В 1936 году на совещании с сотрудниками газеты «Дейли глоб» ее владелец  Джон Ходжмен сказал, что великие  писатели редакции не требуются, ибо пишут друг для друга, а не для нормального читателя, хоть и воображают, что пишут для потомства. А ему, Ходжмену, нужны люди, которые работают для сегодняшнего дня и забывают завтра то, что написали сегодня. «Газетное дело — не искусство, а ремесло. Это профессия почти столь же древняя, как... словом, это вторая древнейшая профессия».

Последнюю фразу американский писатель Роберт Сильвестр вынес в эпиграф своего романа о журналистах (издан в 1950 г.), который так и называется «Вторая древнейшая профессия». Выражение стало крылатым.

С научной точки зрения, это определение не выдерживает критики. Обратимся к Библии как историческому источнику. Земледелец, скотовод, сторож, охотник, музыкант, плотник, строитель, мореплаватель – вот какие роды занятий в Книге Бытия упоминаются гораздо раньше, чем блудница (за которую Иуда принял Фамарь,  вдову своего сына). «Второй древнейшей» с бОльшим основанием, чем жрицы любви, могут назвать свою  профессию просто жрецы (шаманы, священники).

Хозяин «Дейли глоба», видимо, не знал, что многие великие писатели прекрасно умели писать для широких народных масс и что Чарльз Диккенс, Марк Твен, Максим Горький, Эрнест Хемингуэй, Михаил Булгаков, Габриель Гарсия Маркес и многие-многие другие начинали с черновой газетной поденщины; что Анатоль Франс вел ежедневную колонку, а Марсель Пруст – раздел светской хроники.      

Газетный магнат хотел просто-напросто унизить («поставить на место») этих «творческих работников», чтобы не слишком много о себе мнили. Примерно так же, как Ленин, восклицавший: «Долой литераторов-сверхчеловеков!» Не великие писатели нужны партии, а колесики и винтики большого общего дела.

Не странно ли, что явно ложное, явно несправедливое, просто оскорбительное для десятков тысяч, как принято говорить, честных тружеников высказывание получило такое распространение? Не странно ли, что циничного магната охотно цитируют строгие моралисты? Что  слова невежды повторяют аристократы духа и тончайшие эстеты? Что на какого-то «америкоса»  ссылаются «истинно русские патриоты», наверняка не знающие, что А.С.Пушкин назвал журналистов сословием людей государственных.

Наших журналистов  обвиняют в том, что они:

- занимаются разнузданной русофобской пропагандой, растлевая сознание народа;

- проповедуют  православное мракобесие и великодержавный шовинизм;

- дебилизируют аудиторию;

- навязывают нам скучнейшие дискуссии  всяких умников о вещах, народу не интересных;

- лижут зад Путину и его клике;

- встречают в штыки любой, даже самый разумный и необходимый шаг правительства;

- лижут зад Вашингтону;

- распространяют злобный  антиамериканизм и антизападничество.

И так далее.

Противоречивость, несовместимость этих инвектив заставляет заподозрить, не стала ли журналистика для общества козлом отпущения, на которого хотят возложить (по Фрейду - спроецировать) собственные пороки? 

«Наши СМИ развращают и оглупляют массы»,- не означает ли в  действительности, что массы не очень возражают против того, чтобы их развращали и оглупляли?  Говорится же: «нас спаивают», вместо: «мы не можем обойтись без алкоголя». Или: «политики нас дурачат», вместо: «мы голосуем за дурных людей, заранее зная, что они нас обманут».    

Имеются некоторые основания уподобить проституции высшее государственное руководство, политические партии, суд, прокуратуру и все силовые структуры, но – как-то неловко, а главное, можно нарваться на неприятности.

Скажешь полицейскому, что он чем-то смахивает на шлюху, – себе дороже выйдет. Четвертая власть в смысле «резать правду -матку» удобна тем, что она вовсе не власть – отомстить не может. Даже если журналист обидится, он не подстережет тебя в темном переулке, не заберет в кутузку, не возбудит против тебя уголовное дело.  

    Когда заходит речь о полицейских-садистах, убийцах, взяточниках, полагается добавить, что эти мерзавцы не могут и не должны компрометировать тех стражей порядка, которые честно, а часто и героически выполняют свой долг, идут под пули и порой погибают, защищая нас с вами:

- Таких у нас гораздо больше, вспомните о них! Разве эти герои не искупают вину отдельных нетипичных отщепенцев?! 

А репортеры, погибающие в горячих точках, редакторы и политические обозреватели, застреленные наемными убийцами, пропавшие без вести, умершие внезапно от непонятной болезни при странных обстоятельствах, - неужели они спасают честь сословия? Кто сказал, что типичные представители профессии - «продажные,  беспринципные, падкие до сенсаций, лживые журналюги»? 

    Сейчас я выскажу  парадоксальную, для кого-то даже дикую мысль: многие журналисты (если не большинство) – не врет. И никогда печатно не лгали. Хотя бы потому, что никто от них этого не требовал. И никто их не пытался искушать. Точно так же многие чиновники не берут взяток, ибо на их уровне управления от них ничего не зависит и никто взяток не предлагает.

Взять более или менее крупную редакцию, с четкой специализацией по темам и жанрам. Есть сотрудники  – например, музыкальные и литературные  обозреватели, театральные рецензенты, экономические аналитики – как правило, не врут, ибо им это не нужно. Другие не лгут, потому что талантливо лгать не умеют, а лгать неталантливо себе не позволят: чем испытывать страшный дискомфорт от вранья, проще найти работу там, где можно говорить правду.

Третьи не лгут, ибо обладают благословенным даром верить в то, что они говорят и пишут.

Так кто же из журналистов врет? Меньшинство высокооплачиваемых и хорошо мотивированных публичных мужчин с луженой совестью (как Сергей Доренко). И некоторое количество папарацци, от которых правды никто и не ждет. Подумаешь, написали, будто эстрадная певица П. в свои 65 лет родила тройню от трех эстрадных певцов-геев. Не скрывали же, что это всего лишь слухи! Вольно же вам верить во всякую чушь!

Однажды меня пытались подкупить.

Редакция, в которой я работал, вела кампанию против одного олигарха-законодателя областного масштаба. Он решил всего-навсего перестроить по собственному вкусу охраняемое законом историческое здание в центре Ростова. Без всяких принятых в таких случаях согласований, разрешений и прочей бюрократической хренотени.

Так вот, подготовил я к публикации очередной гневный материал и подумал, что надо бы переговорить с самим олигархом, уточнить его логику, его мотивы и, с позволения сказать, нравственную позицию.

Я связался с ним, задал два-три вопроса, предложил публично изложить свою точку зрения. И тут же получил предложение встретиться и обсудить, как олигарх может «помочь в  решении моих вопросов».

Не могу сказать, что у меня не было вопросов, в решении которых олигарх мог бы оказаться полезным. Но в тот момент эта формулировка меня скорее позабавила, чем возмутила или оскорбила. С кем же он имел дело, этот богатый и могущественный человек (ко всему прочему, кандидат философских наук, и я догадываюсь, кто написал ему диссертацию)? С шантажистами-одиночками? Ведь журналист не может просто так отказаться от выполнения редакционного задания, надо дать руководителю убедительное объяснение. Это раз.

И второе: если даже один сотрудник откажется, задание передадут другому. И гневный материал все равно появится.

Обращаться с предложением «помочь в решении вопросов» надо к учредителю или редактору издания.

Не могу сказать, что наша газета не публиковала «заказные» материалы (необязательные репортажи об открытии каких-то магазинов, интервью с неинтересными политиками, чиновниками, предпринимателями). Но это делалось редко, стыдливо. И сотрудникам давалось понять, что пойти на этот шаг побудили особые причины.

Короче, «принять помощь в решении моих вопросов» означало бы для меня не только лишиться  репутации, но и обмануть предполагаемого благодетеля.

Чуть не забыл: в завершение различных презентаций и пресс-конференций иногда организуется легкий фуршет для журналистов либо раздача маленьких сувениров (блокноты, авторучки). При желании это можно рассматривать как замаскированный подкуп. Помню, в конце 1990-х на городской телефонной станции было устроено торжество по случаю выпуска нового  справочника (кстати, под патронажем тогдашнего мэра Чернышева), оный справочник подарили всем представителям печати.

Любопытно, что в Мюнхене телефонные справочники издаются без всякого патронажа и лежат кучами в любом почтовом отделении и во многих супермаркетах – подходи и бери. Но ростовские-то справочники простым смертным - продавались, а журналистам - дарились! Тут уж коррупция  налицо!

  Почему среди российских журналистов так много либералов? Отвлекаясь от соображений морали, политических убеждений, вкусов, пристрастий, можно сказать, что либеральная демократия отвечает экономическим интересам большей части сословия. Когда в стране действует много СМИ самых разных направлений, профессия востребована, престижна, сравнительно неплохо оплачивается. Журналист не боится отказаться выполнять задание, которое противоречит его убеждениям. Уволят – хорошему профессионалу нетрудно найти другое место работы:

- Демократия – это реальная независимость СМИ! Почему среди иностранных журналистов немало левых? Потому что левизна  соответствует групповым интересам определенной  части журналистского сословия: многим надоедает обслуживать рынок и подлаживаться под запросы массового зрителя/читателя. Левые журналисты знают, что могут рассчитывать на преданность и неизменную поддержку «своей» аудитории:

- Социализм – это реальная независимость СМИ от денежного мешка, а быть зависимым от лучшей части общества – долг журналиста!

Каждый мечтает о том, чего лишен.

  В дореволюционной России, оказывается, не было коррупции! Современный «национально ориентированный» публицист приводит такое простое, но веское доказательство: «В стране не было громких скандалов, вроде «панамы».

Громкий скандал – это скандал, о котором кричат газеты, скандал, широко обсуждаемый. Ко времени разоблачения «панамы» во Франции не было цензуры, а в Россия – была. Кто бы разрешил газетам сделать скандал громким, предать гласности сведения о взяточниках и казнокрадах из числа великих князей и министров?!

В СССР не было (умолчим о сексе), организованной преступности, инфляции, половых извращений. Ведь газеты об этом не писали!

  Одно из грозных обвинений в адрес продажной капиталистической- «либералистической» печати: она безнаказанно клевещет, чернит репутации, пятнает добрые имена седовласых генералов, горящих на работе госслужащих, добродетельных благотворителей-предпринимателей.

Известный советский писатель Юрий Бондарев в годы перестройки с каким-то прямо трагическим надрывом приводил слова народного мудреца: «Газетой можно прихлопнуть человека, как муху». 

Между тем, Ленин иронически отзывался о тех господах, «которые готовы осуждать гласность по случаю опубликования ложных сведений». И не придавал особого значения нравственным страданиям оклеветанных: «Я помню, раз в "Правде" появилось известие о политической нечестности одного с.-д., известие, опровергнутое много спустя. Воображаю, что переживал этот эсдек со времени публикации до времени опровержения! Но гласность есть меч, который сам исцеляет наносимые им раны. (…) Фальсификаторов разоблачат и выкинут вон. Только и всего. Не бывает на сцене серьезных битв без лазаретов около поля сражения. (…) Волков бояться — в лес не ходить». ( Полн. собр. соч. - Т. 23, с. 53).

Иное отношение выражено в восточной притче. Некто распространял о местном служителе культа  компрометирующие сведения, но потом раскаялся, попросил  прощения и выразил готовность понести наказание. 

Служитель культа велел вспороть подушку, выпустить из нее и развеять пух, а потом собрать все пушинки. Вот так же, мол, невозможно нейтрализовать, возместить вред от злословия.  

    Гласность есть тот меч, который никогда не сможет полностью исцелить наносимые им раны – шрам непременно останется. Пиши опровержения, опубликуй статьи с убедительнейшим, по пунктам, разоблачением клеветы, – «неприятный осадок останется».

Я опубликовал статью, в которой прозрачно намекал, что  некий чиновник берет взятки. Формально я никаких законов не нарушил и был страшно возмущен, когда суд признал редакцию и лично меня виновными в оскорблении чести, достоинства и деловой репутации. А теперь думаю: черт его знает, а может, тот чиновник действительно не брал взяток. Во всяком случае, в тот раз. Доказательств-то у меня не было.

И пусть я «честно» написал, что слухи о взятке всего лишь слухи, которым никто не поверит, ибо все российские чиновники суть честнейшие и бескорыстнейшие люди. И пусть я до сих пор не могу понять, почему это высказывание было оценено как «распространение недостоверных сведений, порочащих честь и достоинство». Всё равно испытываю перед тем человеком нечто вроде угрызений совести. Ведь есть, есть вероятность, что это был честнейший, порядочнейший труженик. Мало ли что бывает на этом свете…

И как всегда в минуты сомнений и тягостных раздумий, я нахожу утешение, опору и отраду в простых и мудрых словах Вождя Народов и Лучшего Друга Журналистов: «Нередко требуют, чтобы критика была правильной по всем пунктам, а ежели она не совсем правильна, начинают ее поносить, хулить. Это неправильно, товарищи. Это опасное заблуждение. Попробуйте только выставить такое требование, и вы закроете рот сотням и тысячам рабочих, рабкоров, селькоров, желающих исправить наши недостатки, но не умеющих иногда правильно формулировать свои мысли. (…) Вот почему я думаю, что если критика содержит хотя бы 5-10% правды, то такую критику надо приветствовать, выслушать внимательно и учесть здоровое зерно».

   Известно, как Ленин относился к антибольшевистским писаниям. Он терпеть не мог, например, Питирима Сорокина, депутата Учредительного собрания и будущего основателя американской школы социологии:  Сорокина, мол, и близко нельзя подпускать к советской печати, какой бы темы он ни касался, даже статистики разводов. Как заведомого растлителя нельзя подпускать воспитателем в пансион благородных девиц.

Демьян Бедный, со свойственным ему тонким юмором, заклеймил антисоветского публициста в таких убийственных  строках: 

«Питирим, Питирим, 

питирим-тирим-тирим!».

Пустое и глупое чирикание! Болтает чепуху, не заслуживающая внимания! Враг осмеян, а значит уничтожен!

Какой же сознательный рабочий после этого будет всерьез воспринимать статьи «тирим-тирима»?

Прав был Юрий Бондарев, газетой можно прихлопнуть.

Сам Питирим Сорокин считал, что статьи против него Ленина и Зиновьева только прибавляли ему популярности, зато хвалил Троцкого, критиковавшего его, Сорокина, не только зло, но и остроумно: «Настоящая сатира». 

Редкий случай!

      Этот знаменитый советский журналист начинал как социалист, непримиримый  борец с царизмом. Не раз сидел в тюрьме. Написал книгу о Джузеппе Гарибальди. Но во время Первой мировой войны встал на патриотически-оборонческие позиции, нападал на социалистов-интернационалистов, а уж большевиков обличал страстно – за связи с царской охранкой, германским генштабом, за пораженческую агитацию в армии. Ленин назвал его «печально известным клеветником», «наемным пером для шантажа», «одним из грязных господ».

Великий Октябрь этот деятель встретил открытым письмом к коммунистическим лидерам: «У вас в руках сила, вам повинуются штыки, вы можете посадить в тюрьму своих противников, но вы не власть. Вы можете заставить делать по-вашему, и привести к молчанию врага, можете зажать рот, — но так все время и должны зажимать и ни на одну минуту не опускать руки, потому что полузадушенные мы все же крикнем, что вы узурпаторы, и никогда, никогда не признаем мы нравственной силы за вашим захватом. И вы должны поэтому управлять, окруженные штыками. Вы не можете выпустить из рук ружье, или штык, или нагайку, и путь террора неизбежно лежит перед вами».

Новые властители России отнеслись к этим словам с полной серьезностью, и в январе 1918 г. отважный публицист оказался в большевистской тюрьме, в одной камере с Михаилом Пришвиным. Выйдя на свободу, перебрался  к белогвардейцам,  печатался в деникинских газетах, так что от него отвернулись бывшие однопартийцы.

Вдруг в начале 1920 г.,  когда победа большевиков была еще далеко не очевидной, он обращается к ним с покаянным письмом, заявляет о правоте дела Ленина и о прекращении политической деятельности. (Впрочем, еще в сентябре 1918 г. он рассматривал  возможность «наперекор прошлому протянуть свою шпагу победителю».) Легко догадаться, что большевики приняли его не с  распростертыми объятьями. Пока был жив Ленин, нашему журналисту в советской печати не давали ходу, потом допустили - начали печатать его фельетоны и статьи на темы внешней политики. А в 1928 году сестра Ленина Мария Ульянова приглашает его – беспартийного! – к сотрудничеству в газете «Правда». Вероятно,  «талант  грязного клеветника» оказался востребованным не кем иным, как товарищем Сталиным (он, делегат V Лондонского съезда РСДРП, теоретически мог познакомиться с нашим героем, делегатом от Бунда, еще в 1905 г.) 

Давид Заславский (вы уже давно поняли, что речь идет именно о нем) становится близким сотрудником и как бы литературным секретарем товарища Сталина. Именно великий вождь лично дает Заславскому рекомендацию после того как редакционная парторганизация, несмотря на нажим, его кандидатуру трижды отвергла (прием Заславского был оформлен в январе 1934 г. решением непосредственно Политбюро ВКП(б).

   Сталин вообще любил иметь дело с людьми  скомпрометированными (хотя бы меньшевизмом, как Вышинский и Мехлис). В лице Заславского он приобрел помощника не только преданного, но и широко образованного, знающего  несколько иностранных языков, мастерски владеющего пером, особенно когда  нужны простые и чеканные формулировки, убойные обвинения и сокрушительные проклятья, хорошо запоминающиеся и легко укладывающиеся в сознании. Кстати, Заславский прекрасно знал и любил Салтыкова-Шедрина и по мере сил пытался ему подражать. («У народа, если закрыть ему глаза, вырастает весьма длинный нос, за который правительство и ведет народ, куда оно хочет», - так он писал в лучшие свои годы).

А еще он читал журналистам лекции и выпускал учебные пособия по теории сатирических жанров и истории русской печати. Очень содержательные  брошюрки, в студенческие годы я с пользой проглядывал их, лихорадочно готовясь к экзаменам.

Шостакович был уверен, что печально известную редакционную статью в «Правде» «Сумбур вместо музыки» Заславский составил, точно воспроизведя оценки и суждения  Сталина и не осмелившись править его безграмотные выражения: сам Давид Иосифович не мог бы выдумать такие косноязычные нелепости, для этого он был  слишком культурен. Шостакович говорил (в передаче С.Волкова): «Я с большой уверенностью могу отделить связки Заславского от текста Сталина».

     При желании сервилизм Заславского можно  объяснить благодарностью к спасителю и благодетелю, необычайным обаянием гениального вождя и пр. А можно объяснить и животным страхом: Заславский прекрасно знал, с кем имеет дело, и прекрасно знал, что такое дамоклов меч. В разгар «дела врачей» ему припомнили и бундовское прошлое, и статьи с требованием судить Ленина, и членство в Еврейском антифашистском комитете, и приятельство с известным американо-сионистским агентом Михоэлсом. Его торжественно исключили из партии, он не выходил из дома, ожидая ареста. Но – обошлось.

Другой бы мог обидеться, но не Заславский.  Он с прежней, если не удвоенной стрестью разоблачает империалистов, бюрократов, тунеядцев и прочие антиобщественные элементы.

     Год 1958. Патриарху советской журналистики семьдесят восемь лет. Можно бы и отойти от активного участия в творческой и политической жизни Страны Советов, засесть за мемуары, учить  уму-разуму журналистский молодняк. Но на Самом Верху поручают именно Заславскому открыть важную идеологическую кампанию. И в газете «Правда» появляется статья нашего пламенного публициста «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка» (имеется в виду Пастернак). Неужели не нашлось у Президиума ЦК КПСС и у главной партийной газеты, с ее многотысячным аппаратом штатных и нештатных авторов, никого, кроме старичка Заславского? Неужели не было других желающих? Почему он не отказался, хотя мог бы, ничем не рискуя? Ведь был он к тому времени не только стар, но и хвор, плохо видел. Может быть, его уж очень упрашивали: «Никому другому, мол, не удастся так хлестко, емко, просто и четко сформулировать, так ярко передать чувство гнева и негодования, обуревающее весь советский народ!». Может быть, Заславским овладел былой охотничий азарт, захотелось снова вцепиться кому-то в  горло, почувствовать вкус свежей  крови?  Может быть, его искренне возмутил роман Пастернака?

Если Заславский действительно стенографировал и принимал к безусловному  исполнению указания Сталина, это могло бы послужить прекрасной иллюстрацией тезиса Карла Маркса: когда печать не свободна, автор становится секретарем цензора. «Если секретарь не сумел выразить мнение начальника, тот просто зачеркивает негодное произведение».

Когда пресса не имеет права или реальной возможности подвергать сомнению, оспаривать, опровергать, высмеивать суждения национального лидера (президента, императора, вождя), а должна одобрять, растолковывать, подтверждать правоту, сопровождать примерами из жизни правительственные сообщения,- тогда различение истины и лжи перестает быть для отдельного журналиста нравственной проблемой. 

Партия учила работников печати: «То, что выглядит истиной с твоей кочки зрения, есть правда локальная, бытовая, окопная, сиюминутная, правда единичного-нетипичного мелкого факта. А есть правда Стратегическая, правда Эпохи, Исторической Перспективы. То, что тебе кажется враньем, есть в действительности конкретное проявление Высшей Правды, ведомой только Высшему Начальству. Честно служить делу партии – это и означает для журналиста служить Правде».

Кое-кто так и считал. Это прекрасно избавляло от внутренних конфликтов.

   - Почему коммунисты в странах буржуазной демократии могут издавать свои газеты, а капиталисты в странах народной демократии свои газеты издавать не могут? 

   - Это доказывает слабость буржуазной демократии, вынужденной идти на уступки силам прогресса и социализма, и силу демократии социалистической, которой нет необходимости делать уступки чуждой идеологии, - готов был ответ у теории партийно-советской печати.

   Коммунистическая партия и Советское правительство обязывают печатать правду и запрещают печатать ложь. Буржуи разрешают печатать и правду, и много разных неправд,, чтобы аудитория запуталась, растерялась, потеряла способность отличать ложь от истины, перестала верить во что бы то ни было. Цель понятна: чистая, беспримесная, святая (т.е. наша, коммунистическая) истина должна затеряться в океане полуистин и откровенного обмана. Пусть старшие товарищи поправят меня, если я неверно воспроизвел то, чему учили нас, будущих советских журналистов. Если сравнивать журналистику тоталитарного общества с проституцией, то с проституцией храмовой: занятием не позорным, а как бы почтенным, почти священным.  

   Сорок лет назад мы с приятелем сочинили комедию. Были там второстепенные персонажи – режиссер и оператор телевидения. Они произносили несколько смешных, по нашему мнению, реплик. Оператор, помнится, всё время талдычил: «Фактуристый парень», «Фактуристое дерево», «Нефактуристое облако».

Авторитетный читатель, которому мы дали ознакомиться с пьесой, с неудовольствием, даже презрением спросил меня: «Ты же сам журналист, что за радость изображать своих коллег дурачками?»

А мы, неопытные авторы, всего лишь уловили тогдашнюю моду, некое общее направление: журналисты (включая не только пишущую, но и снимающую и записывающую на магнитофон братию) были образами отрицательными либо комическими. Либо циниками, демагогами, любителями пускать пыль в глаза – либо просто глуповатыми и не умеющими изъясняться иначе, как штампованными оборотами.

Естественно, бывали исключения, но часто, если не в большинстве случаев, журналисты выводились именно в таком виде.

Возможная причина: писательство и журналистика – профессии родственные, смежные. Но автор, считавший себя писателем, хотел от бедного родственника отмежеваться, подчеркнуть разницу: «Не спутайте нас, пожалуйста! Это ОНИ – поверхностные, легкомысленные, нетворческие, говорят заученными казенными формулами, а МЫ – совсем другие!»

Так новообращенные с преувеличенной брезгливостью говорят о прежней вере, от которой они отказались ради веры истинной. 

Возможно и другое объяснение. Генсеки именовали печать острейшими оружием, а журналистов - золотым фондом и верными подручными партии. Партия ни в коем случае  не могла стать объектом сатиры и юмора, а ее верные подручные, так же, как ее приводные ремни профсоюзы, – почему бы и нет?

Журналистами, как и проститутками, становятся, как правило, не для того, чтобы обогатиться. Я уверен: не столько жадность, сколько профессиональное честолюбие было  побудительным мотивом тех папарацци, которые погубили принцессу Диану, и стремились они сделать сенсационный снимок, а не получить за него огромный гонорар. За двойное вознаграждение публицист не напишет вдвое лучше и убедительнее, как актер или музыкант за большие деньги могут приложить больше усилий, но не могут сыграть лучше, талантливее, чем обычно.

«Газеты всегда врут»

Допустим. Но в демократической стране все они врут по-разному, а в недемократической – все дружно. В открытом обществе начальство не в силах заставить журналистов врать. Зато оно в силах скрыть от них правду. Если вранье вдруг стало одинаковым, это значит, что, кроме официальной точки зрения и слухов, других источников информации нет и  журналистам не дают доступа к фактам. Ибо инстинкт репортера – узнать и сообщить, пока никто другой не узнал и не сообщил. Узнавший вторым инстинктивно стремится опровергнуть, дополнить, уточнить и т.д.

Каждый в отдельности тороплив, легкомыслен, поверхностен, ради красного словца не пожалеет матери-отца, но все вместе создают более или менее правдивую картину.

- Странное дело: адвокат, ЗА ДЕНЬГИ защищающий  заведомого преступника, старательно выискивающий слабые места ГОСУДАРСТВЕННОГО обвинения, подвергающий сомнению улики, ловко использующий аргументы «ад гоминем», чтобы воздействовать на присяжных заседателей, – делает свою работу, выполняет свой профессиональный долг. А журналист, ЗА ДЕНЬГИ стремящийся опорочить (или защитить) ту или иную точку зрения, вызвать сомнение в очевидных, казалось бы, фактах либо представить их с неожиданной  стороны, – такой журналист есть подлец и негодяй.

- Ничего странного! Адвокат не скрывает, кому служит и чьи интересы защищает, а журналист хочет выглядеть лицом неангажированным, пытается уверить в том, что его позиция беспристрастна и объективна.   

   Работая в заводской многотиражке лет сорок назад, я много писал о монтаже автоматической линии в литейном цехе. Когда новое оборудование, несмотря ни на что, было принято в эксплуатацию, я позвонил начальнику литейного цеха:

- Мне сказали, что сейчас у вас на подписи проект приказа о премировании отличившихся работников. Я надеюсь, вы не забыли, как помогала вам наша газета, сколько статей о ходе реконструкции мы печатали с вашей подачи... Нет, я не о себе хлопочу. Я что, я только выполнял задания заведующего отделом. Который, как вы знаете, и сам несколько раз остро критиковал строителей... Ну, спасибо, мы заранее благодарны.

…Мои коллеги - а я нарочно выбрал для этого звонка время, когда все были в сборе, - слушали этот разговор, что называется, с отвисшими челюстями. Зав. отделом схватил параллельную трубку и, убедившись в том, что я не с начальником цехом беседовал, а разыграл сценку, сказал сердито:

- Что за скверные шуточки! Я ведь в первую минуту чуть было не поверил...

Такие нравы царили в советской журналистике.

  Ученые из университета штата Небраска решили проверить, как соотносятся политические симпатии - либерал или консерватор – с разными типами восприятия информации. Испытуемым показывали по очереди приятные картинки и фотографии (детишки, зверушки) и картинки неприятные (паук, ползущий по лицу, открытые раны, нечистоты). Кто-то с особым вниманием рассматривал красивые изображения, кто-то, напротив, натюрморты и портреты, внушающие отвращение и страх. Выяснилось, что консерваторы острее реагируют на негативные аспекты жизни, у них более развит отдел мозга, отвечающий за чувство опасности. Но я не в научном значении эксперимента, а о том, как он освещался в газетах разных направлений. Одни отмечали, что либералы в принципе более гибки и чутки к новому, чем упертые и туповатые консерваторы. 

Другие делали упор на то, что наши политические взгляды, вполне возможно, возникают на уровне подсознания и формируются под влиянием физиологии, а не логики, рационального выбора, осознанной реакции на факты общественной жизни.

А некая желтая и в то же время сервильная газета отозвалась статьей под характерным заголовком: «Консерваторы более брезгливы, чем либералы». И далее: «Гнусные картинки вызывали гораздо большее отвращение у консерваторов, чем у либералов… Либералы не испытывают отвращения ни к чему. Это и толкает их на перемены, протесты».

   Журналисты не столько лгут, сколько «смещают акценты». Представляя аудитории пеструю картину мира, один тонко, ненавязчиво отметит, что в ней преобладают синие тона, а конкурент обратит ваше внимание на яркую зелень. Серую фигуру либеральное издание  охарактеризует как светло-серую, консервативное – как темно-серую. Ваше право верить одному и не верить друтому журналисту, и кто вам мешает самостоятельно вести поиск истины, сравнивая все версии? Ах, у вас нет ни времени, ни желания, ни соответствующих навыков… Но тогда не торопитесь осуждать «лживых журналюг». 

   «Журналисты всегда врут» и «Журналисты всегда говорят правду», «Все журналисты продажны» и «Все журналисты неподкупны» - суждения равно верные, весомые, содержательные. Твердо стоять на любой из этих точек зрения – означает избавить себя от самостоятельных умственных усилий.

   Не могу припомнить, Герцен или кто-то другой из классиков удивлялся, как ловко печать, едва успев завоевать себе свободу, стала этой свободой торговать. Французский писатель и критик, член Французской Академии Мельхиор де Вогюэ (1848 – 1910) еще бог знает когда обличал: «К чему повела свобода прессы? Она создала из нее страшную силу, но сила эта становится  зловредной. Политическою и общественною жизнью правит финансовый феодализм, он же действует и в прессе…Публика по инерции требует  определенного направления мысли от того, что фактически является промышленным предприятием. При своем появлении газета была (…) ценным орудием политических и литературных движений. Но постепенно, почти незаметно она превратилась в процветающую отрасль индустрии. Всякий раз, когда в мире появляется новая сила, выгода, эта главная пружина человеческой деятельности, не может успокоиться, пока не овладеет этой силой и не заставит ее служить своим целям. Сознавая свое могущество, увлекаемая всеобщим стремлением к наживе, пресса заняла важное место в мире нового феодализма. (…) Она взимает дань со всего живущего, со всех проявлений жизни, как в свое время бароны-грабители. Многие мечтают в наше время о мифической бескорыстной газете, которая говорила бы правду и только правду. Мечта, по-видимому,  неосуществимая. Скованная по ногам и рукам интересами партий и материальными выгодами, любая газета обречена говорить некими лживыми условными формулами». 

Далее Вогюэ требует положить конец «разнузданной жадности, общему стремлению раздуть любой скандал и довести его до степени общественной катастрофы».

    Избитый журналистский прием: приведя цитату, воскликнуть: «Написано давно, но как актуально звучит!». Либо: «Как будто сегодня сказано!». Я нарочно привел этот длинный абзац из Вогюэ, чтобы продемонстрировать читателю, как трудно сказать что-то новое о продажной капиталистической печати, и о современной журналистике – этой второй древнейшей профессии…

_________________________

© Хавчин Александр Викторович