12 июля не стало Валерии Ильиничны Новодворской…

Я воспринял это известие как личную утрату. Собственно, относительно Валерии Новодворской человечество делится на три неравные части: на тех, кто не знал о её существовании вообще, тех, кто ненавидел, и тех, кто любил, да что там – преклонялся перед ней. И это нормально. Категории равнодушных здесь нет и быть не может – и это главное…

    Мне несказанно повезло: я знал Новодворскую не только по её блестящим статьям и эфирам. В начале 1990-х мы работали в одном издании, в незабвенной «Столице», и я (как и мои коллеги, не говоря уже о читателях) зачитывался её колонками.

    В одной из своих последующих публикаций Валерия Ильинична, в свойственной ей бескомпромиссной манере, диагностировала причину смерти любимого многими, «одного из немногих западнических и антикоммунистических изданий». По её мнению, журнал, отличавшийся от многих тем, что «был талантлив и не был скучен, собирал лучших авторов, самых смелых, самых дерзких, самых способных, для него не было табу», - так вот он не просто умер, а был «казнён за государственную измену». Не больше и не меньше. Но бесспорно одно: она была лучшей из лучших, и навсегда останется для меня одним из самых ярких, самых сильных публицистов на стыке тысячелетий.

    Конечно же, я и сам мечтал «разговорить» её как журналист. Сбылось! В мае 1996 года в «Новом русском слове» вышло моё большое – на полноформатную полосу – интервью с ней (Валерия Новодворская: "Нашу философию не востребовали ни низы, ни верхи" // Новое русское слово. – 1996. – 31 мая. – с. 22). В июне, получив номер с публикацией, тут же улетел в Словакию, на международную школу «Media Power in Politics. The Role of Investigative in Democratic Society», которая проходила при поддержке Института «Открытое общество»  и  Фонда защиты гласности. Дни были судьбоносными, время горячее – все, и не только мы здесь в России, ждали второго тура президентских выборов. А слово Новодворской для людей думающих и чувствующих тогда много значило.

     Помнится, «рука редактора» уважительно-бережно отнеслась к тексту. Но какие-то сокращения, в силу объёма, наверняка были. Поэтому восстанавливаю текст по рукописи, как есть… Будто говорим сегодня…

Светлая память…

   За интервью с ней Невзоров, фаворит российских национал-пат­риотов, обещал расплатиться по-царски: расстрелом без пыток. «Я думаю, всем демократам надо срочно становиться в очередь», – парировала Новодворская.

   Этот сюжет вырезали. Она не обиделась. Привычка: её «купируют» уже почти два десятилетия. При коммунистах вообще не печатали – как «безродного» диссидента. И вот уже восемь лет остерегаются как радикального лидера «Демократического Союза» – первой в СССР (после КПСС, разумеется) и самой последовательной антикоммунистиче­ской и антифашистской партии.

   Самой ей вряд ли надо занимать очередь на расстрел: её – без оче­реди, по совокупности. В Лефортово у Новодворской пожизненная бронь. Всегда вроде бы «за дело»: никто в России так часто не вы­ходил на площадь, чутко реагируя на малейший красно-коричневый всплеск. Её мысли вслух и на бумаге не лезут ни в какие ворота, не вписываются ни в какие шаблоны. Большинство её «героев» это бесит. Люди ее уровня, наоборот, восхищаются языком, стилем и мужеством этой Леди. Очень привязан к Новодворской Константин Боровой – публиковалось их фото в обнимку с винтовкой М-16. «Мы во многом совпадаем, – объяснил мне Константин Натанович. – Как философ, она оперирует парадоксами и понятна очень узкому кругу интеллектуальной элиты». Политической элите она, мягко го­воря, непонятна вовсе.    Ей абсолютно несвойственны реверансы и крены. Она непримиримее всех непримиримых, вместе взятых. Не­исправимый политический рецидивист. Крайне правая в этой вечно левой стране...

     Честно говоря, я не думал, что смогу побеседовать с ней по-домашнему. Но иногда она бывает дома. И пока юные обитатели Марьиной рощи пинали мяч, их родители выгуливали такс и развешивали белье на просушку, а старушки подпирали изгороди заплеванных палисадников – мы мирно общались. Мама революционерки смотрела телевизор в соседней комнате и открывала дверь гостям. Время от времени Новодворская отвечала на телефонные звонки соратников по партии и журналистов. А я в это время теребил Стасика, который не придумал ничего лучше, кроме как закрыть грудью мои шпаргалки. Как у всякого кота, у любимца Новодворской есть свои принципы, хотя дальше порога квартиры его не пускают: «Упаси Боже...»

Саженец в зимнем грунте

- Валерия Ильинична, если возможно, расскажите немного о себе. Классически: где родились, кто родители, где учились.

- Это, конечно, есть... Я предполагала, что личная жизнь – это всё-таки не корни, а как бы пестики, тычинки, лепестки. Вот этого действительно нет и быть не может: все наши диссиденты в основном – они как саженцы, высаженные в зимний грунт. И ничего не зеленеет, разве что кому повезло обзавестись личной жизнью до начала диссидентской деятельности. Но для меня это исключалось: поскольку я начала в восемнадцать лет, моя личная жизнь, говоря на сленге, «накрылась».

    А корни, конечно, есть у всех. Семья русской интеллигенции. Происхождение дворянское, с одной стороны - очень старинное русское дворянство. Мой предок Михаил Новодворский был при Иване Грозном воеводой в Дерпте (Юрьеве, как тогда его именовали на славянофильский манер – с западным влиянием боролись уже тогда). Он был убит на дуэли Курбским. Причём по очень интересному поводу. Михаил Новодворский знал, что Курбский собирается бежать в Литву. Он считал это предательством, но не пошёл и не донёс, а лично вызвал его на дуэль. Естественно, Курбский был тогда лучшим фехтовальщиком на Руси и убил его.

- На чём они сражались?

- На саблях. Эта история нашла отражение в одной из пьес Сельвинского.

Дальше, мои предки попеременно служили то польским королям, то русским царям, потому что владения были пограничные, около Смоленска. Один из Новодворских приезжал с посольством от короля Сигизмунда, просить престол для королевича Владислава. Он был Мальтийским рыцарем, такое вперемежку русско-польское дворянство.

Это с одной стороны. С другой – то, что теперь называется предприниматели, а тогда – купцы. Мучная торговля на Волге у Саратова (почти как в фильме «Васса» Глеба Панфилова, только не корабли, а мукомольни), доходные дома, ювелирные магазины. То есть, такое вот просвещённое купечество – Оксфорд, европейские стандарты.

Ясно, что с советской властью у меня не могло быть мира не только в колыбели, но даже ещё раньше – генетически не могло быть ничего общего. Состав крови тоже очень интересный... Поскольку сейчас в России национальный вопрос – вопрос буквально онкологический, и многие на этом психически стронулись, то я специально высчитала, сколько у меня чего, чтобы всем черносотенцам точно отвечать. Значит, 11/16 русской крови, 2/16 польской и 3/16 еврейской. Редкое сочетание.

- Во всяком случае, четыре поколения вы проследили. Это редкость для русских. Если не секрет, как удалось?

- Я хорошо знаю свою генеалогию – семья сохраняла. К сожалению, у меня замешались в семью социал-демократы. Один из моих предков, с дедушкиной, самой что ни на есть дворянской стороны, – отец деда довёл своего отца до ранней могилы (до сих пор на смоленском кладбище можно увидеть могилу тайного советника Новодворского). Довёл тем, что завёл в Смоленске одну из первых социал-демократических типографий, женился на образованной крестьянке, сел в острог, где и родился мой дедушка. Естественно, он стал революционером, служил комиссаром в коннице Будённого. Но это был не тот тип, который описан Бабелем – совершенно другой: его довольно быстро выгнали, потому что он пытался читать красноармейцам Канта и учил их добру. Он очень своеобразно воспринял революцию, и когда сообразил, что происходит, бросил всех своих товарищей и занялся разведением породистых коней. И уже до войны близко не подходил ни к каким коммунистам. То есть, формально он там состоял, но не был, не участвовал, поэтому, может быть, и уцелел. Он их достаточно рано бросил, сказался всё-таки дворянский род, эдакая брезгливость...

    Бороться против этого было невозможно, а участвовать в этом он не хотел. Что не мешало им потом назначить ему персональную пенсию и дарить транзисторные приёмники к 50-летию Октября.

- Интересно, а почему вы никогда не писали об этом?

- Это описано в моей книге, правда, так, вскользь. Я думаю, что мемуары полагается писать в Шлиссельбурге или в Петропавловской крепости. Но поскольку у нас здесь другая ситуация... Меня тут 26 апреля порадовал Александр Невзоров. Он человек великодушный, и за интервью, которое я согласилась ему дать (обычно демократы не соглашаются с ним разговаривать), он обещал по-царски расплатиться: в случае прихода к власти национально-патриотических сил меня расстреляют сразу, быстро, без пыток.

     Я думаю, что всем демократом надо срочно становиться в очередь, потому что так много никто не обещает. Поэтому не предвидится ни Шлиссельбурга, ни Петропавловской крепости, чтобы писать мемуары.

«Я беру в Лефортово Библию»

- Вы в Москве родились?

- Родилась я в Белоруссии, где осели после войны бабушка и дедушка. Мама была в Москве. Меня вырастили лет до 9-10 и отправили сюда.

- А учиться вы начали тоже в Белоруссии?

- Да, там я окончила первый класс. То есть я могу потребовать гражданства у Лукашенко, то-то он будет рад: ему только меня не хватает, Зенон Позняк уже есть...

- Вы превосходно пишете – здесь нет другого мнения. А когда вообще начали писать?

- Писать я начала, когда для людей моего типа не было ничего, кроме самиздата. Где-то в 1978 году, когда памфлеты можно было пускать только в самиздат.

- Что вы брали с собой в камеру? Что читали?

- Обыкновенно я брала в Лефортово Библию – обязательно, когда это начали разрешать, уже после начала перестройки. Беру Пастернака, Галича, Оруэлла и научную фантастику. Ну и обычно всегда занималась немецким, итальянским, испанским.

- Вы всё это знаете?

- Я свободно читаю по-английски, французским владею в совершенстве, читаю по-немецки, по-итальянски лучше чем по-немецки, по-латыни, по-древнегречески. Но лингвистическое образование плохо получается – нужно живое общение.

- Вы хотели связать свою жизнь с языками?

- Когда я поступала в Иняз, я знала, с чем будет связана моя жизнь. У меня не было никаких иллюзий. Когда я поступала в институт, я знала, что мне не придется там учиться до конца... Я не рассчитывала на жизнь.

- Личная жизнь была как бы изначально отринута. Такое было у народников, насколько я помню.

- Да, но, к сожалению, их усилия были направлены не на спасение, а на погибель.

- Что вы слушаете, я имею в виду музыку?

- Немецких композиторов. Прежде всего, конечно, Вагнер, Моцарт. Потом Берлиоз, Сен-Санс, Скрябин, Стравинский, Шнитке, Шопен.

- А современную музыку?

- Нет, исключается полностью.

- Рок, блюз?..

- Боже мой!..

- Только что заходила женщина – это ваша мама?

- Да.

- Сколько ей лет?

- Шестьдесят восемь.

- Она ваш единомышленник?

- Стала. Я её воспитала за годы своей революционной деятельности.

- Я представляю, как это было сложно. А сегодня, если вам грозит очередной арест, как она воспринимает?

- Она знает, что это необходимо.

- Я много раз видел вас – и лично, и по телевидению. Как вам удается всегда выглядеть очень хорошо – не примите за комплимент, это искренне.

- Нет, я выгляжу гораздо старше своих лет. Я не употребляю косметику, у меня нет на это времени. Я лишена возможности носить какие-то экстравагантные туалеты из-за того, что долгие годы голодовок полностью испортили обмен веществ, фигура приобрела совсем не те очертания, которые хочется иметь. С этим у меня как раз дело обстоит плохо. Вот про Ирину Хакамаду можно сказать, что она выглядит замечательно, или про Эллу Памфилову, или про Галину Старовойтову, хотя она старше меня. Но это издержки – такие же, как невозможность научной карьеры, нормальных человеческих отношений: семья, ребенок... Это все было исключено с самого начала, к сожалению.

- А влюбленности были? В школе, в институте?

- В школе не было. А в институте – можно сказать, что ничего серьезного до первого ареста не было. А потом... были периоды влюбленности, но каждый раз выяснялось, что данный персонаж не дотягивает ни до Кассия, ни до Брута, ни до Юлия Цезаря. Я не могу любить трусов.

- Предательства были в вашей жизни?

- Еще сколько.

- Как вы с этими людьми поступали?

- Полный разрыв. Я не считаю, что человеку нужно прощать. Пусть прощает Христос, он великодушен. Для этого, в принципе, и существует христианство. Люди могут друг другу прощать многое, но не слабость, не трусость, не предательство. Зачем прощать? Что изменит прощение? Оно не изменит качества человека. Другое дело, если он хочет преодолеть свою слабость – тогда можно простить. Но индульгенции для предателя не существует. Участь предателя хорошо запечатлена в том же христианстве: что от того, что Христос простил Иуду? Факт предательства простить нельзя. 

«Нашу философию не востребовали ни низы, ни верхи» 

- Что вас толкнуло пойти таким путем, заняться революционной деятельностью? Несправедливость?

- Нет. Что такое справедливость? Социальная справедливость меня всегда волновала крайне мало, и очень мало волнует теперь.

    В принципе, советский строй был справедлив, если понимать справедливость как равенство между умными и дураками. Я воспринимаю справедливость совершенно иначе – как социальное неравенство, как политическое неравенство, как нормальную ницшеанскую ситуацию, когда тот, кто умнее, тот, кто сильнее, имеет больше и в материальном, и в моральном, и в политическом отношении. Кургинян называет такую систему меритократией. В принципе, она существует повсюду в цивилизованных странах, однако политики, в том числе американские, делают вид, что для них все равны: бедные и богатые, глупые и умные, законопослушные и преступники. Я не стала бы этого делать. «Демократический Союз» интересен тем, что, может быть, это единственная в мире либеральная партия, – партия правая, западнического типа, но в то же время демократическая, – которая отказывается делать вид. Уже на уровне программных документов. Мы признаём социальное неравенство вечным и справедливым. Более того, мы считаем его желательным.

    Мы считаем, что человеку нельзя ничего давать зря и даром, потому что иначе он перестает совершенствоваться, останавливается его интеллектуальный прогресс, он перестаёт выживать, и в результате начинается вырождение личности и общества. С этим уже все столкнулись. Просто, в Штатах это ещё не произошло – очень большой потенциал. Германия, Франция, Швеция уже с этим столкнулись. Нельзя давать незаработанное, нельзя делить поровну, каждый должен иметь только то, что он заработал.

    Мы решительно против социальной защищённости кого бы то ни было. Каждый должен иметь только то, что заслужил, если он, конечно, не инвалид, не ребенок. А человек, который стар, должен был позаботиться о себе раньше: иметь счёт в банке – в этом случае ему не нужны никакие социальные пособия, страховка, пенсия. Таким образом, человек освобождается от опеки государства, государство освобождается от громоздких регуляторных механизмов, которые генерируют авторитарные моменты. Общество делается более динамичным, более свободным, увеличивается сумма свободы и достигается прогресс. Потому что, когда надо подсуетиться, надо побегать, человек, как правило, поддерживает себя в лучшей моральной и интеллектуальной форме.

    Свобода – это ответственность, свобода – это тест. Тот, кто не в состоянии пользоваться своей свободой, не является полноценной человеческой личностью. Человек должен сам решать, будет ли он пить, употреблять наркотики, предаваться порокам. Если будет, то не надо его спасать. Если он желает себя уничтожить, на то его святая воля: не нужно здесь ни Армии спасения, ни Корпуса Мира, ничего вообще не нужно. И к каждой стране нужно относиться как к личности. Все в этом мире сами за себя. Если какая-то африканская, азиатская или латиноамериканская страна не хочет вести себя разумно, то есть сокращать инфляцию, создавать рабочие места, заводить либеральную экономику, создавать нормальные демократические структуры, – следует поставить вокруг заборчик, чтобы она другим не мешала, и предоставить ей вариться в собственном соку. С моей точки зрения, ООН – организация абсолютно бесполезная и даже вредная, потому что никакого приоритета страны со свободной экономикой, со свободным общественным устройством там не имеют. А ведь только такие страны имеют право создавать какие-то структуры и «учить, как жить». А сейчас получается, что страны с тираническим устройством, не имеющие ни дохода, ни стабильной экономики, ни моральных принципов (типа Ирана, Ирака, Кубы, Китая) – эти страны сидят на общих основаниях рядом с США и при голосовании могут ещё и свою волю навязывать. Это чудовищно, безнравственно. Такая же ситуация, которая была до вступления Соединенных Штатов во Вторую мировую войну: буквально до 1940 года корреспонденты американских газет и дипломаты сидели в Третьем рейхе и мирно общались с Гитлером...

    Поэтому то, что делает «Демократический Союз» – это не вполне типично. И та ситуация, которой мы добиваемся, может быть не достигнута нигде в мире. Она была, скажем, в Штатах в ХIХ веке, когда никто никого социально не защищал: те, кто переваливал через Скалистые горы, в фургонах ехал на Дальний Запад, на Клондайке добывал золото – они ни на какую социальную защиту рассчитывать не могли. Только на крепость рук, на вбитый крюк. А с неудачниками выясняли отношения волки и полярные медведи. Это нормальная ситуация, и представляется мне, что во времена Джека Лондона и Хемингуэя, и даже раньше, американское общественное устройство было боле разумным и справедливым.

Я не хочу для России ситуации, когда здесь что-то кому-то станут давать зря. У нас уже это описано в книжке Гончарова под названием «Обломов». Иметь страну обломовых – это совершенно неинтересно.

- Но у нас давали, дают и, видимо, будут давать при любом режиме

- Мы пытаемся эту ситуацию прекратить. И проповедуем это открыто. Поэтому, видимо, мы окружены такой «народной любовью», что на выборах блок ПС/ДС получил 0,13 процентов голосов.

- Тем не менее, это основная парадигма вашей философии. Когда Константин Боровой сказал мне, что вы помимо всего прочего ещё и философ, я, признаться, не поверил. Я воспринимал вас больше как политика, публициста, революционера.

- Конечно, я не философ, а компилятор и популяризатор. Я очень хорошо знаю все философские системы, начиная с древнекитайских, кончая античными и современными, – и приспосабливаю, адаптирую их к требованиям современной жизни.

    Может быть, «ДС» имеет свою оригинальную философию, выработавшуюся за 8 лет – нечто среднее между даосизмом, стоицизмом, теориями древних киников; экономически это, конечно, Айн Рэнд – край либерализма, и всё это помноженное на Ницше и на экзистенциализм. Пожалуй, это своеобразная цельная философская система, которая включает в себя и достаточно стоицизма, и достаточно откровенного цинизма, и достаточно гуманизма, и достаточно благородства. Но она, разумеется, не является новаторской – всё это было в истории человечества, но фрагментарно. Скажем, Генрих IV, который в принципе исповедовал протестантскую этику в чистом виде (она и была создана им вместе с Мишелем Монтенем) – адаптировал к гражданским структурам. Он, может быть, и не сознавал, что он ницшеанец, потому что и Ницше-то тогда не было. А мы пришли, когда основные философские системы уже были сформулированы. И совместить экзестенциализм с ницшеанством...

   Я читала курс «Философия открытого и закрытого общества» в Российском гуманитарном университете Юрия Афанасьева, и там у нас со студентами возникло довольно своеобразное древо. Мы повесили на него в нужное место и ницшеанство, и экзистенциализм, и установили, что идёт за чем и где кончается развитие свободного человека – где он должен остановиться. По крайней мере, мы впервые, может быть, сформулировали, откуда берется фашизм и как его предотвратить.

- ???

- Здесь есть механизмы, которые, как клапаны, просто нужно закрывать. Любая свободная личность, испытывающая презрение к слабым, любой человек, который притязает на звание сверхчеловека, рискует угодить в фашизм. Он просто должен знать, где вовремя закрыть клапан...

   Но поскольку в России всё это не востребовано (хотя именно для нее сочинялось – для ее социальной структуры, политических надобностей)... То есть философия нового общества, которое сознательно строит капитализм (чего никто никогда не делал, потому что у всех это происходило естественно, как растет дерево, а у нас – наоборот, от противного) – философия этого общества была создана "Демократическим Союзом", его лидерами, аналитиками. Мы готовили ту самую идеологию, о которой сейчас говорят, что у нас общество полностью бездуховное, что нельзя жить одним рынком, что надо чем-то заменить коммунистические догмы.

   Эту философию мы приготовили, сформулировали. Она разбросана достаточно пёстро в моих статьях, она достаточно четко высказывается в наших акциях. Словом, есть философская система, которая даёт куда больше перспектив, и на более длительный срок, чем конфуцианство для Китая. Есть философия, которой в принципе не располагает западное общество, потому что оно полностью деидеологизировано. Но Россия без сакральной идеи действительно не выживет, здесь Кургинян прав. У нас немножко другой менталитет: они физики, мы – лирики. Это ещё славянская традиция, а сочетание её со скандинавской традицией «дикого поля» просто породило такую парадигму... Без сакральной идеи во главе угла просто выдохнется любая рыночная экономика. Люди должны уверовать во что угодно, в том числе в капитализм. Если они уверуют, они это построят.

   И мы эту философию приготовили, но её никто не взял. Вот, Константин Боровой тоже достаточно участвовал в выработке философии рынка на чисто экономическом уровне. Но то, что он предлагал, тоже не было взято – потому что он предлагал именно ту суровую несгибаемую протестантскую этику, которая воспринимала честность как некий внутренний стержень: когда невозможно украсть не из-за налоговой полиции, а просто потому, что ты имеешь нравственный закон.

   Мы хотели это оформить, но никто не взял – ни низы, ни верхи. Верхи тихо воровали и делали, что хотели, пока не упёрлись в нынешнюю безысходную ситуацию, пока прежние элементы не поднялись вверх и не заглушили их. Ну, а низы оказались не в состоянии усвоить теорию, которая требовала от них гражданственности как внутренней сути – уже не по обязанности, а по личному выбору…

(Только в целях экономии времени я не привожу весь разговор. Замечу только: Валерия Ильнична вдохновенно рассказывала о скандинавской традиции, её неукротимом духе свободы, принесённом на Русь, о кельтской мифологии, о наложении на славянскую коммунитарную традицию...)

   По сути дела, мы хотели создать чуть ли не структуру римского гражданства, но в обществе, абсолютно лишённом этатистского момента. Если можно себе представить этот разрыв между этатизмом и римской гражданственностью, когда есть форум, но нет приоритета прав общества перед правами личности (что, согласитесь, достаточно сложно)... Люди не поняли, потому что эту систему каждый должен был освоить лично. Она не накладывается обществом, она усваивается каждым, она должна расти снизу. Здесь возможен только точечный эффект: от суммы усвоенных философий создается определённое общество, дальше – определённая модель государства…

   То есть, у нас были действительно далеко идущие планы, – но, кажется, у нас не получится и то, что получилось в Европе. Может быть, потому, что слишком много неблагоприятных традиций наложилось на скандинавскую традицию, и слишком давно мы варимся в этом автократическом бульоне, слишком много веков коммунитарной традиции. Индивидуализм оказался подавлен до такой степени, что откопать его у большинства нам не удалось.   Меньшинство воспряло, продемонстрировало эти качества. Однако забыло одну очень важную вещь: структура общества и государства предполагает некий мистический момент, когда каждая кошка, которая ходит сама по себе, в нужное время сползается на нужную крышу, и все кошки добровольно оказываются под знаменами. То есть, необходима высочайшая гражданская самоорганизация общества – как настроенный инструмент…

«Похоже, Ельцин собирается быть Гинденбургом»

- Просто, я специально этим занималась в институте до ареста. Если бы у меня была возможность, я бы, конечно, защищала диссертацию на эту тему. Но возможности для занятия наукой у меня просто в жизни не было. И, к сожалению, уже не будет – это ясно. Не будет возможности стоять на университетской кафедре, создавать учеников, писать научные труды. Вообще, наши возможности – до 16 июня (напомню: президентские выборы в России 1996 года с двумя основными кандидатами – Б.Н. Ельциным и Г.А. Зюгановым. – С.М.), а дальше – неизвестно что. Кажется, мы уже достигли дна...

   Кирпичики, из которых сложено наше здание, которое сейчас обрушится нам на головы - они довольно давно возникли. Это уже достаточно смешно. Кибальчич в камере смертников изобретал летательный аппарат – вот мы сейчас этим и занимаемся.

- А почему так обречённо? Неужели действительно настолько критическая ситуация? Почему такое мистическое "16 июня"?

- Это может случиться и до 16-го. Нет механизмов сопротивления. Банкиры ползают перед коммунистами, люди бегут просто за границу. Ельцин по сути валяется в ногах у Зюганова. Он не сопротивляется. Сопротивляются очень немногие.

- В Москве всё настойчивее говорят, что Ельцин скорее всего запретит вы­боры.

- Мы предлагали с самого начала: от­менить выборы, запретить коммунистиче­скую и фашистскую деятельность, вывести войска из Чечни и строить капитализм, не обращая внимания ни на кого. Но я не вижу мужества ни у него, ни у его окруж - они висят, как лапша на ложке.

- А вы бы считали самым верным ша­гом запретить выборы властным указом... ения

- Безусловно. При таких коммунистиче­ских тенденциях, при такой Думе нужно установление неофранкистской диктатуры, неолиберальной - лет так на двадцать. То, что делал Франко в Испании: с полным за­претом коммунистической и фашистской деятельности. То, что делал Пиночет в Чили. Без эксцессов, конечно: совершенно необязательно кого-то пытать и расстрели­вать, но запрет на политическую деятель­ность, на участие в выборах для коммуни­стов, для фашистов, для националистов должен быть полный.

     Если мы идем на Запад - надо сняться с якорей и плыть. Дрейф здесь не нужен, и никакие выборы тоже не нужны. Мы видим результаты выборов. Если бы страна мог­ла сознательно выбрать западничество, то у нас были бы тогда иные результаты даже тех первых парламентских выборов - 1993 года. Мы и после тех выборов призывали Ельцина не допускать, чтобы та Дума со­бралась, и взять власть на себя. Но он явно не годится ни во Франко, ни в Пиночеты. Похоже, что он собирается быть Гинденбургом, то есть мирно передать власть ком­мунистам или фашистам. То есть, в конце концов Ельцин оказывается трусом, это очень прискорбно.

- Я удивился, когда национал-пат­риоты в лице Лимонова, Баркашова и других лидеров отдали свои голоса за Ельцина.

- Да, значит, сумел понравиться. Еще немножко - и Жириновский скажет, что его вполне устраивает Ельцин. Поэтому мы бу­дем голосовать за Явлинского.

- Мы – это «Демократический Союз»?

- Разумеется.

- Кстати, «Демсоюз» - это партия или движение?

- Конечно, это партия, и жесткая пар­тия. Правда, на чисто добровольном уров­не. Но тот, кто вступает в ДС, принимает его программу и не только работает для ее осуществления, но и жизнь должен за это дело отдать. Конечно, это его воля, однако тот, кто вступает в ДС, должен знать, что он подписывает себе смертный приговор, что с партийным билетом «Демократическо­го Союза» эмигрировать нельзя. Это один из главных пунктов наших морально-поли­тических принципов - отказ от эмиграции по политическим мотивам.

- Независимо от того, что будет по­сле 16-го?

- Независимо. То есть в случае неуда­чи: в лучшем случае - смерть в бою, в худ­шем - смерть на виселице, кому как пове­зет. Но мы отсюда не убежим.

- Вы всегда героизировали Звиада Гамсахурдиа, Дудаева. Многих это шокирует. Особенно тогда, когда они, казалось бы, уходят...

- Они не уходят – их убивают. И убивает их именно Россия. А тот, кто убивает, то есть палач, не может питать добрые чувст­ва к своей жертве. Иначе трудно заснуть, возникают разные неприятные моральные завихрения. Поэтому, конечно, проще счи­тать свою жертву «паханом» (как сказал на днях Максим Соколов, который, я думаю, как человек мизинца не стоит Джохара Ду­даева). Тогда нет никаких проблем: зако­пал и пошел дальше. То же и с Гамсахур­диа: «националиста, фанатика» закопали и дальше пошли, брататься с Шеварднадзе. Здесь абсолютно никаких проблем для им­перского сознания не возникает.

   Но есть грузинский народ, есть чечен­ский народ. И грузинский народ до сих пор оплакивает Звиада Гамсахурдиа, и не ду­маю, что когда-нибудь он утешится, потому что такие люди рождаются редко. И чечен­ский народ, я думаю, он будет не только плакать. Свою привязанность Джохару Дудаеву он будет доказывать другими спосо­бами, более для нас неприятными. Так что мы в этой тризне тоже поучаствуем, скорее всего.

   Самое ужасное во всем, что произош­ло, – то, что эти люди были очень располо­жены к России. Они были законченные де­мократы, антикоммунисты, они видели в российской демократии надежду, они очень хорошо лично относились к Ельцину и жда­ли от него спасения – и дождались. Это тоже история предательства. И я думаю, что мы и за это будем расплачи­ваться. Потому что нельзя вот так шагать по трупам и рассчитывать на личное спасе­ние... Это были мои друзья. Личные дру­зья.

- Вы верите, что Дудаева убили?

- Его действительно убили, к сожалению. То есть то бессмертие, которое является его уделом, в земной жизни реализовано уже не будет. Так же, как и Гамсахурдиа. Бес­смертен дух, а человеческая оболочка очень хрупка, её легко разрушить. Нет, это не история с Томом Сойером, который с Геком Финном спрятался на хо­рах церкви, чтобы поприсутствовать на соб­ственных поминках.

- Дудаева еще с Шамилем сравни­вают.

- Нет, Дудаев не Шамиль, разница здесь очень велика. Джохар Дудаев никогда бы не сдался, никогда бы не поехал в почет­ный плен в Россию. Шамиль – это восточ­ный религиозный лидер, а Дудаев – это че­ченский д'Артаньян, чеченская Жанна д'Арк. Это абсолютно непримиримый человек, но это европеец, антикоммунист, западник. Здесь никакой мистики не будет: его дей­ствительно убили, именно в тот момент, когда Ельцин был готов начать перегово­ры. Убили, чтобы их предотвратить.

- Вы располагаете информацией, кто это сделал?

- Неважно, кто положил эту мину... Сло­жив концы, мы с Боровым пришли к убеж­дению, что это никакая не крылатая ракета – это мина, которая взорвалась в машине. Очень мощная. Это могли быть и спецназовцы, и оплаченные люди Доку Завгаева. Это неважно, потому что это один спектр – советский коммунистический спектр. Пра­вительство Завгаева – это не чеченцы, это коллаборанты, это те, кто годами сидел в инструкторах обкомов КПСС. У них нет оте­чества, они все там взаимозаменяемы – от Шаймиева до Кирсана Илюмжинова.

Поэтому понятно, кто это сделал и почему именно в этот момент. До этого Джо­хар Дудаев так не мешал тем, кто хотел этой перманентной войны, потому что он нико­гда бы не сдался, и это было даже приятно. Но в тот момент, когда Ельцин сломался, понял, что дальше так нельзя, и выразил готовность к переговорам... А ведь Дудаев был западным лидером, с которым можно было договориться. Он контролировал си­туацию в Чечне, он выразил желание из­дать указ о «нулевом варианте». Он дейст­вительно смог бы проконтролировать ситуа­цию в Чечне после вывода войск, не допус­тил бы там никаких разборок, не было бы афганского варианта, были бы включены европейские процедуры. То есть всё про­изошло бы как в Латвии, Эстонии, Литве.

- А Хасбулатов со своим высоким рейтингом?

- Ну, Хасбулатов не был бы отстранен, его никто не собирался выкидывать. Он бы пошел на выборы, был избран в парламент. Хотя едва ли был бы избран президентом, но его услуги были бы востребованы, пото­му что в этой истории он вел себя прилич­но: не отрекся от своего народа, о чечен­ском сопротивлении отзывался с уважени­ем. Они не могли бы пренебречь такими обученными кадрами, и место под солнцем в политическом спектре Чечни у него было бы. Вот у Доку Завгаева этого места не ока­залось бы - не думаю, что он собрал бы какие-то голоса на выборах.

- Вы были доверенным лицом Ду­даева. Он никогда не предлагал вам посредничества?

- Он не мог сделать этого, потому что посредник должен быть объективен и ней­трален. На самом деле нельзя предлагать посредничество тем, кто всецело на твоей стороне. «Демократический Союз» все вре­мя был московским батальоном Джохара Дудаева, частью сопротивления. Посредником мог быть Константин Бо­ровой: при самом лучшем отношении к че­ченцам он состыковывал интересы.

- Диалог Борового с Дудаевым, ко­торый опубликовал «Московский ком­сомолец», - он был на самом деле?

- Конечно. Неужели вы думаете, что Бо­ровой его выдумал?

- Чеченцы будут биться до конца?

- Да. Иначе они просто не умеют. Они на другую войну не настроены. Это народ, который просто нельзя сломать, поставить на колени – они предпочтут умереть все, до последнего.

- То есть здесь третьего не дано: либо уничтожить всех начисто, либо...

- Отпустить. Если бы их независимость признали еще в 1991 году, то они уже дав­но были бы в составе Российской Федера­ции, но – добровольно.

- Алла Дудаева - она может стать политиком, понести на себе печать Джохара?

- Нет, конечно. Она может бросить платок. Кому?.. Ельцину, Грачеву, Сосковцу, Лобову? Куда бросать? Это не действует, когда идет захватническая, агрессивная война. Здесь не платок надо бросать – здесь надо гранаты бросать под гусеницы танков.

    А платок... Гандисты использовали эту тактику в Индии против англичан. Но время было другое и Англия – другая страна. А сегодня насильственное сопротивление ковровым бомбардировкам и системе «Град» - это уже не работает. Поэтому то, что предлагали Дудаеву - перейти на чистый гандизм, - уже не могло пройти хотя бы потому, что чеченцев намного меньше, чем захватчиков, а те употребляют средства массового поражения. Да и степени жестокости просто несравнимы: англичане не создавали фильтрационные лагеря и не применяли пыток. Там была честь – просто подняли флаг Индии и ушли. Россия в современном своем состоянии на это не способна…

_____________________

© Мельник Сергей Георгиевич