 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
* * *
И у городов бывает запах – значит, город тоже организм! Кожа у него, глаза и лапы, не лишен сомнений и каприз… Подружиться с городом непросто, городу полюбится не всяк: можешь в нем родиться, жить лет до ста – да вот не подружишься никак… Город как собака – чует наших, в кровь дерётся город за своих, то есть много соли, много каши съесть с ним надо, скушать за троих… Город – женщина, что точно знает, если любишь искренне её, если нежно трогаешь, ласкаешь, если шепчешь: мой, моя, моё… Город отзывается на ласку и берёт любимых под крыло… Город-запах, город-голос, краска - город, счастие и зло…
* * *
День прощальный, хмурый, межсезонный – Осенью пахнуло как-то вдруг… Скоро, скоро поезд многотонный Увезёт тебя далёко, друг.
Город древний – и родной, и тёмный – Встретит и печально лишь вздохнёт… Снова день наступит беспокойный, И тоска как будто отойдёт.
Только иногда кольнёт у сердца, Жар воспоминания обдаст… Оглянувшись, ты прикроешь дверцу… Не грусти – увидимся, бог даст.
* * * Вот опять я знакомым маршрутом иду, Оживают события, чувства – Так от века написано нам на роду: Жить и прошлым, что тоже – искусство… Отгуляв, город словно устал и притих: Хоть огни сохранились на ёлках, Но уже не услышишь бравурный мотив, Не доносится речь без умолку… И в душе, как на улицах, пусто теперь, Сохранились обрывки мелодий. Здесь взаправду любили, страдали, поверь, Но скажи, что осталось в итоге?.. В том магическом круге у Красных ворот Что задумали, бросив монету: Продолженье дороги, крутой поворот Иль без цели скитанья по свету?..
* * *
Жизнь моя – двадцатый пятый поезд, комфортабельное купе... Я заранее в нем устроюсь, и устрою всё по себе: Разложу аккуратно вещички, облачуся в дорожный костюм... Ну когда ж тепловозик засвищет, ну когда ж зазвучит ноктюрн? Вот уже миновали море, и берёз отошла череда – Я в дороге – и я спокоен, дорогие мои поезда.
В бетонно-каменных темницах что чаще человеку снится? Вода, деревья, небо, птицы и бег – из детства – колесницы… Проснувшись, хочет вновь забыться и в сон вторично погрузиться, где отражением водица играет, плещется, искрится. Пьёт и не может все напиться… Криница вечностью струится…
Я вернулся в свой город…
Я вернулся в свой город, но он не знаком… Он не хуже – значительно лучше, но повеяло вдруг на меня холодком – город мой показался беззвучным… Город мой, город мой, почему ты немой? Почему мы друг другу не рады? Может быть, потому, что ты стал дорогой: украшают тебя эстакады и гиганты-дома, и билборды реклам, и авто на шикарных развязках? Поделён ты во мне навсегда пополам: Старый – Новый, в неоновых красках. Ты сегодня, увы, не со мной говоришь и иные ведешь диалоги, ты все больше похож на Берлин иль Париж – вид вполне европейский, по моде. Но я так не хочу отдавать, отпускать тот – из памяти: тихий, нескладный. Ты позволишь тебя иногда вспоминать деревянным и низеньким, ладно?..
* * *
Мне нравится, нравится дождь, хоть и промок до нитки – приходит без спросу, когда не ждёшь… И всё же улыбки, вызывает у горожан (если недолгий и тёплый) – у петербуржцев и парижан… Даёшь Париж мокрый! Даёшь Воронеж чистый, в потоках летней воды, умытый, в каплях искристых до самой первой звезды!.. от сложностей и неудач, от суеты и заботы, спрячь меня, дождь, спрячь – уставшего от работы…
«Шербурские зонтики»
В центре города Воронежа, рядом с площадью вождя временем треклятым нонешним и под струями дождя мужичок сидит на ящичке – капюшон, в руках баян, из под плащика рубашечка, выбрит и совсем не пьян… Слышу «Шербурские зонтики» – чисто, грамотно ведёт. А народ в осенних ботиках озабоченный бредёт, а вокруг киоски шумные – городская суета, люди глупые и умные – кто с зонтом, кто без зонта… Огибают музыканта, молча с сумками бегут – на народного таланта нету слушателей тут… И летит мотив французский от витрины «Утюжка» в городе типично русском и для русского ушка. Так, возможно, в сорок пятом – в двадцать с малым поседел инвалид войной помятый здесь с гармошечкой сидел. Может быть, «Землянку» пел он иль про хату и врагов – в двадцать с малым поседелый, к жизни мирной не готов… Может, батька баяниста, что на ящичке сидит, или даже дед артиста – с жёлтой карточки глядит… Сколько песен прозвучало, время выдало итог, но не мнилось, не гадалось: будет времечко не то… Филармония направо, а налево – Опера… Как-то грустно, братцы, право, за такие номера…
* * *
Ещё недавно… Выглянул в окно, и видел сад, – весь в белизне кипелой… Теперь, увы, нам видеть не дано – всем, даже зрячим, красоты несмелой… Она ушла, обидевшись на нас, не защитивших от громады зданий, она ушла, и царствует сейчас не здесь… А где? Где живо мирозданье…
* * *
Ещё вчера деревья были голы – лишь почки набухали на ветвях, а нынче зеленью покрыты долы, листва скрывает заполошных птах. А те поют, незримы в новых кущах, приветствуя рождающийся день – Весна пришла! И солнца ранний лучик щекочет, загоняя в угол тень. Играет солнце на стекле оконном, берёзы томные ещё как будто спят, но в городе подслеповато сонном готовится невидимый обряд. Рабочий люд идёт на остановки, моторы пробуют лениво шофера… День настаёт и требует сноровки для скромных дел, оставленных вчера.
___________________________ © Тулупов Владимир Вавильевич |
       
|
