|
|
|
Контора – жалкий закуток мира. Подняв глаза от бумаг, мелкий служащий с тревожным взглядом, острым птичьим носом и чёрными волосами видит часть улочки – узкой, извилистой… В бумагах – юридические пункты, торжество мёртвых слов, а человек знает, что слова живые – они переливаются грядущими персонажами и ждут новых сюжетов. Из бумаг корчит рожи параграф, подрагивая тонкими рожками, и человеку хочется зачеркнуть его, чтобы начать писать про… День движется к сумеркам. Человек выходит из дверей конторы, и улица встречает его своими извивами. Это красивая улица – и сколько ни ходи по ней, она никогда не надоедает. Тут дома имеют индивидуальность – как лица, и тот, трёхэтажный насуплен, а этот – с пышным входом – торжественен. Человек идёт не спеша, любуясь картинами улицы, потом сворачивает в переулок, где тени больше, чем света. Воздушный шарик, упущенный ребёнком, мерцает в воздухе синевой, поднимается выше, даже выше многочисленных шпилей города, исчезает из вида. Свернуть ли? Пройтись ещё? Или пойти домой, где ждут бумаги, а ждут – это будто жгут… - Франц, - окликает его молодая женщина. Вздрогнув, он оборачивается, не ожидая ничего хорошего. Женщина незнакома, откуда ж она знает его имя? - Франц, - она подходит ближе, - ты должен непременно пойти со мной. Или… - Что или? - интересуется Кафка, зная, что идти с ней необходимо, что этого не избежать… - Мы не знаем, просто не знаем, что делать. - А что случилось? Они сворачивают в переулок, спускаются по темной лестнице, проходят ещё половину квартала. - Сюда, - говорит женщина. Подъезд довольно мрачен, и надо подниматься на второй этаж. Женщина открывает дверь своим ключом, и сразу становится ясно, что в квартире нехорошо, нехорошо. В гостиной в кресле сидит дама в возрасте, она плачет, прижимая платок к глазам. Пожилой, дородный мужчина меряет шагами гостиную, заламывая руки, причитая: «Что же делать? Что? Что? Как это вообще возможно?» Может быть, кто-то умер? – думает Кафка. - Вот, - говорит молодая женщина, и тут только Кафка замечает, что она держала его за руку всё время их пути. – Вот, я привела его. Женщина встаёт с кресла; вместе с мужчиной – мать и отец – понимает Кафка, они подходят к нему. - Помогите, - просят они. – Мы не понимаем, как это могло произойти, и не знаем, что теперь делать. Из соседней комнаты доносится кропотливое шуршанье довольно крупных лап. - Кто там? – спрашивает Франц. - Наш сын, - отвечают мать и отец одновременно. – Только он больше не наш сын. Он стал насекомым. Кафка вспоминает мгновенно, что нечто подобное он видел во сне, вспоминает резко, будто видит зигзаг молнии, и идёт к двери соседней комнаты. - Осторожно, - предупреждает отец. – Он очень неприятный. Кафка открывает дверь, входит. Никого не видно. Комната аккуратна, хотя и достаточно убога, но Кафка привык к убогому жилью. - Где ты? - спрашивает он. Шорох, шуршанье. - Ну не бойся, - говорит Франц ласково. – Выходи. Шуршанье, доносящееся из-под кровати, усиливается, и медленно из полутьмы выбирается крупное существо – явно насекомое, неопределённого вида. Оно замирает посреди комнаты, шевеля усами. Глаза его – вполне человеческие глаза - невыносимо грустны. - У нас похожие глаза, - неожиданно говорит Кафка. - Да, - отвечает существо. - Так ты можешь говорить? - Могу. Но они не слышат меня. Существо вздыхает. - За что ты меня так? – спрашивает оно, глядя на Кафку его же собственными глазами. - Ах, я… - Кафка не знает, что ответить, ему хочется оправдаться, хотя он чувствует, что оправдываться ему не в чем. - Я хотел показать им, что тех, кто нам дорог, надо любить в любом обличье. Хотел показать на твоём примере. Вот… - Они не будут меня любить, - грустно отвечает существо. – И никогда не услышат. Они, вероятней всего, будут швыряться в меня яблоками, одно застрянет в моём хитиновом панцире, начнёт гнить, и я умру… - Нет, сестра будет любить тебя, - замечает Кафка. - Может быть, - отвечает существо задумчиво. – И, тем не менее, досадно быть примером. Тем более из твоего кошмара. Существо вздыхает. Кафка молчит. Сумеречный свет сеется в окно. Кафка выходит в гостиную. - Ну, ну, - кидаются к нему мать и отец, а сестра стоит у стола, как будто ничего не ожидая. – Что же нам делать? - Любить его таким, каков есть, - отвечает Кафка уверенно. - Я же говорила вам, - произносит сестра. - И всё? Так просто? – недоумевают родители. - Конечно, - отвечает Кафка. - Ах, да, да, конечно, - говорит мать. – Он же был моим мальчиком. Моим маленьким. Ну, подумаешь – теперь он выглядит несколько иначе. Спасибо, спасибо вам, Франц. Отец жмёт ему руку. Кафка выходит на лестницу, тёмную лестницу, спускается и бредет в город. Следуя извивам очередной улицы, он думает, что ничего уже не изменить. Однако, подняв голову, он замечает светящийся воздушный шарик, мерно плывущий в вышине. Может, думает Франц, не всё ещё потеряно…
Кафка идёт по проулку, достаточно тёмному и неприятному. День. Напряжение ощущается в воздухе, кажется, нечто должно произойти, но что? Люди, попадающиеся навстречу, бледны, и дела, по которым спешат они, вероятно, печальны. Человек, чем-то неуловимо похожий на самого Кафку, вдруг останавливается возле него, говорит: - Ах, вы не представляете, что это такое… - Что именно? – переспрашивает Кафка. - Ну, этот процесс, в который меня втянули, или я сам попал, уж не знаю… - Вы думаете, вам станет легче, если поговорить?.. - Да нет, не легче, какое уж тут легче! – восклицает человек эмоционально. – Но поговорить хотелось бы. - Тогда зайдём в кафе? – предлагает Кафка. – Только, - добавляет он, - я ничего не пью. - А и не надо, - соглашается человек. И они спускаются в темноватое помещеньице кафе, где многие столики заняты, но находят свободный в углу, садятся. У подошедшей официантки человек спрашивает кружку пива, а Кафка – стакан молока, добавляя виновато: если есть, конечно. Оказывается и молоко, и официантка приносит на подносе две емкости разного цвета. - Итак, - спрашивает Кафка, отхлёбывая молоко, - у вас идёт процесс, как я понял. - Если бы, - восклицает молодой человек, припадая к кружке. – То есть он идёт, конечно, идёт, но не в том смысле… Молодой человек делает ещё несколько глотков, так будто пиво успокаивает его... - Это какой-то сумасшедший процесс, и вместе с тем реальный - реальней реальности, и с ним нельзя не считаться. Поверьте мне - я обычный человек, служащий банка, я не совершал ничего противозаконного, дурного, страшного. Жил всегда самой обычной, непримечательной жизнью. Надеялся, конечно, на что-то, мечтал. И вот... Он снова отхлебнул пива. - Они пришли ко мне утром, - продолжал он, - матёрые такие, не то судейские, не то их слуги. Они объявили мне, что процесс начат, что о дальнейшем меня информируют, и что я могу пока жить, как жил раньше. Молодой человек замолчал, глядя не на собеседника, а на стену, так, будто из неё должен был появиться кто-то. - И? - спросил Кафка. - И дальше я сам не знаю, что...Меня никто ни в чём не обвиняет. Я был на заседании суда. Причём, представьте, суд - он будто везде, эта зала, например, располагалась в обычном, огромном, многоквартирном доме... - Кажется, я знаю этот дом, - тихо сказал Кафка. - Я, как увидел вас, так и подумал, что вы можете быть в курсе происходящего, сколь бы чудовищно оно ни было... Но...мне бы что-то понять... Хотя бы зачем я выскользнул из ваших фантазий. - Ах, друг мой, - воскликнул Кафка, - ведь у тебя даже нет фамилии! - Почему? - удивился молодой человек. - Она есть, просто обозначается одной буквой - К. До этого процесса мне было вполне комфортно с нею. - Вот именно, - сказал Кафка. - Буква эта и есть первая буква моей фамилии. И зовут нас одинаково. - Значит этот процесс - над вами. - Конечно, - ответил Кафка, допивая своё молоко. - Надо всеми. Он незрим, но реален. Просто есть люди, способные видеть его. - Значит, - спросил молодой человек, - ничего страшного? - Не страшнее жизни, - отвечал Кафка. - Которая впрочем, сама достаточно страшна, но это он добавил уже вполголоса, чтобы не пугать молодого человека. Они вышли из кафе, и пошли по улице, растворяющейся в перспективе, пошли не спеша, и если бы кто-то наблюдал за ними, то мог бы увидеть, что молодой человек медленно растаял в воздухе, становясь Кафкой, вмещаясь в него. А Кафка, немного попетляв по улицам, вышел к городской окраине, и нашёл высокий, многоквартирный дом. Телега, гружённая бочками, въезжала в ворота. Из окон выглядывали люди - иные были в пиджаках, другие в рубашках. Кафка вошёл в один из подъездов, и двинулся по лестнице наугад. Стукнув в одну из дверей, он услышал – «войдите!», - и вошёл. Однако, за дверью не обнаружил необходимого - обычная маленькая комнатка, мать качала младенца, а мужчина курил у окна. Кафка извинился, и отправился дальше. На лестнице к нему обратился некто с размытым лицом: «Я столяр Ланц», - молвил он. - Я провожу вас. - Хорошо, - ответил Кафка. - Спасибо. Они пошли. Нужная комната нашлась быстро, и столяр Ланц исчез, а Кафка, обойдя стиравшую, никак на него не отреагировавшую женщину, вошёл в залу за комнатой - в залу, заполненную людьми, в залу, неожиданно большую для такого дома с такими комнатками. Галереи были полны, а люди в центре залы сидели за высоким столом. - Я, Франц Кафка, - сказал Кафка возможно громче - выдумал этот процесс, и буду ныне отвечать за Йозефа К., которого прошу оставить в покое. Установилась тишина. Один из трёх, сидевших за столом, посмотрел на него удивлённо. - Вы? Но вы не можете ни отменить процесс, ни придумать его. - И, тем не менее, вас не существует, - утверждал Кафка. - С кем же вы тогда говорите? - поинтересовался второй. - С самим собой, - отвечал Кафка уверенно. Раздался смех. Смех - как будто клёкот крыл тяжёлых траурных птиц. Кафка оторвал голову от бумаг, и оглядел свою - утлую, как в том доме комнатёнку. Тесно исписанные страницы лежали перед ним - молча, как и подобает страницам. Он вздохнул, посмотрел в окно, и произнёс вслух: «Действительно, процесс не отменить». Кафка бредёт по зыбкому, темноватому, неприятному лабиринту; тут всё пружинит - стены, пол, делая шаг неверным, суля кошмары, не оставляя сомнений... Вдруг лабиринт кончается. Жёлтый песок острова ярко блестит. Группа их трёх человек стоит возле углубления в песке - впрочем, над ним видны части непонятной машины. Кафка - хотя в городской обуви ступать неудобно - подходит к этим людям. Они не замечают его. - Итак, - возглашает один из них, - машина пишет прямо на теле преступника, пишет постепенно, углубляя раны, пишет всего одну фразу - в которой выражена суть преступления, но фраза зашифрована так изощрённо сложно, так виртуозно, что надписи покрывают всё тело преступника, постепенно пронзая его глубже и глубже... - Нет, - кричит Кафка. - Никто никогда не стал бы изобретать столь мучительную казнь. Люди не оборачиваются на его крик. Но повествовавший замолкает. - Значит, нет, - говорит он задумчиво. - Что ж, нет, так нет. Он начинает раздеваться, потом спускается и сам укладывается под острия и шипы машины, и... Кафка просыпается. Бледный - с глазами ещё более тревожными, чем до сна, он глядит на стену, по которой скользит тень. - Что ты хотел доказать этим рассказом? - слышен голос - тихий, будто спрашивает тень. - Что жестокостью мир не изменишь, - отвечает Кафка тоже тихо, будто самому себе...
Кафка выходит за пределы города; обернувшись, он видит шпили, черепицу, всю необыкновенную красоту, данную цельно, как жизнь. Он идёт в парк; парк тенист, зелен. Слышен вороний грай – точно круглые шарики падают на землю. Кафка оборачивается тревожно, будто испугавшись, что один из шариков может ушибить его. Кафка проходит парк насквозь, минует синевато-серый пруд, и вдруг останавливается, поражённый. Перед ним – уходя вершинами в небо – громоздится слоистый замок. Массивное нагроможденье строений точно подпирает его. И Кафка идёт, идёт, сам не зная, что ждёт его; он вступает в деревню; домики её заурядны, а замок отсюда кажется ещё более недоступным, величественным. Ребятишки носятся по улице, поднимая пыль. Некто в партикулярным платье, носатый обгоняет Кафку, другой – очень похожий – идёт ему навстречу. Всё реально – и вместе призрачно. Кафка озирается в поисках трактира, наконец, заходит в первый дом, и видит – тут и помещается трактир. Сев к окну, Кафка спрашивает у подошедшей девушке молока, она наливает и говорит: "Кто ж ходит в трактир пить молоко?" Кафка глядит на неё виновато, и заказывает кружку пива. Когда она приносит, он спрашивает – тихо, но чётко: Я гулял. Не подскажете, куда я забрёл. - Вы на территории замка, - отвечает девушка. - Замка? – недоумевает Кафка. – А как он называется? - А зачем замку название? – теперь уже недоумевает девушка. – Замок – он и есть замок. - Но… можно понять, кто в нём живёт? Что там происходит? Можно войти туда? - Что вы! – возмущается девушка, и двое соседей, услышав вопрос Кафки, оборачиваются возмущённо. – Никто никогда не может войти в замок. Кто там живёт? О! Существованье этих людей недоступно нашему пониманию. Чем они заняты? Даже поседев, мы не поймём этого! А вы захотели – войти… Кафка расплачивается, сидит за кружкой, не делая ни глотка, смотрит в окно. Силуэты и контуры замка величественны, монументальны. Кафка понимает, что сколько бы он ни прожил, сколько бы ни исходил переулков, сколько бы ни повстречал собственных персонажей, ему никогда, никогда не войти в замок… ________________ © Балтин Александр |
|