В одном из давних моих рассказов описана встреча с подругой –москвичкой через уйму лет после наших горячечных свиданий времён моей срочной армейской службы. Идя на назначенное место свидания, я боялся, что могу и не узнать вдохновительницу моих юношеских беззаветных чувств. Вот как описывал я  свои переживания по этому поводу:

«Зря он (он – это герой моего рассказа) волновался и оглядывал, натыкаясь на встречные взгляды красивых молодых женщин. Валю он в толпе заметил и узнал сразу. Прямо на него двигался живой портрет седой, слепой, на ходу курящей, писательницы Шагинян. От изумления Ефимова аж  в сторону кинуло, но Валя, несмотря на близорукость, быстро опознала его…»

Получается, что образ писательницы все эти долгие и суматошные годы продолжал жить в моей памяти, чтобы вспыхнуть счастьем узнавания в волнующую минуту встречи.

   Работал я тогда на могучем авиационном заводе в городе Куйбышеве и стремительно рос по комсомольской, по общественной линии. Много нас было таких, кто с  рабоче-крестьянских низов, с фэзэушной, не знающей сомнений,  отвагой взлетал на самые высокие орбиты карьеры, успеха, признания. Вот и я – комсорг, депутат райсовета, член обкома, доверенное лицо комсомольского  вождя -- кандидата в депутаты Верховного Совета республики.  Вожаки молодёжи, мы – одного поля ягоды -  держались одной дружной компанией, поддерживали, подзуживали, подгоняли друг друга. Один из нас уже тогда писал диссертацию по истории партии. Он ездил по архивам, что-то там находил, выписывал, публиковал. Однажды в партийном архиве Астраханской области обнаружил он ошеломительный, пугающий самое смелое воображение, клад, а именно, папку с родословной вождя мирового пролетариата по отцовской линии, там, крещёная калмычка Смирнова и прочие семейные тайны.

   Клад жёг и мозг, и руки, - публиковать его было категорически нельзя, но и держать под спудом тоже было выше сил. К слову сказать, наш друг вскоре сделал блестящую и научную, и чиновную карьеру, достигнув настоящих высот признания. А тогда голову аспиранта пединститута сжигал вопрос  - что делать?! Наконец, умные, доброжелательные, далеко смотрящие и далеко видящие головы наставников ( было такое, крайне почтительное и почитаемое,  звание) присоветовали ехать с этим в столицу, к писательнице Шагинян, есть там такая… Но действовать не напролом, а тонко, через ЦК комсомола.

   Действовать через ЦК жребий выпал мне: связи у меня были живые, с той стороны – поощрительные и покровительственные, доверенное лицо всё-таки. И вот она, столица, вот она матушка Москва, вот она улица Разина и вот он, отдел пропаганды, тихий  кабинет комсомольской работы и вот она – встреча с писательницей у входа в парадное…

Вот откуда, оказывается, это – «…прямо на него двигался живой портрет…»

 Задумка тогда сработала на все сто. В ходе нескольких встреч-консультаций приятель сумел пристроить в текст диссертации некие глухие, звучавшие вполне невинно, намёки на тайну ульяновского рода и вскоре с подлинным блеском защитил научный свой труд... А короткое время спустя нам – группе активистов и энтузиастов идеологического фронта (именно так, фронта, другие масштабы  действия просто в голову не приходили, а если и приходили, то никак в ней – в голове – не укладывались)  в  том же ЦК вручили дружеское послание Мариэтты Сергеевны и к нему прилагалась небольшого объёма и формата книжечка под названием «Четыре урока у Ленина»

    Далее  я намереваюсь перевернуть страницу, чтобы рассказать о чём-то другом, что, однако, не  нарушит  целостности рассказа.

Тяга к знаниям, к учению вырвала меня тогда из пролетарских рядов и опустила в аспирантуру Ростовского университета.. Я покинул вольные волжские просторы, чтобы начать обживать просторы донские. А после окончания аспирантуры сразу попал на работу в горком партии, опять же, в идеологический отдел и вскоре был захвачен водоворотом дел, так или иначе связанных с историей русско-армянских отношений.

    Наследники Мартироса Сарьяна  именно тогда решили передать в дар городу  что-то из личных вещей и архива художника. Я  был включен в состав комиссии по приёму бесценных экспонатов. Тут же завертелась карусель вокруг храмового комплекса «Сурб  Хач», памятников Микаэлу Налбандяну и Рафаэлу Патканяну. Я помню и непривычные хлопоты и переживания  по поводу финансового участия в золочении купола «Сурб Хач» Шарля Азнавура, сочувственной поддержки начатого дела со стороны Гоар Гаспарян.

 Однажды «в этой буче, боевой, кипучей» мой шеф уточнил у  меня:

 – Так ты, говорят, Шагинян видал и знаешь её?

 – Видал, отвечаю, знаю…

 – Тогда вот что: ноги в руки и мухой в аэропорт. Свезёшь Мариэтте Сергеевне посылочку, привет с Дона, с Нахичевани, так сказать. Ей на днях звезду Героя вручили…

  В аэропорту меня встретила машина, отвезла по названному адресу. Дверь открыла молодая женщина, посылочку с благодарностью приняла, предложила чаю, объяснила, что сейчас М.С. (так и сказала - М.С.) где-то далеко-далеко, как всегда, с какой-то делегацией. Я был огорчён подобным исходом, но гордость все равно распирала меня – поручили, доверили, задание выполнил, хоть косвенно, но к имени писательницы снова прикоснулся…

   Ну а теперь самое время рассказать о Встрече - Аллегории, открывшей передо мной и душу, и потаённые двери неподражаемого мира Армении…

  Так случилось, что был я включен в состав рабочей группы по подготовке постановления ЦК партии по Армении. Там трудовые ресурсы, отхожий промысел, а проще, шабашки на немереных русских просторах…

  Перед членами рабочей группы распахивались любые двери, но передо мной! Передо мной они распахивались вместе с душами. – Не удержался я, похвастался, что видел, знаю, разговаривал с Шагинян, книжечку от неё с  дарственной надписью имею.

    Теперь, на склоне жизненных лет, я понимаю, какой подарок судьбы я получил тогда в ту безумно счастливую, вдохновляющую, очищающую и возвышающую душу поездку..

    Была ли это встреча в вырубленном в скале Гегарде, где несуетливый варпет посвящал нас в тонкости чудодейственного своего реставрационного ремесла; или встреча  в Эчмиадзине с выдающимся человеком, католикосом Вазгеном Первым, который на прекрасном русском языке поделился с нами своими мечтами, молитвами, надеждами. Был он по-монашески скромен и учтив, сдержан и аскетичен.   Не успели мы покинуть келью, где шла  беседа, как вошла новая группа людей. На этот раз – французы. И мы успели ещё услышать, как он легко и непринуждённо перешел  на  французский.

   Я никогда не забуду дружеское застолье на усыпанной цветущим маком горе Арагац, где академик Левон Багратович  Гарибджанян открывал нам заповеданную  тайну армянского слова, палитры, звука, камня.

    А постоять в уединении под сводами храма Гарни, погружённого в языческие тысячелетние думы?

   А встретиться случайно с исследователем-филологом в таинственных залах Матенадарана? И  никто-никто и предположить не мог, в том числе и он сам, что беседуем мы с будущим президентом свободной Армении.

     А прибавить к этому просто встречи с людьми в Ереване, городе, научившем меня различать все оттенки отделочного камня туфа, встречи в Апаране, Сисиане, Дилижане, Гюмри, Джермуке, Иджеване, Кафане…

   Недавно получил я от своего старинного, с армейских лет ещё, друга Рубена Тарояна восхитительный подарок. Две стелы, резное дерево, наверное, липа. На одной изображён эчмиадзинский храм, на другой - золотом отделанные буквы азбуки Месропа Маштоца. Сокровище. Душа народа, явленная в искусстве…

    Вот я и думаю, а, может, завещать эти стелы музею  русско-армянской дружбы, что в Нахичевани? А то и вовсе не дожидаться этих завещательных мгновений, а взять да и просто подарить музею. На радость, на верность, на  дружбу, на память.

   А всё начиналось в далёкие уже годы, уже более полувека тому назад,  и начиналось с имени, вместившем в себя эпоху, историю, страну – с имени Мариэтты  Сергеевны Шагинян.

________________________

© Ерохин Николай Ефимович