мест. Нашему народу, мол, много не надо. Ему не богатства нужны, а надо ему, чтобы его любили, или, на худой конец, уважали. Это при том, что ни одному слову он не верит, но власти высокой доверяет. Таким народом владеть – одно удовольствие, чистые дети, ей-богу!

    А ведь недалеко от истины-то. Девиз большинства наших людей – найти какую-нибудь счастливую возможность, чтобы ничего не делать, а жить – хорошо. Вечная сказка про Иванушку, на печи лежащего, пока в него царевна не втюрилась. А уж как втюрилась, тут у него и богатство появилось, и дворец для житья, и, главное, работать не надо. Умные люди  давным–давно поняли, что сказочный Иван-дурак это и есть глубинный российский архетип. Отсюда, между прочим, берёт начало наш страх перед живой жизнью, её непредсказуемостью. Это действительно большая проблема – внедрять новые ценности в стране, где любые перемены – от идеологических до климатических – достигаются исключительно натиском сверху. А потому у нас не так уж много оснований для надежд на лучшее будущее, а и это настоящее, которое имеем, рано или поздно завершится провалом. Скорее, рано, чем поздно. Такое ощущение, что когда к стране придет будущее, то страны не будет, она к тому времени развалится.

      Давайте прикинем: сколько там ещё осталось до нового тупика, в котором застрянем  на веки вечные? Где вместо радости жизни – терпение; вместо благополучия – бедность; вместо информации – враньё; вместо единения – новый раздрай. И не дай бог, кровавый. 

      И враги, конечно. Без них – никуда. А потому и жить будет труднее. Завидуют, мешают, но, главное, зарятся, мироеды, на наше богатство, просторы, святыни. Так что, народ, живи, как сможешь, но и нюха не теряй, оглядывайся почаще и построже. Сколько помнит себя страна, столько на неё и зарятся. Ордынцы чертовы, прости Господи. Но учтите, заразы, как бы ни складывалась наша жизнь, а перед лицом врага – мы вот они – объединенные бедой, с сурово нахмуренными бровями… Не обольщайтесь, гады, отпор дадим, на этом стояла, стоит и стоять будет Русская земля!

______________________

© Ерохин Николай Ефимович