Караганда

 Да, в том краю я рождена

Где над уснувшим чёрным садом

Скупая белая весна

Нас осыпала снегопадом.

 

Не лепестками белых роз

И не цветеньем белых вишен –

Встречал нас мартовский мороз

Сосульками на мёрзлых крышах.

 

В прозрачной мерзлоте тогда

Звучала чище речь родная…

Караганда, Караганда –

Теперь совсем уже чужая.

 

Размыла талая вода

Пути-дороги в город детства,

Но сердце просится туда, 

Чтоб в белой стуже отогреться.

 

Туда летят мои года

И по ночам всё чаще снится

Мой отчий дом, Караганда –

Моя чужая заграница.

 

 

           *     *     *

                     Девочка плачет – шаpик улетел...

                                                Булат Окуджава

 

На фотографии помятой                

С недостающим уголком

Наивный год пятидесятый

С моим младенческим лицом.

                                                                                         

Искрятся первые морозы, 

И, взявшись за руки в кругу,

Вокруг меня стоят берёзы

На первом девственном снегу.

 

Ещё не выстеганы ветром,

Пьют корни сок земли родной,

Ещё обнять готовы ветви

Весь мир, как шарик надувной...

 

 

               *     *     *

 

                     Блуждают жизненные соки

                            среди корней. среди коряг,

                            но устье помнит об истоке,

                              и крона помнит о корнях.

                                   Людмила Гончарова

 

Где родина и кто родня,

с рожденья ведаю, но, всё же,

чужбина пестует меня,

и хлеб насущный – от неё же.

Ей дифирамбы не пою,

хотя я с ней детей крестила.

Она вошла в судьбу мою,

меня в свою судьбу впустила.

Осталась родина вдали

мемориалом лихолетья.

Мне выбор сделать помогли

вожди отпетого столетья.

Мне – яд по капле принимать

догадки, всё ещё глубинной:

была ли родина мне – мать,

и стала ль мачехой чужбина?

Мне – яд. Мне – ад. Мне век искать

Ответ, как вздох, неуловимый:

за что так слепо любит мать

ребёнок, ею не любимый?

 

Ода горящей свече

Похоже, о душе забыли боги,

Погрязшие в рутине вечных смет...

Но мой рабочий стол, как темпель строгий –

На нём свечи сошёлся клином свет.

                                    

Душа слова рассеянно роняла

В полночный стих, что в воздухе парил.

Своим дыханьем пламя согревало

На белом голубую кровь чернил.

 

Свеча горела, не жалея воска,

Отпугивая тени за спиной,

Сошедшие ко мне с полотен Босха

Чтобы в ночи расправиться со мной.

 

Свеча во мрак своё вонзала жало,

С бесстрашием приняв неравный бой.

То замирало пламя, то дрожало,

От мрака заслонив меня собой.

 

Подсвечник медный цвета купороса

Поддерживал её в ночном бою.

Сто тысяч лет никто так не боролся

За душу опалённую мою.

 

Гори, свеча, верши ночное бденье!

Тебя поставлю во главе угла –

Примером героическим свеченья

На бранном поле моего стола.

 

Бранч соло

Итальянский ресторанчик «SOLO»,

Мозаичный столик у окна.

Итальянский ресторанчик полон

Публики, что в полдень голодна.

Горсть плодов оливковых на блюде

Скромному бюджету не в урон –

Ждут проголодавшиеся люди

Красных вин и жёлтых макарон.

Занавеска, смятая по краю,

Точно падший ангел у плеча…

Жертвенно и кротко догорает

На цветной мозаике свеча.

В окруженье пряных разносолов

Стеарина бледный окаём,

Также как и я, сгорает solo

В бедном одиночестве своём.

А под небом серым и бездонным,

Тоже одинокий, как пророк,

Продаёт газеты о бездомных,

Сам бездомный, рыжий паренёк.

 

Съем оливку терпкого посола,

 Поясок потуже затяну,

Дам пророку свой последний solo,

То есть евро – и в толпу шагну.

В никуда пойду походкой мима –

Без примет особых, налегке…

И самой себе «O solo mio!»

Напою на русском языке.

 

 

Красный день

                                                                                         

Красный день – красный всадник, заговорщик и вор

Разжигает заката беспощадный костёр.

Солнца глаз воспалённый, кровожаден и зол,

Закатился за острый, как клинок, горизонт.

Вороньём кружат тучи, предвещая беду:

Слышишь, певчие птицы приумолкли в саду?

Ливней пули стальные в нашу целятся грудь.

Красный знак пентаграммы обозначил наш путь.

Новый мир мы построим на крови и костях.

Воспарит над страною окровавленный стяг.

Молодое столетье под копытом коня.

Чёрный вал лихолетья настигает меня!

Лихолетьем крещёны наши деды, отцы.

Красный день дулом чёрным выжег в сердце рубцы.

Кто враги? Кто герои? – Исторический прах!

А потомки? – Потомки, как всегда, в дураках.

 

Одинокая скамья 

Одинокая скамья

В круге гибнущего сада

Пригласит меня – и я

На колени к ней присяду.

Пусть горит душа моя

В центре хаоса и ада!

Вместе с садом гибну я

От душевного разлада.

Драмы вечное клише

В пёстрых клочьях листопада…

От удушья на душе

Не спасёт дождя прохлада.

Нет спасенья от причин

И от следствий. – Нет спасенья

От неверности мужчин,

От распутицы осенней,

От свинцовости ночей,

От кричащей в сердце строчки,

От враждебности очей

Белокурого сыночка,

От озноба ноября,

От больничных стен палаты,

От тоски: всё было зря,

От безмерности расплаты.

             Там

                               Маме – 

                               Ивлевой Александре Алексеевне

 

Там, где под ветром, с переливами,

похожие на волны дюн,

колосья встряхивают гривами,

как золотых коней табун;

там, где скуластая расщелина

хоронится от суеты,

и с высоты в неё нацелена

звезда нездешней красоты –

там, по весне, бегут весёлые

ничьи ручьи вперегонки,

и беркут тенью невесомою

парит, не ведая тоски.

Там, друг для друга предназначены,

венчаются гора и лес,

и родников глаза прозрачные

глядят в глаза седьмых небес.

Там утки дикие, пугливые

через хребты в Китай летят.

Их эдельвейсы молчаливые,

как духи гор, благословят.

Там имя мамино ожившее

в обнимку с эхом пронеслось –

мою печаль не утолившее, 

росой на травы пролилось.

Там с предрассветными зарницами 

играет в прятки водопад,

и мальчик с рыжими ресницами 

влюблён некстати, невпопад…

Там плачет девочка печальная,

другому мальчику верна  –

она бледна, она отчаянно 

и безответно влюблена…

 

…Там абрикосами и сливами

Встречает одичалый сад.

Там были мы с тобой счастливыми

Полвека лет тому назад.

           

                Февраль

 

                                   Февраль. Достать чернил и плакать!

                                   Б.Пастернак

 

До слёз мне зиму эту жаль.

В душе и за порогом – слякоть,

А пастернаковский февраль

Велит достать чернил и плакать.

 

И плачу, плачу – в три ручья,

Как дух февральской непогоды.

О чём? – Не всё ль равно? Ведь я –

Частица взбалмошной природы.

 

Переживём с ней как-нибудь

Вираж февральский високосный,

Мятежный, снежный, влажный бунт

Во мне и в воздухе грипозном.

 

Наплачемся навзрыд и всласть

За все растаявшие зимы.

Они приходят, чтоб пропáсть.

Белы. Прозрачны. Уязвимы.

 

Непредсказуемы. Тихи.                                                       

Сродни и сумраку, и свету.

Швыряют, как снежки, стихи

Влюблённому в февраль поэту.

               

И голубая кровь чернил

По белой, будто снег, бумаге,

Ручью весеннему сродни,

Течёт в размашистой отваге.

 

         *     *     *

Я в памяти дотла сожгу

Случайно вспыхнувшую встречу

И тайну слов, и тихий вечер

На том, на дальнем берегу…

И на обломках странных строк,

Которых смысл чужим не ясен,

Мне грустно улыбнётся Блок

И вздохом свет свечи погасит.

 

               *     *     *

 Мой старый, мой бывший, несбывшийся друг,

Полвека промчалось над нами бескрыло

С тех пор, как обиды замкнувшийся круг,

Я не разомкнула, не переступила.       

 

Любовь не была к нам обоим добра,

И были надежды щедры, но напрасны.

Мы больше не ищем добра от добра.

Мы с праздника, бывший мой друг, не на праздник.

 

И всё же на сердце легко и светло –

Ни жалобы нет, ни вражды, ни упрёка.

Всё в мире проходит. И это прошло.

Осталась лишь память сухого урока.

 

Заснеженной ночью, в канун Рождества,

Догадка о прошлом меня посетила, 

И я поняла, что была не  права,

Когда на прощанье тебя не простила…

 

Спасибо, что после разжатия рук,

Не прeдал, не сеял вражду между нами.

Спасибо, мой бывший, заклятый мой друг,

Что мы разошлись, но не стали врагами.

 

 

           Колыбельная для февраля

                                                         Идут белые снéги…

                                                         Е. Евтушенко

 

Белый город в горах на дороге небесной –

Город горной реки – Вупперталь.

От высоких сугробов на улицах тесно –

Сыплет белые снéги февраль.

Снег мерцает в ночи, будто звёзды Давида:

Снегопад. Звездопад. Божий свет.

Идут белые снеги – всерьёз, не для вида,

Их давно напророчил поэт.

Бенефис февраля в апогее азарта –

Фейерверки снежинок вразлёт…

Сероглазая Сольвейг по имени Марта

Колыбельную песню поёт.

Ах, не пой так печально, ведь мы пережили

Тьмы начало и света конец...

Вот, вернётся твой Пэр, поседевший от пыли,

И тебя поведёт под венец.

Снег кружит, но уже нет в круженье азарта.

Ночь тиха. Видит сны Вупперталь.

Колыбельной прощальной баюкает Марта

Безысходный, недужный февраль.

 

                      Кольцо

Минуло. Прошло. В памяти остыло.

Нынче всё равно, был ли тот врагом,

Чьё кольцо в сердцах с пальца уронила,

Покидая злой, разорённый дом.

Не припомнить мне в череде событий

Хриплый в спину крик, бедный дом пустой…

Только звон кольца не могу забыть я –

Миг, когда кольцо бросила на стол.

 

                      Алёне Акатовой

 

                                Простились

                                          Перелётные гуси навек.

                                                                Басё

 

Стынет чай... Не торопись, не уходи,

За окном ещё не вечер и не ночь –

Там хромые забубёные дожди,

Точно черти, дробно скачут во всю мочь.

В тесной комнате светильники зажглись.

Может, к нам на огонёк зайдёт Басё...

А зайдёт – поговорим втроём за жизнь,

По-славянски, по-японски – то да сё...

Гуси-утки собираются в полёт, 

Может, снова возвратятся по весне –

Если живы будут, если повезёт,

Если их не отстреляют в той стране...

 

Только нам, Алёна, некуда спешить –  

Мы повсюду опоздали без вины.

Видно, раньше нас не научили жить 

В той стране, которой были не нужны.

Не лелей надежду – некому читать

Наши злые эмигрантские стихи.

Слишком поздно всё сначала начинать

На обломках идеалов и стихий.

 

Биографию, увы, не изменить –

Вспять не хочет жизни колесо.

Стынет чай. У нас есть шанс его допить

В ожидании продрогшего Басё.

____________________

© Ивлева Татьяна