Формирование в современной России среднего класса актуализирует поиск исторических предшественников и изучение исторического опыта развития городского населения в нашей стране. Среди возможных исторических предшественников среднего класса особого внимания заслуживает сословие мещан, задуманное Екатериной II как «средний род людей» в городах.   

   Мещанство – «низший разряд» городских обывателей, основное податное сословие в русских городах конца XVIII–XIX вв., в правовом отношении близкое к государственным крестьянам. Юридическим оформлением сословия мещан (иначе называемых «посадскими») можно считать издание Жалованной грамоты городам 1785 г. Как податное сословие они платили подушную подать, подлежали рекрутской повинности и телесному наказанию, а также не имели права поступать на государственную службу. Для отлучки из города требовался паспорт, который выдавался на ограниченный срок. Род занятий мещан был самым разнообразным, но преимущественно они промышляли ремеслом, мелочной торговлей, комиссионерством, в малых городах – огородничеством.

   Теоретически в мещанство имели возможность перейти лично свободные люди разного звания. Мещанами также автоматически становились купцы, утратившие финансовую возможность состоять в гильдии. Во второй четверти XIX в. правительство вело политику по облегчению перехода в мещанство лиц без определенного сословного статуса: отставных солдат, вольноотпущенных дворовых и др.

  Мещане принадлежат к наименее изученным социальным группам Москвы дореформенного периода. Численность московских мещан с конца XVIII в. до середины XIX в. выросла с 5-6 до 22-26 % населения города. Роль этого сословия в формировании социального портрета Первопрестольной XVIII–XIX вв. до настоящего времени остается малоисследованной.

   Среди различных аспектов изучения социальной истории московского мещанства большой интерес представляет брачный выбор представителей данного сословия. Брачный круг – совокупность возможных для данного человека брачных партнёров – свидетельствует о реальном месте носителя сословного статуса в общественной иерархии.

   Исследование брачного круга московских мещан проводилось автором на материале метрических записей. Метрические книги являются историческим источником, позволяющим с высокой степенью эффективности исследовать сословный состав лиц, вступающих в браки, и отслеживать динамику брачных союзов представителей различных социальных групп.

   Брачный круг в России XIX в. определялся рядом факторов, среди которых был уровень правоспособности и обязательств перед государством (сословие), конфессиональная принадлежность, размеры собственности, образование, род занятий и др. Однако именно сословная принадлежность, в первую очередь, должна была формировать место человека во властно-имущественной и культурно-нормативной иерархиях.

 Подданные Российской империи рассматриваемого периода делились на «состояния»: дворянство, духовенство, городские обыватели, сельские обыватели, инородцы. В рамках состояний складывались сословия как юридически оформленные социальные группы. Объем личных, имущественных, а также общественных прав и обязанностей позволяет разделить все сословные группы на неподатные (привилегированные и полупривилегированные) и податные (непривилегированные). [1]

   Исследование метрических записей о браках показало, что основу брачного круга московских мещан составляли податные непривилегированные группы: мещане, цеховые, крепостные и в меньшей степени государственные крестьяне. Из этих групп происходило в среднем около 74-75 % женщин, выходивших замуж за мещан, и 60-70 % супругов мещанок. К податному населению относились также приписные к фабрикам мастеровые, ямщики и некоторые другие группы. Вместе с ними представители податных непривилегированных групп составляли в среднем 70 % брачного выбора у женщин и 78 % у мужчин. Таким образом, доля непривилегированных податных групп в составе брачного круга у мужчин была чуть больше, чем у женщин.

  От 73 до 63% брачного выбора у женщин и от 69 до 84% у мужчин приходилось на брачные союзы с тремя социальными группами: «низшими» разрядами городских обывателей (мещанством и цеховыми), крепостными людьми (или вольноотпущенными, в случае браков мужчин) и членами купеческих семей.

  Правовая граница, разделяющая мещан и цеховых ремесленников, была условной. В глазах современников «мещане и цеховые составляют один разряд городского сословия» и «не различаются по правам». [2] Так как в основе нашей классификации групп в составе брачного круга лежат правовые различия, представляется корректным рассматривать супружеские пары представителей московского мещанства как с мещанами, так и с цеховыми в качестве внутригрупповых или сословно-гомогенных.

  Исследование показало, что у женской части московского мещанства доля внутригрупповых браков была ниже, чем у мужчин-мещан. Это, вероятно, связано с  диспропорцией полов в составе московского мещанства в сторону преобладания женщин. На втором месте по значению после внутригрупповых браков стояли браки с крепостными, которых некоторые исследователи предлагают считать особым «крепостным сословием». [3] В Москве первой половины XIX в. отмечалась чрезвычайно высокая концентрация крепостных людей в составе населения: крепостные жили «при господах», приезжали на заработки, а также для обучения ремеслам, для занятий извозом, службы приказчиками у купцов и т.д. Крепостные крестьяне находились в основании социальной иерархии, являясь наименее правоспособной социальной группой. Они разделялись на крепостных дворовых людей и собственно крепостных крестьян. В правовом отношении обе группы крепостных были равны, но они отличались на бытовом, хозяйственном и отчасти культурном уровне. Дворовые чаще являлись фактическими «горожанами». Доля грамотных среди дворовых людей была выше, чем у пашенных крестьян. Показательно, что в списках подписчиков на книги в числе лиц «крестьянского звания» абсолютно преобладали дворовые. [4] В Москве «крепостное сословие» было представлено, прежде всего, дворовыми людьми. Накануне войны 1812 г. приписанные и не приписанные к домам дворовые люди составляли 32,5 % населения столицы. Помещичьи крестьяне – следующая по численности группа населения города – около 15 %. Дворовые оставались преобладающей группой в Москве в течение первой четверти ХIХ в. С 1830-х гг. отмечается сокращение абсолютной численности дворовых. К 1842 г. их доля в населении Москвы сократилась до 16,7 %. [5]

  Сокращение в составе населения города процента дворовых, вероятно, было связано с уменьшением численность дворни, состоящей при господских домах. Объективной причиной многочисленности прислуги в русских городских усадьбах XVIII – начала ХIХ в. служил низкий уровень товарности экономики и необходимость удовлетворения почти всех потребностей семьи помещика за счет ресурсов собственного хозяйства. К середине ХIХ в. «живые черты натуральности» несколько изгладились, что отразилось на сокращении штата домовой челяди. [6]

   Говоря о браках мещан с крепостными крестьянами необходимо помнить, что характерной особенностью социальной структуры в России ХIХ в. было несоответствие между сословным статусом человека и его фактическим местом в обществе. Мужчина, отмеченный в метрике о браке как «крепостной крестьянин», в реальной жизни мог оказаться и пашенным крестьянином, и городским слугой, и ремесленником, много лет живущим в городе, и  приказчиком, и крупным предпринимателем. Несмотря на официальный запрет (с 1785 г.) крестьяне продолжали активно заниматься торгово-промышленной деятельностью. Не меняя своего статуса, они успешно практиковали различные виды предпринимательства, вступали под именем и по кредиту купцов или по доверенности дворян в подряды и откупа, содержали заводы и фабрики, трактиры, постоялые дворы, торговые бани, речные суда. [7] Например, дед и отец мемуариста С.Д. Пурлевского, оставаясь крепостными крестьянами, вели обширную торговлю с купцами из различных городов. На рубеже XVIII-XIX вв. дед мемуариста имел капитал в двадцать тысяч рублей.[8] Торгово-промышленная деятельность сближала крестьян-предпринимателей и городские сословия. Эти группы образовывали общий брачный круг. Богатый крестьянин-предприниматель А.Я. Артынов упоминает в своих мемуарах, что «смотрел» несколько невест как горожанок, так и дочерей состоятельных крестьян. В результате женой мемуариста стала дочь купца. [9]

 Крестьяне со значительным торгово-промышленным капиталом были ориентированы на браки с верхушкой мещанского сословия и купечеством. Бедный мещанин для дочери богатого крепостного крестьянина был малопривлекательной партией, такой брак представлял мезальянс. Так же и бедная мещанская девушка имела мало шансов стать женой крепостного, владевшего крупным торгово-промышленным капиталом. При формировании брачного круга решающее значение часто приобретал не сословный статус, а финансовые возможности жениха и размеры приданого невесты.

   Изменения семейного положения крепостных людей подлежали столь же жесткому контролю со стороны помещика как и территориальные перемещения. Браки с лицами, не принадлежащими данному помещику, регламентировались владельцем и в принципе не одобрялись. В первую очередь регламентация брачного выбора касалась крепостных женщин. Брак крепостной невесты с мещанином, так же как и с другим мужчиной, не принадлежащим данному помещику, был возможен при условии выплаты «выводных денег». Компенсация помещику за работницу – «выводные деньги» – в начале XIX в. составляла от 200 до 250 рублей. [10] При этом оформлялся документ, удостоверяющий отказ владельца от прав на крепостную женщину. Упомянутый крестьянин А.Я. Артынов сватался за крепостную девушку, принадлежащую чужому помещику. Почти решенная свадьба не состоялась «потому, что долго не получена была вольная невесте из Петербурга от их помещика». [11] Фактически брак мещанина с крепостной означал брак с вольноотпущенной. Таким образом, в ситуации, когда в метрической книге указан брак мещанина с вольноотпущенной, нельзя сказать, была ли невеста на момент сватовства свободна или еще состояла в крепостной зависимости. Более благосклонно смотрели на браки крепостных мужчин со «сторонними» женщинами: для помещика такой брак обеспечивал создание нового «тягла» и при этом не был сопряжен с экономическими потерями. [12] Однако, бывали исключения, например, крепостной крестьянин-предприниматель Н.Н. Шипов пишет в своих воспоминаниях: «из арзамасских купцов каждый охотно отдал бы за меня свою дочь с большим приданым и деньгами; но помещик позволил нам жениться только на крепостных». [13]

  Матримониальная политика помещиков, правовая специфика положения крепостных и  демографические особенности брачного рынка московских мещан вели к тому, что крепостные занимали более важное место в брачном круге женской части московского мещанства, чем мещан-мужчин. В первой четверти XIX в., в период рассвета крепостнических отношений, мещане-мужчины заключали браки с крепостными (бывшими на момент венчания вольноотпущенными) примерно вдвое реже, чем женщины-мещанки. Г.В. Жирнова в своем исследовании брака и свадьбы в дореволюционном городе обращает внимание на то, что в сословно-смешанных супружеских парах возраст женщин часто на несколько лет превышал характерный для женщин данного сословия абсолютный брачный возраст (возраст, в котором заключается наибольшее число браков). [14] Можно предположить, что невесты, вступавшие в браки с представителями сословий более «низких», чаще имели более зрелый возраст, чем те девушки, которые находили супругов внутри собственной среды. Как показало исследование абсолютный брачный возраст девушки-мешанки в Москве середины XIX в. был достаточно ранним и составлял 16-19 лет. Средний возраст мещанок в браках с московскими мещанами (только первое замужество) в 1840-1850-е гг. составлял около 22 года, в браках с крепостными – около 23 года. Таким образом, разница возраста мещанских невест во внутрисословных браках и браках с крепостными людьми отличается очень незначительно. Это может свидетельствовать о том, что брачные союзы с крепостными не воспринимались значительной частью мещанства как вынужденная и унизительная партия. 

  Близкой в правовом отношении к частновладельческим крестьянам была группа работных людей, приписанных к фабрикам. В Москве крупнейшим предприятием, на котором использовался труд приписных рабочих, был расположенный на Софийской набережной Большой суконный двор. Это предприятие и ряд других суконных мануфактур в Москве были созданы на средства казны в первой половине XVIII в. Позднее они были переданы в управление частным лицам при сохранении верховной собственности государства.

  Современные исследования показывают, что уровень жизни рабочих, занятых в мануфактурной промышленности в первой половине XVIII в., был сравнительно приличным. [15] С приближением конца столетия условия жизни и содержание приписных рабочих в Москве ухудшались. По свидетельствам современников рабочие суконной мануфактуры конца XVIII в. занимали очень низкую ступень социальной лестницы. Содержатели фабрик нередко использовали приписных людей на работах, не относящихся к суконному производству, денежная плата за труд могла заменяться натуральным пайком.[16] В 1771 г. в «мнении» о причинах распространения чумы среди рабочих Суконного двора указывалось «чрезвычайно худое сих людей содержание в пище» и ужасающие антисанитарное состояние их жилищ. Среди москвичей фабричные были известны как группа, склонная к асоциальному и криминальному поведению. [17] 

  До второй половины XVIII в. брачный круг приписных рабочих московских суконных фабрик был строго ограничен. Преимущественно эти ограничения касались дочерей и вдов приписных к фабрикам рабочих. Содержатели мануфактур запрещали фабричным женщинам вступать в браки «со сторонними» людьми и тем самым менять свой правовой статус. В 1763 г. вышло определение Правительствующего сената, официально расширяющее брачный круг приписных рабочих. [18] Документ  появился в результате челобитной московского фабриканта Журавлева, просившего разрешения выдавать фабричных женщин за «сторонних» женихов и женить фабричных рабочих на «сторонних» невестах. В Сенате сочли, что ограничение брачного круга противоречит указу 1724 г. о непринуждении «рабов своих и рабынь к брачному сочетанию». Принималось во внимание, что «вдовы и девки, будучи удержаны при той фабрике», и не желая «идти за находящихся на оной фабрике фабричных» могут впасть «в непотребство». Кроме того, «вдовы и девки, вступая за одних находящихся на тех фабриках фабричных в замужество, могут дойтить до такого ближнего свойства, в котором по закону брачного сочетания и иметь не должно».  В итоге было разрешено выдавать фабричным женщинам отпускные письма для замужества на стороне. «А чтоб за отпуском с фабрик женска полу в замужество за сторонних людей находящиеся на фабриках мастеровые люди бракосочетания не лишились, то в место тех отпускаемых с фабрик девок и вдов всяких чинов с указанными отпускными, а не беглых брать за тех фабричных». Содержателям мануфактур рекомендовалось поощрять браки между приписными фабричными обоих полов «некоторым по своему рассуждению награждением». [19] Таким образом, матримониальная политика государства в отношении приписных рабочих мало отличалась от той, которую проводили помещики в отношении браков своих крестьян со «сторонними» людьми. Здесь также приветствовалась эндогамия для женщин и экзогамия для мужчин.  

  Удельный вес приписных рабочих в составе населения Москвы был незначительным и проявлял тенденцию к сокращению. В 1785 г. они составляли около 1,3 % от указанной в источнике численности населения Москвы.[20] В начале 1830-х гг. В.П. Андросов, обстоятельно описавший социальный состав населения старой столицы, вообще не упоминает о сколько-нибудь заметной группе приписных рабочих. Сокращению приписных рабочих, вероятно, способствовало затухание в первой половине XIX в. Большого суконного двора. [21]

   Брачные союзы мещан с приписными фабричными работниками носили единичный характер. Все случаи подобных браков отмечены на территории Замоскворецкого сорока. Браки женщин мещанского сословия с фабричными отмечаются в три раза чаще, чем браки мужской части мещанства и фабричных женщин. Последних зафиксировано всего два случая – в 1821 г. и в 1841 г. – женами московских мещан стали «дочь работного Московского Большого суконного двора» [22] и «фабричная казенной посессионной суконной фабрики» [23]. Брак мещанки с «московской мануфактуры работным человеком» зафиксирован в 1787 г. [24] В 1821 г. отмечено сразу 4 брака «Большого суконного двора фабричных» и мещанских девиц (5,5% от годового количества браков мещанок в Замоскворецком сороке). [25] В 1841 г. зафиксирован еще один брак мещанки и «мастерового  Московского Большого Суконного двора». [26] Метрические определения статуса не всегда позволяют понять, являлся ли муж мещанки приписным к фабрике или вольнонаемным работником. Лица, вступавшие в брачные союзы с фабричными, вероятно, представляли беднейшую страту мещанства. Можно предположить, что в брачный круг этой части мещан входили также крепостная домовая челядь и солдатские дети – социальные группы, занимавшие весьма низкие ступени социальной лестницы.

   Следующая категория в составе брачного круга мещан – полупривилегированные группы: купечество, почетные граждане и духовенство. Средняя доля браков с полупривилегированными группами у женщин-мещанок составляла около 19%, у мужчин – 12,8%. Купечество наряду с «крепостным сословием» являлось основным источником социально-механического пополнения мещанства Москвы. Купец, оказавшейся не в состоянии платить гильдейский сбор, автоматически переходил в сословие мещан. Однако, занимая смежные социальные позиции с мещанством, купечество, даже третьегильдейское, безусловно, стояло на более высокой ступени социальной иерархии. В брачном круге московских мещан купечество было наиболее массовой полупривилегированной группой. Помимо собственно купцов (московских, реже иногородних) в метрических книгах фиксируются браки мещанок с купеческими сыновьями и братьями. Полноты купеческих прав данные лица не имели.

   Гильдия купца не всегда отмечается в метрических книгах первой трети XIX в. Вероятно, что в отсутствии указания гильдии речь всегда идет о купцах 3-й гильдии. Браки мещанок с купцами второй гильдии носили единичный характер. В исключительно редких случаях были возможны брачные союзы мещан даже с купцами первой гильдии. Так, в 1859 г. в Никитском сороке был заключен брак купца первой гильдии А.А. Орлова и цеховой портного цеха девицей М.Д. Павленковой.[27] Если статус купца у мужчины всегда свидетельствовал об определенном уровне достатка и юридических прав, то статус «купеческой дочери» или «купеческой вдовы» мог принадлежать женщинам, по своему фактическому положению ничем не отличающимся от мещанок. В 1826 г. был издан указ «о предоставлении купеческим вдовам и дочерям прав оставаться в том же звании, в коем мужья и отцы их состояли». Данный указ касался только купеческих жен, оставшихся после смерти супругов бездетными или с одними дочерями, а также купеческих дочерей, не имеющих ближайших родственников мужского пола. Так как «за смертию начальника семейства, оные… могут быть вынуждены прекратить производимую им торговлю», было принято решение сохранить за вдовам и дочерями купцов прежнее название без присвоения купеческих торговых прав. Купеческие права они получали на общих условиях, записавшись «в гильдию своим лицом со взносом всех установленных повинностей». [28] В документах Московского магистрата встречаются примеры женщин, сохранявших статус «купеческой жены» или «купеческой дочери», но живущих в крайней бедности. Например, в 1850 г. в Москве умерла вдова когда-то состоятельного московского купца второй гильдии М.А. Грачевская. Из описи имущества видно, что материальные возможности женщины были на уровне небогатой мещанки. Все имущество, унаследованное племянниками (московскими мещанами), было оценено в 9 рублей 12 копеек серебром. [29] До 1826 г. в отсутствии четкой правовой нормы обедневшие купеческие вдовы, а также их дочери могли отмечаться в документах и как родственницы купцов, и как мещанки.

   Духовенство в России составляло практически эндогамное сословие. Браки с мещанами встречались, как правило, на уровне лиц, занимавших низовые позиции в иерархии духовенства (дьячки, пономари, псаломщики), и имели единичных характер. В 1832 г. в России было учреждено еще одно полупривилегированное сословие в составе городских обывателей – почетные граждане, делившиеся на потомственных и личных. Почетные граждане занимали промежуточное правовое положение между купечеством и личным дворянством. В рассматриваемый период данное сословие было очень малочисленным, к середине XIX в. почетные граждане составляли 0,15% от городского населения. [30] Права личного гражданства могли быть присвоены ряду социальных групп. Среди них: дети личных дворян, чиновники XIV-VIII класса (с 1845 г.), купцы, получавшие ордена или состоявшие в течение 20 лет в первой гильдии, и некоторые другие категории. Браки мещан с почетными гражданами были чрезвычайно редким явлением. Малочисленность супружеских пар мещан с почетными гражданами объясняется как узостью этой сословной прослойки в населении России второй трети XIX в., так и значительной социальной дистанцией между рассматриваемыми группами. В случае, когда почетные граждане происходили из купечества, их браки с мещанками были еще менее вероятными, чем браки мещанок с лицами, ставшими почетными гражданами по чину, так как добавлялась еще и экономическая дистанция.

   В составе брачного круга московских мещан наиболее привилегированной социальной группой являлись государственные служащие: офицеры и чиновничество. Военная служба по отношению к статской (гражданской) была престижнее и находилась в привилегированном положении. Большую часть рассматриваемого периода низший офицерский чин (XIII-го класса, чин прапорщика) давал право потомственного дворянства, между тем, как в гражданской службе этот статус приобретался достижением VIII-го классного чина. В середине века государство ограничивает возможности службы как канала проникновения разночинцев в ряды дворянства. Манифестом 1845 г. класс, дававший потомственное дворянство в статской службе, был повышен до V, личное дворянство чиновник получал только с IX класса. Разночинцы, служащие в более низких чинах, приобретали статус личных почетных граждан. В военной службе потомственное дворянство стал давать VIII класс, а низшие, так называемые обер-офицерские чины, – только личное дворянство. [31] Еще один шаг по ограничению социальной мобильности, происходившей благодаря табели о рангах, был сделан в 1856 г.:  потомственное дворянство статские служащие приобретали только с достижения IV класса (действительный статский советник), офицеры – с VI класса (полковник). [32]

  Возможность поступления на государственную службу считалась сословной привилегией и c 1827 г. была окончательно юридически закрыта для мещан и других податных групп населения. [33] В первой половине XIX в. скорость продвижения чиновника по карьерной лестнице напрямую зависела от его происхождения. Безусловные преимущества имели потомственные дворяне. Однако, в реальности преобладающая часть чиновничества происходила из детей личных дворян, духовенства и приказных, которых государство во избежание кадрового голода допускало на государственную службу.

  Ю.В. Бодрова, исследовавшая семьи чиновников первой половины XIX в., считает, что на брачный выбор статского служащего оказывали влияние его происхождение, круг социального общения, возраст, образование, место службы и карьерные перспективы. По ее подсчетам в уездном городе первой половины XIX в. браки с мещанками заключали не более 5% чиновников. Это были «лица, стоявшие на нижних ступенях бюрократической иерархии и не имевшие перспектив быстрого карьерного роста, не служившие (и, очевидно, не имевшие определенных занятий) сыновья чиновников, старые холостяки.» [34] В Москве мужьями мещанок становились как «канцелярские служители» (статские служащие, не имеющие классного чина), так и табельные чиновники, причем процентная доля последних была выше. Наиболее высокопоставленным чиновником, брак которого с мещанкой удалось зафиксировать, был надворный советник (7-й классный чин). Пара венчалась в Замоскворечье в 1810 г. Жених был вдовцом, невеста выходила замуж в первый раз. [35]  Основное количество браков заключалось с чиновниками XIV-IX класса. Проведенное исследование метрических записей Москвы позволяет говорить о том, что в течение рассматриваемого периода между мелкими чиновниками и московскими мещанами сохранялась значительная социальная дистанция. Среди женихов московских мещанок доля табельных чиновников составляла 1-5 %. Доля дочерей чиновников в составе брачного круга мещан в большинстве выборок не составляет даже 1%.

   В середине XIX в. средний возраст дочерей табельных чиновников, выходивших замуж за московских мещан, превышал 30 лет, что явно указывает на девиантный характер союза, вызванного невозможностью найти мужа равного социального статуса. Показательны два брака дочерей чиновников, заключенные в 1859 г. Оба брака с разницей в 7 месяцев венчались в одном и том же московском приходе Рождества Богородицы в Столешниках. Женами мещан стали дочь коллежского регистратора и дочь надворного советника. Первая выходила замуж в 39 лет, жених-мещанин был на 9 лет моложе.[36]  Второй девице на момент замужества исполнилось 42 года, и она была старше жениха на 12 лет. [37] Браки мещанок с офицерами встречались существенно реже, чем с гражданскими служащими, так как офицерский корпус в рассматриваемый период формировался преимущественно из потомственных дворян. Известно, что российское дворянство первой половины XIX вв. строго придерживалось сословной эндогамии:  «выбор «ровни» по статусу был важнейшей основой дворянского брака». [38]  

  Браки московских мещанок и офицеров, хотя были крайне редки, тем не менее встречались в первой половине XIX в. Из 764 исследованных метрических записей о браках московских мещанок, относящихся к периоду с 1787 по 1841 г., браки с офицерами составляли 0,2%. Такие браки учащаются в конце 1850-х гг. 50% отмеченных браков мещанок с офицерами зафиксированы в одной выборке 1859 г., то есть после реформ, лишивших обер-офицерские (XIII-IX класса) чины прав на потомственное дворянство. Повышение классного чина, дающего дворянство, явно способствовало сокращению социальной дистанции между мещанством и офицерством. В исследованной части метрик наиболее высокопоставленный военнослужащий, ставший мужем московской мещанки, имел капитанский чин, в остальных случаях мужья-офицеры состояли в обер-офицерских чинах: прапорщик, подпоручик, поручик.

  Среди дворян, заключавших браки с мещанками, преобладали чиновники-разночинцы, дослужившиеся до классного чина, дающего право на личное дворянство. Зафиксировано два брака мещанок с неслужащими потомственными дворянами, оба случая относятся к последним десятилетиям рассматриваемого периода. Брак московского мещанина и девушки, имеющей права наследственной дворянки, безусловно, представлял мезальянс. Тем не менее, собранный метрический материал показывает, что такие союзы случались. Один брак был зафиксирован в 1841 г. на территории Никитского сорока: женой мещанина стала дочь обер-офицера.[39]  Второй случай имел место в 1859 г. в Замоскворечье: 20-летний московский мещанин Т. Степанов женился на 23-летний дворянке из Могилевской губернии А.Г. Осмоловской. [40]

  В целом зафиксировано всего 8 случаев браков московских мещан обоих полов с лицами, имеющими права потомственного дворянства, из них всего 2 случая отмечено в выборках первой четверти века и 6 случаев –  в выборках 1841 и 1859 гг. Таким образом, мы видим, что сословные границы ослабевают к середине XIX в.,  это вызывает сокращение социальной дистанции между низшим сословием городских обывателей и наиболее привилегированным сословием Российской империи.

  Значительный сегмент брачного рынка московского мещанства занимали разночинцы – лица, не принадлежащие к основным сословно-правовым разрядам. Разночинцы – одна из самых сложных для статистического исследования социальных категорий. В XVIII – первой половине XIX вв. понятие «разночинцы» имело различное содержание в официальных законодательных актах и документах церковного учета населения. В церковной статистике до 1840-х гг. термин «разночинцы» использовался в отношении ряда как податных, так и не податных групп населения, не относящихся к основным сословиям. В официальном законодательстве c первой четверти XIX в. «разночинцами» стали называть маргинальный слой населения, не имевший четкой сословной идентификации, как бы «бессословное население» (отставные солдаты, вольноотпущенные и др.).[41]  Американская исследовательница Э.К. Виртшафтер, рассматривая разночинцев как часть приходского населения, объединяет «разночинные подгруппы», выделявшиеся законодательством и исповедальными списками (церковной статистикой). Она также включает в категорию разночинцев нижние военные чины в период службы. Брачный круг московских мещан включал большинство из выделяемых Э.К. Виртшафтер «разночинных подгрупп»: рабочие ткацких фабрик; мастеровые и рабочие печатных дворов; ямщики; сторожа; приказнослужители и канцеляристы недворянского происхождения; низшие военные чины; солдатские вдовы и дочери; звонари; монастырские служители; вольнонаемная домашняя прислуга; освобожденные крепостные.[42]  К типично разночинным подгруппам, входившим в брачный круг московских мещан, принадлежали также «питомцы» Московского воспитательного дома. Появление этой группы в брачном круге мещан представляется закономерным. Как показывают исследования, сделанные на материале аналогичного учреждения в Санкт-Петербурге, мещанство и цеховые, составляя не более 13% населения города, являлись родителями почти 30% «воспитанников». Ни одна другая сословная группа не поставляла в Воспитательный дом большее количество детей. Распространенным явлением было возвращение «воспитанников» в семьи родственников в таком возрасте, когда они уже могли выполнять взрослую работу.[43]

   Отмечены случаи браков мещан с лицами так называемых «свободных» профессий (учитель, лекарь, актер и др.). В российской историографической традиции данные профессиональные группы принято идентифицировать как интеллигенцию. Впервые термин интеллигенция для обозначения образованной прослойки общества появляется в русском языке в 1830-е гг. [44] Но широкое распространение понятия и превращение его в самоназвание части общества происходит в пореформенные десятилетия. Отсутствие четких семантических рамок понятия «интеллигенция» способствовало его популярности. [45]  Под интеллигенцией понимали как интеллектуалов, выделявшихся образованием, так и представителей ряда «интеллигентных профессий» (учителей, врачей, работников искусства, средних медицинских работников и другие группы). [46]  В исследованиях по социальной истории второй подход получил большее распространение. [47]  Использование термина «интеллигенция» применительно к первой половине XIX в. может показаться модернизацией. Чтобы ее избежать, будем использовать понятие «протоинтеллигенция», понимая под ним как представителей свободных профессий, так и лиц, получавших образование в средних и высших учебных заведениях, то есть те социальные группы, которые во второй половине века могли бы рассматриваться как собственно «интеллигентские».

   Браки представителей «интеллигентных» профессий с мещанками на протяжении первой половины носили единичный характер и отсутствуют в части выборок. Такие брачные союзы возникали реже, чем, например, межэтнические браки мещанок. В исследованной части метрических записей наибольшее количество браков мещанок с протоинтеллигентами зафиксировано на территории Никитского сорока, что объясняется значительной концентрацией на данной территории разночинцев.

  Среди женихов московских мещанок, которых мы можем отнести к протоинтеллигенции, самую крупную группу составляли лица, связанные с московскими императорскими театрами – артисты, музыканты, капельмейстеры. Артистическая среда формировались из разночинцев. С точки зрения правового положения статус артиста императорского театра имел ряд существенных преимуществ перед положением мещанина. Однако в рассматриваемый период общественный престиж формирующейся в театре профессиональной творческой интеллигенции оставался очень низким. [48]  Часто происходившие из податных сословий, в том числе крепостных людей, театральные музыканты и актеры были наиболее близки к мещанам в ментальном и интеллектуальном отношении. Социальная дистанция между мещанством и протоинтеллигентами других профессиональных групп была значительно больше. На втором месте по распространению находились браки с медиками. Необходимо отметить, что медицинские факультеты были наиболее демократичными и «разночинскими» по составу студентов, среди которых был относительно высокий процент выходцев из городских податных сословий. В первой половине – середине XIX в. в Москве известен целый ряд выдающихся докторов, происходивших из сословия мещан: В.А. Басов, Н.С. Топоров, А.Т. Тарасенков, Н.П. Николаев. [49] Брачный круг московских мещан охватывал людей, занимавших позиции в весьма широком диапазоне иерархии медицинских работников: от подмастерья химико-фармацевтической науки [50] до штаб-лекаря, имевшего чин коллежского ассесора и права потомственного дворянина.[51] Это в очередной раз указывает на чрезвычайно развитую имущественную и культурную дифференциацию внутри московского мещанства. (См. таб. 2.1.)

   Таблица 2.1 Отмеченные случаи браков представителей протоинтеллигенции с московскими мещанками

Составлено по ЦИАМ Ф. 203. оп. 745. Т. 1. №  52, 55,126, 127, 129, 130, 171, 174, 185, 188, 230, 232, 354, 355, 357,358, 359, 360, 363,551, 552, 556, 557.

   Исследование метрических записей не выявило ни одного брака московского мещанина с дочерью или вдовой представителя «интеллигентных» профессий. Можно сделать вывод, что подобные семейные пары создавались чрезвычайно редко. Среди лиц, вступавших в браки с московскими мещанами, встречались иностранцы, а также исповедующие католицизм или протестантизм выходцы из Западных районов Российской империи: Прибалтики, Польши, Западной Украины, Финляндии. До конца первой четверти XIX в. данные метрических книг об иностранцах и иноверных, заключавших браки с православными, зачастую носили неполный и произвольный характер. В метрической записи, как правило, указывалось вероисповедание иностранца; страна происхождения иностранца или национальность фиксируются произвольно;  для лиц, перешедших в российское подданство, как правило, отсутствует сословная идентификация. К середине века информация метрик становится более упорядоченной: за редким исключением мы всегда располагаем данными о подданстве иностранца, его конфессиональной принадлежности, а в случае иноверных подданных Российской империи еще и сословии. Среди межэтнических пар абсолютно преобладали браки православных мещанок с мужчинами-иноверцами. Ситуации, когда католичка или протестантка выходила замуж за православного мещанина, встречались крайне редко. Зафиксировано всего два таких брака. Один из них был заключен в приходе Вознесения Господня на Царицынской улице (Никитский сорок): в 1801 г. цеховой мастер живописного цеха, А. Федоров, женился на девушке, чей социальный статус, определен в метрической книге как «дочь умершего немца». В источнике отмечается, что невеста приняла православие. [52] Второй зафиксированный случай имел место в 1859 г. в приходе Успения в Кожевниках (Замоскворецкий сорок). Московский мещанин православного вероисповедания, Александр Адольфович Вольф, венчался с девушкой-католичкой, дочерью купца.[53]  В лице мещанина А.А. Вольфа мы встречаем пример достаточно глубокой русской аккультурации. Вольф не только состоял в российском подданстве и был приписан к одному из городских сословных «обществ» Москвы, он также исповедовал официальную государственную религию. Отчество Вольфа позволяет предположить, что он, вероятно, был православным в первом поколении. Как показывает исследование В. Сартора, выходцы из германоязычных стран, в том числе так называемые «руссланддойче» (немцы, перешедшие в российское подданство) сохраняли тесные связи с немецкой общиной и продолжали восприниматься русским окружением как иностранцы. [54]  В данном случае брак православного мещанина с иноверкой был обусловлен западноевропейскими корнями супруга. Отмеченные браки православных мещан с женщинами из семей, исповедующих католицизм или протестантизм, разделяет более полувека, это указывает на исключительную редкость данного явления.

   Брачные союзы московских православных мещанок с иноверцами (католиками и протестантами) встречались значительно чаще. Можно предположить, что религиозный и национальный фактор был более значим при выборе жены, чем при выборе мужа. Мемуарист Н.П. Розанов отмечал существование у московского купечества конца XIX в. установки на весьма терпимое отношение к бракам дочерей с «инородцами и инославными», и активное неприятие смешанных браков для сыновей. [55] Метрические записи не всегда позволяют установить конфессиональную принадлежность женихов-иностранцев. Зафиксировано 5 браков православных мещанок и цеховых женщин с католиками, 6 браков с протестантами.

  Национальность мужа-иноверца указывается в источнике относительно редко. Среди мужей московских мещанок зафиксированы: немец (1801 г.) [56], англичанин (1801 г.) [57], греки (1841 г.) [58], итальянец (1801 г.) [59], «гамбургский уроженец» (1821 г.) [60], француз (1859 г.) [61], «уроженец Ионических островов» (1841). [62] Среди супругов мещанок были иностранцы как перешедшие в российское подданство, так и сохранившие на момент брака подданство других государств. Например, в  1859 г. был повенчан брак московской мещанки и «французского подданного», служащего танцовщиком при московских театрах. [63] Браки московских мещанок с выходцами из западных районов Российской империи учащаются к концу рассматриваемого периода.  В выборках 1787-1813 гг. такие брачные союзы не отмечены, в 1821 г. был заключен брак русской мещанки с «польским поданным» [64], в 1841 г. – браки с ремесленником из Дерпта [65] и мещанином из Риги [66], в 1859 г. – браки с уроженцем Финляндии [67], дворянином из Волынской губернии [68], «вольным человеком» из Эстляндии [69]. Кроме рассмотренного выше брака А. Вольфа, отмечены еще два брака представителей иноэтничного компонента московского мещанства. В 1859 г. московский цеховой Генрих Эдуард Кауль и московский мещанин Альберт Ган, исповедующие лютеранство, женились на мещанках православного вероисповедания. Один брак имел место в Никитском, другой в Замоскворецком сороке. [70]

   Род занятий или сословный статус супруга известен в 8 случаях из 18 смешанных браков московских мещанок. Трудовая деятельность значительной части иностранцев и иноверцев, заключавших браки с мещанами, оказалась связана с ремеслом или мелким предпринимательством, т.е. браки заключались в рамках одной экономически близкой полиэтничной страты. Близость уровня доходов и хозяйственной деятельности являлись, факторами способными преодолеть конфессиональную и национальную разобщенность привести к заключению межэтнического брака в мещанской среде.

  Таким образом, брачный круг московских мещан охватывал в вертикальном измерении чрезвычайно широкий спектр социальных групп, от потомственных дворян до крепостных крестьян и беднейших разночинцев. Верхняя граница брачного круга московских мещанок проходила на уровне двух нижних штаб-офицерских чинов (VIII-VII классный чин). В горизонтальном измерении брачный круг московского мещанства включал представителей различных христианских конфессий, национальных диаспор и этнических групп, в том числе иностранных подданных, а также людей, стоявших практически на всех уровнях образования, включая выпускников университетов и академий.

   Брачный круг представителей московского мещанства имел гендерные отличия. У женской части сословия брачный круг включал более широкий спектр социальных групп, чем у мужской половины мещанства. Вероятная причина заключается в диспропорции полов на брачном рынке в сторону преобладания женщин-мещанок.

   Разнообразие социальных страт в брачном  круге свидетельствует о глубоком имущественном и культурном расслоении московского мещанства рассматриваемого периода.

                                             Литература и примечания:

1. Иванова Н.А. Сословия и классы в России в ХIХ - начале XX в.// ХIХ век в истории России: современные концепции истории России ХIХ века и их музейная интерпретация//Труды ГИМ. Вып. 163. – М.:ГИМ, 2007. – С.92-93.

2. Кошман Л.В. Город и городская жизнь в России ХIХ столетия: социальные и культурные аспекты. – М.: РОССПЭН, 2008. – С. 189.

3. Иванова Н.А. Указ. соч. – С.97.

4. Самарин А.Ю. Крестьяне и дворовые – подписчики на книги и журналы во второй половине XVIII в.//Филевские чтения. Выпуск Х. – М.:ЦМиАР, 2003. – С.200.

5. Сытин П.В. История планировки и застройки Москвы: материалы и исследования. Т. 3. Пожар Москвы в 1812 году и строительство города в течение 50 лет. – М.: Московский рабочий, 1972. – С. 34, 183.

6. Елисеева О.И. Повседневная жизнь благородного сословия в золотой век Екатерины. – М.: Молодая гвардия, 2008. – С. 439-442.

7. Миронов Б.Н. Русский город в 1740-1860-е годы: демографическое, социальное и экономическое развитие. – Л: Наука, 1990. – С.170.

8. Пурлевский С.Д. Воспоминания крепостного (1800-1868)//Воспоминания русских крестьян XVIII-первой половины ХIХ века/Вступ. статья, сост. В.А. Кошелева. – М.: Новое литературное обозрение, 2006. – С.118.

9. Артынов А.Я. Воспоминания крестьянина села Угодичи Ярославской губернии Ростовского уезда// Воспоминания русских крестьян XVIII-первой половины ХIХ века/Вступ. статья, сост. В.А. Кошелева. – М.: Новое литературное обозрение, 2006. – С.359.

10. Предеин Е.В. «На вывод в замужество»//Московский журнал. История государства Российского. – 2000. – №  6. – С.34-35.

11. Артынов А.Я. Указ. соч. – С.359.

12. Авдеев А., Блюм А., Троицкая И. Некоторые аспекты изучения брачности помещичьих крестьян в первой половине XIX века по материалам ревизских сказок и метрических книг (на примере Выхинской вотчины графов Шереметевых).//Homo Historicus: К 80-летию со дня рождения Ю.Л. Бессмертного: В 2 кн. – Кн.I – М.: Наука, 2003.  – C. 651,653-654.

13. Шипов Н.Н. История моей жизни и моих странствий.//Воспоминания русских крестьян XVIII-первой половины ХIХ века/Вступ. статья, сост. В.А. Кошелева. – М.: Новое литературное обозрение, 2006. – С.164.

14. Жирнова Г.В. Брак и свадьба русских горожан в прошлом и настоящем. – М.: Наука, 1980. – С. 22.

15. Шипилов А.В. Уровень жизни рабочих в России в первой половине XVIII в. // Вопросы истории. – 2008. – № 11. – С.110-119.

16. Труды историко-археографического института. Том XIII. Крепостная мануфактура в России. Часть V. Московский суконный двор. – Л.: Изд-во академии наук СССР, 1934. – С. XXII.

17. Там же. – С.244-246.

18. Копия определения Сената содержится в деле 1791 г.в качестве приложения к объяснению купчихи вдовы Ф.П. Евреиновой, «по какому праву» отпускались на волю люди, приписанные к ее суконной фабрике. ЦИАМ. Ф. 32. Оп. 26. Д. 667. Л. 5-6.

19. Там же. Л.5-5 об.

20. Состояние столичного города Москвы 1785 г. по рукописи, принадлежащей библиотеке Главного архива министерства иностранных дел. – М., 1879. – С. 6.

21. Труды историко-археографического института. Том XIII. Крепостная мануфактура в России. Часть V. Московский суконный двор. – Л.: Изд-во академии наук СССР, 1934. – С. 247.

22. ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 745. Т.1. Д.230. Л.330.

23. Там же. Д. 354.

24. Там же. Д. 52. Л.43.

25.Там же. Д.230. Л.183, 183об, 184, 184об.

26.Там же. Д. 354. Л. 1115об – 1116.

27. Там же. Д. 557. Л. 862 об.

28. ПСЗ. Собр. 2. Т. I. 1826. № 606. С. 1017-1018.

29. ЦИАМ. Ф. 32. Оп. 27. Д. 732. Л. 8-14.

30.Анохина Л.А., Шмелева М.Н. Быт городского населения средней полосы РСФСР в прошлом и настоящем. На примере городов Калуга, Елец, Ефремов. – М.: Наука, 1977. – С. 26.

31. ПСЗ. Собр. 2. Т. XX. Отдел. 1. 1845. № 19086. С. 450-451.

32. ПСЗ. Собр. 2. Т. XXXI. Отдел. 1. 1856. № 31236. С. 1052-1053.

33. ПСЗ. Собр. 2. Т. II. 1827. №  1469. С. 895-896.

34. Бодрова Ю.В. «Как во новой во конторе сидел писарь молодой…» Брачное поведение провинциального чиновничества первой половины XIX столетии.//Родина. 2006. – № 8. – С. 92-93.

35. ЦИАМ Ф. 203. Оп. 745. Т.1. Д. 171. Л. 231.

36. ЦИАМ Ф. 203. Оп. 745. Т.1. Д. 557. Л. 765 об.

37. Там же. Л. 763 об.

38. Короткова М.В. Семья, детство и образование в повседневной культуре московского дворянства в XVIII – первой половины XIX вв. – М. Academia АПК и ПРО, 2009. – С. 14.

39. ЦИАМ Ф.203. Оп. 745. Т.1. Д. 360. Л. 121об.

40.Там же. Д. 551. Л. 672об.

41. Миронов Б.Н. Русский город в 1740-1860-е  годы: Демографическое, социальное и экономическое развитие. – Л.: Наука, 1990. – С. 84.

42. Виртшафтер Э.К. Социальные структуры: разночинцы в Российской империи. – М.: Логос, 2002. – С.98-99.

43. Фруменкова Т.Г. Питомцы Петербургского воспитательного дома и их родители (первая половина XIX в.)//Вопросы истории. – 2009. – № 6. – С. 106, 111-112.

44. Сдвижников Д.А. Сравнивать несравнимое: общее и особенное в понятиях «образованного человека»//Интеллигенция в истории: образованный человек в представлениях и социальной действительности. – М., ИВИ РАН, 2001 – С.50.

45. Самарцева Е.И. Особенности семантической эволюции термина «интеллигенция» в отечественной историографии ХХ века//Клио. – СПб., 1997. №1. C. 50-52.

46. Колоницкий Б.И. Идентификация российской интеллигенции и интеллигентофобия (конец XIX –начало ХХ вв.)// Интеллигенция в истории: образованный человек в представлениях и социальной действительности. – М., ИВИ РАН, 2001 – С.152-153.

47. См., например, Лейкина-Свирская В.Р. Русская интеллигенция в 1900-1917 годах. – М., 1981. – С.3; Айрапетов А.Г., Канищев В.В. Сравнительный анализ социального облика российской, российско-немецкой провинциальной интеллигенции XIX –начало ХХ вв. К постановке вопроса. // Интеллигенция в истории: образованный человек в представлениях и социальной действительности. – М.: ИВИ РАН, 2001. – С.299; Ушаков А.А. Рабочие движение и интеллигенция России в конце XIX –начале ХХ веков. //Вестник МГПУ. Серия «Исторические науки». 2010. №2 (6). – С. 8-9. и др.

48. Русский театр в царствование Александра Павловича в 1803-1825 гг. Из дневника  А.В. Каратыгина // Русская старина. – Т . 29. – Октябрь. – 1880. – С. 257-261.

49. Петров Ф.А. Формирование системы университетского образования в России. Т. 4.: Российские университеты и люди 1840-х годов. Часть 2.: Студенчество. – М.: Изд-во Моск. ун-та, 2003. – С. 168-169, 345.

50. ЦИАМ Ф. 203. Оп. 745. Т.1. Д. 129. Л. 171об.

51. Там же. Д. 130. Л. 106.

52. Там же. Д. 129. Л.66 об.

53.Там же. Д. 552. Л. 921об.

54. Сартор В. Свое и чужое. Приспособляемость и аккультурация немецких предпринимателей в России (по мемуарным источникам)//Немцы в общественной и культурной жизни Москвы, XVI – начало XX века. – М.:ГИМ, 1999. – С.73-85.

55. Розанов Н.П. Воспоминания старого москвича. – М.: Русскiй мiръ, 2004. – С. 299-300.

56.ЦИАМ. Ф. 203. Оп. 745. Т.1. Д. 127. Л. 95.

57. Там же. Д. 130. Л. 61 об.

58.Там же. Д. 354. Л. 1078 об-1079; Д. 363. Л. 229об -300.

59. Там же. Д. 129. Л. 58 об.

60. Там же. Д. 232. Л. 367 об.

61. Там же. Д. 557. Л. 1051 об.

62.Там же. Д. 359. Л. 1138об.

63.Там же. Д. 557. Л. 1051об.

64.Там же. Д. 232. Л. 196

65. Там же. Д. 359. Л. 582об

66. Там же. Д. 360. Л. 609об

67. Там же. Д. 557. Л. 563 об

68. Там же. Д.556. Л. 941 об.

69. Там же. Д. 551. Л. 85 об.

© Платонова Александра Андреевна