В 2013 году вышла в свет моя книга «В окрестностях последнего одиночества», которая сразу попала в поле зрения моего давнего друга и коллеги А.М. Старостина. Особо его привлёк раздел книги «Штудии философические».

     Литературно-философский материал, философско-идеологи¬ческие концепты оказались для нас в равной мере интересными, особенно то, как и каким образом они вписывались в контекст истории отечественной науки, в идеологическую жизнь советского общества. 

    Любой срез обозначенной проблематики был по-своему поучителен и нагляден. Например, место и роль философии, разумеется, марксистско-ленинской, в вузе, аспирантуре, методологических семинарах, научно-практических конференциях, в обобщении научного, а равно и житейского, опыта…

     Получился удивительный, невиданный нигде ранее, философско-идеологический или идеолого-философский – кому как нравится – симбиоз общественной науки и соци-альной практики, который должен был направлять, мотивировать, ориентировать, критиковать, поправлять и исправлять, диктовать, осуждать и указывать дороги и пути в лучезарное будущее.

1. В какой-то урочный час перебирал я свои архивные бумаги, когда наткнулся на удивительный исторический документ – список философских трудов, которые требова-лось проштудировать при сдаче кандидатского экзамена по истории философии.

   Я и сейчас без запинки назову имена великих древних, мудрецов эпохи Возрождения, мыслителей Нового Времени…

   Это были исторические фигуры, для которых философия была началом всех начал, которая с них и начиналась. Она ещё не была ими проговорена или написана, и её продолжение требовало нового чистого листа, который следовало заполнить Смыслом, Началами, Пропедевтиками, Пролегоменами…

    Передо мной лежат эти шесть машинописных страничек. 

Первые страницы отданы трём основоположникам. Далее идут страницы истории философии домарксистского периода.

     Чудеса начинаются на следующей странице, которая вводила жаждущего истины соискателя в храм русской философии, освященной, как нас убеждали, именами великих философов человечества. Вот эти имена: Ломоносов, Радищев, Герцен, Белинский, Чернышевский, Добролюбов, Писарев…

   Я против этих имён ничего не имел и не имею. Наверное, это были глубокие умы, самобытные, оригинальные мыслители, которые многое за свою, кто долгую, кто корот-кую жизнь, успели понять, прожить, пережить, сказать…

   А дальше, уже до самого конца списка, идёт партийная макулатура – Постанов-ления, Решения, Вразумления, Назидания, Наставления, Заклинания, и, как венец всему, Программа Коммунистической партии.

С этим богатством, с этим бесценным грузом предлагалось всем нам шагать в бессмертие. Мы тогда и помыслить не могли, что обещанная дорога в коммунистическое бессмертие окажется такой короткой и что ведёт она не к бессмертию, а, прямо наоборот, к смерти. Системы, строя, учения, страны…

2. При выходе из стен университетской аспирантуры нас убеждали, что мы полу-чили лучшее в мире образование, которое и будет вести нас по жизни.

А ведь я погрешу против истины, если скажу, что учили нас плохо. Совсем напротив, учили нас хорошо, и учителя наши были умные люди с правильными мыслями и словами, горящими глазами. Уважаемые в стране, во всяком случае, в границах своей науки, крупные учёные, авторы учебников и пособий, властители дум, возвышенно говоря. 

Наши духовные пастыри и поводыри знали, какие мы должны читать книжки, смотреть кино, петь песни...

    Годы и годы спустя сделал я выписку из Паскаля. – «Отнимите у человека все за-бавы и развлечения, не дающие возможности задумываться, и он сразу помрачнеет и по-чувствует себя несчастным». Он сразу начнёт задумываться, размышлять «о хрупкости, смертности и такой ничтожности человека, что стоит подумать об этом – 

и уже ничто не может нас утешить».

   Знали ли об этом наши учителя? Или нас, нашу молодость, наши устремления они видели единственно через волшебное стекло коммунистических мечтаний? И сами, должно быть, верили тому, что рисовало им их идеологическое воображение.

   Наша молодость – это коммуналка. Место, где ты себе принадлежать не можешь. В коммуналке, в общаге ты – в стаде, родном, привычном стаде, которое само решает, что и как надлежит тебе делать, как поступать.

Здесь, мне кажется, был заложен главный порок социализма. Он же и свёл его в могилу, ибо человек коллективный – это машина, которую можно завести, повести, направить к цели, но и которая может сломаться и выйти из строя. Слов нет, мы, верили в новый – коммунальный, коммунистический – без разницы – строй жизни как в воплощение правды, истины, справедливости и смысла борьбы и всего бытия. К этому должны быть направлены и нацелены все наши помыслы, полученное нами образование, вся, имеющаяся в наличности, культура, наконец, сознательная совесть каждого…

   С шестидесятых годов историческому материализму стало тесно в своих рамках, и он выделил из себя ещё одну жизнеутверждающую дисциплину под названием «теория научного коммунизма». Попав однажды в её колею, держа подмышкой последнее слово отечественной науки под названием «Советский человек», я так и не сумел выскочить из неё самостоя-тельно, и меня освободило только новое перестроечное время.

    Но, это были ещё только предстоящие дела, а тогда…

Тогда я для начала пытался установить разницу между материализмом и идеа-лизмом. 

– Что такое идеализм?

– Это «чистая» филиация идей, зряшное отрицание, абсолютизация роли личности, это беспартийность, прямёхонько ведущая к космополитизму.

– Материализм?

– Материализм – это духовная квинтэссенция эпохи, диалектика, ступень к познанию истины, историческая детерминированность личности, партийность и интернационализм.

  А история философии это и есть история борьбы диалектики и метафизики. Только материалистическая история философии, оплодотворённая марксистской диалектикой, может постигнуть подлинные закономерности развития философской мысли. 

     Наконец, сошлюсь на главный вывод, что философская мысль древних уже была насквозь партийной и отражала борьбу прогрессивной рабовладельческой демократии (была такая) и реакционной аристократии (всегда такая).

3. Диамат и истмат, предписанные к тщательному изучению, с ловкостью фокусника опрокинули нас тогда в победительные советские времена и за-ставили войти в бурные воды русской классической философии, директивно предписан-ной к изучению в одной из лучших образовательных систем мира. Блеск и величие русской философии составили тогда пяток-десяток имён, без-условно, ярких, одаренных, умнейших людей своего времени.

    Писатели, публицисты, критики, они не могли не философствовать кто больше, кто меньше, и в том никакой их вины, что они, благодаря истмату и диамату, появившимся много позже их жизнедеятельности, были введены в пантеон русской философской мысли. Их биографии и деяния вошли в серию «Жизнь замечательных людей», их хрестоматийные портреты висели в школьных кабинетах русского языка и литературы, а в образователь-ных стандартах высшей школы введены в обязательный минимум по кандидатскому эк-замену.

   Установим вдоль дальнейшего нашего пути некие знаковые столбы.

  На первом напишем – материализм и диалектика русских демократов, идеология революционного крестьянства.

          Вот и докатились, доехали мы, наконец, до идеологии.

    Дальше на наших скрижалях запишем постулаты домарксистского материализма русского, так сказать, образца, при котором философия наша не превратилась в созерцательную науку, а сразу взяла действительность за рога и стала практическим мировоззрением. И в качестве таковой сама становится вершиной домарксистской философии.

Революционная идеология с первых своих шагов оборачивается борьбой за союз философии и естествознания, которая вплотную подводит нас к колоссальной фигуре Ломоносова. – «Сущность тел состоит в протяжении и силе инерции». «Идеями называются представления вещей и действий в уме нашем…»

   Ломоносовское учение о природе в письмах к Эйлеру обретает высокую поэтическую форму и так ценимое впоследствии единство формы и содержания…

   Радищев нам бесконечно интересен и ценен своими мыслями о смертности и бессмертии человека, точнее, бессмертии его души – «Всё подвержено перемене, в том числе и жизнь, и смерть». И вообще, «бытие вещей независимо от силы познания о них и суще-ствует само по себе».

Разбегание вширь русской философии начинается с грандиозно желчной фигуры Белинского, много позже обласканного марксистами-ленинцами. – «ум выводит идеи из фактов, а не факты из идей…» «Факты должно объяснять мыслию, а не мысли выводить из фактов. Иначе материя будет началом духа, а дух рабом материи».

   Но, увы и ах! До диамата Белинский так и не поднялся, оставшись проповедником утопических социалистических идей:– «Свет победит тьму, разум победит предрассудки, свободное сознание сделает людей братьями по духу и – будет новая земля, и новое небо».

   Предсказанный рай долго себя ждать не заставил. Вначале нового столетия всё так и случилось, и явились людям и Новая Земля и Новое Небо…

   С душевным трепетом я подступаюсь к грандиозной фигуре Александра Ивановича Герцена. 

    Колоссальная фигура, которую потомки поочерёдно ставят то в литературный ряд, то в публицистику-журналистику, то в различные революционизи-рующие социалистические учения и течения. Естественно, истмат-диамат не прошел мимо этой фигуры, записав её спервоначала по ведомству утопического социализма. Русский, де, социализм – это тот «социализм, который идёт от земли, от крестьянского быта, от фактического надела и существующего передела полей, от общинного ведения и общинного управления, и идёт вместе с работничьей артелью навстречу той экономической справедливости, к которой стремится социализм вообще и которую подтверждает наука».

    А в итоге Герцен вплотную подошёл к диалектическому материализму и остановился, вот ведь чудак-то, вот ведь недотёпа!, перед материализмом историческим.

   С этим приговором Герцен и вошёл в историю науки: – подошёл и остановился; подошёл и остановился…

     Вслед за Герценом мы поставим фигуры Чернышевского, Добролюбова. Писаре-ва, чтобы закрепить список русских философов, введённых в философию через двери истмата и диамата. Чернышевский. Вождь российского революционно-демократического движения. Воинствующий философ-материалист, великий социалист-утопист, эстет и критик, он был уверен, что Россия горит «неодолимым желанием близкой революции и жажды её».

    Он решился сформулировать идею о классовом характере философии и её партийности, за что и удостоился похвал и почитания со стороны революционных наслед-ников.

    После Чернышевского мало поживший на белом свете Добролюбов будет не столь заметен, хотя за ним и будет закреплено звание борца против «мечтательного идеализма». Он удостоится также похвал за то, что признавал классовую борьбу, роль народных масс, необходимость замены феодализма капитализмом.

    Про Писарева, умершего совсем молодым, я и не знаю, что сказать, как о русском философе. Но и учесть надобно, что глубокие очерки по истории труда написаны Писаревым не за письменным кабинетным столом, а в Алексеевском равелине…

   Вот и подошли мы, наконец, к Плеханову. Наверное, он единый-разъединый, кто безоговорочно может стоять – и стоит! – в ряду русских философов и в ряду истматовских назначенцев, среди которых смотрится Монбланом. – «Когда-то, в пылу борьбы, утверждалось, что мир управляется мнениями. Здесь, – замечает Плеханов, – коренное противоречие: человек со своими мнениями есть плод среды и преимущественно, обще-ственной среды – среда со своими свойствами есть плод мнений. Задача общественной науки заключается именно в отыскивании того фактора, который определяет собой и развитие общественной среды, и развитие мнений».

   Так пришёл к нам час поздних прозрений и горьких размышлений, пришло время давать ответы на ещё вчера невозможные вопросы: неужели нужно было ввергать мир в социальную катастрофу? Неужели нельзя просто жить без классовой борьбы и ненависти, но с личной ответственностью за всё, что происходит с тобой и вокруг тебя?

4. Нашей русской философии обязательно надо было получить европейское образование, освоить накопленный там философский опыт… И всё равно, со временем она становится русской философией, которая упорно вползает в несколько навечно скроенных, крепко сбитых, каркасов.

Вот они, эти философские каркасы: Россия – особая страна, ото всех отдельно стоящая, у неё своя, предписанная ей свыше, судьба-планида; Россия – избранница (кем? когда?) и хранительница особого пути. Россия – страна особого назначения. Мы, и никто другой, призваны себя миру явить, мир пожалеть, мир спасти.

    У нас характер женственный, жалость – бабья, самоотречение – дотла!

Мы, правду сказать, и другим сильны. А сильны мы тем, что все свои социальные повороты – перевороты учиняли (и, кажется, учиняем до сей поры) на основе самых примитивных, выдуманных из головы, абстракций: «свой – чужой»; «презренное прошлое – громокипящее будущее», «до основанья, а затем»… Примеров на этот счет имеется немало и цена им на миллионы жизней идёт вот уж который век подряд.

   Русская культура имела не один, а два мессианских идеалистических проекта. Это – «Русская Идея» – как русский православный миссионизм и советский, коммунистический проект.

   Отсюда, возможно, берёт своё начало одна из особенностей русского национального сознания – отгороженность от духовной жизни других стран, настороженность и внутренняя замкнутость в угоду некоему (какому именно – никто не скажет) исконно русскому пути.

И сама Россия, конечно, способствует этому. Её равнинный пейзаж питает сознание и чувство русского человека. Вот уж чего не отнять у нас, в том числе, и в русской философии – это того, что все мы – космисты. Стихийные, такие-сякие, смешные и жалкие, но – космисты.

   Космос стал, пожалуй, главным символом русского коллективного бессознатель-ного, питаемого горизонтальной беспредельностью земли нашей. 

Взлететь нам, однако, мешает одна роковая, прямо-таки самоубийственная черта – это вечная наша опрокинутость в прошлое. 

В какие бы времена не протекала людская жизнь, люди всегда от будущего ждали беды, ждали подвохов, опрокидывающих ожидания и представления о счастье.

   Как-то так случилось, что за всё в ответе у нас всегда другие, чужие, которые за-рятся на нас и наши богатства, или свои, которые всякой «филосовией» башку себе забивают. 

   Русская революция и её творцы, действительно, самым причудливым образом соединили в себе французское якобинство, немецкий идеализм, русскую глубинную анар-хию и бунтарство 

    В настоящее время мы пытаемся, например, создать богатую, но крайне неустойчивую, нефтяную деспотию с прицелом на непонятный, непредсказуемый Восток. Или, как полагают оптимисты, гибкую, приспособленную к изменчивым условиям современного мира, полноценную демократическую систему. Или – или. Но мы же понимаем, что совместить эти два проекта невозможно.

    Тут уместно вставить реплику об отношении к собственности, которое у нас тоже сложилось и существует наособицу. По христианскому императиву, только та собственность справедлива, которая создана своим и только своим трудом.

     Не в этом ли пункте берёт начало наше русское неуважение к чужой, потом её назвали частной, собственности? В нашей собственности труда очень мало. Из-за этого она и мало уважительна. Здесь лучше Розанова не скажешь: «… в России вся собствен-ность выросла из «выпросил» или «подарил», или кого-нибудь «обобрал». Другой собственности у нас как бы и нет вовсе».

    Возьмём ещё один наглядный пример, а именно, нашу национальную гордость, наше завоевание, нашу лучшую в мире школу и лучшее в мире образование.

       Я, наверное, на грубость нарвусь, если заявлю, что школа наша плохая, одна из худших в мире, потому что она бездетная. В ней не детей учат, в ней учат роботов.

   В ходе эпохи практического социализма многие догадались, что образование у нас, выполняя роль национальной ценности и самоценности, не является системой обучения технологиям, не обучает способности к умным заимствованиям.

       Рост количества людей с высшим образованием, точнее сказать, людей с дипломами о высшем образовании с одной стороны, и отсутствие каких-либо реформ – с дру-гой, не могли не привести к застою, к кризису, к недовольству людей своим положением, к невозможности удовлетворить свои запросы и честолюбие. 

    Заметим при этом, что чем выше уровень образования и культуры, тем лучше живет нация, страна. Она не недра продаёт, а высокотехнологичный продукт, производство которого, в принципе, невозможно без определенного уровня образования, культуры, науки. Так вот, ровно половину этого продукта делают в Америке, у нас – на две десятых процента.

  Остаются у нас ещё шансы на то, что последняя попытка России модернизировать себя и стать, наконец, современной страной не закончится провалом? В этой попытке нам никак не обойтись без обретения нами внутренней свободы.

   Вообще говоря, вся история цивилизации – по Канту – это история постепенного развития свободы. В этом заключен весь смысл человеческого существования – в стремлении к независимости от тьмы обстоятельств. Конечно, надо набраться мужества и сказать, что вся-то наша жизнь прошла в условиях имитации свободы. Часто жалкой, гнусной, единодушной и единогласной имитации.

 Попытаемся установить реальность мира, которую принимает и вырабатывает для себя та или иная страна.

Россия. Здесь реальность унитарная, объединяющая. Требующая единства…

 В Америке реальность прагматичная, сенсорная. Здесь главное – факты, практика, выгода.

    Европа. Здесь реальность социальная, где много места занимает человек, общечеловеческие ценности. В Азии реальность мистическая, здесь властвуют мифы, традиции, духи. «Свобода, – утверждал М. Мамардашвили, – это первое условие для того, чтобы понять себя; … что свобода нужна людям не для государственности, а как возможность углубиться в себя и искать выход из создавшегося положения». Он утверждал также, что «Россия существует не для русских, а посредством русских. Не исключено, – делал оговорку философ, – что ради удовлетворения потребности национальной самоидентификации русские начнут строительство России – как собственной родины. И оставят в покое другие народы».

Эти слова да Богу бы в уши!

5. Спросил я как-то старого своего приятеля, добывающего скудный университетский хлеб свой по ведомству философии: что такое русская философия? И услышал в ответ, что русская философия на то она и русская философия, чтобы быть русской фило-софией. Троекратное повторение «русская философия» было, кроме всего прочего, неподражаемо выделено интонационно.

    Озадаченный ответом, открыл я словарь, который так и называется «Русская философия» и на обложку которого вынесены двадцать девять портретов выдающихся рус-ских философов от Ломоносова до Богданова. А между ними знакомые всё лица – Лев Николаевич, Федор Михайлович, Александр Иванович Герцен, которых я всегда числил по ведомству литературы. Как Пушкин в этот ряд не попал, приличный философ был, между прочим?…

   О чём бы и о ком бы философ ни говорил, он будет говорить 

о Мироздании, о Человечестве, о Человеке. У русских философов вне привязки к родной почве такой охват-захват редко встретишь.

Русскую философию эти и другие, им подобные вопросы, не очень занимали.

Её сжигала другая пламенная страсть…

   Её сжигало не мироздание, в середине которого находится Человек вообще и Другой человек, в частности.

     Её сжигали мысли о России как центре мирозданья, в середине которой заключены её, России, миссия и предназначение. Человека в этой системе взглядов не подразу-мевалось.

    А ведь он прав оказался, мой старый приятель: – русская философия на то она и русская философия, чтобы быть русской философией.

6. Россия имеет ряд блистательных имён, называемых философами. Они философы по совместительству, по сумме знаний и увлечений: религиозные мистики и искатели, публицисты и критики, историки и социологи, языковеды и художники…

   Но как философы они упираются, кто раньше, кто позже, в какую-то свою «стену»… Константин Леонтьев упёрся в византизм. Николай Бердяев – в религиозно-философские изыскания; Николай Трубецкой – евразийский идеолог; Лев Тихомиров – государственник по духу и по убеждению; Николай Данилевский – Европа – Россия, их связь и противостояния; Константин Аксаков, – русофил – народник: Алексей Хомяков – славянофильство и соборность.

    Все они, глубокие и прозорливые, как мыслители были умерщвлены в социализме двадцатого века, который смёл их со стола философии и саму память о них попытался стереть.

    Сейчас, правда, их имена возвращаются как мысли о настоящем и будущем, когда человечество стало «внезапно смертным», 

а раскол между наукой и культурными запросами общества не становится менее драматичным. Развитие науки как было, так и остается подчиненным потребностям государственной машины в военных технологиях. Среди духовных ориентиров наука не закрепилась, следовательно, философы категорически не нужны. А связи между научным по-знанием и духовным совершенствованием человека, как основные ценности, не признаны ни государством, ни обществом. Современное наше общество абсолютно равнодушно к падению нашей же науки. 

    Есть другие варианты взаимодействия с наукой? 

Конечно, есть. Наука, как культура, это, прежде всего, ориентация на ценность познания, которое своим главным результатом имеет самого человека, а не обслуживание его непомерных запросов и удовлетворения благ для него.

      Не поймут, не примут этого взаимодействия люди науки и люди культуры, значит, худшего ждать осталось недолго. На что и на кого опереться? Чьи мысли, прозрения и озарения, чьи тревоги и страхи должно сделать настольным пособием для современного человека?

    Вот, в последние годы на слуху славное имя Ивана Ильина. Который о сильном русском государстве и говорил, и писал много, делая при этом важную оговорку, что работа по созданию сильного русского государства не должна отрываться от нравственного воспитания его граждан, от политической, правовой работы. «… Духовное единство России доказано… великой, самобытной и глубокой культурой… Эта культура создавалась в течение тысячелетия на единой, всё расширяющейся территории, в единой общей равнинной природе, в едином сурово-континентальном климате под единой государственной властью. Все это выработало у народов России сходство душевного уклада, подобие характеров, близость в обычаях, то основное единство в восприятии мира, людей и «государства, которыми народы России без различия племени отличаются от западноевропейских народов».

   Читаю и понимаю, что всё в этой цитате мимо цели пролетело. Ничего из сказанного, кроме климата, не подтверждается!

Классик – консерватор Константин Леонтьев равенство признавал только в Духе. Что Дух Божий даёт? Одному – одну возможность, другому другую, третьему – совсем иную возможность. И тем самым закладывает неравенство. То есть люди только перед Богом все равны, перед Судом Его. А во всем остальном, пока люди живы, они не равны. Неравенство – это норма людского бытия. 

    На российском философском небосклоне сияет еще одна звезда первой величины – Георгий Федотов. Образованные люди помнят его мысли о трудовой, крестьянской, одушевленной земле как хранительнице нравственного закона. Возможно, именно в этой философии заключен для нас ключик спасения в условиях планетарного антропологического бедствия.

    А по какому ведомству, числить нам Петра Струве? Экономическому, философ-скому, публицистическому? …

    Социализм он отвергал самым категорическим образом. Отвергал религиозно – метафизически – как основанную на материализме ложную и лживую идею о «земном рае»; политически – в силу несовместимости социализма с политической свободой; отвергал с социально-экономической точки зрения, ибо упраздняя экономическую свободу, социализм привел к нищете и полному закреплению трудящихся за единым хозяином – государством.

   Социализм, – утверждает мыслитель, – неизбежно приводит 

к тоталитарности. А у нас получилась совершенно новая в истории комбинация полицейского государства с партийной диктатурой, опирающейся на революционную идеологию и демагогию; комбинация насилия и лжи, господство черни, организованной в партию.

    И, вот, Лосев Алексей Федорович, философ в чистом, беспримесном виде. – «Мир является нам в виде своих бесконечных частей, тем не менее он есть нечто целое, он есть нечто одно, и это целое не есть только сумма его частей. Оно является совершенно новым качеством по сравнению с ними.

Человек и человечество есть тоже часть, то есть символ мира, а мир есть всемогущее утверждение». Философско-религиозные взгляды Лосева заключаются в его формуле, что мир – это вся действительность в целом, в её прошедшем, в её настоящем и в её будущем. 

   Наконец, обратимся к колоссальной фигуре Георгия Плеханова – русского фило-софа и теоретика революции, духовного отца российского марксизма.

Плеханов почерпал у Канта принципы морального совершенства. Они общеиз-вестны:

– закон, живущий в нас, называется совестью. Совесть есть применение наших поступков к этому закону;

– мыслить, значит, говорить с самим собой и слышать самого себя.

Сам Плеханов до последней смертной минуты следовал закону Совести.

Бердяев. Одна, бесконечно обидная для него, фраза заставила меня вглядеться, вчитаться в эту фигуру более тщательно и внимательно.

А прочитал я вот что: – Бердяев со всеми своими бесконечными излияниями насчет свободы и справедливости – демагог-литератор, а не философ с мировым именем.

Нет, у Бердяева имя мировое. Это вне сомнений и подозрений. Тут и доказывать ничего не надобно, он сам всё доказал. Так и видишь его ироничную усмешку, когда чи-таешь, например, такое: русская реальность – дочь не только Маркса и Ленина, она также и дочь народников, славянофилов, но особенно – она дочь православной духовности.

«Между фактами моей жизни, – рассказывает в философской автобиографии Бер-дяев, – и книгой о них будет лежать акт познания…

Я пережил мир, весь мировой и исторический процесс, все события моего времени, как часть моего микрокосма, как мой духовный путь. На мистической глубине всё происшедшее с миром, произошло со мной».

Что он понял, что открыл, прежде всего для себя лично, в этих бореньях?

– Что миром правит ложь! Что именно она, ложь, лежит в основании организации общества.

– Что свобода есть не выбор между добром и злом, а есть собственное (моё) сози-дание добра и зла.

– Что когда власть вручается специальному меньшинству, то она трансформируется в неограниченную власть. А неограниченная власть всех страшнее, тираничная власть одного, самодержавие народа – это самое страшное самодержавие, ибо в нем че-ловек зависит не от просветлённого количества, а от темных инстинктов масс.

    Я думаю, что никто не прошёл и не пройдет мимо замечания философа, что «русский народ по своей метафизической природе и по своему призванию в мире есть народ конца. Апокалипсис всегда играл большую роль и в нашем народном слое, и в высшем культурном слое, у русских писателей и мыслителей…».

   Любимый конёк Бердяева – женственная природа России. Он не устаёт повторять, что Россия – земля покорная, женственная.

  Многие соглашались и продолжают соглашаться с ним в подобных характеристиках страны. В России есть нечто бабье: преклонение перед силой, любовь к военной форме. «Женщина необыкновенно склонна к рабству и вместе с тем склонна порабощать».

«Вечно, – говорят, – земля наша невестится, будто ждет, – говорят, – что придёт однажды избранный жених – суровый варяг, лихой печенег, овладеет ей и грянет все-ленская свадьба.

Двойственность и вздорность такой натуры проявляется в том, что накануне сва-дьбы невеста вдруг рвёт фату и набрасывается на жениха с тумаками».

Бердяев ничуть не сомневается, что у Господа несомненно есть особый замысел о каждом народе. Надо стремиться понять его и осуществить…

Работа должна совершаться не во имя будущего, а во имя вечного настоящего, когда произойдет поворот к совести, к нравственности, к морали, которой следует тот или иной человек, строй, философская система.

… Не о человечестве замысел, а о каждом народе, в особенности, о русском. 

На этом фундаменте построена вся русская философия.

___________________

© Ерохин Николай Ефимович