 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
Часть первая. А.С. Пушкин, Гончаровы, Полотняный завод. История одной картины
- Что за село проезжаем? - спросил Пушкин седока, когда экипаж спустился под гору к мостику через живописную речушку, змейкой вившуюся среди густого ивняка и разрезашую село надвое. - Жерело, батюшка барин. До Калуги верст пятнадцать осталось. Скоро уж будем на месте. Впервые здесь, али как? - Да нет, милый. Почти год тому назад проезжал здесь. Места неописуемые! Нахлынули воспоминания. Пушкин вновь увидел себя мчащимся через эти места, вспомнил аромат черемухи, обдававший тогда его и грустные переживания свои от письма с полуотказом от Натальи Ивановны, матери его очаровательной Таши. Как ему тогда хотелось сесть в Калуге на коня и верхом примчаться в деревню к возлюбленной! Тридцать пять верст, эка дорога! Но он уже принял решение ехать на Кавказ, навестить генерала Ермолова по пути, а там - что Бог даст... Вспомнил перевоз через Оку, тряскую дорогу мимо старинного Лютикова монастыря, через красавец Перемышль и гордый Козельск. Вспомнил и перенесся мыслью в день сегодняшний. Нынче - другое дело! Нынче он - помолвленный жених и родственником едет представляться к главе рода Афанасию Николаевичу Гончарову, семидесятилетнему старику, порядком растранжирившему, как рассказывала невеста, прапрадедовы миллионы на царскую роскошь имения в деревне на Заводах. Как все получится? Позже Пушкин с восторгом вспоминал об этой удивительной поездке на Заводы. И о том, как в Калуге его у почтовой станции подкараулили двое местных книгопродавцев, откуда-то прознавших о его проезде через Калугу, наверное, от кучеров гончаровских, ждавших его там же. Они испросили его разрешения назавтра явиться на Заводы, чтобы поздравить “знаменитого поэта” с днем рождения. Разрешение дал с благодарностью. И о том, как вошел впервые в гончаровский дворец, в котором в декабре 1775-го прапрадед невесты достойно принимал императрицу Екатерину Великую, и как был потрясен великолепным убранством комнат, изящной мебелью и, наконец, невероятным количеством прекрасных картин кисти европейских старинных мастеров. Увидел он и чудный портрет Петра Великого кисти гончаровского художника, и визави портрет самого основателя дворянского рода Гончаровых обожаемого потомками Афанасия Абрамовича, и очровательный портрет императрицы Екатерины Второй с ее собственноручной дарственной надписью: “Такую ея и любите”. Вспомнил он и роскошный обед, который в его честь устроил хлебосольный Афанасий Николаевич под музыку крепостного орекстра и пир в его честь с фейверком по поводу его тридцатиоднолетия. Вспомнил предлинные беседы с Афанасием Николаевичем, в коих узнавал семейные истории и секреты, в том числе тайную историю происхождения Афанасия Абрамовича от Петра Великого, о чем он дал слово впредь молчать, и историю о том, как Екатерина Великая две ночи почивала на огромной золоченной кровати и, как Афанасий Абрамович получил золотую медаль от императрицы... - Как же не быть нашему дому дворцом, достойным милости их Императорских Высочеств? Да и Вас, дражайший именитый родственник Александр Сергееич, мы принимаем по-царски!, - заключал разговор дедушка. Пушкин вспоминал, каким счастливым он возвратился в Москву, собрал в гостинице друзей и с восторгом описывал свое пребывание в имении невесты. После ухода друзей заснуть он не мог: на ум то приходили его собственные стихи – “Мне не спится, нет огня”, то перед глазами вставали картины его трехдневной жизни на Заводах: сладкие тайные поцелуи Натальи Николаевны и потеплевшее подтрунивание будущей тещи Натальи Ивановны, сладкая музыка гончаровского оркестра и вереницы картин фламандских мастеров. Боже мой, какие картины! Одна уж Мадонна с младенцем до сих пор стоит перед глазами! Спать было невмочь. Счастье переполняло его. Желанная Наталья Николаевна виделась ему его женой, матерью его сына. Пушкин встал, подошел к столику и в один присест написал благодарственное письмо дедушке Афанасию Николаевичу. Глянул на часы: чуть-чуть до полуночи. Поставил дату – 7 июня 1830 года. Отложив письмо, взял чистый лист бумаги, и с пера его, как бы сами, без его участия, потекли строки. “ Картины”, написал он, мысленным взором пройдясь еще раз по анфиладе гончаровского дома. “Сонет”, - написал он, обведя снизу и с боков надпись. Быстро, начерно, при неровном мерцании свечи делая невольные ошибки и поправки, Пушкин писал: Не множеством картин старинных мастеров Украсить я давно желал мою обитель, Чтоб суеверно им дивился посетитель, Внимая мудрому решенью знатоков. О нет! В углу моем, средь медленных трудов Одной картины я желал быть вечный зритель Одной - чтоб на меня с холста, как с облаков, Владычица и наш божественный Спаситель - Она с улыбкою, Он с разумом в очах Взирали кроткия во славе и в венцах - Сидящие в тени под пальмою Сиона. Исполнились мои желания. Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадона, Чистейшей прелести чистейший образец! Пушкин взволнованно перечитал написанное еще и еще, тут же внес исправления: зачеркнул “давно” и над ним написал “всегда”, вместо “решению” надписал “суждению”, “ О нет!” заменил “в простом”. Он поставил дату: “8 июнь”, причем “н” и “ь” слились, как это было и ранее, в один знак. Засыпая под утро, он мысленно с наслаждением повторял полюбившуюся ему строку “Чистейшей прелести чистейший образец”, полагая, что над сонетом надо будет еще поработать, но основа уже есть. 30 августа того же года он впишет в альбом другу Юрию Николаевичу Бартеневу измененный вариант сонета, названный уже “Мадона”, в котором появились слова “Пречистая и с ней играющий Спаситель”, “Она - с величием, Он - с разумом в очах”, а спустя еще несколько месяцев бессмертный гимн Пушкина красоте невесты, навеянный его первой поездкой в Полотняный Завод, предстанет перед читателями и станет неотъемлемой частью русской и мировой литературы.
Пушкин появился на Заводах вновь к именинам жены и тещи 26 августа 1834 года (да ко дню рождения жены 27 августа) после многомесячной разлуки с семьей уже главой семейства. Наталья Николаевна с детьми Машкой и Сашкой (“рыжим”) с апреля довольствовалась лишь письмами мужа с уверениями в любви и в скором его приезде и, конечно, заждалась. Это были десять дней их счастья! Пушкин исходил все окрестности пешком и объездил верхом, по утрам катался на лодке по таинственной речушке Суходрев, сбегал в полюбившуюся ему беседку, где много писал, а то и ходил в кабинет нового главы рода - брата жены Дмитрия Николаевича - выбирать для работы книги. Из кабинета он нет-нет и проходил через столовую в гостинную, где было “множество картин старинных мастеров” и та, предсказавшая ему счастье. Юному сторожу Мишке Кирпичникову за помощь в истории с нечаянным купанием в реке подарил серебряный рубль 1833 года, а тот это богатство не проел и не пропил, в конце века передал перед смертью жене Аксинье с тем, чтобы та передала его толковму человеку. Она в 1910 подарила этот рубль первому заведующему Пушкинской библиотеки-читальни в Полотняном Заводе Ивану Николаеву, а тот на склоне лет, в 1979 году, через меня передал его в Калужский областной краеведческий музей, где он и хранится поныне и откуда ему пора бы возвратиться в Полотняный Завод. Счастливый Пушкин тогда, в 34-м, конечно, не знал, что ждет его в январе 1837 года, хотя мог поверить некоторым предсказаниям. Но и в предсмертные часы он вспоминал о Заводах, о которых с затаенной грустью писал летом в письме к жене: “Боже мой! Кабы Заводы были мои, меня бы в Петербург и московским калачом не заманили бы. Жил бы себе барином!” (Напомним, что семейство императора ежеутренне питалось московскими калачами, которые поставлял императорскому двору знаменитый булочник Филиппов, уроженец Тарусского уезда Калужской же губернии.) На смертном одре Пушкин объявляет жену ни в чем не виновной и излагает ей свою последнюю волю: ехать с детьми к брату Дмитрию на два года на Заводы и носить по нему траур, а потом выходить замуж, “да не за шалопая”, что Наталья Николаевна в точности и исполнила. Пушкин очень любил брата жены Дмитрия Николаевича (1808-1860) и когда тот стал в 1832 году главою рода, получал от него многую помощь - и финансовую, и бумагой. В 1834 году Дмитрий Николаевич Гончаров женился на армянской княжне Елизавете Егоровне Назаровой. Их сын Дмитрий - единственный прижизненный племянник Пушкина по линии жены. С ним-то и его супругой Ольгой Карловной, урожденной фон Шлиппе, и будет связана история одной картины из Полотняного Завода.. Получив тревожные письма о болезни отца, Дмитрий Дмитриевич мчится из Парижа в Полотняный Завод, но, кажется, успевает к его гробу. Оставшись хозяином имения, Дмитрий Дмитриевич вскоре, в 1863 году, переживает смерть своей тетки Натальи Николаевны Пушкиной, во втором замужестве Ланской, а через два года любимого дяди Сергея, с которым совсем недавно встречался в Париже. Жизнь Дмитрия Дмитриевича скрашивает красавица-горничная, вскоре родившая ему дочь Катрин, названную так в честь сестры Дмитрия Дмитриевича Екатерины Дмитриевны (1841-1919), но вскоре и умершей. В 1871 году Дмитрий Дмитриевич увлекается красавицей Ольгой фон Шлиппе, та отвечает ему взаимностью, и вскоре, в феврале 1872 года, сначала в Москве, а затем в залах Большого гончаровского дворца в Полотняном Заводе гремит роскошная свадьба при стечении всей родни и гостей. Об отце Ольги Карловны Карле Ивановиче Шлиппе следует сказать особо. Он родился на полгода ранее Пушкина, 22 ноября 1798 года в далеком германском городке Пегау, в Саксонии и стал крупным ученым в области химии. В Москву Карл Шлиппе приехал в 1826 году, а российское дворянство за многие его заслуги было пожаловано ему в 1839 году. Заслуги его перед Россией были многочисленны, но, пожалуй одна из них та, что он и его супруга Агнесса подарили России трех сыновей и трех дочерей, воспринявших лучшие черты рода фон Шлиппе – кристальную честность, трудолюбие и прилежание, сыгравших заметную роль в российской истории.
У Дмитрия Дмитриевича с Ольгой Карловной было четверо сыновей и столько же дочерей. Он был влюблен в красавицу жену, брак их был счастливым. Увы, беда нагрянула нежданно: в 1888 году Дмитрия Дмитриевича разбил паралич, и он на долгие годы оказался прикованным к креслу-каталке. Все заботы о детях, о ведении хозяйства пали на плечи Ольги Карловны. Вот что об этом периоде ее жизни пишет в своих воспоминаниях ее племянник Федор Владимирович фон Шлиппе (публикую впервые отрывок из его воспоминаний с разрешения потомков): “Дядя Дмитрий Дмитриевич Гончаров, человек высокого ума и большой энергии был еше не в старых годах разбит параличем. У него были три сына и три дочери. Перед Ольгой Карловной встала ответственная задача самостоятельно вести фабричное дело и, кроме того, воспитывать большую семью. С исключительной энергией она взялась за это дело. Дмитрий Дмитриевич, как человек весьма передовой, принимал в свое время все меры к постановке фабрики на новейших началах техники и затратил большие средства на возобновление машинного парка покупкой новейших английских машин. В увлечении своем он не учел размеров наличных средств и влез в долговые обязательства. В этот тяжелый момент тетя Ольга должна была принять бразды правления. С поразительной волей и умением она в течение нескольких лет сумела не только выйти из тяжелого материального положения, но и накопить большие средства. Она помещала их в новые имения и тем имела в виду обеспечить имущественное благополучие и остальным детям. Одно из таких больших имений было “Детчино” по линии Московско-воронежской железной дороги, где потом жил ее сын Борис. Про Ольгу Карловну говорили в народе вокруг, что были на Руси только три настоящие женщины – Марфа Посадница, Екатерина Великая и Ольга Карловна.” Далее Федор Владимирович пишет кратко о заключительном периоде жизни Ольги Карловны и Дмитрия Дмитриевича: “Нередко наш отец ездил к сестре и любил там отдыхать. Помню две совместные поездки, одну веселую, когда дочь их Ольга Дмитриевна выходила замуж за Леонида Николаевича Новосильцева. Тетя Ольга устроила грандиозный пир, что называется на весь мир. Громадные залы дома были полны гостями. Оживление и веселье были исключительные. Вторая поездка состоялась по весьма грустному случаю. Ольга Карловна, которая пользовалась всеобщей любовью и уважением, сделалась жертвой разбойничьего преступления. Многолетний служащий при больном Дмитрии Дмитриевиче некто Родион, у которого совесть была нечиста, так как он, как выяснилось, силой и угрозами вырвал у параличного старика подпись на большую сумму в свою пользу, решил вывести из строя единственного человека, который мог разрушить его преступные планы. Выстрелом из пистолета дробью в висок он покончил жизнь еще сравнительно молодой, жизнерадостной женщины… Дмитрию Дмитриевичу о случившемся ничего не было сказано. Прошли похороны, была масса людей, а дядя Дмитрий был так изолирован в большом доме, что ни о чем не узнал. Дети боялись сообщить ему о случвшемся тем более, что состояние его здоровья вызывало заботы и опасения. Уезжая из Полотняного Завода, я пошел проститься с дядей, и он, ласково глядя на меня, помычал, так как органы речи у него были тоже парализованы. Вернувшись в Таширово, я получил утром же телеграмму от двоюродного брата Мити, что его отец скоропостижно скончался. Я снова в тот же день вернулся в Полотняный Завод, чтобы отдать последний долг покойному дяде....”
* * * Картины жизни Полотняного Завода! В советское время история Полотняного Завода искажалась по идеологическим соображениям, выпячивалось рабочее и социалистическое движение, о Гончаровых говорилось “либо плохо, либо совсем ничего“. Сегодня, наконец, можно написать “правду и только правду” тем более, что жизнь дарит ищущему удивительные открытия и находки. Мне чрезвычайно повезло: в семье, в которой я рос, несмотря на все сложности и опасности времени, часто произносилось не только имена Бенкендорфов, как выяснилось, предков моих по линии отца, но и Гончаровых, с одной из представительниц которых Кирой Гончаровой матушка моя – Тамара Павловна, тогда Тамара Захарова, училась в одном классе Калужской Пушкинской школы в 20-х годах 20-го столетия. В начале 70-х, после смерти моего отца Владимира Владимировича Соловьева, в доме всё чаще стало звучать имя прапрадеда Александра Ивановича Бенкендорфа, двоюродного брата знаменитого графа. Тогда во мне взыграл, видимо, растворенный, но еще сильный, “бенкендорфский” ген, и я вовсю пустился заниматься историей рода Гончаровых. Уже первые мои публикации, посвященные истории Полотняного Завода, привлекли внимание читателей областных газет. Я стал много работать в архивах Калуги, отдавая этому солидную часть свободного времени, и находки не заставили долго ждать себя. Я шаг за шагом становился “гончарововедом”… По этой причине в 1974 году главный архитектор Калужской реставрационной мастерской Александр Сергеевич Днепровский познакомил меня с одной из представительниц рода Гончаровых, потомком брата жены Пушкина Сергея Николаевича Гончарова Валентиной Александровной Жилиной, дружба с которой продолжается и поныне. Он же 2 июля 1975 года познакомил меня с прибывшим в Калугу после полувековой разлуки с ней профессором Глебом Дмитриевичем Гончаровым (1903-1980), сыном последнего владельца имения “Полотняный Завод” Дмитрия Дмитриевича Гончарова (1973-1908). Небольшой компанией мы поехали тогда в Полотняный Завод, там я был скорее в роли слушателя, нежели рассказчика и узнал так много нового для себя, что решил еще более серьезно заняться “гончаровской темой”. Между прочим, именно Глеб Дмитриевич разыскал по просьбе моей матушки телефон и ленинградский адрес ее школьной подруги Киры Гончаровой, и дружба их почти через полвека возобновилась. Благодаря этому я не только вскоре лично познакомился с Кирой Николаевной Гончаровой (Казанской), но и с ее сестрами Анастасией Николаевной Гончаровой (Мальковой) и Александрой Николаевной Гончаровой (Шведовой). Мы подружились, встречи с ними насыщали меня новой информацией из истории рода. Глеб Дмитриевич, с которым мы постоянно переписывались, познакомил меня со своими детьми Олегом, Игорем, Натальей, Ниной и Ириной, с племянницами Ольгой Сергеевной и Ксенией Сергеевной, с приезжавшей из США в сентябре 1976 года двоюродной сестрой Верой Леонидовной Новосильцевой-Тэйт и другими родственниками, которые не только охотно снабжали меня чудными рассказами из истории рода и давали смотреть и копировать редчайшие документы и фото, но терпеливо выслушивали мои рассказы о Гончаровых, построенные на материалах прочитанных мною государственных и семейных гончаровских архивов, которые они по понятным причинам видеть ранее не могли. Гончаровский дом в Полотняном Заводе сгорел в октябре 1941 года, еще до прихода немцев. Затем тридцать три года руины дома разрушались далее непогодой и ветрами пока уроженка тех мест, легендарный председатель облисполкома Александра Ивановна Демидова (с благодарностью упоминаю это имя!) не настояла на начале реставрации этого уникального памятника русской истории и культуры. Мои скромные потуги имели целью не только воздать должное славному роду Гончаровых, но и способствовать ускорению реставрации памятника. С помощью областного краеведческого музея, в который я привозил все собранные мною «гончаровские» материалы, я создал слайдофильм из редких фотографий и лекцию “Пушкин, Гончаровы, Полотняный Завод”.
Где я только с ней не выступал! И на самом Полотняном Заводе и в Калуге, в Москве – в Доме ученых, в музее на Кропоткинской - перед такими известными пушкинистами, как И.М. Ободовская и М.А.Дементьев, в Архангельске – перед праправнучкой Пушкина И.Е. Гибшман, в Хабаровске, на БАМе, в Тынде и многих других городах. Везде слушатели мои благодарили меня за открытие им Полотняного Завода. Нынешняя гнесинская музыкальная академия, давшая миру такое изобилие великолепных музыкантов, берет свое начало с маленького деревянного дома на Собачьей площадке, который подарил Гнесиным его бывший владелец Федор Владимирович Шлиппе, племянник Ольги Карловны Гончаровой. В начале 80-х годов я часто наведывался в народный музей Елены Фабиановны Гнесиной в новом здании. В экспозиции музея не только сохранились документы о былой дружбе Гнесиных, Шлиппе, Рау и Гончаровых, но даже и цветные изображения интерьеров Полотняновского дома Гончаровы, выполненные кистью Ольги Дмитриевны Гончаровой-Любомировой, всю свою жизнь дружившей с Еленой Фабиановной и почитавшей ее как родную мать. Эти изображенияя я переснял на цветную пленку и отпечатки подарил реставраторам Полотняного, чему те были несказанно рады: до этого у них были только черно-белые изображения интерьеров Большого гончаровского дома. Директор музея Маргарита Эдуардовна Риттих, которой Россия и весь мир обязаны спасением дома-музея П.И. Чайковского в Клину, сообщила мне, что у нее есть воспоминания Елены Фабиановны о ее пребывании в Полотняном Заводе. Но она даст мне их почитать и скопировать лишь тогда, когда я выступлю в их институте со своей лекцией, о которой она была уже наслышана. Я с радостью согласился. К тому времени в моей жизни произошло очень важное событие: я впервые встретился с Борисом Николаевичем Гончаровым, братом Киры Николаевны, сыгравшим очень большую роль в моей жизни: он стал моим духовным наставником. Он стал и моим учителем в уникальной области человеческого познания и деятельности - в теории и практике создания так называемых «вечных календарей». Лекция моя в тот декабрьский вечер была “обречена” на успех. Маргарита Эдуардовна Риттих прочитала воспоминания Елены Фабиановны Гнесиной, напечатанные в №3 журнала “Советская музыка” (за три месяца до ее смерти ). Великолепная пианистка Наталья Мутли исполнила пьесы Шопена, которые когда-то, летом 1901 года, в Полотняном Заводе исполняла Елена Фабиановна. Естественно, что после такого вступления я был в ударе и провел свою лекцию так, что ко мне подходили очень многие люди и благодарили за услышанное и увиденное. Моя знакомая, ветеран войны и историк театра Вера Петровна Назимова, которую я пригласил впервые на свою лекцию, подошла ко мне с очень красивой молодой женщиной, которая вдруг произнесла: «Владимир Владимирович, вы тот человек , которого я давно уже ищу! Подруга моей матери Нины Владимировны Житковой, Мария Ивановна Елецкая живет в Калуге и хранит в своем доме две картины из Полотняного Завода. Вот ее адрес. Не хотите ли увидеть их?» На следующий день я был в гостях у Марии Ивановны. В полумраке старинного деревянного дома священника возле бывшего храма Василия Блаженного я увидел две потемневшие картины. Одна из них изображала голову Иоанна Предтечи, на другой был изображен старец, возлежащий на подушках, а рядом с ним коленопреклоненная светловолосая женщина. Я присмотрелся и сразу же узнал в ней Ольгу Карловну Гончарову, изображения которой видел ранее. - Да, да! Вы правы, - подтвердила мою догадку Мария Ивановна, - О том, что это Ольга Карловна, мы знаем с 20-х годов. Через три дома от нас, на углу бывших Дворянской и Васильевской улиц, в “лопахинском” доме жили Гончаровы, и один из них, Борис Николаевич, часто бывал в нашем доме, он дружил со священником Соколовым, и едва увидев эту картину, сказал: «Это моя бабушка Ольга Карловна». Священник наш хорошо знал дореволюционные портреты старца Амвросия Оптинского и сразу же признал его... И Мария Ивановна рассказала историю приобретения этих картин. “Мой отец Иван Петрович Елецкий до революции был известным банкиром в Калуге. В голодном 1918 году на калужском рынке он увидел две картины, которые продавал какой-то крестьянин. Он, не торгуясь, купил обе картины, и крестьянин сообщил ему на его вопрос, что они из Полотняного Завода.”
В тот год “дворцеподобный дом Гончаровых” подвергся разграблению местными крестьянами и пришлыми большевиками. На несчастье две дочери последнего владельца имения Дмитрия Дмитриевича Гончарова, когда-то спасавшего во время половодья 1908 года крестьян и рабочих и их семьи, Ольга и Татьяна оставались в доме и подлежали расстрелу. Их спасло лишь то, что в Полотняный прибыл обоз из Москвы из 19 подвод, руководимый большевиком-матросом Игорем Новиковым, сыном гончаровской кормилицы Татьяны Егоровны Новиковой (так рассказывала его сестра Татьяна Ивановна Хайкина). Обоз прибыл с тем, чтобы по мандату, выданному наркомом просвещения Луначарским, спасти в доме то, что еще осталось и вывезти в Москву ценнейшие гончаровские архивы. Игорь вручил девушкам письмо их матери Веры Константиновны Гончаровой-Новицкой с просьбой довериться дяде Игорю, взять с собой самое ценное и ехать с ним на телеге в Москву. Недавние исполнительницы ролей Татьяны и Ольги Лариных в “Евгении Онегине”, который ставился под липами Полотняновского парка, не нашли ничего ценнее, чем банки с абрикосовым вареньем.... Архив, спасенный благодаря письму Луначарского Ленину, написанному Екатериной Дмитриевной Гончаровой (1841-1919), сестрой Дмитрия Дмитриевича старшего, первой русской женщиной, защитившей степень доктора медицины в парижской Сорбонне, стал основой знаменитого фонда №1265 в Центральном архиве древних актов. Что-то удалось спасти из живописи, но того, что видел когда-то здесь великий Пушкин, уже не было. Украдены были и те две картины, которые счастливо попали затем в дом Елецких. Ивана Петровича Елецкого не стало в 1920 году, после того, как он был жестоко избит бандитами, вдова его Мария Алексеевна и дочь Маша хранили картины как драгоценную память о нем. Позднее, уже в период Отечественной войны, во время оккупации гитлеровцы нагрянули к ним и хотели было забрать картины, но брат матери, владевший немецким, кое-как уговорил их придти попозже. Пока непрошенные гости отсутствовали, он спрятал картины на чердаке. Когда немцы обнаружили обман, они раздели догола дядю Марии Ивановны и выбросили его на мороз... Но как определить, кто создал эти картины? Мне не удалось найти каких-либо автографов на картинах. Как быть? Я обратился за помощью к известному в Калуге знатоку живописи, внуку К.Э. Циолковского Владимиру Ефимовичу Киселеву. На следующий день мы осматривали картины, и опытный Владимир Ефимович довольно быстро прочитал на корешке Библии, изображенной лежащей под подушкой Старца надпись: «Д. М. Болотов. 1899». Надпись, открытая на другой картине, гласила: «Мария Углич». Меня, конечно, интересовала больше картина Д.М. Болотова. Мне хотелось узнать как можно больше о художнике, об Ольге Карловне, об Оптинском старце Амвросии. Я начал поиск, и вот что мне удалось .тогда и позже узнать об этих удивительных людях. Оптинский старец Иеросхимонах Амвросий, в миру Александр Михайлович Гренков, родился в семье пономаря села Большая Липовица Тамбовской губернии 23 ноября 1812 года. (Интересно, что неподалеку от этого места в сельце Кариан тремя месяцами ранее 27 августа родилась будущая жена А.С. Пушкина – Наталья Гончарова). Он блестяще закончил обучение в Тамбовском Духовном училище и 18-ти лет поступил в Тамбовскую духовную семинарию. После окончания семинарии он в марте 1838 года поступает преподавателем в Липецкое Духовное училище, но повинуясь внутреннему призыву, совершает паломничество в Троице-Сергиеву лавру и осенью того же года, получив напутствие отца Иллариона Троекуровского: “Иди в Оптину - и будешь опытен!”, приходит в Оптину Пустынь и остается там до конца дней своих. Здесь происходит его духовное взрастание под руководством старцев о. Леонида и о. Макария, и 29 ноября 1842 года он был “пострижен в мантию” и получил новое имя “Амвросий”, в честь святого Амвросия, епископа Медиоланского, а еще через два месяца он был рукоположен в иеродиакона. В сентябре 1846 года он серьезно заболевает, но через полтора года к удивлению многих оправляется после болезни и вскоре становится одним из самых знаменитых старцев России. Его посещают многие известные деятели России: Ф.М. Достоевский, К.Н. Леонтьев, В.С. Соловьев. В 1887 году его посетил Великий Князь Константин Константинович, впоследствии относившийся к нему с любовью. Трижды у него бывал, начиная с 1874 года, граф Л.Н.Толстой. Достоевский признавался в том, что писал своего старца Зосиму с отца Амвросия, но не смог в полной мере приблизиться к точному изображению всей полноты и величия духа Оптинского Старца. Мудрость и прозорливость Старца привлекает к нему огромное число духовных детей из всех сословий. О его провидении сохранились многие свидетельства. Известны слова Л.Н. Толстого, сказанные им в 1881 году после первой встречи со Старцем: “Этот отец Амвросий совсем святой человек. Поговорил с ним, и как-то легко стало и отрадно у меня на душе, Вот когда с таким человеком говоришь, то чувствуешь близость Бога”. Одним из последних подвигов любви старца о. Амвросия к ближним было учреждение им Шамординской Казанской женской общины, ставшей впоследствии женским монастырем. В прекрасном уголке природы близ речки Серены на месте бывшего имения Калыгина, которое было куплено его духовной дочерью Ключаревой, в июле 1876 года старец о. Амвросий произнес: «У нас здесь будет монастырь!» 1-го октября 1884 года состоялось освящение храма и открытие общины в Шамордине, управительницей которой и помощницей о. Амвросия стала мать София, но ее управление продолжалось недолго: 24 января 1888 года она скончалась. Старец о. Амвросий сокрушался по поводу ее кончины, а затем и сам скончался 10 октября 1891 года. Похоронен он был почетно при стечении огромного количества народа и участии высшего духовенства в некрополе Оптиной Пустыни. Но и после смерти слава его росла, множились чудеса, связанные с его именем. Об изображенной на картине Ольге Карловне Гончаровой мы уже рассказывали и еще поговорим о ней. Сомнений, она ли изображена на картине или нет, не возникало уже при первом осмотре этого уникального полотна. Я получил в том же году разрешение Марии Ивановны Елецкой сфотографировать картину, а затем слайды и фотоотпечатки подарил многочисленным потомкам Ольги Карловны, которые были чрезвычайно рады видеть прародительницу рядом со святым человеком. Осенью 1983 года в Москве я, наконец, лично встретился с Борисом Николаевичем Гончаровым, о котором много хорошего слышал и с которым мечтал познакомиться. На мое счастье, в январе 1985 года судьба уготовила мне служебную командировку в Пермь по делам, связанным с моей научно-исследовательской деятельностью. Борис Николаевич, узнав, что я в Перми, пригласил остановиться у него. Перед самым моим отъездом Борис Николаевич вручил мне письмо, которое я должен был передать в Москве его другу, настоятелю храма Иоанна Предтечи Николаю Александровичу Ситникову. Затем он подарил мне старинную книгу “Описание жизни блаженныя памяти Оптинского Старца иеросхимонаха Амвросия”, составленную Протоиереем С. Четвериковым и изданную в 1912 году типографией Казанской Амвросиевской Шамординской женской Пустыни Калужской губернии. Книга эта, как он пояснил, сопровождала его всюду, даже в заключении и ссылке. Я был потрясен таким подарком! Во время первой же нашей встречи Н.А. Ситников, узнав о том, что я не крещен, в тот же вечер 30 января 1985 года окрестил меня в православие. Но чудесное воздействие Оптинского Старца на мою жизнь на этом не окончилось, и я вновь и вновь испытывал его близость к делам моим.
Вот только один пример, о котором подробнее следовало бы написать отдельно. Мне, не имевшему никаких приглашений, буквально чудом посчастливилось в жаркий день 6 июня 1988 года, несмотря на препятствия, добраться до Троице-Сергиевой Лавры и присутствовать на открытии Поместного собора Русской Православной церкви, посвященного 1000-летию крещения Руси. Во второй части торжества состоялась канонизация новых православных святых. Среди них воссияло и имя преподобного Оптинского Старца Амвросия. Как и все собравшиеся, я с волнением внимал чудесному хору Московской Духовной академии, прославлявшему святых, и взирал на икону преподобного Амвросия Оптинского, вошедшего и в мою жизнь. Но вернемся к создателю вышеупомянутой картины Д.М. Болотову. Автограф «Д.М. Болотов» оказался подписью известного в XIX веке художника, действительного члена Российской Академии художеств, получившего это звание за великолепный портрет знаменитого Айвазовского, Дмитрия Михайловича Болотова (1837-1907), последние двадцать лет своей жизни более известного в России под именем отца Даниила-Оптинского художника и монаха. Вот, что я узнал из литературы о нем, тогда труднодоступной, и встреч с его потомками. Дмитрий Михайлович, родившийся в год смерти Пушкина, происходил из старинного русского дворянского рода Болотовых, знаменитый представитель которого во времена Екатерины Великой прославился многосторонне и оставил после себя знаменитые “Записки Болотова”. С детства в нем проявились два его главных качества: высокая духовность и религиозность и необычайный дар художника, которые и определили его жизненный путь. На наше счастье сохранились его рассказы о наиболее важных эпизодах его жизни, записанные в конце 90-х годов 19-го века и в начале 20-го века его учеником и другом С. А. Нилусом. В Академии Болотов был товарищем Репина и Васнецова, слава его как портретиста была не столь шумной, но постоянной. Потекли годы художнического труда в Петербурге. Не будем забывать, что семья Дмитрия Михайловича была религиозной, из нее вышли брат его схимонах, и сестры игуменья-схимница и схимонахиня (речь идет здесь о его сестрах - Софье Михайловне и Марии Михайловне, связавших свою жизнь с Шамординским Амвросиевским женским монастырем). В Оптиной пустыни оказался и сам Д.М. Болотов, написавший об этом так: «И вот я в скиту, которому пригодился данный мне Богом талант; расписываю во славу Божию святые храмы Оптиной и Шамординой и уже чую тот вожделенный берег за той, уже пролетевшей половиной моего пути, к которому меня, снявши со пня и посадив вновь в корзину, понесет в великом и страшном полете к Богу мой, пока еще незримый, Ангел Хранитель...» Так в 1887 году Дмитрий Михайлович Болотов стал отцом Даниилом (Росписи интерьера Трапезной в Оптиной Пустыни, сделанные им, сохранились , слава Богу, по сей день. - В.С.) Небезынтересно для нас, в связи с вопросом о том, что могло связать Ольгу Карловну Гончарову со Старцем Оптинским Амвросием и отцом Даниилом, повествование С.А. Нилуса о деятельности отца Даниила в Оптиной в первые же годы его там пребывания: «При покойном великом Старце о. Амвросии Оптинском, по болезненности своей редко выходившем из кельи, на о. Данииле лежала, с благословения Старца, обязанность приводить к вере и истине тех из смущенных духом интеллигентов, которых тянула в Оптину к Старцам еще не уснувшая навеки совесть, стенящая и плачущая об утрате Бога. Обремененный недугом, сотнями посетителей всякого звания и духовного устроения, духовным окормлением многих монастырей и своей Обители Оптинской, великий Старец не всегда мог уделять достаточно времени, чтобы разбирать сомнений и мудрствований интеллгентной души, и такую душу он часто доверял переработке пламенно красноречивого и верующего о. Даниила…» В 1888 году на плечи Ольги Карловны Гочаровой после парализации мужа пали все заботы по воспитанию детей и ведению огромного хозяйства. Будучи с рождения лютеранского вероисповедания, она, связав свою жизнь с православным человеком, не могла не принять православие. Об этом свидетельствует и тот факт, что она после смерти была отпета и поребена по православному обряду. Несмотря на то, что пока не нашлось письменных подтверждений ее встреч и бесед со Старцем Амвросием Оптинским и отцом Даниилом, сам факт создания картины через несколько лет после смерти Старца и именно отцом Даниилом позволяет предположить, что такие встречи и беседы были. Вероятно, именно после благословения Старцем и добрых его советов Ольга Карловна смогла не только справиться с несчастиями, но и поправить запущенные дела и добиться благополучия в имении Гончаровых. То, что основой картины стало прижизненной изображение старца Амвросия, выполненное отцом Даниилом, сомнений нет. Такое изображение мы видим в книге, составленной Протоиерем С.Четвериковым. Сравнивая нашу картину с прототипом, мы видим, что изображение Старца в обоих случаях идентично: на нас смотрит неотрывно - расположение его глаз таково - с ласковой мудрой смешинкой великий Старец. Но в нашем случае к его левой руке припадает за благословением с выражением покаяния и глубокой скорби на лице Ольга Карловна, а правая рука Старца возлежит на ее голове. Вместо нижней подушки отец Даниил на нашей картине изобразил Библию, на корешке которой мы находим и его мирское имя и дату завершения картины.
Картина стала своеобразным памятником великому Старцу, благословившему свою духовную дочерь и через нее ее потомков, которым впоследствии пришлось пройти через многие искушения и испытания, она стала памятником Ольге Карловне, оставившей добрый след по себе на земле, памятником создателю ее Дмитрию Михайловичу Болотову - отцу Даниилу, прекрасному русскому человеку и христианину. В 1890-м году, как следует из сохранившихся дневников племянницы Ольги Карловны, произошла трагедия – описанное выше её убийство и последовавшая через короткое время смерть любящего ее мужа Дмитрия Дмитриевича, который в последние дни жизни простаивал в мучительных страданиях перед большим портретом Ольги Карловны висевшем в гостиной. Не наша ли это была картина? Если нет, то хорошо бы поискать “большой портрет”, пропавший из дома, как и многие картины, во время разграбления гончаровского дома в Полотняном Заводе после “революции”. Чудом уцелевшие картины перекочевали в калужские музеи, из которых часть разошлась вместе с другими предметами из Полотняного Завода по музеям России и, вероятно, других стран…
Как же сложилась дальнейшая судьба «нашей» картины? В 1987 году, во время одной из встреч с Марией Ивановной Елецкой я узнал, что она собирается передать эту картину родственнику в Челябинск, «который очень ее об этом просил». Сама же она мечтала о том, чтобы эта картина когда-нибудь вернулась в Полотняный Завод. (В те годы реставрация гончаровского дома в Полотняном шла полным ходом, но прошло еще 13 лет до ее завершения и открытия музея-усадьбы в 1999 году – В.С.) Я же попросил Марию Ивановну передать эту картину в лоно Русской Правосланой Церкви, с надеждой, что там она будет сохранена. Осенью того же года Мария Ивановна встретилась с тогдашним наместником Свято-Данилова монастыря Тихоном и, как она рассказывала, передала ему картину и выразила просьбу в дальнейшем передать ее в Полотняный Завод. Тот заплатил ей определенную сумму, что было воспринято ею как плата со стороны Русской Православной Церкви за картину, спасенную и сохраненную ею и ее семьей. ...Приближался 200-летний юбилей А.С. Пушкина. В сентябре 1997 года по письму правнука поэта Григория Григорьевича Пушкина, я был включен в Государственную юбилейную комиссию. В ней я вместе с губернатором Калужской области, Председателем Комитета Совета Федерации по культуре Валерием Васильевичем Сударенковым способствовал скорейшему введению в строй музея-усадьбы “Полотняный Завод”. Заседания комиссии, как правило, проходили в доме правительства, и мне интересно было посещать апартаменты, в которых я когда-то бродил. Сами заседания мне показались чересчур заорганизованными. Естественно, меня интересовала судьба картины из Полотняного Завода. Где она? По данным нового наместника Свято-Данилова монастыря этой картины в монастыре в 1997 году не было. Бывший наместник монастыря Тихон стал руководителем издательства Московской Патриархии, Епископом Бронницким (с апреля 2000-го он - Архиепископ Бронницкий, с чем его Высокопреосвященство мы сердечно проздравляем). В 1998 году я связался с ним по телефону и узнал от него, что он подарил ее священику Виталию Николаевичу Болотову, уезжавшему служить в Оптину Пустынь. Когда я позвонил туда, мне сообщили, что никакого священника Болотова у них нет... Следы картины были потеряны! Мне показалось - навсегда! Я продолжал поиски. Лишь весной 2000-го года, во время моего нового звонка в Оптину я вспомнил, что его Преосвященство упомянул в нашей телефонной беседе деревню Нижние Прыски, где по его сведениям “были родственники Болотова”. Тогда я спросил: «нет ли у Вас телефона какого-либо в Нижних Прысках?» Секретарь наместника Оптиной Пустыни Венедикта сообщила мне номер телефона настоятеля храма в Нижних Прысках отца Леонтия. Когда я рассказал по телефону отцу Леонтию вкратце вышеизложенную историю, он ответил: «Я, кажется, знаю, о ком идет речь. Это архимандрит Макарий, в миру Болотов. Он живет здесь через дорогу от меня. Он когда-то начинал служить в Оптиной, но что-то у него там не получилось. Вам надо спешить, он очень плох, болеет уже более года, и медики говорят, что он может умереть в любой момент...» В Нижние Прыски я приехал в полдень 9 марта. Отец Леонтий, чем-то проводил меня к дому архимандрита Макария. Помощник Макария Петя передал мне его просьбу подождать минут пять, “пока его приготовят для встречи”, сам Петя добавил, что врачи всех просят, чтобы встречи были не длинными... Когда я вошел в комнату, слева на постели сидел на вид крепкого телосложения человек лет 60-ти, жгучий брюнет, без единого седого волоса. Лишь страдальческое выражение лица выдавало в нем тяжелобольного. Он приветливо улыбнулся мне. Я поприветствовал его, передал ему цветную фотокопию картины. Трясущимися руками он взял ее и нетвердым, прерывающимся голосом произнес: “К сожалению, и вижу плохо. Я лежу уже полтора года, было восемь парализаций. Сказались тяжкие испытания, перенесенные когда-то. Я, наверное, скоро умру, смерти не боюсь, к смерти готов. Вон и гроб стоит (у противоположной стены я увидел гроб, обитый зеленым бархатом). Я уже раздал все свое, и ждал, когда же кто-то приедет за картиной. Так что я Вас ждал и готов передать ее Вам, Распорядитесь ею, как считаете нужным, только передайте епископу Тихону, что я передал ее Вам. Петя, - обратился он к помощнику, - принеси сверху “Амвросия лежачего”, того, ты знаешь. Когда помощник внес в комнату картину, которую я не видел 13 лет и считал утеряной, меня охватило волнение. Картина цела, слава Богу! Отец архимандрит Макарий распорядился “как следует” упаковать картину, и пока это происходило, мы имели время побеседовать с ним. Я рассказал отцу Макарию историю картины и всё, что знаю о Болотовых. Он с вниманием слушал, лицо его светлело, и он добавил к моему рассказу то, что я не мог знать: - Мне 67 лет, я многое пережил. Дмитрий Михайлович Болотов приходится мне двоюродным прадедом. Мой дед был губернатором Екатеринодара Болотовым–Бриллиантовым. Эту приставку к его фамили дал сам Александр Третий за его богатырский вид. В советское время почти всех моих родственников расстреляли. Мне не дали учиться, я выучился лишь в церкви писать на церковно-славянском. Сколько мне пришлось перенести! А, кстати, - добавил он, - мы ведь сейчас находимся в той самой келье, в которой когда-то жил Старец Амвросий! Почудилось, что Старец незримо присутствует в своей бывшей келье и радуется вместе с нами нашей встрече. Принесли картину. Пришло время прощаться. Архимандрит Макарий подарил мне на память свою фотографию и, прилагая большие усилия, написал на ней свое имя и свое благословение мне. Приехав в Москву, я сообщил по телефону через секретаря Владыке Тихону о встрече с Макарием, о том, что тот передал картину мне, и она временно находится у меня и требует реставрации, и что я очень хотел бы встретиться с ним. Увы, наша встреча с архиепископом Тихоном состоялась лишь через три месяца. До нее я сделал несколько высококачественных компьютерных копий картины, которые подарил потомкам Гончаровых. На нашей встрече, состоявшейся в июне, архиепископ Тихон, выслушав внимательно изложенную мною историю картины, выразил пожелание о том, чтобы она была передана в Оптину Пустынь. Я же и сегодня полагаю, что музей Полотняного Завода не в меньшей степени достоин владеть копией картины, тем более, что она когда-то была принадлежностью гончаровского дома. А еще и потому, что долгие годы это произведение выдающегося русского художника незаслуженно не имело зрителей, и история его была неизвестна…
Часть вторая. Новая история. Освободитель Полотняного завода Турчанинов Константин Александрович
В начале 1970-х годов, когда под влиянием своей матушки Тамары Павловны Соловьевой, рассказавшей мне, что в середине 20-х годов она училась, сидя на одной парте с красавицей Кирой Гончаровой, и спустя годы, хотела бы найти свою подругу, Я изучил всю литературу по Полотняному Заводу и провел несколько выездов в этот поселок и результаты этих поездок я записывал. В 1974 году мне повезло: с помощью великих калужских краеведов Генриетты Михайловны Морозовой и Александра Сергеевича Днепровского я нашел представительницу рода Гончаровых и квалифицированного реставратора Полотняного Завода Валентину Александровну Жилину. Мы поехали в этот поселок на "Запорожце", и я услышал великолепные рассказы о прошлом этого памятника культуры, и мы подружились. Мы зашли в полуразрушенное здание дома Гончаровых и насилу выбрались оттуда: с крыши падали несгоревшие куски буквально на нас. В июле 1975 года меня ждало открытие: А.С. Днепровский передал приглашение от внука Дмитрия Дмитриевича и Натальи Николаевны Гончаровой профессора Глеба Дмитриевича Гончарова сопроводить их с сыном Игорем на Полотняный Завод. Мы приехали к памятнику культуры под вечер, и я видел как из глаз Глеба Дмитриевича текли слезы траура по разрушенному родному дому. От Глеба Дмитриевича я узнал адреса его детей Игоря, Олега, Натальи и, естественно, адрес и телефон школьной подруги моей матери Киры Николаевны Гончаровой. В этот же вечер я связал их по телефону и мне открылось сообщество потомков Николая Дмитриевича Гончарова и адреса Киры Николаевны, Бориса Николаевича, Анастасии Николаевны и Александра Николаевича. Первой из Гончаровых приехала из Москвы Анастасия Николаевна Гончарова в 1976 году, имела встречу с моей матерью и поездку со мной вместе в Калужский краеведческий музей и на Полотняный Завод, где она встретилась с подругой детства Татьяной, дочерью Татьяны Ивановны главного мажордома и хранительниц тайн Полотняного Завода. Тут же я выпросил бумаги и фото, которые предназначались для сжигания в печке, а сегодня это экспонаты музеев Краеведческого в Калуге и в Полотняном Заводе. На меня хлынул поток информации по Гончаровым, по тайнам их жизни. Я снимал маленькие слайдики и сопровождал их моей лекцией на тему "Пушкин, Гончаровы, Полотняный Завод" В числе первых моих слушателей был знаменитый деятель культуры Ираклий Луарсабович Андроников. Он-то мне и предложил выступать с моей лекцией, приближавшей день открытия музея, везде, где я только не был. И я делал это! В 1983 году я попал в санаторий "Дмитриадовка" на берегу Азовского моря, и, конечно, выступил с моей лекцией. Публика была в восторге! Задавали вопросы. Задал вопрос и я: "Кто-нибудь имеет отношение к Полотняному Заводу? Может быть, кто-нибудь освобождал его сорок лет тому назад от фашистов?" В ответ встал бравый человек с военной выправкой и сказал тихо: " Я освобождал Полотняный Завод!"
И вот теперь вспомнил, что у меня были материалы к той статье, начал поиски и нашел! Архив Турчанинова, к счастью, у меня с 1983 года сохранился! Я листаю строчки его писем ко мне, прекрасных писем героя! Вчитываюсь в столь знакомые мне строки и не верю своим глазам: в этих строках есть имя, хорошо мне знакомое "Вера Петровна Назимова”! Вот эти сроки:" Дорогой Владимир Владимирович! Высылаю Вам письмо! Спешу написать на приеме, чтобы выслать еще! С уважением К.Турчанинов." И на обрывках письма строки: "116 отдельная морская бригада, сформированная из моряком тихоокеанского флота в г. Калуге В феврале 1942 года началось наступление силами 116 ОМБ в районе села Городище, командование в старинном здании" На обороте: "432012 г. Ульяновск, ул Клубная, дом 6, кв. 27. Неювко Василий Александрович из 110 с.д. 1289 морского полка." И далее строки: Познакомились у Веры Петровны Назимовой в г. Москве после встречи в с. Быхово, Могилевской области в честь 40-летия освобождения Белоруссии" Значит, они Константин Александрович Турчанинов и Вера Петровна Назимова были знакомы! Это та Вера Петровна, которая жила рядом с квартирой моего двоюродного дядьки Константина Алексеевича Соловьева в 13-этажном здании на улице Алексея Толстого, где я встречал Папанова. Я был у нее в гостях, и она рассказала мне о происхождении Афанасия Абрамовича Гончарова, известие почерпнутое из рассказов ее прабабки Назимовой в 1939 году. Я у нее был неоднократно, и даже незадолго до смерти, 20.02.2008 году брал у нее интервью по телефону, и она рассказала мне о службе в Калуге в 1942 году. Это женщина-герой, потерявшая ногу в боях, но оставшаяся в ряду. Кстати, это у нее проходил практику в журнале "Театр" сам Швыдкой! А я ее знал уже из-за того, что она подсказала мне в 1983 году калужский адрес картин из Полотняного Завода, и путем невероятных приключений и близкому контакту о схиархимандритом Макарием, он же внучатый племянник знаменитому художнику Д.М. Болотову, эти картины теперь у меня. Я опишу подвиг Веры Петровны Назимовой попозже. Такие чудеса. А теперь снова к уважаемому К.А. Турчанинову. Сегодня он может быть и неживой, он родился в Ростове 25 декабря 1909 года, и сегодня ему было бы почти 104 года, но у меня хранится его точный адрес по улице Ленина. А тогда, 20 лет тому назад, он рассказал мне следующее. “Отец мой погиб на поле битвы Первой мировой 1 мая 1915 года, мать чуть позже, я остался сиротой, собирал картошку, пробовал сапоги шить, наконец, попал в детдом. Я попал на завод "Спартак", был кадровым рабочим, в 1929 году был направлен на рабфак, в 1932 году на спецобучение в Одессу, а потом был направлен в 138-й артиллерийский полк в Ростов. В 1941 году наш полк был переформирован в 440-й артиллерийский полк, я стал командиром дивизиона. Мы были вооружены тяжелыми орудиями особой мощности калибра 203 мм. Когда мы прибыли почти на передовую в район Унечи, кавалерийский генерал, которому мы были подчинены, увидев на железнодорожных платформах наши неповоротливые орудия, скомандовал: "По вагонам! Пока немец вас не перехватил, немедленно в Москву, марш!" Под Горьким нас переформировали и перевооружили. Наш полк получил мощные дальнобойные гаубицы с дальностью 17 км. 250 м., и через некоторое время мы заняли оборону в районе Серпухова. Так уж получилось, что кроме нашего полка город оборонять было некому. Через некоторое время к Серпухову стали подходить части 49-й армии генерала Захарченко и стали занимать вместе с нами оборону в 12 км от города. Мы хорошо обосновались, пристреляли все доступные цели. У меня была хорошая разведка. Едва подошел немец, мы взяли "языка", и он показал, что в районе одного леска в нашей зоне километров в 10 от нас сосредоточилась целя дивизия фашистов. Мы навели на эту цель все наши гаубицы и открыли огонь! Следующий "язык" - офицер сообщил, что внезапным и точным артиллерийским обстрелом была полностью уничтожена немецкая дивизия, и командование немецкой армии сделало вывод, что с этого направления на Москву идти нельзя: сильный артиллерийский заслон. Надо сказать, что мы действительно были сильны: снаряды возили прямо из Москвы и держали свой рубеж весь октябрь и ноябрь стойко. А 6 декабря началась операция контрнаступления. Немцы были не готовы к этому! И мороз помог! Технику фашисты побросали в лесах, танки бросали. Немцы мерзли! А товарищ Сталин сумел одеть армию, накормить и выполнить боевую задачу. У нас были цели: взять Тарусу, Алексин, Высокиничи, Детчино, Полотняный Завод и Кондрово. Мне трудно вспомнить все боевые действия, остановлюсь на отдельных. Высокиничи. Наше наступление на этот населенный пункт было столь стремительным, что немцы не успели эвакуировать свой госпиталь. мы вошли в сарай, где он находился, предстала зловещая картина: всюду валялись трупы немецких солдат с кулями на головах. Их расстреливали свои же. Под Полотняным Заводом я был ранен в ногу. Было так. Я шел во весь рост, а разведчики позли по снегу. Расчет мой был прост: пули свистят над снегом, если ранят, то только в ногу, а стоя я смогу определить цель точнее. Только успел подумать, тут же и ранило. Мой ординарец татарин Михаил Бородулин закрыл меня своим телом, уложил в воронку и перевязал. Мы разведали доты, и они были уничтожены. За этот бой я был награжден орденом Красного Знамени. Под Полотняным Заводом наш полк уничтожил большое количество живой силы и техники противника. Когда мы вошли в поселок, перед нами этого поселка не было, немцы его почти разрушили. А вот факт, достойный внимания. В Полотняном Заводе, оказывается, в период оккупации действовал наш советский госпиталь, не успевший эвакуироваться перед приходом немцев. Врач (я не помню его имени) средних лет, с бородкой, таким я его и видел, решил спасти наших солдат и написал на госпитале щит о том, что там тиф. Население подкармливало солдат. Однако перед отходом немцы ворвались в госпиталь и расстреляли почти всех, кто там был. Врач и несколько солдат, которые сопровождали его зачем-то в подвал, чудом спаслись. А на следующий день мы освободили Кондрово, оно было почти не разрушено, и наши части расположились в нем на кратковременный отдых. И вот в Кондрово прибывает монгольская правительственная делегация во главе с маршалом Чойбалсаном. Он зачитал нам приказ Сталина о переименовании нашего полка в 1-й гвардейский артиллерийский полк - первый в истории Великой Отечественной войны и о награждении его орденом красного Знамени, вручил нам гвардейское знамя с портретом Ленина и монгольское знамя, выступил с приветственной речью, поздравил всех нас и вручил всему составу подарки монгольских трудящихся. А снайперу Калашникову Чойбалсан вручил боевой орден Монголии. Затем были бои за Юхнов, оборона на Угре, Зайцева Гора. Затем наш полк перебросили в район Сухиничей. Шла подготовка к Курской битве. А потом пришел приказ о том, что меня переводят командиром 144-й артиллерийской бригады. Это мои гаубицы нанесли первые удары по Восточной Пруссии 31 июля 1944 года, о чем писали армейское газеты. Войну я закончил в мае 1945 года в Кенигсберге, а службу в армии – в 1955-м. Мне было приятно, что вы, представитель Калужской земли, так интересуетесь событиями Великой Отечественной войны…" От себя, как автора статьи, я говорю вечное спасибо Константину Александровичу Турчанинову и многим его соратникам, среди которых была и упомянутая им Вера Петровна Назимова. Возможно, дальнейший поиск явно приведет к новым результатам… _________________________ © Соловьев Владимир Владимирович |
       
|
