Окончание. Начало см. в № 246 от 22.05.2012 г.

То-то и оно…

  Спросил я как-то старого своего приятеля, добывающего скудный университетский хлеб свой по ведомству философии: - что такое русская философия? И услышал в ответ, что русская философия - на то она и русская философия, чтобы быть русской философией. Троекратное повторение «русская философия» было, кроме всего прочего, неподражаемо выделено интонационно.

Озадаченный ответом, открыл я словарь, который так и называется «Русская философия» и на обложку которого вынесены портреты выдающихся русских философов от, разумеется, Ломоносова до Ленина и Богданова. А между ними знакомые всё лица – Лев Николаевич, Федор Михайлович, Александр Иванович Герцен, которых я всегда числил по ведомству литературы. Как Пушкин в этот ряд не попал, приличный философ, между прочим?…

В предисловии читаю, что авторы словаря исходили из того, что история философской мысли в России является органической частью всемирной истории философии, ну, и всё такое, что положено сказать по этому поводу.

Умно и убедительно всё сказано и заявлено. И на обложку вынесено двадцать девять портретов достойнейших сынов России, составивших её честь и славу. Ну, может, за исключением Ульянова, представленного в словаре под именем Ленин.

 Но и ответ приятеля гвоздём засел в виске.

Так что, давай отложим в сторону ученые книжки и простенько, как оно видится с нашей колокольни, порассуждаем об этом предмете.

Кто что ни говори, как мысли не перекладывай, а всемирная философия, равно как и её история, она другая. Она умеет говорить, - да что умеет! – она говорит только в масштабах всечеловечности, всемирности, всеохватности. У ней нет привязки к месту и времени рождения мысли. Мысль могла родиться вчера, а могла и несколько тысячелетий назад, но это будет одна и та же мысль.

Кто он был, Пифагор? Грек, не грек, где он на песочке сидел – в Сиракузах или ещё где? Но что он говорит врагу-легионеру, занесшему меч над его головой? Он говорит: отойди, ты заслоняешь мне солнце, и не тронь моих чертежей.

Вот Сократ с его формулой самопознания человека – «познай себя», которую сам он списал с храмовой стены в Дельфах.

Это он, Сократ, представил знание в виде шара посреди незнания.

А теперь – внимание! – Чем больше знание, тем больше поверхность шара и …окружающего его незнания. Так Сократ узрел бездну непознанного – собственного невежества. Да и само знание в Сократовой голове было несовершенным, неистинным, поскольку складывалось без учёта незнания. Это отсюда: «Я знаю, что ничего не знаю».

Мысленно произнесём имя – Платон. И сразу придёт в ум учение об изъянах, вечных образцах всего сущего на земле. – Всякая вещь это только копия идеи. Можно вспомнить идеальное общество, которое, ходя только по кругу, как солнце, как природа, только при этом условии остановит человечество от безумного движения в никуда.

Этот пример – сквозной, через всю историю человечества. Думать, рассуждать, писать философски. Это привилегия всех, принадлежащих философскому, не только античному, сословию. Кант и Конт, Шопенгауэр и Ницше. Вот у Гегеля, тяжело, непонятно, сложно пишущего, можно набрести, например, на замечательно понятную фразу о людях, которые возбуждение принимают за вдохновение, напряжение – за работу, а усталость – за результат. Когда всё вроде движется, а результата нет. Ну, прямо, наша страна, - один к одному.

Вспомним Канта, давшего простое определение живого, как всегда, иного. Это то, что всегда стремится быть другим. Мёртвое статично и стабильно. А живое способно воспроизводить в себе какие-то новые ощущения, мысли и чувства.

И нам всё равно – немец, римлянин или античный грек говорит о каких-то вечных законах и нам всё равно, впрочем, как и ему самому, где он говорит, пишет, где это приходит ему, философу, на ум – в Греции, Испании, Германии, Франции. О чем бы и о ком бы он ни говорил, он будет говорить о Мироздании, о Человечестве, о Человеке. У русских философов вне привязки к родной земле такой охват-захват редко встретишь. Встретить, конечно, можно. Вот у философа Достоевского, например: «Никогда и ничего не было для человека и человеческого общества невыносимее свободы».

Там, где произносится слово «свобода», там сразу вспоминается Сартр, который острее и ярче, чем кто либо другой, уже в наше время, отстаивал самодостаточность свободы и сильнее, чем кто либо, чувствовал, какую огромную меру одиночества и ответственности несёт с собой свобода. За всё, что происходит с человеком, ответствен только он сам и никто другой, даже Бог, который, по Сартру, есть не что иное, как только человеческое желание самому стать и быть Богом.

Это, действительно, не мы, вечно мечтающие как НАМ что-то сделать, например, как НАМ страну свою обустроить… нам, нам, нам – вместо: мне, мне, мне…

Это наш русский мыслитель Леонтьев понимал, что только взаимные колебания горести и боли и есть единственная возможная гармония на земле.

Давай ещё разок заглянем к античным и не античным грекам.

Память о первоначалах была значительной частью их повседневного опыта жизни. Античный мир помнил прошлое, жил настоящим и мало думал о будущем. Да и что, собственно, о нём думать, если Пифии неустанно твердят, что будущее – это только повторение прошлого?

У греков, у иудеев, у многих других память начинается с первого листа. Вот первая строчка Библии и иди дальше от праотца – доброго знакомого, а то и вовсе близкого друга самого Господа Бога и до своего имени-отчества. Связь прямая, непрерывная и непосредственная.

Возьми любой нынешний греческий городишко, в котором, - будь уверен – обыватели точно знают, кто этот городишко заложил, когда, с какой целью. Укажут дом, где жил местный мудрец, укажут место на берегу, к которому причаливал какой-то легендарный кораблишко. Не то у нас, у русских, для которых следы истории чуть ли не от порога теряются в непроглядной вековой тьме. Сплошная невнятица и разночтение… Был ли Рюрик? А если был, - то кто он и откуда? Друг нам или враг Тохтамыш? Или Гирей всё-таки враг, а не Тохтамыш? Владимир – он кто, всё-таки, в нашем прошлом? Святой или исчадие адово? И где – покажите, пожалуйста, находится то самое глубокое урочище с девятью дубами, где поигрывает то свистом, то кистенём, выходя на черниговскую дорогу, Соловей-разбойник?

Конечно, мы понимаем (спасибо Эйнштейну), что попытки заглянуть в колодец времени обречены и бессмысленны, но от этого ничего не меняется. Какая бы эпоха не стояла на дворе, люди всегда будут стремиться узнать, что ждёт их впереди. В этом стремлении, мне кажется, заложено бессмертие Нострадамуса.

Хотя некоторые мысли-камни, заложенные мудрецами в само основание нашего существования, сильно помогут при строительстве жизни хоть одного человека, хоть всего человечества. Что жизнь, например, она и состоит только из череды впечатлений, мыслей, чувств, действий; что мир ровно напополам состоит из Добра и Зла; что по сути своей человек тяготеет к чему-то запредельному, всегда устремлен к какому-то смыслу. В этих рассуждениях опираюсь я на суждения знаменитого австрийского психолога и философа Виктора Франкля, который сам был убеждён и пытался в этом убедить других, что в жизни человеком движет не жажда удовольствия, не воля к власти и даже не потребность в самореализации, а стремление найти и выполнить своё предназначение. Лично я это умозаключение постоянно повторяю, как молитву.

А философия – это поиски новых смыслов, но никак не наука о смысле жизни.

Как-то увидел  я журнальную статью – «Десять книг, которые раскололи мир». И быстро захлопнул журнал. Дай-ка, думаю, я сам попытаюсь составить перечень этих десяти книг.

Наполовину наши перечни совпали. И в статье были перечислены, и я назвал труды Мартина Лютера Кинга, Коперника, Дарвина, Солженицына, а также назвал я «Манифест» Маркса-Энгельса. Кроме этих, в статье были названы «Книга единства» Ибн Абу аль Ваххаба; «Воля к власти» Фридриха Ницше; «Любовник леди Чаттерлей» Д.Г. Лоуренса; «Программа международной федерации внутренней свободы» Тимоти Лири; «Сатанинские стихи» Салмана Рушди.

Что-то принимается в этом списке, как говорится, без комментариев, а что-то просит хотя бы короткой строчки пояснения. Попытаюсь это сделать.

Работы Т. Лири ставили целью «освобождение сознания», и как бы открывали свободу экспериментирования со своим сознанием.

«Любовник леди …» Я, конечно, ахнул от изумления, как книжка затесалась в этот ряд? А потом подумалось, - не с неё ли начался выход из подсознания сексуальных инстинктов мужчины и женщины? Пожалуй, что и да, пожалуй, что и с неё.

Ну, о «Воле к власти» Ницше много говорить не будем в силу очевидности явления.

А, вот, Дарвин. Не делал ли он попытку примирить идею о зарождении всего живого из бактерий, напоминающих собой суп мирового океана с Актом Творения, с Книгой Бытия?

Русскую философию эти, и другие, им подобные вопросы, не очень занимали.

Её сжигала другая пламенная страсть…

Её сжигало не мироздание, в середине которой находится Человек вообще и Другой человек, в частности.

Её сжигали мысли о России, как центре мирозданья, в середине которой заключена её, России, миссия и предназначение. Человека в этой системе взглядов не подразумевалось.

А ведь он прав оказался, мой старый приятель-философ: русская философия на то она и русская философия, чтобы быть русской философией.

Вглубь, в смысл, в попытки понять…

Обозначив и оформив в предыдущем письме пропедевтические штудии, попытаемся пойти вглубь. Пусть помогает нам в этом парадоксальное заключение Георгия Скоровороды насчет того, что «нужное не трудно, а трудное не нужно».

Не забудем при этом и едкого замечания Мераба Мамардашвили, что Россия – страна вечной беременности. В ней все время что-то происходит, но ничего не случается.

Мощнейший пласт философии можно уложить в знаменитые рассуждения Алексея Константиновича Толстого о монголах, непоправимо испортивших отечественную историю.

Стоит только заговорить, только подумать об этом, как словно молния в голове – всплывает дата – 1 октября 1894 года. Именно это число стоит под знаменитым стихотворением философа, мистика, гностика, поэта Владимира Соловьёва «Панмонголизм». 

Все помнят, конечно, - «И третий Рим лежит во прахе, // А уж четвертому не быть…»

Всё, о чем мы с тобой говорим, вспоминаем, понимаем – всё это ступени нашего самопознания, науки, как известно, самой трудной и нескончаемой. Человеку легче добраться мыслью до отдалённейшего созвездия, - замечал по этому поводу В.О. Ключевский, - чем до самого себя, и можно опасаться, что он доберется до себя, когда уже не останется ни одного созвездия…

Будь моя воля, первым философом России – и по форме, и по содержанию, - я бы поставил Петра Яковлевича Чаадаева. Вот такой ряд, к примеру: первый философ России – Чаадаев, первый поэт – Пушкин, первый прозаик – Гоголь, первый историк – Ключевский. Именно он, Чаадаев, обнаружил в России главную беду – что в ней ничего не усваивается и ничего не приживается, ничего не начинается, а что начинается – обязательно вязнет, увязает в ее внеисторическом бытии – небытии. Это Солженицын, кажется, сказал о Чаадаеве:  написал так написал: при царе не печатали  и при советской власти – тоже…

Я хочу что сказать? Что Россия имеет ряд блистательных имён, называемых философами. Они не философы, точнее, не только философы. Они философы по совместительству, по сумме знаний и увлечений: религиозные мистики и искатели, публицисты и критики, историки и социологи, языковеды и художники… Всем хороши эти сыны России, но как философы они упираются, кто раньше, кто позже, в какую-то «свою» стену и дальше – ни с места. Константин Леонтьев упёрся в византизм. О чем бы ни писал, а эта песня – главная; о чем бы ни пел, я свою византийскую песню обязательно споёт.

Николай Бердяев – гремучая смесь религиозно-философских изысканий; Николай Трубецкой – евразийский идеолог; Лев Тихомиров – государственник по духу и по убеждению; Николай Данилевский – Европа – Россия, их связь и противостояния; Константин Аксаков, - русофил – народник, «имя России в наших руках»; Алексей Хомяков – славянофильство и соборность.

В стену, говорю, уперлись, каждый в свою. И глубокие, и прозорливые, и искренние, а как мыслители были умерщвлены в социализме двадцатого века, который смёл их со стола философии и саму память о них стёр.

Сейчас, правда, на переломе времен, их имена возвращаются как мысли о настоящем и будущем, когда человечество стало «внезапно смертным». Всеобщая гибель может наступить по любой причине – из-за оплошности, случайности, злого умысла, изуверства. Никита Моисеев, а до него Саган, рассчитали прогноз о ядерной глобальной катастрофе в случае ядерной войны.

Тут многое, если не всё, зависит от морали науки, морали ученого. А при этом кризис – полная утрата связи науки с культурными универсалиями.

Как это приложимо к России?

Я думаю, так приложимо. Начало науки у нас положил Петр I, тут думаю, двух мнений быть не должно. Он ввел в стране основы европейской цивилизации, преобразовал армию, военную технику, организовал государственную бюрократию. Но при этом его, кажется, мало заботили культурные основания европейской, им заимствованной, науки. И они не очень то ложились на культурную почву России конца семнадцатого – восемнадцатого столетий.

Наука-то была первоклассной: Л. Эйлер, Д. Бернулли, Х. Гольдбах. Но весь уклад жизни, моральные устои, духовные традиции были от науки далеко-далеко…

И еще столько времени прошло, а снова раскол между наукой и культурными запросами общества не становится менее драматичным. Развитие науки как было, так и остается подчиненным потребностям государственной машины в военных технологиях. Среди духовных ориентиров наука не закрепилась, следовательно, философы категорически не нужны. А связи между научным познанием и духовным совершенствованием человека, как основные ценности, не признаны ни государством, ни обществом. Культурной почвы под наукой как не было, так и нет, современное наше общество абсолютно равнодушно к падению нашей же науки. Ведь ничего своего у нас не стало! А то, что есть, – горит, взрывается, ломается, тонет.

Есть другие варианты взаимодействия с наукой? 

Конечно, есть. Наука, как культура, - это, прежде всего, ориентация на ценность познания, которое своим главным результатом имеет самого человека, а не обслуживание его непомерных запросов и удовлетворения благ для него.

Не поймут, не примут этого взаимодействия люди науки и люди культуры, значит, худшего ждать осталось недолго.

На что и на кого опереться? Чьи мысли, прозрения и озарения, чьи тревоги и страхи должно сделать настольным пособием для современного человека?

Вот есть личность для романа уровня Достоевского. Мыслитель? Да, крупный. Народоволец, революционер, будущий монархист пишет в конце концов книгу «Монархическая государственность», в которой задолго до прихода большевиков утверждает: «Будущего нет не только у меня, но и у дела моего. Царя нет и никто его и не хочет. Церковь? Да и она падает, вера исчезает. Народ русский? Да и он уже потерял прежнюю душу, прежнее чувство». Имя этого мыслителя – Тихомиров Лев Александрович.

Вот, в последние годы на слуху славное имя Ивана Ильина, высланного из России на «философском пароходе», но прах его с некоторых пор покоится в русской земле. Ах, как я им восхищался! А сейчас боюсь, что философ Ильин керосину в огонь плеснет! Если его умело на цитаты растащить, из него такой националист (националистище!) получится, что никому мало не покажется. Свободолюбивый философ о сильном русском государстве и говорил, и писал много. Меня немного успокаивает то, что сам он делал существенную оговорку, что работа по созданию сильного русского государства не должна отрываться от нравственного воспитания его граждан, от политической, правовой работы.

Да кто ж, когда горячо, в такие тонкости философской мысли вникать будет! Главное – выхватить цитату, выхватить лозунг, сослаться на авторитет. А Ивана Ильина процитирую – «… Духовное единство России доказано… великой, самобытной и глубокой культурой… Эта культура создавалась в течение тысячелетия на единой, всё расширяющейся территории, в единой общей равнинной природе, в едином сурово-континентальном климате под единой государственной властью. Все это выработало у народов России сходство душевного уклада, подобие характеров, близость в обычаях, то основное единство в восприятии мира, людей и «государства, которыми народы России без различия племени отличаются от западноевропейских народов».

Ты видишь? – Всё мимо цели. Ничего из сказанного, кроме климата, не подтверждается!

Может, это расплата за «отречёмся от старого мира?...»

Я, конечно, не могу пройти мимо имени человека, сказавшего однажды, что «коренные перевороты не готовятся на розовой воде и сахаре, они предлагаются человечеству всегда путем железа, огня, крови и рыданий».

Классик – консерватор равенство признавал только в Духе. Что Дух Божий даёт? Одному – одну возможность, другому другую, третьему – совсем иную возможность. И тем самым закладывает неравенство. То есть люди только перед Богом все равны, перед Судом Его. А во всем остальном, пока люди живы, они не равны. Неравенство – это норма людского бытия. Вот что видел, о чем думал и писал Константин Леонтьев.

На российском философском небосклоне сияет еще одна звезда первой величины – Георгий Федотов. Образованные люди помнят его мысли о трудовой, крестьянской, одушевленной земле, как хранительнице нравственного закона. Возможно, именно в этой философии заключен для нас ключик спасения в условиях планетарного антропологического бедствия. Мне думается, что только в русском языке есть такие неразделимые словосочетания, как «Мать-Родина», «Мать-Земля». Действительно, привязанность к родной земле всегда господствовала над многими иными чувствами русского человека. По Федотову, эта привязанность имеет сугубо религиозный характер. Он утверждает, что «Мать-Земля – это сердцевина русской веры, тут скрещиваются самые секретные и глубокие религиозные чувствовании народа». Он многое видел, этот мыслитель, христианин и либерал. Он видел и понимал, что реформы Петра дали невиданный импульс российскому европеизму. Но «русский европеец» проиграл историческое состязание русскому же реакционеру – охранителю. И в конце концов, место дворянской России заняла Империя Сталина  - «Новая величайшая победа одерживается коммунизмом над крестьянством. Молот разбивает серп во имя трактора. Снова миллионы расстреляны, сосланы – из тех, кто вынесли на своем хребте Россию НЭПа. Остальные загнаны в государственные зерновые фабрики пролетариями от сохи. В освобожденной от помещиков России введено новое крепостное право. Это была победа, от которой ахнул весь мир».

Почему мне однажды пришло в голову поставить рядом две поразительно несхожие фигуры – русского и индуса, Георгия Петровича Федотова и Мохандаса Карамчанда, известного миру как Махатма Ганди. Мне показалось, что между ними много сходства. Современники, гонимые в своих странах, прославившихся сначала в чужих краях, по месту пребывания, проповедничества, преподавания.  Но похороненный в Бэконе Федотов остается нашим и только нашим российским мыслителем, тогда как Ганди в опросе на определение человека тысячелетия занял первое место. Вторым был назван Леонардо да Винчи, третьим – Иисус Христос. Почему первый – Ганди? В чем суть его учения? Если кратко, то вот:  ахимса, то есть, отказ от причинения вреда всему живому, а также соблюдение тишины, наслаждение тишиной. Сам Махатма раз в неделю устраивал себе день молчания. Он требовал также наличия в своем существовании личного труда. Он проповедовал мир: между народами, человеком и природой, между прошлым и будущим. Этот ряд легко продолжить: между жизнью и смертью, традицией и современностью…

У нас ближе всех к Ганди стоял Толстой. Порядок имен надо поменять местами, имея в виду, что не Толстой увлекся идеями Ганди, а прямо наоборот, Ганди – толстовским мировоззрением. Но нам сейчас важно вспомнить, чем всё это закончилось, чем вошло в историю, в философию и продолжает в них жить и развиваться? Закончилось, завершилось созданием учения, записанного в книгу «Путь жизни». – Довольствуйся малым, исключи насилие, питайся, чем бог пошлет, в рядно, в дерюжку облачайся. Как бы то ни было, но эта философия завоевала мир и, возможно, завоюет новые миры. «Наверное через несколько поколений люди не смогут даже поверить, - предположил Энштейн, - что такой человек существовал реально, работал и жил среди нас».

И, вот, наш Федотов. Не какие-то жалкие сорок пять килограммов живого веса, завернутых в жалкое рубище, нет, - красавец, умница, университетский профессор. Но занят он не картиной мира, а картиной жизни революционной России. Он ищет и находит социальные факты и примеры, которые хотя бы что-то объясняют… В этой трудной роли выступают многие наши знаменитости: Иван Ильин, Петр Струве, Федор Степун, Павел Милюков… Длинен этот список имен, очень длинен… и хотя у каждого  из них – своя картина мира и событий, а рисуют они одну и ту же картину революции и постреволюционной жизни.

Федотов всматривается в советского человека. – «Он очень крепок, физически и душевно, очень целен и прост, ценит практический опыт и знания. Он предан власти, которая подняла его из грязи и сделала ответственным хозяином над жизнью сограждан. Он очень честолюбив и довольно черств к страданиям ближнего – необходимое условие советской карьеры. Но он готов заморить себя работой, и его высшее честолюбие – отдать свою жизнь за коллектив: партию или родину…».

Вот он гвоздит интеллигенцию: «Русская интеллигенция есть группа, движение или традиция, объединяемые идейностью своих задач и беспочвенностью своих идей».

Читаю в другом месте: «Русская революция вразрез со всеми историческими прецедентами проявила необычную робость в разрушении памятников искусства…».

Вот где она, разница в мировосприятии, в мировоззрении, в миропонимании. Ганди видит мир в целом и навязывает ему своё видение, наш - заблудился в жестоком лесу русской революции…

Попрощаемся, однако, с Федотовым. В очередь к нам на поминальный разговор выстроились не менее достойные люди – Сперанский, Булгаков, Хомяков, Киреевские, Петр Струве, Алексей Лосев; целая плеяда русских космистов – Вернадский, Циолковский, Чижевский, Федоров…

Какое это наслаждение, скажу я тебе, читать «Вехи»! Какие неожиданные можно встретить там повороты мысли, парадоксальность умозаключений, примеры удивительного предвидения будущего, его судорог и катаклизмов…

«Кто радеет о будущем, тот больше всего озабочен молодым поколением. – Это говорит Сергей Булгаков. – Но находиться от него в духовной зависимости, заискивать перед ним, прислушиваться к его мнению, брать его за идейный критерий – это свидетельствует о духовной слабости общества». Вот отцы «Русской Идеи» Хомяков, Киреевские. Как философы они умерли, не родившись. После них дольше века ходим мы около взлелеянной идеи, а ничего путного от нее не получили. Хотя чувств, знаний, таланта и убеждений вложено в нее, в эту Русскую Идею, более чем. Жаль, конечно, безмерно жаль…

По какому ведомству, скажи на милость, числить нам Струве? Экономическому, философскому, публицистическому? По какому бы ни числить, он одинаково будет точен и жёсток в оценках, диагнозах, выводах…

Социализм он отвергал самым категорическим образом. Отвергал религиозно-метафизически – как основанную на материализме ложную и лживую идею о «земном рае»; политически – в силу несовместимости социализма с политической свободой; отвергал с социально-экономической точки зрения, ибо упраздняя экономическую свободу, социализм привел к нищите и полному закреплению трудящихся за единым хозяином – государством.

Социализм, - утверждает мыслитель, - неизбежно приводит к тоталитарности. А у нас получилась совершенно новая в истории комбинация полицейского государства с партийной диктатурой, опирающейся на революционную идеологию и демагогию; комбинация насилия и лжи, господство черни, организованный в партию.

Петр Струве был одним из первых, кто зафиксировал и не побоялся сказать, идейное родство коммунизма с национал-социализмом, который и был идейным отпрыском большевизма, повенчанным с расизмом гитлеровской Германии.

И большевики, и национал-социалисты видели одну цель – разрушить «старый» мир – буржуазный, капиталистический, либеральный, христианский и «построить на его обломках тысячелетнее царство социализма, в котором не будет ни нужды, ни места для свободного действия и свободной мысли…

И, вот, Лосев Алексей Федорович. Возможно, один из последних, если не последний, русский философ. После него как-то всё больше встречается эпигонства, талмудизма, толковательства по поводу единственно верного учения. Нет, ряд Лосева – это ряд, где стоят Бердяев, Флоренский, немногие другие равновеликие.

Лосев – философ в чистом, беспримесном виде. – «Мир является нам в виде своих бесконечных частей, тем не менее он есть нечто целое, он есть нечто одно, и это целое не есть только сумма его частей. Оно является совершенно новым качеством по сравнению с ними. Человек и человечество есть тоже часть, то есть символ мира, а мир есть всемогущее утверждение». Да, сомневаться не приходится, что в его лице мы имеем дело с последним философом Серебряного века. Между ним и Владимиром Соловьёвым лежат всего-то поколенческие сорок лет. Его называли Сократом двадцатого века. Он был арестован за свою работу «Диалектика мира», он исповедовал «имяславие» - «Бог не есть Имя, но Имя есть Бог». Неисчерпаемый источник, - скажу я тебе, - для филологов и поэтов эта имяславская лосевская формула. Философско-религиозные взгляды Лосева, его формула, что мир – это вся действительность в целом, в её прошедшем, в её настоящем и в её будущем, как-то незаметно вывели меня на желание порассуждать о Каббале. 

Как я понимаю, каббала – это знание обо всем скрытом, об управлении судьбой. Она показывает, как плохое отношение к другим и к природе возвращается многократно умноженным злом: - террором, наркотиками, разводами, самоубийствами, катастрофической экологией, ответными ударами природы, кризисом всех отношений и взаимоотношений. Происходит это на всех уровнях отношений – между людьми, сообществами, нациями, государствами, континентами. Каббала стоит на том, что жизнь человека не ограничивается белковым существованием. После того, как наше тело с его пятью органами чувств перестает функционировать, у нас остается шестой орган чувств – информационная часть человека, его душа, в которой заложены все его параметры…

Всё это стоит чрезвычайно близко к тому, что, например, думал и писал о ноосфере Владимир Иванович Вернадский, а именно, что в ноосфере заложены все наши мысли, желания, будущие состояния, все наши радости и печали.

Ноосфера, внешняя, по-сути, сфера, составляет единый организм живой и неживой природы, составляет одну общую душу всего сущего. И наши мысли, наши желания, - говорит Каббала, и говорит Вернадский, - самое сильное средство для изменения мира.

Вернадский для меня – и один из первых пророков планетарного мышления, и моя последняя надежда, что «весь я не умру…».

Э. Леруа, П. Тейяр де Шарден говорят, что Вернадский – это шаг от биосферы к ноосфере, как «мыслящему пласту», который «разворачивается… над миром растений и животных – вне биосферы и над ней». Однако, у Вернадского картина выглядит иначе. У него человечество – геологическая сила, перестраивающая биосферу в интересах свободно мыслящего человечества, как единого целого. То есть, то новое состояние биосферы.

Все здесь хорошо, кроме одного. Неужели, - думаю я, - можно было связать воедино становление био-ноосферы с коммунистической, например, перспективной человечества?

О русской религиозной философии я собираюсь более-менее подробно порассуждать в отдельном своем письме, а здесь коснусь только грандиозной мыслительной фигуры русского символизма-фигуры Владимира Сергеевича Соловьева. Он из тех, кто противостоял и противостоит Ницше. У Ницше – «По ту сторону добра и зла», «падающего подтолкни». У Соловьева – сплошь и рядом оправдание Добра. Возлюби ближнего… Его заповеди, возможно, менее востребованы, чем какие-то другие, но, Боже мой!, - как они красивы и благочестивы:

- все погаснет, кроме любви;

- вечная Женственность, Жена!

По Соловьеву, Библию перевели неправильно, когда «Дух витал над бездною». Никакой это был не дух, а была это Душа. «И Душа витала над бездною». То, что Бог творит мир без женского начала, а Святая Троица состоит только из мужчин, есть мистический абсурд. Культ женственности, как четвертую ипостась Троицы, - вот что предложил Соловьев. Прекрасная Дама, мимо которой, после Соловьева, не прошли такие умы и чувственные натуры как Блок, Белый, Брюсов, Волошин… Соловьев меняет состав Троицы. Мудрецы говорят, что Бог есть Собор Отца, Сына и Святого Духа. Соловьев решительно возражает: - нет, Души. А потому  Троицу должны составлять – Отец, Сын и Душа. Есть у него и еще одна великая ипостась, имя которой Любовь. Мыслитель не делает разницы между чувственной и аскетической любовью, что нам, возможно, еще только предстоит понять… А дальше что-то уж совсем поражающее даже самое богатое, самое безудержное воображение – это когда сам Владимир Соловьев пришел к выводу, что всемирное тяготение  - это есть Любовь на уровне материи. Мне кажется, что с этим выводом согласились бы и истовый верующий Ньютон, и монах Коперник, и настоятель монастыря Мендель.

Согласимся и мы. И тем самым станем немного счастливее.

Закончить затянувшееся своё письмо я намерен обращением к колоссальной фигуре Георгия Плеханова – русского философа и теоретика революции, духовного отца российского марксизма. Вот, видишь, у нас почти нет имён, гений которых реализовался бы только в безбрежном поле философии. Почти все наши философы по совместительству и еще кто-то. Об этом мы много уже рассуждали с тобой. Вот и Плеханов не избежал участи дополнить свое философское  содержание набором других определений и назначений.

Он, конечно, был глубоко убежден, что ориентация России на Запад выведет ее в русло европейской цивилизации. Не сложилось, не получилось и в этом нет его вины.

Плеханов почерпал у Канта принципы морального совершенства. Они общеизвестны.

- закон, живущий в нас, называется совестью. Совесть есть применение наших поступков к этому закону;

- мыслить, значит, говорить с самим собой и слышать самого себя.

Ты спрашиваешь, зачем я вновь возвращаюсь к этим общеизвестным кантовским постулатам? А затем, - отвечаю я, - чтобы напомнить еще раз, что Плеханов всю жизнь, до последней своей смертной минуты, следовал закону Совести. В отличие, скажем, от наших бессовестных вождей. Что сама История и подтвердила со всей определенностью и беспощадностью.

И, вот, минуя эти вышеназванные промежуточные фигуры, я перекидываю мостик от Канта к нашему современнику Мамардашвили. И закончу письмо его словами и мыслями. «Уникальность науки о сознании в том, что объект и субъект изучения один и тот же… Следить сознанием за ускользающим сознанием. Нас увлекают попытки ухватить тайну озарения, вдохновения, расширения сознания, отворения неведомого, узнавания неузнанного». Спасибо, Мераб.

Бердяев и около него

Одна, бесконечно обидная для Бердяева, фраза заставила меня вглядеться, вчитаться в эту фигуру более тщательно и внимательно.

А прочитал я вот что: Бердяев со всеми своими бесконечными излияниями насчет свободы и справедливости – демагог-литератор, а не философ с мировым именем. Что не с мировым, возможно, что и да, но с российским именем - вне сомнений и подозрений. Тут и доказывать ничего не надобно, он сам всё доказал. Так и видишь его ироничную усмешку, когда читаешь, например, такое: русская реальность – дочь не только Маркса и Ленина, она также и дочь народников, славянофилов, но особенно – она дочь православной духовности. Со всех сторон взял, как говорится, огонь на себя. Такова и его философская автобиография, в которой он говорит, что видел трансформации, приспособления и измены людей и это было самое тяжёлое в жизни… Что делать? История не щадит человеческой личности и даже не замечает её. «Между фактами моей жизни, - рассказывает в философской автобиографии Бердяев, - и книгой о них будет лежать акт познания… Я пережил мир, весь мировой и исторический процесс, все события моего времени, как часть моего микрокосма, как мой духовный путь. На мистической глубине всё происшедшее с миром, произошло со мной».

Что он понял, что открыл, прежде всего для себя лично, в этих бореньях?

- Что миром правит ложь! Что именно она, ложь, лежит в основании организации общества.

- Что свобода есть не выбор между добром и злом, а есть собственное (моё) созидание добра и зла.

- Что когда власть вручается специальному меньшинству, то она трансформируется в неограниченную власть. А неограниченная власть всех страшнее, тираничная власть одного, самодержавие народа – это самое страшное самодержавие, ибо в нем человек зависит не от просветлённого количества, а от темных инстинктов масс.

Я думаю, что никто не прошёл и не пройдет мимо замечания философа, что «русский народ по своей метафизической природе и по своему призванию в мире есть народ конца. Апокалипсис всегда играл большую роль и в нашем народном слое, и в высшем культурном слое, у русских писателей и мыслителей…». Любимый конёк Бердяева – женственная природа России. Он не устаёт повторять, что Россия – земля покорная, женственная. Многие соглашались и продолжают соглашаться с ним в подобных характеристиках страны. В России есть нечто бабье: преклонение перед силой, любовь к военной форме. «Женщина необыкновенно склонна к рабству и вместе с тем склонна порабощать».

Вечно, - говорят, - земля наша невестится, будто ждет, - говорят, - что придёт однажды избранный жених – суровый варяг, лихой печенег, овладеет ею и грянет вселенская свадьба. Двойственность и вздорность такой натуры проявляется в том, что накануне свадьбы невеста вдруг рвёт фату и набрасывается на жениха с тумаками. Неостановимые весы – тут начало, тут же и конец. На одной чаше – «идите, володейте нами…»; на одной чаше – тяжелый скандал, на другой – вечное унижение…

О русской интеллигенции не говорил только  ленивый и образцы подобного говорения я в предыдущем письме приводил. Но посмотри, как и какой приговор ей выносит Бердяев.     «Традиционная история русской интеллигенции кончена… Она побывала у власти, и на земле воцарился ад. Поистине русская революция имеет какую-то большую миссию, но миссию не творческую, отрицательную – она должна изоблачить ложь и пустоту идеи, которой была одержима русская интеллигенция и которой она отравила русский народ».

Бердяев ничуть не сомневается, что у Господа несомненно есть особый замысел о каждом народе. Надо стремиться понять его и осуществить…  Не о человечестве замысел, а о каждом народе, в особенности, о русском. На этом построена вся русская философия.

Работа должна совершаться не во имя будущего, а во имя вечного настоящего.

У Бердяева было много дорог, по которым он неустанно ходил. Ходил и искал. Искал и находил. Вот одна из них. Он ставил задачу, как искоренить зло и несправедливость мира с помощью теории научного социализма. Он, конечно, вскоре ушел с этой мертвой дороги, он перешел на другую – на дорогу религиозно-философских исканий, где путь освещала идея религиозно-христианской философии. Там еще боковая дорожка была – православие.  А по ней как ни ходи, а обязательно придёшь к этой самой соборности, богочеловечеству.

После этих дорог, судьба посадила Николая Александровича на «философский пароход» и на закате жизни вывела на прихотливый и буерачный тракт «Русской идеи». Ничто ему здесь не помогло. Ни идея, которой была одержима русская интеллигенция, ни консерватизм, как бы укоренённый в историю, ни революционаризм, в какие бы одежды он ни рядился. Бердяев остался один, но остался Бердяевым.

Наличие великой русской религиозной философской школы позволяет нам поискать в её кладовых ответ на вопрос: почему христианство нам ближе других религий? Хотя нетрудно заметить, что другие-то веры и попрактичней, и пореалистичней, они поближе к жизни, к человеку, к его хлопотам. А христианство – это вечная неприкаянность, вечное томление духа. Церковность, - страстно убеждает Павел Флоренский, - вот имя тому пристанищу, где умиряется тревога сердца, где умиряются притязания рассудка, где великий покой нисходит в разуме… Что такое церковность? Это Новая Жизнь, Жизнь в Духе.

О том, что существует идея синтеза русского и западного духа, ощущение того, что «у нас, русских, две родины – Европа и наша Русь», - постоянно напоминал Вл. Соловьёв. Вернемся, однако, к другим – взять буддизм, основу которого составляет нерасторжимая связь противоположностей. Это не столько религия, сколько жизненная философия, выражаемая в реальной практической помощи в каждодневных заботах. В буддизме всё просто и понятно. Три главных драгоценности жизни? Вот они: не делать зла, творить добро, очищать разум. Три главных яда? Вот они: страстное желание, ненависть, невежество. Следуй этому, и всё у тебя будет получаться как надо. Может, действительно, правда за ними – за буддизмом, даосизмом, индуизмом, у которых не встретишь ни агрессии, ни ненависти.

С тех пор на эту тему горы трудов написаны, а ответа как не было, так и нет. Хотя о многом люди догадались, многое поняли и многому научились. Наиболее дальновидные из них поняли однажды, что любая действительность даётся человеку в рефлексивной проработке, предметом которой является философия. Когда возникло христианство, ключевым стал вопрос о взаимоотношении веры и разума. Отсюда берут начала науки о религии, о Духе и Знании, о том как примирить в себе или даже соединить веру и знание, дух и разум.

Церковь и наука - антагонисты или признающие друг друга оппоненты, которые смотрят на проблему с разных точек и углов зрения? Наука, рожденная в лоне христианской культуры, изначально требовала веры ученого в объективность и вечность законов природы.

Вера в познаваемость законов Бога предполагала веру в Бога.

Все, кто создавал современную науку, были глубоко верующими людьми – Галилей, Кеплер, Декарт, Паскаль, Ньютон, Лейбниц, Мендель, Пастер… Но, как бы то ни было, все сходятся в ощущении, что мир прекрасен, что важно не совершенство как таковое, а приближение к нему.

У академика Раушенбаха я вычитал: логически нельзя доказать ни бытия Бога, ни его отсутствия во Вселенной. Другой академик, а именно - Сахаров, полагал, что в мире существует Нечто, лежащее вне материи и не подчиняющееся её законам, но одушевляющее мир. Становится понятным, что материя и её законы уже не в состоянии объяснить всю сложность окружающего нас мира. Почему Раушенбах и предлагает отказаться от привычной классификации мировоззрения на научное и религиозное. Да, конечно, наука логична, а искусство – нет. Оно внелогично, как и религия; не случайно еще в Среднвековье – от нас совсем недалеко – музыку, например, считали средством для обнаружения совести. Религия и искусство создаются одно из другого. Знание – ум, мнение – сердце. Соединение этих начал обеспечивает и мировую гармонию и гармонию внутри человека.

Вопрос о Боге – это не вопрос, зависящий только от объёма знаний. Возможность его существования ничему не противоречит в природе, а логических доказательств или бытия Бога, или его отсутствия во Вселенной – как не было, так и нет. В поисках ключей к этому логическому тупику, космический управленец Раушенбах вышел, например, на задачу изучения тайны перспективы в русских иконах и в живописи в целом.

Можно догадаться, что здесь опять произойдет поворот к совести, к нравственности, к морали, которой следует тот или иной человек, строй, философская система, включая такую, как, например, Богословие.

Умные французы, Вольтер, в частности, когда еще говорили о «естественной религии», как естественном фундаменте нравственности. Возможно, в своих умозаключениях они опирались на десять Заповедей, хотя они и не получили повсеместного  распространения и признания, как закона, во многих частях мира, и народов, эти части собой наполняющих. Там существуют иные оценки и добродетелей и пороков.

Да и в границах одной религиозности христиане, например, не считаясь с заповедями, миллионами убивают себе подобных, своих, в принципе, единоверцев, ведя нескончаемую двухтысячелетнюю войну.

Ты помнишь варианты перечня смертных грехов?

Один ряд такой: гордыня, зависть, гнев, лень (уныние), жадность (алчность), чревоугодие, сладострастие. Епископ Джиротти добавляет: генная инженерия, опыты на людях, загрязнение окружающей среды, чрезмерное богатство, употребление наркотиков, аборты, педофилия. Я бы добавил в последний ряд: убийство бельков (тюленят), любую охоту на зверей, птиц, морских тварей; содержание зверей в неволе (зоопарках, цирках), порнографию. Сам же я, в работе над собой, исправляю или пытаюсь исправить одну свою давнюю ошибку. Я умел накликать себе беду. А нельзя пророчествовать, потому что они едины – бытие, сознание, память.

Это единство органично согласуется с утверждением  барона Бартини, что Вселенная имеет шесть измерений: три у времени и три у пространства. Изменяя одно – изменяешь другое. И как бы ни было, а прошлое не исчезает.

Об этом я думал, когда стоял на могиле отца, найденной через шестьдесят с лишним лет в чужой стране, на чужом мемориальном кладбище. И думалось мне тогда, что это тоже какая-то форма воскрешения из мертвых. Во всяком случае, я это чувствовал…

Там же я, как никогда ранее, отчетливо понял, что жизнь наша – короткая, во многом – случайная, и если ты это хотя бы чуть-чуть понимаешь, то радуйся ей как подарку судьбы, а не тяжелому бремени.

«Среди миров, в мерцании светил…»

Короче говоря, вопрос о начале мира остается открытым.

И второе. Мы уже умрем или будем еще живы, когда будет предложена новая картина мироздания?

Удивляться этому вопросу не приходится. Мы же понимаем, что Космос расползается в Хаос. Второй закон термодинамики, не сдерживаемый усилиями человека, стал универсальным законом мирозданья, а вектором развития мира стало нарастание энтропии.

Вот сейчас, кажется, нашли ту самую недостающую «божественную частицу», Хиггс-бозон, которая и должна составить первоначала мироздания. Можно, конечно, поверить и понадеяться. Но, вот, читаю, что другой ученый, а именно академик Марков, доказал возможность существования элементарной частицы с энергией – приготовься! – сто миллионов триллионов гигаэлектронвольт, которая способна содержать внутри себя новую, другую Вселенную. Воображение отказывается воспринимать. Спасая его, я выстраиваю в очередь открытия человечества, сделанные им за всю его, человечества, историю. Огонь, колесо, паровая машина, электричество, атомная энергетика, полупроводники, компьютер… И что? Частица максимон? Нет, не выстраивается логически завершенная картина. И я всё чаще, всё упорнее и настойчивее прихожу к мысли, что для возникновения жизни были необходимы два начала – творческое и волевое. Ученые посчитали, что случайность возникновения сложной белковой структуры есть величина, равная десяти в минус сотой степени. То есть это величина, практически равная нулю.

Современная наука много рассуждает о судьбах мира, планеты, человечества в категориях времени, пространства, микро- макромира. Гадает – будет, не будет, произойдет, не произойдет, а если произойдет, то как? У Иоанна Богослова сомнений нет: «Времени уже не будет». Какая тайна, какое знание, прозрение, пророчество сокрыты в Откровении Евангелиста? Это как? Когда умрет Вселенная, тогда и оборвется ход Времени? Или прямо наоборот, как только оборвется ход Времени, так и наступит смерть Вселенной?

Блаженный Августин в трактате «Христианская наука» - это пятый век нашей эры – утверждает, что до возникновения Вселенной понятие времени вообще лишено смысла. Или вот, наш Николай Федоров (кстати, внебрачный сын князя Гагарина, улавливаешь ли дыхание мистики - Гагарина!) говорит о воскрешении умерших и их расселении по другим планетам.

Значит, что? Есть другие Вселенные, не такие, как наша? Значит, по своим характеристикам там другое пространство, другое время?

Начинаешь понимать, чувствовать, сознавать, что сотрудничество Бога и науки возможно и даже необходимо, что одному без другого не обойтись, да и нам в своих рассуждениях не обойтись. Хотя Честертон однажды безжалостно заметил, что наука не способна постичь мир по той простой причине, что мир не чертеж, а рисунок художника. Патриарх Алексий Второй заходит с другой стороны: пытаться оценить духовный опыт только по научным критериям, все равно, что оценивать выводы точных наук по критериям красоты и духовной поэзии.

Теперь немного о людях.

Во мне всё более крепнет догадка, что цивилизация высокого уровня на планете нашей когда-то, до нас, и до наших неандертальцев, уже была. Астрофизика открыла потрясающий факт: Вселенная в начале не была освещена! – «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною… И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.».

Получается, что сначала был сделан дом, в который вошли и включили свет. Это было, я думаю, где-то в Экваториальной Африке. Бог, он же - Природа, достаточно известный рационалист, рассудил, возможно, так: - этот дом сдам без лишних трат, а уж на следующий дом – так и быть, чуть-чуть поистрачусь. Там, льды растоплю, новую площадку так же освещу, но чуть поэкономнее обогрею…

И так – без конца. Или – до самого конца? Начало–то, вот оно – близко-близко. Культура человека верхнего палеолита сформировалась  пятьдесят тысяч лет назад, всего-то около пятисот веков до наших тысячелетий. Вчера! Уже не отстаивается в спорах, а утверждается как факт, что все люди – братья и сестры, что вся Европа произошла от семи матерей, а современное человечество начиналось с сорока что ли человек? Так что, заметим попутно, понятия – этнос, народность, нация – понятия исторически свежие, биологической наукой не подкрепленные.

А вот то, что мир повторяем, тут разных мнений уже и вовсе нет. Над разгадкой совпадений размышляли многие светлые умы, начиная с выдающихся философов эпохи Возрождения. Например, Пико Делла Миранделла считал все объекты в мире частью единого целого, которое иногда разъединяется, иногда соединяется вновь. Современные теории эту наивную картину, в принципе, только дополняют.

Через века другой выдающийся мыслитель Артур Шопенгауэр решительно отрицал случайность совпадений и полагал, что они являются следствием мировой гармонии, которая приводит к взаимопересечению людских судеб. Хотя и заключена суть будущего в том, что в нем всё будет иначе, чем можно представить себе сегодня. И еще одно «хотя». Хотя будущего в природе нет, есть бесконечное настоящее. А связывает эти два «хотя» дурная бесконечность конечности воображения. Будущее наше темно и неразличимо. Ясно одно, что на протяжении веков пульс человеческой жизни учащается. Нагрузка человека на природную среду грозит стать запредельной. Уже в ближайшие десятилетия биосфера может выйти за те границы, откуда возврата в зону равновесия уже не будет. Это, кстати, убедительно доказывает академик Никита Моисеев. То есть, наступит конец цивилизации.

Ну, до того Луну освоят, гелий будут вывозить, может, где и еще люди осядут. Но как бы то ни было, как бы ни складывалась картина будущего, нам ясно, что любое взаимодействие возможно только в настоящем. И вообще – жизнь есть миг между прошлым и будущим. Невозможно, - повторял Марк Аврелий мысли своих предшественников, а мы повторим вслед за Аврелием, – взаимодействие с прошлым или будущим, они не обладают действительностью существования.

Бесспорные рубежи жизни – рождение и смерть. Смерть приходит не однажды, человек умирает каждое мгновение, ибо в следующее мгновение это уже абсолютно другой человек. Жизнь вообще – всего лишь цепочка смертей. И «никто не знает день и час». А потому хочется мне, хочется больше всего на свете, чтобы жизнь моя оказалась как можно плодотворнее, если не в детях, то в моих детях – книгах, и на момент ее завершения – исполненной. Надо дорасти до понимания и принять его всем существом своим, что сама по себе смерть самостоятельного значения не имеет. Всё дело в её соотношении с жизнью.

Одно меня огорчает убивает. Я не верю, впрочем, не я один, Константин Леонтьев также не верил, что жизнь наша может стать храмом полного мира и абсолютной правды. Такого, видимо, по самой своей природе быть не может. Иначе зачем бы в Евангелии утверждалось, что «чем дальше, тем будет хуже, и единственно, что человек может сделать, - это хранить свою личную веру и личную добродетель до конца».

Всё понятно... 

Господи, хочется заплакать от невыносимой печали.

______________________

© Ерохин Николай Ефимович

Примечание. Редакция может не разделять взглядов и суждений автора, а также не отвечает за интерпретацию фактов истории и мнений цитируемых ученых, философов и общественных деятелей.