|
|
|
Причал
Впереди — волна за бoртом, Позади — пустой причал. Там — заботится забота, Там — печалится печаль. Отплываю от причала, Чтобы прошлое избыть, Чтобы жить начать сначала, Чтобы тех — чужих забыть. Тех — лукавых и неверных, Суетливых и пустых, Тех — без веры суеверных, Праздных, разных, непростых. Всех, кто рушил и калечил, Мной владея, не любил. Всех, кто тяжесть мне на плечи Непомерную взвалил. Не моя теперь забота, Не моя теперь печаль. Но зовёт и плачет кто-то... Обернусь — пустой причал.
Оригами
Опальный снег похож на плесень. Уносит мутная вода И сон, и явь, и звуки песен Уже забытых… Навсегда. Ржавеет на задворках рая Разбитый старый патефон – Ещё мелодию играет, Но никому не нужен он. Вода несётся по планете, С собой планету унося… Дождей нейлоновые сети Вокруг накрыли всё и вся. Бумажной птицей оригами, С пути сбиваясь на лету, С насквозь промокшими ногами Лечу, теряя высоту.
Прощание с осенним садом
Когда-нибудь во времени другом, на площади, средь музыки и брани, мы б свидеться могли при барабане, вскричали б вы: В огонь её, в огонь! Белла Ахмадулина
Осенний сад на гибель обречён, В предчувствии ноябрьских агоний, Он листья, будто жёлтые ладони, Кладёт, прощаясь, на моё плечо.
Прощай, прощай! Всё сбудется потом. Мы затаим в себе свои сомненья. Мы промолчим. В последние мгновенья Так еретик молчал перед крестом.
В последний раз припомним имена Всех тех, кого так горестно любили… И пусть они давно о нас забыли – Храни их Бог в лихие времена!
Ладонь в ладонь восходим на костёр. Мой еретик, давай простимся прежде, Чем отлучат от церкви двух сестёр, Сообщниц наших – Веру и Надежду.
Вершится суд под барабанный бой. Мечты – по швам, как ветхие одежды. Ни Веры, ни Любви и ни Надежды, Ни будущего нет у нас с тобой.
Судья наш глух и безнадёжно строг. Не с нами Бог и враг Его не с нами. Прощай! – Уже кружится над костром Печальный ангел с чёрными крылами.
Как много было русского во мне…
Я очень русский человек. Это с годами не проходит. И. Бунин. Письмо из эмиграции
Как много было русского во мне! Как мало русского во мне осталось… Здесь, на чужой, нерусской стороне С чужою речь родная побраталась.
И даже имя русское моё Давно в Европе сделалось привычным; Моё житьё-бытьё, моё жильё, Дитя моё – от здешних не отличны.
В стандарты европейские – извне – С наивностью славянского бродяги Я втиснулась… Обломком на волне Вплеснулась – с визой на клочке бумаги.
Мой статус – Frau – не мешает мне И праздновать и горевать по-русски, А сердце бедное – одно меж двух огней! – На грани срыва от двойной нагрузки.
Рассказывая сыну о Москве, Переполняюсь горечью полынной… Две женщины во мне, как ивы две По разным берегам судьбы единой.
В одной, как в каторжанке – на износ, На срыве каждый нерв и каждый мускул, Другой легки обуза и обоз Замашек барских, а по сути – русских.
Стреножен и к Европе приобщён Заблудший конь моих славянских предков, Осколки их имён, племён, знамён, Их зов во мне – как сон, забвенью предан.
Но иногда, в тревожной глубине, Сверкнёт породы золотая малость. – Той малости достаточно вполне, Чтоб до конца я русскою осталась.
Колыбельная эмигранту
«Как на наши именины Испекли мы каравай…» Детская хороводная песенка
Не тоскуй, как по Мессии, По родимой стороне. Ты не нужен был России – Ни внутри её, ни вне.
Синим небом не прельщайся, За былое не держись. С русским раем распрощайся, В эмигрантский рай катись!
Там, под крылышком чужбины, Как положено в раю, Жизнь – сплошные именины! Баю, баюшки, баю…
Сколько жизни той осталось, Знать, конечно, не дано… Тонкой нитью намоталась Пряжа на веретено.
В кущах райского массива Взлёт души познаешь ты, Упакованный красиво В гроб дубовый и цветы. Рай советский. Рай немецкий. А в итоге – Божий рай, Где тебя, как в песне детской, Ждёт на блюде каравай.
(хор ангелов) «Во-от такой вышины! Во-от такой ширины! Каравай, каравай, Кого любишь, выбирай…»
Светлячок
Очи долу опускаю. Всё, что было, отпускаю. Ухожу. Уступаю. Отступаю. Босиком переступаю Грань-межу.
За межой – собачьи своры, Вечный хаос и раздоры, Дом чужой. Дом чужой, моим не ставший, Постаревший и уставший – За межой.
За высоким за забором Прогремит в ночи затвором Хмурый гном. Он погасит синий вечер И мои задует свечи – За окном.
Только мне совсем не страшно. Всё, что было – день вчерашний. Всё прошло. В рюкзаке моём не густо. На душе легко и пусто. И светло.
Ничего – ещё не поздно! Разложу пасьянс на звёздах. Путь далёк. И, чтоб я с пути не сбилась, Светит мне, являя милость, Светлячок.
Лорелея
Налегке я покину тебя, Ни о чём не скорбя, не жалея, Не желая, не злясь, не любя – Равнодушная, как Лорелея.
Я тебе – ничего не должна, От тебя – ничего мне не надо. Расквитались мы оба сполна За экзотику рая и ада.
Разолью золочёной рекой Волны локонов на загляденье. Пенье дивное – знак роковой. Не надейся, чужак, на спасенье!
Сколько их заманила на дно?.. Слёз не лью, ни о ком не жалею. Всех оплакали жёны давно, Проклиная в сердцах Лорелею.
Но приблизишься ты – замолчу И заплачу, от слёз оживая… Бог с тобой. Ничего не хочу! Даже смерти твоей не желаю!
Mеin Herz В.Р.
О нет, я не о том, какой была Лилит – Mайн херц, я не гожусь уже для этой роли… Твоя душа в моей в беспамятстве болит, Как рекрут, что сражён стрелой на бранном поле. Майн херц, и мы умрём… Развеет ветер тлен. Покроется седым бурьяном поле брани. Не в силах Лореляй или Лили Марлен Запеть-заговорить открывшиеся раны. Я им почти сродни. И мне cродни Лилит. Пока жива, пою, над бездною летая. Твоя душа в моей, пульсируя, болит, Печаль и боль мою тобою исцеляя. Безбрачия венцом венчал меня Творец, Чтоб в грохоте кастрюль я слух не потеряла. Пульсируй и боли, но будь живым, майн херц, И не теряй строки предсмертного накала.
* * *
Бледный ангел, мой хранитель, Умоляю, чуть дыша: Посети мою обитель, Дивно крыльями шурша! Слышу, дождь стучит по крыше, Вижу дно луны в окно, Но тебя мне ни услышать, Ни увидеть не дано. Оттого-то и не верю И затворницей живу. Оттого закрыты двери. Остальное — дежавю.
* * *
В безвременье, над домом разорённым, Над бедной жизнью скомканной моей, Взошла звезда — нежданно, озарённо — Из хаоса осколков и теней. Её внезапный свет проник мне в душу. Я знала — не случаен этот свет, И знала, что невольно я нарушу Твой праведный, о Господи, завет. Не возжелай… Твои запреты правы. К чужой душе приставлена звезда. Но, Господи, страшней Твоей расправы Одно лишь — с ней расстаться навсегда.
Змея
Я – тьма слепая в тесной келье. Я – сталь дамасская метели. Ничья, чужая, не твоя, Я – подколодная змея.
Бикфордов шнур в судьбе поэта – Я взрыва верная примета. Я – жар пустыни и мороз. Две капли яда – вместо слёз.
Но, может быть, смирюсь и сжалюсь, Не стану жечь, не стану жалить Змеиным языком огня – Ты только приручи меня...
Была ничья – теперь твоя Ручная, мудрая змея.
* * *
Всё проходит. Всё проходит. Так устроен белый свет. Вот и лето на исходе. Бабье лето — бабий век. Что ты, что ты, друг мой, пoлно! Раньше срока не тужи. Исчезают в море волны И в пустыне — миражи… Всё меняется в природе, Но верны твоей судьбе Свет звезды на небосводе И моя любовь к тебе.
Сорока
Эй, сорока-белобока, Ты летаешь невысoко, Невысоко, недалёко – Вовсе не за облака. Ты, сорока – кареока, Ты, сорока – караока, Хоть летаешь невысoко, Но отважна и дерзка.
Вот тебе изюм и гречка, С красным камушком колечко – Если бросишь на крылечко У любимого дружка Для коня его – уздечку И седло – для седока.
Он живёт у Чёрной речки, Где зелёная ветла. Жив и конь, но нет уздечки И хрустящего седла. Разгони туман-тревогу, И в погожий день седьмой Укажи ему дорогу В одинокий терем мой. Награжу тебя щедрее, Чем волшебницы рука. Ах, верни же мне скорее И коня, и седока!
Гадалка
На полянке спозаранку Полевых цветов нарву, Стол накрою и цыганку На гаданье позову.
«Разложи, гадалка, карты, Изогни дугою бровь – Махараджу из Джакарты Нагадай мне на любовь.
Он – король крестовой масти, Голубых кровей король, Он – потомок тех династий, Чья богам известна роль. Род его идёт оттуда, Где, любимец и кумир Всех богов – светился Будда, Прежде, чем покинуть мир...»
Молвит мне в ответ гадалка, Поведя худым плечом: «Мне, красавица, не жалко, Но король тут не при чём...
Эти карты лгать не будут, И не нужно мне монет! Ты, бедняжка, ищешь Будду – Свет, которого здесь нет».
Богатой мне не стать
Я знаю, что богатой мне не стать – С пелёнок я не о дворцах мечтала. Дворцы с короной вместе променяла На горстку слов и тонкую тетрадь.
Я знаю, что богатой мне не стать – Ни денег, ни сокровищ по наследству, Ни принцев, ни волшебниц по соседству, И ключик золотой не отыскать.
Я знаю, что богатой мне не стать – Не тот характер... И напора нету. Делю свою последнюю монету С друзьями, что и мне самой под стать.
Я знаю, что богатой мне не стать, Богатством с новым русским не тягаться; Я с ним судьбой не жажду поменяться И душу не удушье променять.
Я знаю, что богатой мне не стать – В угоду дураку не выгну спину, И камень я в лежачего не кину, И не продам за серебро Христа.
Я знаю, что богатой мне не стать, И знаю: что б со мною не случилось, Не научусь, выпрашивая милость, Я плеть, меня стегнувшую, лизать.
Не выучилась плакать и просить, Копить и прятать тоже не умею. Богата тем, что в каждый миг имею, А должников моих не мне судить.
Я знаю, что богатой мне не стать. Судьба не раз кредиты открывала, Но если я брала, то точно знала: Сполна, вдвойне придётся отдавать.
Судьбу принять, пройти сквозь тьму и свет. Ну, а случись, лукавый расстарался, Иль Ангел – мой Хранитель зазевался, За них двоих одна держу ответ.
В ночи нашепчет тусклая звезда О горечи потерь, им нет возврата: О маме бедной, о Христе распятом, О родине, пропавшей навсегда...
Was habe ich? – Да будет не в упрёк Душе мятежной, безнадёжно русской – Корсет чужбины, нестерпимо узкий, Тетрадь стихов, да лёгкий кошелёк.
Прости, Хранитель! Ты со мной устал, То сломленной, то снова непокорной, С душой не золотой, но всё ж, не чёрной, В которой не угас добра кристалл.
Я знаю, что богатой мне не стать. Но если бы могла начать сначала, То, всё равно, богатой бы не стала, Да и сначала поздно начинать. |
|