 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
У А.С. Пушкина есть замечательное стихотворение 1820 года, которое не часто цитируется исследователями пушкинского наследия и редко привлекает внимание любителей его поэзии. Однако именно в нем слышится что-то доверительное – чистое звучание необъясненной печали, внезапно возникшей и так же таинственно исчезнувшей. Вчитываясь в пушкинскую поэтическую автобиографию, внимательные читатели, конечно же, замечают в ней, помимо пылкости и экспрессивности восприятия жизни в молодые годы поэта и философского отношения к ней в зрелые лета, странную противоречивость оценки протекших дней и лет. Вот и в упоминаемом стихотворении мы неожиданно и с удивлением обнаруживаем, что чувства поэта, превращенные в мысль и заключенные в слова вдруг резко меняют к концу стиха свою направленность: ведь в окончании стихотворения Пушкин с горячностью отказывается от только что бурно заявленных сокрушений о прошлом и… с нежностью призывает своё прошлое вновь! Начальная часть стиха и его окончание полностью и страстно отрицают друг друга. Стихотворение очень искреннее, чистосердечное. Вот оно: Мне вас не жаль, года весны моей, Протекшие в мечтах любви напрасной,- Мне вас не жаль, о таинства ночей, Воспетые цевницей сладострастной Мне вас не жаль, неверные друзья, Венки пиров и чаши круговые, Мне вас не жаль, изменницы младые, - Задумчивый, забав чуждаюсь я Но где же вы, минуты умиленья, Младых надежд, сердечной тишины, Где прежний жар, где нега вдохновенья?.. Придите вновь, года моей весны! Перед нами два взаимоотрицающих чувства, два противоположных жизнеощущения. В стихотворении как бы две вершины, на одну из которых читатель возносится за поэтом, чтобы, не успев оглянуться, сорваться вниз и вновь подняться на другую без передышки: «Мне вас не жаль, года весны моей…Мне вас не жаль, неверные друзья…» и тут же, не передохнув, умолять со второй вершины: «Но где же вы, минуты…Придите вновь…». Вся судьба автора с ее противоречиями восприятия событий и перепадами настроений вошла в это стихотворение: две взаимоотрицающие мысли, объединенные в одно стихотворение, поставленные рядом, составляют единство. Единство чувствования. Единство мыслей и чувств, казалось бы, совершенно противоположных, но составляющих – жизнь. Случайна ли в данном стихотворении двойственность жизнечувствования ? Насколько присуще это качество Пушкину – поэту и человеку? Когда оно стало формироваться и как трансформировалось в течение жизни? В доступных нам работах о лирике Пушкина, а именно о доверительной лирике поэта о самом себе, мы не обнаружили, чтобы кем-то было прослежено развитие двойственности его, как постоянной «формулы» жизневосприятия от юности до последних лет жизни. Стихотворение 1820 года было написано в Крыму, в период его южной ссылки, где, вопреки гонителям и несмотря на зависимость от власти и ограничение (весьма относительное) личной свободы, его поэтический дар расцвел под новыми влияниями. Однако юношеское бурное прошлое, порою беспорядочное, с бесконечной чередой увлечений, не уходило из памяти. Он был слишком эмоционален, порывист и впечатлителен, чтобы, осуждая его, в этот же миг с жаром не желать его возвращения. Ибо жизнь едина. Ничего нельзя ни потерять, ни отвергнуть. Так родилось это замечательное, молодое стихотворение. Для того чтобы попытаться ответить на поставленные выше вопросы, понадобилось проанализировать несколько десятков стихотворений разных лет, в которых с первого же прочтения обнаруживались, притягивали внимание, разнополярные мысли об одних и тех же фактах, чувствах, событиях. Разнополярные, взаимоотрицающие мысли неминуемо осмысливались как единство полного ощущения прожитой поэтом жизни. Двойственность превращалась в единство, вернее в двуединство полярных чувствований, рождающихся на разных, но сообщающихся между собой эмоциональных вершинах. Далее и приведен целый ряд стихотворений Пушкина, где отказ от пережитого («Мне вас не жаль, года весны…») и призыв его («Придите вновь, года…») звучат в одном порыве и воспринимаются как суть цельной жизни, как жизнеутверждение. Как же проявилась двойственность Пушкина в поэтическом её выражении в лицейские 1815-1817 годы, затем в первые послелицейские 1818-1819 ? Обнаружилось, что Пушкин начал сообщать стихам свое амбивалентное приятие жизни с того, что доверял поначалу поэтическим строкам стихотворения только одну из частей будущей двухчастной «формулы» бытия. Вторая, противоречащая ей, часть появлялась в одном из следующих стихов. Такой вариант двусложной противоречивой мысли будет появляться и после 1820 года, но значительно реже. Чаще всегда обе части располагаются в одном и том же стихотворении. Формируется «постоянство непостоянства» - стойкая пушкинская амбивалентность. Например, в «Желании»: О жизни час! лети, не жаль тебя, Исчезни в тьме, пустое провиденье… Это уже очень близко к «Мне вас не жаль, года…». А далее: Мне дорого любви моей мученье,- Пускай умру, но пусть умру любя! Это ведь уже зарождение возгласа «Придите вновь, года…», ибо несмотря на поэтическое желание умереть, стихотворение полно приятия жизни и восхищения ею. Противоречивая двуединая мысль-чувство, как особенность поэтического самовыражения, развивается, крепнет, вмещая в себя видение внешнего и внутреннего миров. В элегии «Я думал, что любовь погасла навсегда…», в стихотворении «Наслажденье» она пока еще не отточена так художественно ярко и исчерпывающе, как это произойдет в 1820 году. В 1817 году юный Пушкин еще чаще и глубже ощущает в себе невольное двойственное (противоречивое) проживание всех своих встреч, разлук, увлечений. Поэтому начальные и конечные мысли-чувства в стихах встают друг против друга, сказанное - отрицается с жаром или с почти трагичным сокрушением. Но сила чувств и мысли вместе с гармонией стиха так прекрасны и велики, что мы принимаем взаимоотрицание сказанного за бурное, но целостное утверждение судьбы. И убеждаемся. год за годом, что так оно и есть на самом деле. Например, «Элегия», вот её начало: Опять я ваш, о юные друзья! Туманные сокрылись дни разлуки: И брату вновь простерлись ваши руки, Ваш резвый круг увидел снова я. А вот конечная строфа: О дружество! Предай меня забвенью; В безмолвии покорствую судьбам. Оставь меня сердечному мученью, Оставь меня пустыням и слезам. И рад концу разлуки, и вновь ее призывает, чтобы страдать одному! Он раздираем многочувствием! То же в «Послании кн. А.М.Горчакову»: …Чего мне ждать? В рядах забытый воин, Среди толпы затерянный певец… Затем, через несколько строк: И в жизни сей мне будет утешенье: Мой скромный дар и счастие друзей. Сколько искренности и артистизма одновременно!.Таковы же по динамичной полярности чувствований стихи «К Дельвигу», «Стансы». Характерно в этом отношении и стихотворение «К ней». В нем уже так знакомо звучат те призывы «дней весны», что поразили нас после их пылкого отвержения в стихе 1820 года. Здесь тоже вначале отвергалась юность и «сердце медленно хладело». Таким образом, можно думать, что 1817 год, год окончания лицея, год начала вольной, беспорядочной, но познавательной юности, является годом кристаллизации пушкинского противоречивого поэтического двуединства – двойственности (амбивалентности). Взаимоотрицающие мысли и чувства (мысли-чувства) во взгляде на собственную жизнь и мир вокруг дополняют друг друга, и поэт представляет их нам как единое исчерпывающее жизнечувствование В 1818 и 1819 годах также появляется ряд стихов, в которых обнаруживаются две противоположные мысли, порожденные противоречивыми эмоциями. Но спаянные в едином неделимом стихе, они сливаются в целостное мироощущение и себя в мире, где нет ничего, что может быть отвергнуто, перечеркнуто – ни прошлое, ни настоящее. Таково стихотворение «Мечтателю». Стихотворение «Но я не тот, мои златые годы…» звучит как сожаление о прошлых «жаре безумств», «веселости», «остроте», потому что «проходит всё как легкая мечта». Такие мысли появляются и в чудном стихотворении «Возрождение». Но в нем - обобщение мимолетных двойственных, противоречивых переживаний сливается в философскую форму мысли: Так исчезают заблужденья С измученной души моей, И возникают в ней виденья Первоначальных, чистых дней. Это ведь и самоанализ, и оправдание своих порывов - «Мне вас не жаль, года весны…Придите вновь, года моей весны…». Эти строки еще не были написаны, но уже готовы выплеснуться в стихотворении 1820 года. Итак, 1820 год, после него двойственность его эмоционально-художественного восприятия жизненных ситуаций всё чаще появляется в стихах в тесном соприкосновении противоречий. Взаимоотрицающие части мыслей-чувств всё явственнее выстраиваются друг за другом. Стихи с двойственностью чувствований поэта после 1820 года можно отнести к трем вариантам приёмов самовыражения. Первый вариант – это когда имеет место почти точное по смыслу воспроизведение «формулы» взаимоотрицания мыслей-чувств («Мне вас не жаль, года весны…- Придите вновь, года моей весны…») или очень близкое к этой «формуле» поэтическое построение. Например, в стихотворении «Погасло дневное светило…». Правда, оно написано тоже в 1820 году. В нем есть такие строчки: И вы забыты мной, изменницы младые, Подруги тайные моей весны златыя, И вы забыты мной… Как это близко первой части противоречивого двуединства из стиха «Мне вас не жаль…». А затем и антитеза сказанному, по смыслу - вторая часть двуединства: …Но прежних сердца ран, Глубоких ран любви, ничто не излечило… Шуми, шуми, послушное ветрило, Волнуйся подо мной угрюмый океан… Прошлое не выброшено из сердца, хотя он его «бежал». Всё соединилось - прошлое и настоящее. Примерно таким же образом представлена двойственность чувствований в стихотворении 1821 года «Чаадаеву»: Оставя шумный круг безумцев молодых, В изгнании моем я не жалел о них; Но здесь же желание возвращения к прошлому: Приду, приду я вновь, мой милый домосед, С тобою вспоминать беседы прошлых лет, Младые вечера, пророческие споры… Второй вариант поэтических произведений с амбивалентностью повествования - это стихотворения с подспудным, как бы скрытым смыслом двух противоречивых частей. Они глубинны и требуют проникновения в них. Иллюстрацией такого варианта нам представляется стихотворение 1825 года «К А.Керн» – вершинное произведение пушкинской лирики. В третьей и четвертой строфе заключен печальный, но спокойный рассказ о прошедших бурях, о забытом голосе. И сожаления о них нет – «не жаль». Но настает пробуждение памяти, потому что оживает душа, и приходит упоенье тем, что было отвергнуто. И мы видим прежнее противоречивое двуединство чувствований, изложенное без прежней экспрессии, пылкости – задумчиво, спокойно, уверенно: иные годы, иной возраст поэта. К этому же (второму) варианту следует отнести ряд стихотворений, в которых, кажется, мысль, а не чувство, возникает как главный, первенствующий посыл к перу – к стиху. Обнаруживается это уже у зрелого Пушкина, когда противоречивая, взаимоотрицающая двухчастная «формула» жизневосприятия объемлет больше воспоминаний, и они – воспоминания – не только эмоциональны, но аналитически перебирают жизнь, например, в стихотворении «19 октября», тоже 1825 года: Опомнимся, но поздно! И уныло Глядим назад, следов не видя там… Не о чем жалеть!? Но как же! И Пушкин тут же перестраивается: …Я жду тебя, мой запоздалый друг, - Приди; огнем волшебного рассказа Сердечные преданья оживи; Поговорим о бурных днях Кавказа, О Шиллере, о славе, о любви. И есть третий вариант стихов, когда амбивалентность глубоких чувствований и страстных мыслей, выражены в равной мере сильно и полно. Таково «Воспоминание» 1828 года: Воспоминание безмолвно предо мной Свой длинный развивает свиток: И с отвращением читая жизнь мою, Я трепещу и проклинаю, И горько жалуюсь, и горько слезы лью, Но строк печальных не смываю. Молодое противоречивое двумыслие «Мне вас не жаль, года…- Придите вновь, года» кажется рядом с этим признанием таким поверхностным, случайным. Но ведь эта формула здесь сохраняется: он, Пушкин, трепещет и проклинает прошлое, его не только не жаль, а больше, чем просто «не жаль». Но он пишет об этом, лия слезы… И строк не смывает… Почему? Да потому, что это его кровное прошлое, и пусть оно пребудет с ним, каким бы грешным оно ни было – как «Придите вновь, года моей весны!». С годами все заметнее переход в пушкинской лирике с любовного многотемья к поэзии разумного сердца и чувствующего разума. К тому же мысли о смерти все чаще тревожат его. Мотивы смерти были у него часты и в юности – юношеский трагизм. Но в 1830 году он противится ощущениям предвестников смерти со страстным сопротивлением. Потрясает драматичность «Элегии» с первыми строками: Безумных лет угасшее веселье Мне тяжело, как смутное похмелье. Это ли не «Мне вас не жаль, года весны…» 1820 года?! И далее: Но, как вино – печаль минувших дней, В моей душе чем старе, тем сильней. Это ли не «Придите вновь, года…», пусть они и года печали. Ведь он в конце восклицает: Но не хочу, о други, умирать; Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать. Вот такую метаморфозу претерпело неразлучное с пушкинской лирикой двуединое противоречивое ощущение бытия. Это уже не юношеские припадки почти одномоментных взаимоотрицающих чувств, а глубоко искренний рассказ о том - как это случилось теперь, через много лет после 1820 года, и как это сложно и тяжело. Пушкинист Николай Скатов размышляя о двойственности человеческой (правда, в строках о Блоке, причем в книге о Некрасове) пишет, что «Двойственность означает две стороны характера, осознающего себя как единое, но противоречивое явление» (1). Обращаясь к последним годам жизни поэта, следует остановиться на замечательном нерифмованном монологе Пушкина 1835 года с первыми строками «…Вновь я посетил / Тот уголок земли…», на первый взгляд очень далекого по смыслу от исследуемой двойственности чувств и мыслей поэта. Но в нем амбивалентная формула претерпела еще одну трансформацию. В прозорливой мудрости он сразу же ведет рассказ о минувшем, которое невозможно отъять от жизни. Воспоминания поглотили молодой возглас «Мне вас не жаль, года…» – первую часть двуединой мысли. Щемящее прошлое и настоящее соединились. А в конце монолога - сокровенный текст, так соотносящийся со второй частью двусложной мысли – «Придите вновь, года…». Только здесь слова обращены к будущему внуку. Пушкин, существуя во внуке, будет рад тем далеким годам весны. В этой концовке замыкается круг жизни. Двусложная противоречивая мысль-чувство претерпела существенную трансформацию, но не исчезла. Мысль Пушкина стала всеохватнее, а чувство, контролируемое этой мыслью спокойнее, глубже. Но если обратиться к приводимому в изданиях пушкинской лирики черновику этого стихотворения, то мы увидим там знакомые нам с 20-х годов строчки: Я размышлял о грустных заблужденьях, Об испытаньях юности моей, О строгом заслужённом осужденье, О милой дружбе, сердце уязвившей Мне горькой, несмываемой обидой. Пушкин не стал переносить в беловой вариант эти давние живучие чувства. Он подумал, что и так всё ясно: и горько, и успокаивающе сладостно. Стихотворение заканчивается философским постижением жизни, но в лирическом ключе и с покровом грусти. Молодая мысль-чувство Пушкина не погибла, она жива, двуедина и цельна в своем двуединстве. Двойственность (амбивалентность) натуры по заключенному в этих определениях смыслу в некоторой степени приближается к понятию противоречивости. Но всё же в это слово предпочтительней вмещать различные оценки, высокие и значимые мысли не о себе, а о явлениях, событиях в обществе, в мире, о конкретных людях, их поступках. Всё это было свойственно Пушкину. Например, как поэтически красиво он возвращал своему «гонителю» царю Александру I после всех обид на него и даже после своего торжества по поводу смерти Александра (торжества, завуалированного в элегии «Андрей Шенье») свою поэтическую милость в великолепном «19 октября» (1825 года): Он человек! Им властвует мгновенье, Он раб молвы, сомнений и страстей; Простим ему неправое гоненье; Он взял Париж, он основал лицей. Он писал эти строки, зная, что и им в этот миг тоже властвует мгновенье. Но ведь в 1823 году он попрекал Александра «самовластительностью» и называл «железной стопой» в стихе «Недвижный страж дремал…». А под конец жизни всё же вновь: Вы помните, как наш Агамемнон Из пленного Парижа к нам примчался. Какой восторг тогда пред ним раздался! Как был велик, как был прекрасен он… Целый ряд исследователей пушкинского творчества останавливает своё внимание на таких противоречивостях пушкинских взглядов и умозаключений. Так П.Палиевский, отмечает, что соединение, казалось бы, несоединимых особенностей чего-то, противоположные суждения о чем-то постоянны в пушкинском стиле. К тому же замечает он, что: « У Пушкина оно (противоречие – И.К.) отмечено странной откровенностью. Нисколько не смущаясь и не считая нужным оговариваться {…} он обычно говорит об одном и том же нечто абсолютно противоположное {…}.И то, и другое сообщается с одинаковой уверенностью правды» ( 2 ). Да, это действительно так. Хочется привести два ярких и удивительных примера: строчки из письма к Наталье Николаевне от 18 мая 1836 года : «…чорт догадал меня родиться в России с душою и с талантом! Весело, нечего сказать…» (Х, 582 ) и строчки из письма к Петру Яковлевичу Чаадаеву : «…ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество, или иметь другую историю…» от 19 октября 1836 года.(Х, 867 ). Эти мысли изложены в одном и том же году с интервалом в полгода. Однако можно ли их полагать примерами той импульсивной внезапной двойственности (амбивалентности), о которой в нашем анализе лирики Пушкина идет речь? В первом случае действительно – внезапная экспрессия и возглас в сердцах, но во втором - предстает читателю то осознанное движение мысли, которое формируется под напором внешних событий и меняет исторический взгляд поэта. Такому развитию мысли действительно более соответствует определение противоречивости, опирающейся не столько на чувственное жизневосприятие, сколько на глубокие и долгие думы. Именно эту свою не импульсивную, а выношенную противоречивость он противопоставлял одностороннему взгляду. Так он пишет в статье «О драмах Байрона»: «Байрон бросил односторонний взгляд на мир и природу человечества…» (VII, 516 ), или «Односторонность есть пагуба мысли…» в письме к П.Катенину (Х, 201 ), и, обращаясь к Дельвигу с осмыслением последствий восстания 14 декабря 1825 года : «Не будем ни суеверны, ни односторонни, как французские трагики; но взглянем на трагедию взглядом Шекспира…(Х, 200 ). Поэтому пушкинская противоречивость в оценках исторических фактов, личностей да и литературных проблем есть плод его высокого целевого развития, его собственной «истории», как назвала пушкинский путь Марина Цветаева. Палиевский приводит в пример пушкинской противоречивости строки из двух стихотворений о Н.Гнедиче. Приведем их полностью. \ В 1830- м году Пушкин написал: Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера, Боком одним с образцом схож и его перевод. А в 1832 году так уважительно и величественно: С Гомером долго ты беседовал один, Тебя мы долго ожидали, И светел ты сошел с таинственных вершин И вынес нам свои скрижали… Ну, а гений, как сказал Пушкин, - парадоксов друг. Он сказал, не думая, что говорит о себе. Его парадоксальность, то есть противоречивость, оказалась очень неоднозначной. В ней есть особые варианты, ибо ему присуща по Цветаевой «история»-неостановимое развитие. В.Глухов в работе о лирике Пушкина задается вопросом, чем же объясняется такое неостановимое развитие пушкинской мысли, и так отвечает на собственный вопрос : «…Эта способность была следствием бесподобной творческой одаренности и активности самого поэта. Его особого склада сознания, к тому, чтобы находить взаимоисключающие тенденции в окружающем мире и отражающей их человеческой мысли…, к предрасположенности Пушкина к художественному осмыслению действительности в ее противоположностях и контрастах, к осмыслению ее полярных сторон и их взаимосвязи, что порождает в его собственном сознании… противоречия, стимулирующие повышенные темпы работы его творческой мысли» (3). Марина Цветаева назвала Пушкина поэтом «с историей» по сравнению с теми поэтами, кто не претерпевал своей истории жизни и творчества, своего особого развития, противопоставляя ему Лермонтова ( 4 ). И Пушкин летел как стрела, необыкновенная стрела. Она умела возвращаться, чтоб снова лететь, но никогда не упасть. Так и летит – полет и обозримость с высоты полета ( 5 ). А.Ильичев в своей докторской диссертации «Поэтика противоречия в творчестве А.С.Пушкина и русская литература конца XVIII и начала XIX века» (6) приводит яркую и точную характеристику пушкинской сложной личности из статьи М.Меньшикова 1899 года: «Если стихи его подбирать как документы, то с одинаковым правом вы можете утверждать, что Пушкин был и истинный христианин и грубый язычник, и народолюбец и противник народа, и человек целомудренный и циничный грешник, и враг насилия и сторонник его… в разный возраст он высказывал совершенно разные взгляды, которые с своей относительной точки зрения верны, а с абсолютной – одинаково ошибочны » (7). Двойственность (амбивалентность) Пушкина, отраженная в его лирике, касающейся личных тревог, радостей, разочарований, есть нечто иное, совсем другое выражение синдрома (прошу прощения за медицинский термин) противоречивости. Это пылкая внезапная смена самоощущений, не требующая жизненного опыта и годов размышлений, пусть и летящих, как неостановимые стрелы. Она и есть двуединая мысль-чувство, рожденная одним порывом, фиксируемая очень открыто и доверительно. Здесь невозможно не вспомнить знаменитое стихотворение «Поэт». В нем Пушкин ясно декларирует природную двойственность, казалось бы, поэта вообще, но - так заинтересованно и поэтически убедительно, что не возникает сомнений: он говорит о себе. Пока он «малодушный», он «ничтожный», но потом он – «пробудившийся орел», и головы не клонит, и молвы чуждается. О противоречивости Пушкина размышляли литераторы-философы конца XIX- начала ХХ века. Так Д.Мережковский в работе с кратким названием «Пушкин», касаясь пушкинского религиозного чувства, полагает в нем сочетание представлений аристократических и народных, христианских и языческих. Убеждает, по его мнению, в этом и стихотворение «Пророк» с его языческими страстями преображений и обретенных возможностей слышать и понимать природу, тварей на земле и в воде ( 8 ). Нечто подобное высказал и М.Гершензон в статье «Мудрость Пушкина»: «Пушкин – язычник и фаталист […] он древнее единобожия и всякой положительной религии» ( 9 ). Такие высказывания примыкают к вопросу о двойственности (противоречивости) поэта с отражением этого качества в его творчестве, но все-таки более относятся к другой теме – теме «пушкинского политеизма, как необходимости творческой свободы» (10). Геннадий Красухин в книге о Пушкине «Покой и воля» (11) отмечает, как глубоко противоречат мысли-чувства поэта в стихотворении «Памятник» его прошлым ощущениям жизни, смерти, бессмертия. В «Памятнике» Пушкин спокоен, уверен и величав: Нет, весь я не умру – душа в заветной лире Мой прах переживет и тлена убежит… Но с какой тоской и разочарованием в вере он признавался в 1823 году: …Когда бы верил я, что некогда душа От тленья убежав, уносит мысли вечны, И память, и любовь… …………………………………………….. Меня ничтожеством могила ужасает. Как? Ничего? Ни мысль, ни первая любовь… Мне страшно… Да, это были его «афейские» годы, кризисные, ломкие. Годы смятений, разочарований, сомнений, поисков и – становления. К концу жизни Пушкин переборол страдания сомнений в трудно доказуемых постулатах о вечности или тленности души. Он был уже выше этих сомнений. Пришла уверенность в целесообразности и достойности своей жизни. Он оставлял на земле самое главное, свой неисчерпаемый дух – своё слово. Он претерпел свою «историю», своё развитие. Здесь также не случайная противоречивость, а – жизнь, опыт. Сергей Бонди в одной из своих работ о Пушкине сравнил пушкинское «Из Пиндемонти», где поэт отказывается от погружения во всякие политические идеи, с «Памятником, где Пушкин восславляет свободу (конечно же, политическую). Бонди связывает возникновение такой противоречивости с разыгравшимся в Пушкине мировоззренческим кризисом (12 ). Однако ведь это стихи одного года – 1836-го. И всё же, в «Из Пиндемонти» он только размышляет, а в «Памятнике» дает окончательную оценку своей жизни, уверенный, что она была достойной. И противоречие двух произведений не случайность, а так же следствие опыта творческой мысли. Натан Эйдельман, изучая исторические интересы Пушкина, обращает внимание на меняющееся с годами отношение Пушкина к фигуре Петра I. Да и из пушкинских текстов читателю предстают разные образы царя: В «Арапе Петра», в «Полтаве», в «Медном всаднике», в «Истории Петра» (недопущенном к изданию Николаем I). Художественный инстинкт Пушкина в сочетании с аналитическим умом неминуемо вел его к реалистическим оценкам истории и ее деятелей (13). Такие перемены в Пушкине не могут быть сведены к той импульсивной амбивалентности его натуры, с описания которой была начата данная работа Неостановимое движение его взглядов и оценок – становление его исторического мышления. Это привело и к «Борису Годунову», и к «Капитанской дочке», и к «Пугачевскому бунту». К Пугачеву - романтическому и реальному. Не о противоречиях следует вести речь в таких случаях, а о неостановимом развитии («истории») творческой мысли поэта. Невозможно обойти вниманием последний лирический цикл пушкинских стихотворений, традиционно именуемый «каменноостровским» (все шесть стихотворений написаны в лето 1836 года в Петербурге, на даче Каменного острова. 1836 год психологически тяжелый год для Пушкина. К угнетенности, связанной с личными переживаниями присоединялась горечь памяти о декабрьской трагедии1825-го года: в дни создания каменноостровского цикла исполнилось 10 лет со времени казней и ссылок близких ему людей. Ясно чувствуется, что стихи эти – размыщления о смерти, правде, грешности, добре, искуплении. Поиск опоры для бессмертия, оправдания своей жизни. Это предсмертные стихи. Он, человек богатой интуиции, чуткий к внутренним и внешним жизненным факторам, чувствовал близкий конец. Поэтому С.Фомичев с уверенностью полагает, что пушкинский «Памятник» (пушкинский отчет перед вечностью, помеченный в рукописи рукой поэта -14 авг. 1836 ) должен стоять в финале цикла (14). Две начальные строки незаконченного пятого каменноостровского стихотворения демонстрируют ту явную двойственность пушкинского «Я», которая так свойственна ему в лирике, очень личностной лирике. Он всё же не избежал её и в этом цикле: Напрасно я бегу к Сионским высотам, Грех алчный гонится за мною по пятам. То есть – бегу, хочу, но не могу избавиться. Я – таков. Двуединство желания и невозможности исполнения. Как в молодости. Истинная двойственность (амбивалентность) жизнечувствования. Исследователями пушкинского творчества употребляется ещё одно определение его неожиданных оценочных противоречий в жизни и литературе – парадоксальность. Надо думать используется подсказка самого Пушкина: «гений – парадоксов друг». В.Шмид (15) перечисляет все зоны пушкинской парадоксальности. Первыми упоминаются парадоксы чувствования. Затем парадоксы характера, судьбы, жанра, действия, литературы. И автор отмечает, что только парадоксы чувствования касаются личных свойств поэта. Всё остальное вне этой зоны. Парадоксальность чувствования (по Шмиду) как раз и есть те проявления противоречивости, которую мы рассмотрели в самом начале этого скромного анализа – проявления двойственности (амбивалентности) в его личностной лирике от юности до последних дней. Из размышлений над всем сказанным в этой работе напрашивается вывод, что противоречивость, как характерная черта пушкинской личности, являя один из приемов поэтики Пушкина, разнообразна в зависимости от проблемы, которой она касается. При этом имеют место два особых варианта противоречивого пушкинского мышления. Это: 1) свойственное его подвижному уму зоркое, новое осмысление исторических событий, личностей, собственной судьбы, что не является импульсивным трудно объяснимым качеством натуры, то есть свидетельствует не о противоречивости, а о возникновении нового взгляда на вещи, связанного с течением времени и с развитием духа и мудрости. и 2) личностные особенности жизнечувствования Пушкина, отраженные в его лирике. Именно противоречие как двойственность (амбивалентность) является этой особенностью и украшает его несравненную личностную лирику, внимание на чем сосредоточено в первой части этой работы. Представляется, что она, эта двойственность, и является природной особенностью пушкинской натуры. Фактически именно она и является истинной, трудно объяснимой, в какой-то степени подсознательно возникающей подвижной, летучей противоречивостью жизнечувствования, мгновенным разнополюсным отражением его сложного внутреннего мира. Надо думать, что большая доля его поэтического мастерства в самораскрытии своей личности, своей натуры, заключена в этом природном даре гибкой, импульсивной и вместительной двойственности - амбивалентности. Она превратилась в художественный прием поэта, дала ему свободу выражения в личностной лирической философии жизни, полной страстей, размышлений и поступков.
Литература
5.Кресикова И.А. Цветаева и Пушкин. Вольные этюды. М., РИФ РОЙ, 2001. - С.135-147 6. Ильичев А.В. Поэтика противоречия в творчестве А.С.Пушкина и русская литература конца XVIII-начала XIX века. Докт. дисс. - Владивосток, 2004. - 204 с. - РГБ ОД. 7. Меньшиков М.О. Клевета обожания. Книжки недели. - М., 1899. Октябрь. - С. 185-186. 8. Мережковский Д.С. Пушкин. В кн.: «Пушкин в русской философской критике». М., Книга, 1990. - С. 126-131. 9. Гершензон М.О. Мудрость Пушкина. В кн.: «Пушкин в русской философской критике», М., Книга. – 1990. - С. 212. 10. Кресикова И.А. Пророк и сивилла (Пушкин и Цветаева). - М., РИФ РОЙ, 2004. - С. 59-62. 11. Красухин Г.Г, Покой и воля. М., 1987, С. 244-245. 12. Бонди С. М. О Пушкине. Статья «Памятник». - М., 1978. - С. 476. 13. Эйдельман Н.Я. Пушкин. История и современность в художественном сознании поэта. - М., Сов. писатель. М., 1984. - С. 35-36. 14. Фомичев С.А. Последний лирический цикл Пушкина. Временник пушкинской комиссии. АН СССР. - Л., Наука. – 1985. - С. 66. 15. Шмид В. Парадоксальность Пушкина. В кн.: «Парадоксы русской литературы. Петербургский сб. Вып.3. - СПб, С. 132. Цитаты из А.С. Пушкина приведены по Полному собранию сочинений А.С.Пушкина в 10-ти томах. М.,-Л., АН СССР, 1949. В тексте указаны том и страницы. _______________________ © Кресикова Иза Адамовна |
       
|
