Вы прислушайтесь, леди...

— Да, пишу: за неделю — четыре тетрадки.

Нет, не пьющий. А надо? Я всё расскажу Вам и так.

Или книгу оставить? Да, книгу, а в книге — закладки.

В день читайте по строчке, но — очень прошу — натощак.

Там, как в прошлых стихах:

новостройки, сады, попрошайки.
Вы прислушайтесь, леди (не ставшая счастьем моим):

Я для Вас — будто фартук для шумной, дородной хозяйки,
То есть нужен, ухожен, но, впрочем, легко заменим.

Не прочтите в упрёк. Я по тем же законам устроен.

С позволенья признаюсь, и Вы для меня — как пиджак.
Он, быть может, удобен. Возможно, по правилам скроен.
И по цвету красив. Но сидит почему-то не так.

Откровенность не к месту. А истина выглядит грубо.

Так помилуйте, леди! — я много болтаю всегда.
Одиноко. Дожди. Фонари, точно жёлтые зубы,

Мне впиваются в душу. Вам тоже впиваются, да?

                           * * *

Троллейбус — птица в озере тумана,
Плывёт по равнодушным площадям.

И крылья — точно руки великана —

Над головой скользят по проводам,

Как будто две разрозненные жизни
Скользят по острым ниточкам судьбы.
Как будто странник, помня об отчизне,
Возносит к небу руки и мольбы.

                           * * *

                                            Поэту

Заедай тревогу хлебом,

Жди наивную весну.

Хорошо смотреть на небо,
Понимая тишину.

Нынче свищет по-другому
Кнут для совести-души.
Отправляйся пешим к дому,

Зря покой не вороши.

Сухостоем на телегу
Кинь минувшие слова —

Пусть мечта везёт по снегу
Эти лёгкие дрова.

Как судьба дорогу сложит?

Ветру с вьюгой не перечь.

Заберёт дрова прохожий
И растопит ими печь.

 

На печи отцовский китель
Примеряет мальчуган —

Может, Родины спаситель,

Может, будущий тиран.

 

Нищенка

В мире воров и сыщиков
Катится жизнь по ямам.

Плачет хромая нищенка,

Глядя на купол храма —

Под облаками тощими
В серые камни вжалась:

Трудно стоять на площади
Облокотясь на жалость.

Крик не измерить датчиком,
Боль не споить в подвале.

Руки с портретом мальчика
Раньше не так дрожали —

Руки сажали овощи,

Солнце в руках горело.

Раньше просить о помощи
Женщина не умела.

Как же теперь быть чище нам —
Если в ладонях синих
Держит седая нищенка
Память о мёртвом сыне?..

 

             Ветер

Удар. И надорванный звон —

Как плач о минувших веках.
Старухи в дырявых платках
Припали к величью икон.

Кто бил? Колокольня пуста.

Во мраке не видно креста.

Там ветер — унылый звонарь —

Всю ночь горевал о судьбе:

Он жил в оркестровой трубе,
Вдыхая табачную гарь —

Он верил губам трубача.

Но где-то погасла свеча.

И ветер ушёл из трубы,

Как в небо уходит талант.

Так умер седой музыкант
От сумрака и худобы.

А ветер и нынче живой,

Он снова в трубе, но… печной.

 

                 Атеист

Этот город похож на пустыню,

Здесь в церквях не звучит Благовест.
Если взглядом пространство окинуть, —
Вот фонарь, «вот парадный подъезд».

Ты стучался всю ночь, а под утро
Дверь открыл полупьяный швейцар —
Он сказал: «Бога нет. Ты напутал.

Здесь живёт отставной комиссар».

Как же так получилось, приятель? —

Ты всю жизнь это место искал!

Но сегодня консьерж — настоятель:
«Бога нет», — на своём настоял.

Так ступай по холодной дороге
И напейся в продрогшей избе, —

Через час ты забудешь о Боге,

Как забудет швейцар о тебе.

 

            Душа

От ветра, от солнца,

От горестных дум
Душа износилась,

Как старый костюм —

Я грубые ткани
Латал до утра —

Согнулась иголка
Любви и добра.

Душа превратилась
В обрывки тепла,

Но воля по нитке
Её собрала

И заново сшила
Добротный костюм,

Который спасает
От ветреных дум.

 

       Воспоминанье

Недавно выдался вечер —

Там были я и покой,

Закат скулил за окном,

Но мы захлопнули ставни.

И в это скучное время,

Явились брызги тревог,

Упали капли дождя —

Размыли быт и дороги.

Но шторы скрыли ненастье —

Мы грелись белым вином,

Не зная уличных слов,

Таких как «ветер» и «сырость».

Листва на фоне стихии
И жизнь на фоне любви —
Остались домыслом книг.

Но что дороже уюта?

 

              * * *

Целый день ни с кем не говорю —
Толку нет болтать о сокровенном.
Жизнь идёт согласно декабрю —
Замерзает сердце постепенно.

Тяжело в бесчувственном саду
Разглядеть нахмуренные лица.
Вот увижу в сумерках звезду —
Будет с кем печалью поделиться.

 

                * * *

От безутешности некуда деться,
Воспоминанья — душе не во вред.

Возле часов — фотография детства:
Мальчик, забравшийся на табурет.

Мальчик поёт про соседские крыши,
Злую волшебницу и теремок.

Слушает мама, пытаясь расслышать
В сбивчивом голосе счастья росток.

Правила, в сущности, без потрясений,
Если родители верят в детей.

Но фотография наших стремлений
С каждой тревогой немного желтей.

Жизнь обозначена, если вглядеться:
Всякому слову указан черёд.

Смуглый старик, отрицающий детство,
Снова, как мальчик, о солнце поёт.

 

                       Детство

Я вышел из детства, по горке скользя,
Забрался на крышу с высокой трубою.

В дорогу меня проводили друзья
С какой-то доверчивой грустной мольбою,

С мольбою — остаться живым и родным.
Как памятку сердца, я слышу их речи.

А ветер идёт по садам городским,

Качая на ветках рассеянный вечер.

Вокруг маяками стоят тополя.

Я, как с Байконура, поднялся из детства.

И кажется мне, что кружится Земля,

А я на орбите кружусь по соседству.

 

                  * * *

В пустынном саду я опять без ночлега стою.
Звезда у калитки — дороже часов на запястье:
Неспешно мерцает моё первобытное счастье,
Бескрайним лучом прорезая судьбе колею.

 

                   * * *

Мой мир — обезумевший остров.
Закованный в цепи вопросов,

Я в замке при тусклых свечах,

Как пленник, примеривший страх.

Наброски каких-то ответов
Обрывками лунного света
Разбиты о плоскость окна.

Скулит во дворе тишина.

 

                      Голубь

Тихий голубь в окно стучится —

Мы припомним весну за чаем,
Голубь тоже невзгод боится,

Мы давно улететь мечтаем
От осеннего равнодушья,

От обыденного удушья.

И в угоду моей простуде
Дальний остров отныне снится,

Там гуляют другие люди,

Там летают другие птицы,

Там сверкает на небе просинь
И в мечтах возникает осень.

 

            * * *

Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу  

            А. Вознесенский

В твоей душе прохладно и темно,

Как в погребах, где вечен запах дыма.

В твоём раю всего одно окно,

И потому оно неповторимо.

Так странно взглядом смерить пустоту
В застенках старой нищенской каморки
И отыскать погасшую мечту
При синем свете газовой конфорки.

Затем найти вчерашнюю зарю,

Остывшую в углу на паутине,

Прикрыв глаза, оставить ноябрю
Холодный крик в отчаянной пустыне.

Но голос груб. Он вырвется в окно,

Разговорив участливое эхо.

Вздыхая, скажет ночь: «Не так давно
Отсюда рай на небо переехал».

Запишется в стихах когда-нибудь:

Во тьме скрипят окна больные створки,

И человек угадывает путь

По синим звёздам газовой конфорки.

 

              В поезде

Сердцу неуютно и неловко,

Всюду — неизвестные края.

Выдана судьбой командировка
В дальние районы бытия.

Кто же мне в попутчики назначен?
Вечная Тревога и Душа —

В сумраке ребёнок тихо плачет,
Мама обнимает малыша.

Слушая негромкую беседу,

Поезд направляется в дожди.
Господи, куда я нынче еду?

Есть ли полустанок впереди?

Рифма из пространства возникает,
Слово обретает свой падеж.
Брошенная станция мелькает
В пригороде ветреных надежд.

Рельсы, будто млечная дорожка,
Тянутся неспешно мимо крыш.

В чёрное озябшее окошко
Смотрит, призадумавшись, малыш.

 

                     * * *

Ты знаешь, я пишу статью
О том, как бродит дождь в развалку,
Как не хватает буквы «ю»

Без тихой фразы «я лЮблЮ»,

Как совесть (дева-приживалка)
Разносит по миру кутью.

Прочти за ужином статью.

 

                      Обувь

С утра в ларьках — вчерашние газеты.

Куда спешить по лужам сентября?
Споткнувшись возле Площади Советов,

Я грубым словом выразил себя.

И старый бомж под крышей остановки
С безжалостной усмешкою сказал:

«Нельзя винить потёртые кроссовки,
Поскольку сам шнурки не завязал.»

Я понял, что в эпоху бездорожья
Нас обувь от безвременья спасёт —
Прикрыв стопу искусственною кожей,
Гораздо проще двигаться вперёд.

Весь день брожу в потрёпанных галошах —
Штурмую неизменный горизонт.

А на душе отклеилась подошва.

Душа уйдёт к сапожнику в ремонт.

 

                      * * *

Пропадаю в рутинных склоках,

За монеты отдав коня.

Пресловутая одинокость
Не терзает уже меня.

Обвинён и подсамосуден.

В прошлых песнях, каких не счесть,
Заменяю «люби — что будет»
Равнодушным «прими — как есть».

Ставлю в душу плакат фанерный,

Точно латку на свой карман:

«На рассвете — слагай карьеру,

А под вечер — ищи стакан».

Строчки тянутся вверх. Им тесно.

Над землёй — хоть в стихи ложись.

А внизу остаётся место,

Где записана

                    наша  

                               жизнь...

 

                     * * *

Тут ни при чём Сократ и Эпикур.

Моя душа — закрытая аптека,

Где на двери табличка «Перекур»

Смеётся над здоровьем человека.

Здесь тишина согрета фонарём,

А истина опять сидит в декрете,

Пока её взрослеющие дети
Играют за калиткой с топором.

О слово спотыкается язык —

Слова бегут из месива событий.

Я понял, что безвыходно привык
Смотреть на постояльцев общежитий, —

Они похожи чем-то на меня,

Поэтому я их не понимаю.

Наверно, так же статуя немая
Глядит на искры вечного огня.

Я верю в жизнь и, кажется, в добро,

Но есть всему оплаченная мера —

И по ночам берётся за перо
Моя некруглосуточная вера.

 

                * * *

К доброте не стал я ближе —

Жизнь раздарена стихам.

Еду в прошлое на лыжах
По накатанным грехам.

Чем опаснее дорога,

Тем задумчивей привал.

Глядя в ночь, прошу я Бога,

Чтобы Он существовал.

Дым, покинув сигарету,

Оседает в тишине.

Память к новому рассвету
Забывает обо мне.

 

          Прости меня 

Прости меня. Я бросил тишину —

Уже пора готовиться к побегу...

Трамвай, летящий в сумерках по снегу,

Похож на торопливую весну.

Прости, что не вникаю в тишину.

Я чувствую наивно и всерьёз:

Трамваю тяжело без пассажира —

Того, кто дожидается трактира,

Считая дни по ходикам колёс.

Не слушай эту исповедь всерьёз.

Прости меня. Ты долго не уснёшь,

Ты будешь есть ванильное печенье
И думать, что моё стихотворенье —

Такая же рассыпчатая ложь.

Отпей вина — иначе не уснёшь.

Могу пропеть — как, бросив тишину,

Я на душе безмолвие умножил.

Скользит мороз по сердцу и по коже.

Я выточил из вечности струну —

Исполнил на гитаре тишину.

 

               Гололед

Гололёд — не причина падения.
Человеку — так просто упасть,

Если путь заметают сомнения,
Обретая над путником власть.

Вдоль дороги отчаянье стелется,

С холодов начинается год.

Мало — в песнях моих гололедица,
Так ещё на дворе — гололёд.

Я ушёл от огня коммунального,

Как художник, раздавший холсты.
Горький чай у прилавка вокзального
Не даёт размышленьям остыть.

И, укутавшись в рифму неточную,
Замерзает вечерний вокзал.

Я тревогу свою ненарочную,

Будто чай, на стихи расплескал.

 

                    * * *

Моя душа бедна и заскорузла —

Всё меньше поклоняется мечтам.

Надежда не сбежала, но обрюзгла —
Дешёвый кофе пьёт по вечерам.

Я тоже пью. Хотя не только кофе.

На ужин — спирт. К рассвету — аш-два-о.
Давно распяли Бога на голгофе.

А больше не случилось ничего.

Зубчатый круг стального циферблата,

Как диск пилы, эпоху разрезал.

Была любовь из помыслов изъята.
Разбилось в кухне несколько зеркал.

Мечту уже давно я не ревную —

Она других затягивает ввысь.

Но даже в эту осень обложную
С надеждой мы ещё «не развелись».

 

               Издательское

Мир достоин всяких разночтений,
Было б только зрение — читать.
Жизнь моя, как рукопись сомнений,
Отдана ошибочно в печать —

Издана: с моим непониманьем,

С примесью безвременной тоски —
Скрыто под обложкою названье,
Спутаны короткие листки.

Истина осталась непочатой,
Сумерки сопутствуют мечтам.

Толпы неуклюжих опечаток
Тянутся за мною по пятам.

Прячусь, убегаю я от скуки —
Обретаю истинный кураж.

Верю — если жизнь мою раскупят,
Выйдет утешительный тираж.

Всё-таки найдётся оправданье
Строчкам, прозябающим в тени.

Но не подлежат переизданью
С неба опадающие дни.