 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Великие русские поэты – по определению - большие патриоты. Но что Пушкин, что Лермонтов, что Некрасов любят Россию как-то странно: это не только любовь-восхищение, но и любовь-ненависть. Такая любовь, при которой благоговение легко переходит в отторжение, а презрение - в преклонение. Вот Александр Блок описывает мерзкого лавочника - пьяницу, лицемера, мошенника. А заканчивает неожиданно: даже в таком отталкивающем виде Россия поэту дороже всего на свете. Сергей Есенин – олицетворенная любовь к России, к ее прекрасной природе, к ее прекрасным людям: Не надо рая, Дайте Родину мою! И вдруг – та же Родина, бесконечно любимая Русь, Россия из страны березового ситца становится «страной самых отвратительных громил и шарлатанов». «Страна негодяев» - так озаглавил Есенин драматическую поэму. Речь идет, понятно, о России. «Страна негодяев», не более и не менее! Круто... Как только ни называли свою землю русские поэты, но страной негодяев?.. Неужели Есенин действительно считал, что безнравственные люди составляют большинство населения России? «Страна негодяев» при жизни автора не издавалась (очевидно, из-за политической остроты), в течение десятилетий не была известна широкому читателю, не включалась в сборники поэм и собрания сочинений и лишь упоминалась в предисловиях и биографических статьях. Поэтому, наверное, нелишним будет вкратце напомнить сюжет поэмы. Предварительное замечание. Драматические произведения, написанные стихами, бывают так же динамичны, насыщены сценическими событиями, приключениями, неожиданными поворотами действия, как «обычные», прозаические. Например, «Эрнани» и «Король забавляется» Гюго, «Сирано де Бержерак» Ростана, да хоть бы «Давным-давно» («Гусарская баллада») нашего Александра Гладкова. А есть поэтические произведения, написанные в драматической форме («слева – кто говорит, справа – что говорит»), но сохраняющие свою лирическую сущность. Например, трагедия Владимира Маяковского с запоминающимся названием «Владимир Маяковский». Там не столько действие, сколько монологи да исповеди. Можно, конечно, и этот «материал» поставить на сцене, но ведь поставить на сцене можно и песни, и диалоги Платона, и телефонный справочник. «Пугачев» Сергея Есенина – это не драма, а поэма. Особая, вычурная, не индивидуализированная, речь квази-персонажей, за которых всё время вещает сам автор. Вместо раскручивания интриги – бесконечные откровения героев. А вот «Страна негодяев» гораздо больше, чем «Пугачев», похожа на «нормальную» пьесу, т.е. хорошо сделанную в соответствии со славными аристотелевскими традициями («можно обойтись без характеров, но не без фабулы»). …Итак, 1919 год. Зима. Будка охранника на Уральской железной дороге. Комиссар Чекистов, отвечающий за безопасность движения, беседует с пришедшим на смену красноармейцем-добровольцем Замарашкиным. Чекистов злится на холод, на отвратительную еду, на свой кровавый понос и отсутствие уборной, на всю дикую Россию и ее темный народ. Замарашкин, оставшись один на посту, подает условный знак, и появляется Номах - главарь банды (или отряда повстанцев?). Он уговаривает охранника, бывшего своего однокашника, присоединиться к грабителям, тот отказывается. После короткой схватки Номах обезоруживает Замарашкина, связывает его и отбирает сигнальный фонарь. Действие перемещается в салон-вагон экспресса, в котором везут добытое на приисках золото. Комиссар Рассветов делится с соратниками воспоминаниями об Америке и ее технических достижениях: вот бы и в России так! Поезд останавливается: впереди повреждены пути. Надо на паровозе привезти ремонтную бригаду… Как бы не так! Это всё подстроила банда Номаха. Вагон с золотом угнан и разграблен, паровоз взорван… …Тайный притон в приволжском городке, где к услугам гостей и спирт, и кокаин, и опиум. Сюда приходят Номах и его подельники. Официантка им сообщает, что они в розыске, в газетах напечатаны их приметы и за их поимку объявлена награда. Номах собирается уехать в Киев, но китаец-коммунист Литза-хун (Ли цзыхунг, по принятой сегодня транслитерации), действующий под видом торговца опиумом, его выслеживает и раскрывает планы бандитов. (Отметим, кстати, необычную для такого рода полуавантюрных произведений черту: в «Стране негодяев» совершенно отсутствует любовная линия, даже намек на нее: женские персонажи играют вспомогательную, буквально служебную роль - обслуга в тайном притоне). В Киеве устроена засада на Номаха и его сподвижника, но им удается обмануть милиционеров во главе с Чекистовым. На этом поэма заканчивается. Или обрывается - и авторский замысел остался осуществленным не полностью?
Попробуем разобраться с персонажами. По нескольким признакам главным героем и основным двигателем действия поэмы-драмы надо признать предводителя бандитов Номаха. Функции же его антагонистов, ведущих контрдействие, разделены между обоими большевистскими комиссарами и Замарашкиным. Все исследователи упоминают, что фамилия «Номах» явно отсылает к Махно, а приметы этого персонажа - блондин среднего роста, 28 лет - относятся к самому Есенину (легендарному анархисту в год окончания «Страны негодяев» было 35 лет). Образ Номаха восходит, с одной стороны, к благородным разбойникам западноевропейской литературы, от Робин Гуда до Ринальдо Ринальдини, а с другой стороны – к русским мятежным скитальцам, от Алеко и Раскольникова до Бакунина и Кропоткина. Он не честолюбец и не властолюбец, а игрок, ставящий на кон собственную жизнь. Почти всё награбленное он, разумеется, тут же раздает: «Приятно мне под небом голубым / Утешить бедного и вшивого собрата».
Пусть те, кому дорог хлев, Называются гражданами и жителями И жиреют в паршивом тепле… А я — гражданин Вселенной, Я живу, как я сам хочу!
Таким нигилистом Номах был не всегда:
Я верил... я горел... Пришли те же жулики, те же воры
Перед нами тип революционера-романтика, о котором с таким презрением отзывался Ленин.
Н о м а х Я хочу сделать для бедных праздник. З а м а р а ш к и н Они сделают его сами. Н о м а х Они сделают его через 1000 лет. З а м а р а ш к и н И то хорошо. Н о м а х А я сделаю его сегодня. Номах хочет не просто переделать окружающий мир, но и переделать его БЫСТРО, а когда обнаружилось, что быстро не получается, потерял интерес, разочаровался и разуверился. В отличие от комиссаров, у которых есть твердые убеждения, горячая вера, жизненная цель, Номахом движет не столько политическая идея, сколько физиологическая жажда острых ощущений. Не стремление осчастливить человечество (или хотя бы одну страну), а потребность испытать стресс и сопутствующий выброс адреналина в кровь:
Я люблю опасный момент, При этом Номах отнюдь не жесток, он осуждает ближайшего сподвижника за кровожадность: зачем убивать, если достаточно связать?! Черта русского человека, остающегося милосердным в самую немилосердную эпоху? Но русское национальное начало в Номахе не подчеркнуто, скорее, наоборот: он называет себя гражданином Вселенной (т.е. космополитом), признается, что мечтал о слиянии рас и народов (почти как Маяковский - о едином общежитии без Россий и Латвий). Ну, любит Номах нашу русскую вьюгу, но достаточно ли этого, чтобы говорить о том, что в нем воплощена стихия русской вольницы? Хуже того: логика беспощадной борьбы с государством (пусть большевистским) неизбежно приводит Номаха к мыслям вполне изменническим: переправить награбленное золото в Польшу, собрать отряд единомышленников, вторгнуться в Страну Советов и попробовать свергнуть правительство: …Я не целюсь играть короля
Эти замыслы вызывают восторг сподвижников, повстанцев-бандитов: - Замечательный план! - Мы всегда готовы. - Я как-то отвык без войны. - Мы все по ней скучаем. Правда, Номах прячется от сыщика-китайца за портретом Петра Великого, но можно ли видеть в этом, как это делают некоторые критики, подтверждение русскости и державности?
Чекистову в поэме отведена тоже очень важная роль. Он первым появляется на сцене, и последняя реплика также принадлежит ему Приведем выразительный диалог:
Ч е к и с т о в А народ ваш сидит, бездельник,
З а м а р а ш к и н Слушай, Чекистов!..
Ч е к и с т о в Ха-ха! Я ругаюсь и буду упорно Эта сценка много раз цитировалась в различных почвенно-патриотических изданиях для иллюстрации как дьявольского нутра отдельно взятого жида-комиссара, так и антирусской и античеловеческой сущности всего сионизма. Разумеется, возможно и такое толкование. Нам, представляется, однако, более логичной и психологически обоснованной не такая возвышенная, а вполне бытовая трактовка. Исходя из контекста беседы, нездоровый, усталый, раздраженный человек изливает свои чувства на всё окружающее, на весь мир, проклинает стужу, ветер, червивую селедку, вонючих черемисов, грязную мордву (вот так интернационалист!). Русский попался под руку – комиссар и русских не пощадит. Замарашкин его стыдит и утешает: мол, не злись, что поделаешь, время такое, нам еще ничего, а в других местах, по слухам, едят человечину!
Вот окончание этого диалога:
Ч е к и с т о в Что скажешь, Замарашкин?
З а м а р а ш к и н Черт-те что ты городишь, Чекистов!
Ч е к и с т о в Мне нравится околёсина. Примечательно, что простой русский человек считает еврея-комиссара не иностранцем, а своим, не вступает с ним в спор, не опровергает гневно русофобские выпады, не обижается на оскорбления Чекистова-Лейбмана, а снисходительно-добродушно отмахивается от них, не принимая всерьез («Черт-те что ты городишь»). И сам Чекистов не обижается за «жида», он, по сути, извиняется, оправдывается: он не излагал свою политическую программу, а скорее поддразнивал Замарашкина. Как иначе понимать слова насчет «околёсины»? Есть любопытное свидетельство в пользу того, что самому Есенину взгляды Чекистова не казались такими уж чудовищными и отвратительными: «…я разлюбил нищую Россию… Милостивые государи! лучше фокстрот с здоровым и чистым телом, чем вечная, раздирающая душу на российских полях песня грязных, больных и искалеченных людей про «Лазаря». Убирайтесь к чертовой матери с Вашим Богом и с Вашими церквями. Постройте лучше из них сортиры, чтоб мужик не ходил «до ветру» в чужой огород». Строительство сортиров вместо Божьих храмов – это впрямую повторяет мечту Чекистова. Что, впрочем, совсем не удивительно: приведенная выше цитата принадлежит не иному кому, как Сергею Есенину («Железный Миргород»). К тому же поэт, убежденный русские патриот-державник, несомненно, разделял досаду еврейского комиссара на инертность русского мужика, живущего заботами своей семьи, своей общины и отказывающегося понимать общегосударственные интересы и нести ради них жертвы.
Станислав Куняев высказал остроумную догадку: прототипом Чекистова послужил Троцкий (Лейба Бронштейн), а в дальнейшем публицисты куняевского направления в это уверовали и начали ставить знак равенства между образом и реальным политическим деятелем: «Чекистов-Бронштейн Троцкий — вечный эмигрант, местечковый революционер, настроенный взнуздывать Россию и подавлять железной рукой стихийное русское начало». Нам такое отождествление представляется крайне сомнительным. Какие, собственно, аргументы выдвигаются в обоснование этой версии, кроме сходства Лейбман-Лейба, национальности и (предположительно связанной с нею) русофобии? «В Могилеве твой дом»… Могилев, один из крупных центров еврейской жизни до революции, мог быть использован как имя нарицательное, наряду с Бердичевом, но какое отношение это имеет персонально к Троцкому, который родился и провел детство отнюдь не в Белоруссии? «Гражданин из Веймара» указывает на то, что Чекистов годы провел в эмиграции, но таких большевиков было немало. Упоминание Чекистова о своей нищете и голодных годах никак не стыкуется с биографией Троцкого, выросшего в отнюдь не бедствующей семье, имевшего весьма обеспеченных родственников и вряд ли знавшего отчаянную нужду. Троцкий, как Чекистов, не прочь был порассуждать об отсталости России, невежестве и косности русского мужика, но в этом отношении он ничем не отличался от целой толпы либералов-западников, а также революционных марксистов как еврейского, так и истинно русского происхождения. Так что здесь у Чекистова могло быть множество прототипов. В доказательство того, что теоретические построения Чекистова совпадают с политическими устремлениями Троцкого, некоторые авторы ссылаются на следующую выдержку из его статьи «Издыхающая контрреволюция»: «Мы должны превратить Россию в пустыню, населённую белыми неграми, которым мы дадим такую тиранию, какая не снилась никогда даже жителям Востока. Путем кровавых бань мы доведем русскую интеллигенцию до полного отупления, до идиотизма, до животного состояния…» Любой желающий, однако, может убедиться, что указанный пассаж в статье отсутствует и наверняка здесь мы имеем дело с вульгарной фальсификацией. В доступных нам источниках нет НИЧЕГО хоть отдаленно напоминающего эту кровожадную тираду. (Более подробно см. http://wiki.redrat.ru/%D0%BC%D0%B8%D1%84:%D0%BC%D1%8... mifussr.livejournal.com/38411.html?thread=405771 «Настоящий» Лейба Троцкий писал: «Что такое наша революция, если не бешеное восстание против стихийного бессмысленного… мужицкого корня старой русской истории, против бесцельности ее (…), против ее «святой» идиотической каратаевщины – во имя сознательного, целесообразного, волевого и динамического начала жизни… Еще десятки лет пройдут, пока каратаевщина будет выжжена без остатка. Но процесс этот уже начат, и начат хорошо». «Выжечь без остатка» или «превратить в пустыню» - лексика вроде бы похожая, но «настоящий» Троцкий ведет речь об фигуральном уничтожении мертвого начала ради начала жизненного, а фальшивка приписывает ему уничтожение русского народа как главную цель. Наконец, таково ли было отношение Есенина к Троцкому, чтобы подтолкнуть поэта к созданию карикатуры на наркомвоенмора? Это отдельная тема, хотелось бы только напомнить, что, как бы Есенин ни оценивал личность и деятельность Троцкого (а однажды он выразился так: «Мне нравится гений этого человека»), он, по меньшей мере, отдавал должное масштабу, трагической значительности фигуры. Если и злодей, то великий. Если негодяй, то исполинского размера. Если бы Есенин решил взяться за литературный портрет Троцкого, вряд ли он низвел бы его до жалкого голодного сторожевого пса режима, ужинающего прогнившей картошкой и страдающего кровавым поносом.
Есть сведения о том, что начало «Страны негодяев» (диалог Чекистова и Замарашкина) Есенин читал эмигрантам из России во время поездки с Айседорой Дункан в Америку (вторая половина 1922 г.). Впечатления от этой поездки, без сомнения, воплотились в образе другого комиссара - Никандра Рассветова. Он отчасти дублирует комиссара Чекистова, отчасти противостоит ему. Это не еврей-русофоб, а истый русак. Как и Чекистов, он долгие годы провел в эмиграции, но не в Германии, а в Америке. Как и Чекистов, Рассветов плохо отзывается об отсталой России: «Вся Россия — пустое место. / Вся Россия — лишь ветер да снег».
«Стальная клизма», которую поставят России большевики, то есть прогресс ценой любых жертв – вот что покончит с разрухой, с преступностью, нищетой. «Здесь одно лишь нужно лекарство —
(Сравнить со строками Сельвинского, написанными несколькими годами позже: «…страну овчины и блох поднять на индустриальном канате, хотя бы на уровень, равный Канаде»). Как относился к этим идеям сам Есенин – согласно расхожим представлениям, поэт деревни, певец тонконогих жеребят, ненавистник отупляющей бездуховной американо-европейской машинерии? Совсем не так категорически и однозначно враждебно, как это часто ему приписывают. Конечно, он не жаловал Америку, да и как ему могла нравиться алчная страна, где «места нет мечтам и химерам», где «…мировые цепи, / Вот где вам мировое жулье. / Если хочешь здесь душу выржать, / То сочтут: или глуп, или пьян. / Вот она — Мировая Биржа! Вот они — подлецы всех стран». Но есть в Америке то, чем Есенин восхищается и что противопоставляет «прелестям» русской жизни, якобы неотделимым от святости, нестяжательства и неизбывной духовности: «Вспомнил (…) про нашу деревню, где чуть ли не у каждого мужика в избе спит телок на соломе или свинья с поросятами, вспомнил после германских и бельгийских шоссе наши непролазные дороги и стал ругать всех цепляющихся за «Русь», как за грязь и вшивость». Это из того же «Железного Миргорода». И еще: «…если взглянуть на ту беспощадную мощь железобетона, на повисший между двумя городами Бруклинский мост (…), все ж никому не будет жаль, что дикий Гайавата уже не охотится здесь за оленем. И не жаль, что рука строителей этой культуры была иногда жестокой. Индеец никогда бы не сделал на своем материке того, что сделал «белый дьявол»...
…Из музыкальных магазинов слышится по радио музыка Чайковского. Идет концерт в Сан-Франциско, но любители могут его слушать и в Нью-Йорке, сидя в своей квартире. Когда все это видишь или слышишь, то невольно поражаешься возможностям человека и стыдно делается, что у нас в России верят до сих пор в деда с бородой и уповают на его милость». Итак, в уста Рассветову, как и Чекистову, поэт вкладывает собственные мысли, а метафорическая цветистость комиссарской речи подтверждает, что этот герой близок автору: отрицательные герои не изъясняются так красиво!
Мы в четыре горы-громадины Так возвышенно Рассветов рассказывает об афере, которую они с приятелем провернули в Клондайке: стреляли в скалы золотым песком, раструбили, что нашли несколько золотоносных жил, и продали участки по бешеным ценам:
А дело все было под шепот,
На вопрос товарища, не стыдится ли он этого обмана, Рассветов хладнокровно отвечает, что нечего стесняться грабить грабителей: коли весь капитализм построен на обмане, пусть лучше он, Рассветов, будет в числе обманщиков, а не обманутых. Комиссары рангом пониже и простые красноармейцы горячо поддерживают: «Правильно! / С паршивой овцы хоть шерсти / Человеку рабочему клок… /Ну конечно, в собачьем стане, / С философией жадных собак, / Защищать лишь себя не станет / Тот, кто навек дурак». Почему человек, жульническим путем сколотивший состояние в США, возвращается в Россию и становится большевистским комиссаром? Мы имеем дело с поэзией, и странно было бы говорить о жизненном правдоподобии, психологической достоверности, логике и т.п. В драматической поэме всё может быть! Автор не посчитал нужным привести нам иные объяснения и мотивировки, кроме любви Рассветова к России и желания ее преобразовать:
Вся Америка — жадная пасть, Номах, Рассветов, Чекистов – фамилии «говорящие». Логично предположить, что Замарашкину имя дано тоже неспроста: «что-то поэт имел в виду». Может быть, то, что Замарашкин – замарался: в глазах Номаха – сотрудничеством с властью, в глазах комиссаров – сотрудничеством с бандитами. Зная, что Номах где-то рядом и только ждет сигнала, Замарашкин на правах старого друга убеждает Чекистова, что в такую стужу бандиты не отважатся напасть на поезд. Номаха, пришедшего на условный сигнал, он уговаривает отказаться от грабежей и вообще насилия – добром это не кончится, рано или поздно Номаха повесят. Номах отшучивается: «Там можно прикуривать о звезды». В ответ на предложение дезертировать и примкнуть к повстанцам-бандитам Замарашкин декларирует свою независимость («У меня есть своя голова. / Я только всему свидетель») - и называет Номаха подлецом: «Ты хочешь меня под расстрел...» Номах разочарован в старом товарище: Я думал — ты горд, Замарашкин гневно отвергает упреки: он пошел к большевикам не из трусости! Спор переходит в ссору, затем в единоборство, из которого Замарашкин выходит не только побежденным, но и униженным. Отныне он смертный враг Номаха. Один комментатор считает, что в Замарашкине Есенин воплотил многих своих добрых друзей и приятелей: «В группе «попутчиков, объединившихся вокруг Воронского в «Красной нови», он не мог временами не узнавать коллективного Замарашкина. Фронда и приспособленчество одновременно. Боль о мужике и соглашательство с властью. Поклоны туда и сюда». Это предположение, на наш взгляд, притянуто за уши. Замарашкин – образ слишком рыхлый, расплывчатый, неопределенный для таких выводов, и Есенин очень даже мог не узнавать коллективного Замарашкина - в Евгении Замятине, Борисе Пильняке, Всеволоде Иванове, Леониде Леонове. Кстати, Замарашкин предлагает подвергнуть пытке повстанцев-бандитов, буде тех схватят живьем: мол, под кнутом они сами расскажут, где спрятано награбленное золото. Вот так мягкотелый интеллигент-соглашатель!
Значит, положительного героя в драматической поэме и в самом деле нет – одни отрицательные. Можно сказать, все в большей или меньшей степени негодяи. Эпизодический персонаж, бывший дворянин Щербатов, кажется, недалек от истины, когда констатирует:
Разве нынче народ пошел? Увы, этот суровый моралистическимй пафос скомпрометирован: сам Щербатов не без греха: он из-под полы продает спирт и кокаин, да и сам балуется опиумом...
Мы сказали, что все действующие лица – более или менее негодяи. Но с таким же правом можно сказать, что каждый из них более или менее беззаветный и самоотверженный герой, человек бескорыстный, отважный, с чувством собственного достоинства и чести. Каждого из них поэт, если и не оправдывает, то отказывается осуждать решительно и бесповоротно, признавая за ним «свою правоту». Ведь все они начисто лишены ненавистных Есенину (хотя, возможно, не совсем ему чуждых) мещанских качеств – самодовольства, излишне почтительного отношения к деньгам, тщеславия, приспособленчества и проч. «Орлам случается и ниже кур спускаться, но курам никогда до облак не подняться». Все они, бандиты и комиссары, способны пасть на самое глубокое нравственное дно, но могут и взмыть к самым вершинам святости и подвижничества. Впрочем, вряд ли нам после Достоевского, Розанова и Бердяева удастся сказать что-то новое об этой извечной двойственности русской души, для которой метаться между безднами крайностей – привычное состояние.
Кроме комиссаров и сочувствующих им, кроме бандитов и повстанцев, есть в драматической поэме еще один герой. Он находится за кулисами, но действующие лица, если и не говорят о нем, то постоянно имеют его в виду, оценивают. Мы помним, как осуждал Чекистов этого героя - русский народ – за пренебрежение общегосударственными целями, нежелание мыслить о чем-то, что находится вне его общины. Рассветов тоже недоволен русским народом, однако по причине прямо противоположной: В стране еще дикие нравы. Поэма оставляет ощущение недоговоренности, незавершенности, недоделанности. Яркие кусочки плохо выстраиваются в цельную картину. Известный исследователь творчества Есенина Н. И Шубникова-Гусева убеждена в том, что «Страна негодяев» - сюжетно законченное произведение, просто финал его – открыт, не определен, дает простор для различных догадок о дальнейшей судьбе героев. Если считать эту поэму завершенным произведением, то только в сюжетном отношении: я думаю, самые пламенные почитатели Есенина согласятся с тем, что в плане художественном «Страна негодяев» сыровата, не отшлифована, не убраны строительные леса, не заделаны швы. Например, Номах говорит, что по всей стране разгуливают банды отчаявшихся, разуверившихся людей, что соответствует реалиям 1919 года. Однако один из комиссаров упоминает о «биржевой клоаке», о том, что «в кремлевские буфера / Уцепились когтями с Ильинки / Маклера, маклера, маклера...» Явный анахронизм: какие биржи, какие маклера в эпоху военного коммунизма?! В крупном поэтическом произведении считаются простительными и обычными отдельные корявые строчки, погрешности против школьных правил версификации, и можно было бы не обращать внимания на небрежные и откровенно плохие рифмы («банд - Никандр», «шпал – доллАр», «после – кости», «джентльмен - бизнесмен»). Но, если не ошибаемся, в других поэмах Есенин гораздо реже позволял себе подобные вольности. «Страна негодяев» не была подготовлена к публикации, не прошла этапа элементарного литературного редактирования. В частности, остались без исправления неграмотно написанные английские слова wiski,_plis, blef, bisnes men. Бросается также в глаза, что поэт предпочитает нарушить правописание ради сохранения метра стихов: «тысчи», «окло» и «окол», «джентельмен». Наконец, авторская нравственная позиция то ли нарочито размыта, отражая внутреннюю растерянность Есенина, то ли менялась в ходе создания поэмы. Например, подчеркнуто уважительное отношение к американским достижениям и презрительное – к российской отсталости было, конечно, не глубоким убеждением, а лишь моментом, фазой, возможно, полемическим заострением (назло кому-то).
Возвращаемся к вопросу, поставленному в самом начале: «что хотел сказать» Есенин, назвав любимую Родину страной негодяев? Но кто решил, что он имел в виду всю Россию? Другой поэт аттестовал еще хлестче: «Страна рабов, страна господ», но это же не значит, что, кроме этих двух категорий, в стране никого нет! Рабы и господа – это лишь часть России – та часть, что вызывает резкое неприятие. Но есть же и другая Россия… Не страна была негодяйской, а время было негодяйским. Такое время, когда в людях худшее брало верх над лучшим. Когда романтики становились бандитами, а борцы за справедливость – чекистами. ________________________ © Хавчин Александр Викторович |
       
|
