1936-й – не самый лучший год в жизни Михаила Булгакова. Начинался же он вполне оптимистично. И ничто не предвещало драмы: осенью 1935 года возобновились репетиции спектакля по пьесе М. А. Булгакова «Мольер». «В неимоверно трудных условиях во второй половине 1929 я написал пьесу о Мольере, - писал 18 марта 1930 года Михаил Булгаков брату Николаю Булгакову в Париж. – Лучшими специалистами в Москве она была признана самой сильной из моих пяти пьес. Но все данные за то, что её не пустят на сцену. Мучения с ней продолжаются уже полтора месяца, несмотря на то, что это – Мольер, 17-й век, несмотря на то, что современность в ней я никак не затронул. Если погибнет эта пьеса, спасения у меня нет – я сейчас уже терплю бедствие. Защиты и помощи у меня нет. Совершено трезво сообщаю: корабль мой тонет, вода идёт ко мне на мостик. Нужно мужественно тонуть. Прошу отнестись к моему сообщению внимательно.

Если есть какая-нибудь возможность прислать мой гонорар (банк? чек? я не знаю как?), прошу прислать: у меня нет ни одной копейки. Я надеюсь, конечно, что присылка будет официальной, чтобы не вызвать каких-нибудь неприятностей для нас».

  В марте Михаил Булгаков получил от брата сорок долларов. «Внешторгбанк» выплатил их, конечно же, в рублях, строго по курсу: семьдесят рублей шестьдесят шесть копеек. Это были смешные деньги. По Москве ползли слухи, что будто бы в каждом театре Михаил Булгаков получает по 500 рублей. На самом деле во МХАТе, куда писателя приняли после разговора со Сталиным в мае 1930 года, он получал 150 рублей в месяц. Но они полностью уходили на погашение последней четверти подоходного налога за предыдущий, 1929 год. Фининспектор не дремал.

   От фининспекции страдали все литераторы. Достаточно вспомнить «Разговор с фининспектором о поэзии» Владимира Маяковского:

Вы требуете

                      с меня

                                  пятьсот в полугодие

и двадцать пять

                           за неподачу деклараций.

Труд мой

                любому

                              труду

                                        родствен.

Взгляните – 

                     сколько я потерял,

какие

          издержки

                            в моем производстве

И сколько тратится

                                 на материал.        

    Но фининспектор, который опекал Михаила Булгакова, скорее всего, не читал Маяковского: он грозил писателю отобрать его имущество в счёт погашения долгов. 300 рублей, которые Михаил Булгаков получал еще в ТРАМе - Театре рабочей молодежи, куда он поступил приблизительно в тоже время, когда его взяли во МХАТ на должность режиссёра, тоже уходили на погашение долга. «Дни Турбиных» и «Зойкина квартира» напечатаны за рубежом без разрешения автора. Гонорар за их издания практически был украден. Только после вмешательства брата Николая Булгакова какие-то крохи от него стали поступать на счёт Михаила Булгакова. 

   «Но денежные раны, нанесённые мне за прошлый год, так тяжки, так непоправимы, что и 300 трамовских рублей как в пасть валятся на затыкание долгов», - писал Михаил Булгаков брату в Париж.

   Поправить свои материальные дела Михаил Булгаков рассчитывал постановкой «Мольера». Это была пятая пьеса писателя. Драму «Кабала святош», переименованную не им в «Мольера», Булгаков окончил после запрещения его спектаклей в трёх театрах Москвы – «Дней Турбиных» во МХАТе, «Зойкиной квартиры» в Театре им. Вахтангова, «Багрового острова» в Театре рабочей молодежи… Хотя сборы от их представлений были колоссальными. Вот несколько свидетельств на эту тему.

   3 октября 1927 года К. С. Станиславский обратился с письмом к Председателю Совета народных комиссаров А. И. Рыкову с письмом:

    «Глубокоуважаемый Алексей Иванович!

Мне очень стыдно беспокоить Вас, но я принужден это делать, чтоб спасти порученный мне Мос[ковский] Художествен[ный] Академич[еский] театр. Он, после запрещения пьесы «Турбины», очутился в безвыходном положении, не только материальном, но и репертуарном.

    Вся тяжесть работы снова пала на нас – стариков, и я боюсь за здоровье и даже за жизнь надрывающихся в непосильной работе старых артистов.

   Одновременно с текущей работой нам приходится спешно репетировать большую, сложную постановочную пьесу «Бронепоезд» к десятилетнему юбилею СССР. В этой работе также участвуют старики, кот[орые] по вечерам несут текущий репертуар. Разрешением «Турбиных» этот вопрос разрешается и материально, и репертуарно.

Прошу Вашего содействия. Извините за беспокойство». 10 октября 1927 года Политбюро ЦК ВКП (б) приняло решение: «Отменить немедленно запрет на постановку «Дней Турбиных» в Художественном театре и «Дон-Кихота» в Большом театре».

21 февраля 1928 года Политбюро ЦК ВКП (б) рассмотрело вопрос «О «Зойкиной квартире»: «Ввиду того, что «Зойкина квартира» является основным источником существования для театра Вахтангова – разрешить временно снять запрет на её постановку». 

    Была ещё одна пьеса Михаила Булгакова «Бег», принятая МХАТом к постановке. Судьба  новой пьесы писателя тоже решалась на Политбюро ЦК ВКП (б). 30 января 1929 года Политбюро ЦК ВКП (б) приняло предложение комиссии Политбюро «о нецелесообразности постановки пьесы М. Булгакова «Бег» в театре». 

«Все мои пьесы запрещены к представлению в СССР, и беллетристической ни одной строчки моей не напечатают. В 1929 году совершилось моё писательское уничтожение», - написал 24 августа 1929 года Михаил Булгаков брату в Париж.

   Оставался «Мольер» - последняя надежда. Но «Мольера» постигнет таже судьба: 18 марта 1930 года Главрепертком запретил постановку спектакля. 

После вмешательства Максима Горького и других известных деятелей литературы и искусства в марте 1932 года театр приступил к новым репетициям. Они продолжались вплоть до февраля 1936 года. Почему так долго? В течение четырёх лет Михаил Булгаков по настоянию театра переделывал то одну, то другую сцену.

   Наступил 1936 год. Режиссёр Н. М. Горчаков и автор пьесы М. А. Булгаков чуть ли не ежедневно работали с актерами, подгоняли костюмы, декорации... Накануне нового года, 31 декабря, спектакль посмотрел В. И. Немирович-Данченко. 4 января очередная репетиция «Мольера» с В. И. Немировичем-Данченко. Владимир Иванович так объяснил своё участие в репетициях: 14 репетиций, проведённых Горчаковым со Станиславским, не так уж много дали, за результат спектакля он не боялся. В целом он будет принят хорошо, считал Владимир Иванович. Плохо только то, что, работая над пьесой, все всё время хотели её переделать, изменить авторский замысел.

   Немирович-Данченко не был исключением. Он считал, что у исполнителя главной роли Станицына Мольер – только актёр. «А нам важно, что он актёр и писатель, - говорил В. И. Немирович-Данченко. – Актёр-комик – это только характерность, а главное – писатель. Я от этого и шёл. Я иду диалектическим путём. Не может быть, чтобы писатель мог мириться с насилием, не может быть, чтобы писатель не насиловал свою свободу. Таких пьес не бывало, чтобы весь высказался. Цензура не допускала, чтобы гений был революционен. Возьмите для примера Пушкина. У писателя есть всегда чувство, что он в себе что-то давит. Вот это чувство я считаю одним из самых важных элементов в образе Мольера».

   Немирович-Данченко провёл всего лишь одиннадцать репетиций. Изменить стиль представления оказалось невозможным, а не выпустить спектакль на публику Владимир Иванович уже не мог… Столько лет режиссёры и актёры, художники и автор ждали этого спектакля, столько положили сил на его постановку. В семье Булгаковых жили ожиданием благополучного исхода истории с «Мольером». 17 января 1936 года Елена Сергеевна Булгакова писала матери: «Живём мы чудесно. Правда, за последние два месяца очень устали, так как Миша взял перевод одной мольеровской комедии («Скряга» - Н. Б.) с французского  и пришлось много работать. Вчера только его закончили, вернее – я переписку, и вздохнули с облегчением. Из-за этого перевода пропустили массу чудных дней – не могли походить на лыжах… На днях генеральная «Мольера».

   Первая генеральная репетиция состоялась 5-го, вторая – 9-го февраля. 11 февраля Елена Сергеевна запишет в «Дневнике»: «Сегодня был первый, закрытый, спектакль «Мольера» - для пролетарского студенчества. Перед спектаклем Немирович-Данченко произносил какую-то речь – я не слышала, пришла позже. М. А. сказал – «ненужная, нелепая речь».

Произносить речи перед спектаклем было в традициях первых лет после Октябрьской революции. Александр Блок выходил к солдатам и матросам в Мариинском драматическом театре и рассказывал им, кто такой Шиллер и о чём его пьеса «Разбойники». В Феодосийском театре с такими короткими лекциями к зрителям обращался Викентий Вересаев. В 1920-м творческий путь Михаила Булгакова к собственным пьесам начинался тоже с таких небольших выступлений перед спектаклями и концертами во Владикавказе. В 1936-м Булгаков считал эти выступления «нелепыми».

Е. С. Булгакова запишет в «Дневнике» о том, как публика приняла «Мольера»: «После конца, кажется, двадцать один занавес. Вызывали автора, М. А. выходил…»

   На спектакле побывал секретарь Сталина А. Н. Поскрёбышев. Ольга Сергеевна Бокшанская, секретарь В. И. Немировича-Данченко, со слов директора театра, расскажет сестре Елене Сергеевне Булгаковой, что Александру Николаевичу очень понравился спектакль и что, якобы, он сказал: «Надо непременно, чтобы И. В. посмотрел».

«Мольер» вышел, - напишет Михаил Булгаков своему другу и первому биографу П. С. Попову. – Генеральные были 5-го и 9-го февраля. Говорят об успехе. На обеих пришлось выходить и кланяться, что для меня мучительно».

   А 15-го февраля состоялась премьера спектакля, на котором присутствовала партийная и театральная верхушка Москвы, доктора и профессора ведущих вузов, известные писатели и актёры. 

  «Сколько лет мы её ждали! – запишет Елена Сергеевна в «Дневнике». – Зал был, как говорит Мольер, нашпигован знатными людьми… Успех громадный. Занавес давали, по счёту за кулисами, двадцать два раза. Очень вызывали автора».

   17-го февраля состоялся второй спектакль. На 21-е был назначен общественный просмотр «Мольера». 24-го – дневной спектакль. «Спектакль имеет оглушительный успех», - записывает Елена Сергеевна в «Дневнике». После спектакля 27-го февраля Елена Сергеевна напишет: «Много звонков – просят билеты на «Мольера». 4 марта снова «Мольер». Казалось, всё устроилось и Михаил Булгаков начал работу над учебником.

   А 9 марта Булгаковы прочтут в «Правде» статью «Внешний блеск и фальшивое содержание». Статья без подписи. Когда Елена Сергеевна дочитала статью до конца, Булгаков скажет: «Конец «Мольеру», конец «Ивану Васильевичу». Днём Булгаковы были в театре: «Мольера» сняли, объявленный на 10 марта спектакль отменён.

После «Правды» одна за другой появляются статьи. 10 марта в «Литературной газете» резкая по тону статья Б. Алперса «Реакционные домыслы М. Булгакова». 11 марта в «Советском искусстве» «Мольер» назван «убогой и лживой пьесой».

   Булгаков понимал, что вслед за «Мольером» снимут совсем готовую к выпуску в театре Сатиры комедию «Иван Васильевич», в театре им. Вахтангова закроют «Пушкина»… 

16 марта Михаила Булгакова вызвали к П. М. Керженцеву, председателю Комитета по делам искусств. Встреча, по воспоминаниям Елены Сергеевны, оказалась бессмысленной: «…впечатление у меня такое, что ему хотели дать понять, что унывать от статьи он не должен и что от него ждут дальнейшей работы».

   18 марта Елена Сергеевна запишет в «Дневнике»: «В «Советском искусстве» от 17 марта  скверная по тону заметка о «Пушкине». В статье под названием «Покушение на Пушкина», в частности, были такие слова: «Памяти Пушкина угрожают халтурщики, пошляки, драмоделы, спекулирующие на его имени». И это о Булгакове, который летом 1920 года во Владикавказе защищал Пушкина от нападок футуристов, рапповцев, дебоширов в поэзии. Это они предлагали Булгакову «бросить Пушкина в очистительный огонь революции, в котором весь этот хлам должен сгореть, крупинки золота, если они есть, останутся. После этого костра вся божественность, гениальность, солнечность Пушкина должна исчезнуть как навеянный за столетие дурман». Через 16 лет Булгакова обвинили в том, что он спекулирует на имени Пушкина, что он – угроза Пушкину…

13 мая состоялась генеральная без публики «Ивана Васильевича». И сразу же пьеса была запрещена. 19 мая вахтанговцы обратились к Булгакову доработать пьесу «Последние дни Пушкина». Булгаков твердо решил: ни «Мольера», ни «Ивана Васильевича», ни «Пушкина» не дорабатывать.

    В мае были закрыт спектакль по пьесам Булгакова в Харькове. Харьковчане потребовали возврата выплаченного автору аванса. Переговоры в Ленинграде о постановке спектаклей по пьесам писателя зашли в тупик… Летом 1936 года Булгаковы съездили в Киев, где МХАТ показывал «Дни Турбиных». Спектаклю десять лет. Но о юбилее знали только Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна. МХАТ не поздравил автора с этим событием. 17 июня Булгаков начал работать над либретто оперы «Минин и Пожарский» для Большого театра. Музыку к опере писал композитор Б. В. Асафьев. К началу июля черновая редакция либретто была готова.

    11 июля в письме матери Елена Сергеевна писала: «У Миши очень много работы, и все срочная, к осени. Так что и сейчас всё время диктует.  И летом, когда поедем отдыхать на месяц в Синоп (под Сухуми), будет работать. Оба мы устали страшно. Всё время думали, вот эту работу сдаст, и отдохнём. И всё надо было дальше работать, без отдыха. Когда-то это будет?» 26 июля Елена Сергеевна запишет в «Дневнике»: «Завтра мы уезжаем из Москвы в Синоп под Сухумом. «Минин» закончен. М. А. написал его ровно в месяц, в дикую жару. Асафьеву либретто чрезвычайно понравилось. Он обещает немедленно начать писать музыку».

   Почему Булгаковы выбрали для отдыха гостиницу «Синоп»? После 1919-1921 годов, прожитых Булгаковым на Кавказе, весной 1928 года писатель побывал в Тифлисе, Батуме. Но в Батуме непрерывно шёл дождь. И Булгаков с женой переехал в Зелёный Мыс. Жил в пансионе, расположившемся в бывшей вилле князей Барятинских. Любовь Евгеньевна Белозёрская, вторая жена Булгакова, вспоминала: «Мы приехали, когда отцветали камелии и все песчаные дорожки были усыпаны этими царственными цветами».

О гостинице «Синоп» Булгаковы слышали, скорее всего, от Александра Фадеева. Он прожил в Сухуми не один месяц. Приехав в ноябре 1935 года, Фадеев остановился в гостинице «Синоп».  Здесь он работал над четвёртой частью романа «Последний из Удэге». В январе 1936 года он писал своей матери Антонине Владимировне: «Как ни соскучился я здесь, в Сухуми, если учесть, что ведь целый год до этого я был на Дальнем Востоке, всё-таки мне сидеть здесь пока что полезней и лучше, чем в Москве. Я очень продуктивно работаю. Я надеюсь в феврале закончить четвёртую часть. Это было бы вполне «по-стахановски», если бы удалось сдать через месяц-полтора четвёртую часть, когда третья только выйдет…» 

   В следующем письме он сообщает: «Что касается моего сухумского сидения, то оно уже приносит свои плоды: в работе над четвёртой частью я перевалил далеко за половину и – в конце февраля, середине марта – надеюсь кончить».

   В 1933 году по инициативе Председателя ЦИК СССР М. И. Калинина в Сухуми был построен Дом отдыха «Синоп». В 1935 году он принял первых отдыхающих. В том же, 1935 году, во время путешествии по Чёрному морю, в Сухуми побывал Алексей Толстой. В творческой среде «Синоп» к тому времени стал модным местом отдыха.

   Булгаковы – Михаил Афанасьевич и Елена Сергеевна приехали в Сухуми не одни. На отдых в «Синоп» приехала сестра Ольга Сергеевна Бокшанская, неизменный секретарь В. И. Немировича-Данченко. Вместе с ней в «Синопе» поселился её муж Евгений Калужский. Приехал в Сухуми и режиссёр-постановщик «Мольера» Николай Горчаков. Остановился тоже в «Синопе». Приехал с одной целью – убедить Булгакова взяться за перевод пьесы Шекспира «Виндзорские проказницы». И хотя договор со МХАТом на её перевод был подписан ещё в мае, Горчакову было ясно, что разрыв неизбежен. «МХАТ – кладбище моих пьес», - с горечью говорил Булгаков о любимом театре. Горчаков сделал последнюю попытку, причём, не очень удачную.

   От имени МХАТа Горчаков поставил перед Булгаковым задачу написать новое произведение на основе объединения сюжетных  мотивов «Виндзорских проказниц» и «Генриха IV».

    Поначалу Булгаков взялся за перевод «Виндзорских кумушек», как записано на титульном листе рукописи. Михаил Афанасьевич переводил, Елена Сергеевна переписывала на чистовик. Вечерами подолгу разговаривали с Н. Горчаковым и П. Марковым. Марков обещал Булгакову защитить его и новую пьесу от режиссёрского диктата, который всё заметнее проявлял Горчаков. Николай Михайлович, которому в ту пору было 38 лет, а Михаилу Афанасьевичу 45, пытался поучать его, как переводить Шекспира, давать ему советы, как исправить «Мольера», чтобы возобновить постановку. Елена Сергеевна отметила в «Дневнике», что в «Театре уже говорят о возобновлении «Мольера», о том, что поспешили с его снятием. Лица не узнаваемы».

   Горчаков считал, что Булгаков «будет делать перевод впустую, если он, Горчаков, не будет давать установки, как переводить». Ну, и дал установку:

- Хохмочки надо туда насовать!.. Вы чересчур целомудренны, мэтр… Хи-хи-хи…

На другой день Булгаков сказал Горчакову, что он от перевода и вообще от работы над «Виндзорскими» отказывается.

    Так, с разрыва с Горчаковым, начался отпуск Булгакова – первый за семь лет работы во МХАТе. 17 августа Михаил Булгаков отправит из «Синопа» письмо ближайшему другу семьи Я. Л. Леонтьеву, поскольку он, перейдя из МХАТа в ГАБТ, вынашивал идею привлечь Михаила Афанасьевича для работы в Большом театре. 

   «Дорогой Яков Леонтьевич! 

Чувствую, что бедная моя голова отдохнула. Начинаю беседовать с друзьями, о которых вспоминаю с нежностью. И в первых строках посылаю привет Доре Григорьевне, Евгении Григорьевне и Андрею Андреевичу.

Засим: «Синоп» – прекрасная гостиница. Отдохнуть здесь можно очень хорошо. Парк. Биллиард. Балконы. Море близко. Просторно. Чисто. Есть один минус – еда. Скучно. Однообразно. Согласитесь сами, что нисколько не утешает таинственные слова в карточке  цвыбель клопс, беф Строганов, штуфт, лангет пикан и прочее. Под всеми этими словами кроется одно и то же  – чушь собачья. А многие, в том числе и я, принимают иноземные капли, и кормят их рисовой кашей и киселём из черники.

    Все остальное  – хорошо. Не нравится здесь немногим. Но в числе их сестрёнка Олька. Въехала она сюда с таким грохотом, что даже я, при всей моей фантазии, изумился. И теперь с утра до вечера кроет последними словами побережье. И горы, и небо, и воздух, и магнолии, и кипарисы, и Женю, за то, что привёз её сюда, и балкон за то, что возле него пальма. Говорит, что всех надо выселить отсюда, а устроить цитрусовые плантации. Словом, ей ничего не нравится, кроме Немировича. Начала она с того, что едва не утонула. И если бы Ершов, как был в одежде, не бросился в воду и не вытащил её, неувязка была бы крупная. Люся чувствует себя хорошо, чему я очень рад. Наша жизнь трудная, и я счастлив буду, если она наберётся здесь сил.

   Первое время я ничего не читал, старался ни о чём не думать, все забыть, а теперь взялся за перевод "Виндзорских" для МХАТа. Кстати о МХАТе. Оттуда поразительные вести. Кумовья и благодетели показывают там такой класс, что можно рот разинуть. Но об этом как-нибудь при свидании. Люся мне говорит – ты –  пророк!

   Ах, дорогой Яков Леонтьевич, что-то будет со мною осенью? К гадалке пойти, что ли?

Что с "Мининым"? Я Асафьеву послал в письме маленькое дополнение к одной из картин. Работает ли он?

   Мы собираемся выехать отсюда 27-28.08-го через Тифлис – Владикавказ (Орджоникидзе). Ежели успеете написать мне сюда, обрадуете. Люся посылает всем Вашим самые тёплые, дружеские приветы. 

Не забывайте!

Ваш М. Булгаков».

     Это единственное письмо Михаила Булгакова, написанное им в гостинице «Синоп» и отправленное в Москву. Есть ещё одно документальное свидетельство о том, что Михаил Афанасьевич Булгаков и Елена Сергеевна Булгакова останавливались в гостинице «Синоп» - фотография, сделанная в «Синопе» в июле 1936 года. На переднем плане во весь рост Елена Сергеевна, и за ней Михаил Булгаков. Фото сделано на фоне экзотической субтропической растительности.

Позднее, в «Мастере и Маргарите», в главе «Понтий Пилат» Булгаков напишет: «В изысканных выражениях извинившись перед первосвященником, он попросил его присесть на скамью в тени магнолии…»

   Многое из того, что увидел Михаил Булгаков на Кавказе, нашло отражение в его рассказах, повестях, романах, пьесах – и Зеленый Мыс в пьесе «Адам и Ева», магнолии, кипарисы и гранатовое дерево в «Мастере и Маргарите», и даже названия шикарных блюд из меню «Синопа» в главе «Было дело в Грибоедове»…  

   Лето и осень 1936 года стали для Булгакова временем тяжёлых раздумий о дальнейшей своей творческой судьбе. После снятия со сцены МХАТа пьесы «Мольер» он не мог больше оставаться в театре. 15 сентября Булгаков написал письмо директору МХАТа Аркадьеву, в котором отказывался и от службы в театре, и от работы над «Виндзорскими».

    5 октября 1936 года Елена Сергеевна и Михаил Афанасьевич отметили юбилей – десять лет со дня премьеры «Турбиных». Они были впервые показаны на сцене МХАТа  5 октября 1926 года. И выдержали более 800 спектаклей. Несмотря на разрыв со МХАТом, Булгаков ждал, что из театра придёт делегация и поздравит с юбилеем.

Поздравление пришло неожиданно из Литературного агентства: «Мёртвые души» куплены на все англоговорящие страны. «Турбины» проданы в Норвегию. Кроме того, «Турбины» пойдут в этом сезоне в Лондоне».

     В этот же день Булгаков послал коротенькое письмо старому другу семьи П. С. Попову: «…У меня была страшная кутерьма, мучения, размышления, которые кончились тем, что я подал в отставку в Художественном Театре и разорвал договор на перевод «Виндзорских». Довольно! Всё должно иметь свой предел. Позвони, Павел! Сговоримся, заходи ко мне. Я по тебе соскучился. Елена Сергеевна долго хворала, но теперь поправляется.

   Прикажи вынуть из своего погреба бутылку Клико, выпей за здоровье «Дней Турбиных», сегодня пьеса справляет свой десятилетний юбилей. Снимаю перед старухой свою засаленную писательскую ермолку, жена меня поздравляет, в чём и весь юбилей…

Твой М.Б.» 

   Вспоминал ли позднее Михаил Булгаков поездку в «Синоп»? В его письме писателю Викентию Вересаеву от 2 октября 1936 года есть такие строки: «Надеюсь, что Вы чувствуете себя хорошо и летом отдохнули? Мне удалось провести месяц на Чёрном море. К сожалению, Елена Сергеевна съездила со мною неудачно. Привезла с юга какую-то инфекцию и хворает целый месяц. Теперь ей лучше,  я понемногу начинаю разбираться в хаосе, получившемся после моего драматургического разгрома. Из Художественного театра я ушёл. Мне тяжело работать там, где погубили «Мольера»… Тесно мне стало в проезде Художественного театра…»

   Следует вспомнить ещё об одном важном событии в жизни Михаила Булгакова. Накануне поездки в «Синоп» писатель завершил роман о дьяволе. Глава «Последний полёт» датирована 6 июля 1936 года. Но она не удовлетворила его. Булгаков отложил работу над романом до лучших времён. После «драматургического разгрома» 1936 года Булгаков займётся завершением романа «Мастер и Маргарита».

   Время, проведённое в гостинице «Синоп», разделило жизнь и творческую биографию Михаила Булгакова на две части – до и после поездки в Сухуми. «Синоп» стал важным этапом в творческой биографии  Михаила Булгакова: здесь писатель принял решение уйти из МХАТа навсегда. Впереди был главный роман писателя «Мастер и Маргарита».  И ещё - это была последняя встреча Михаила Булгакова с Черноморским побережьем Кавказа, с Чёрным морем.

* * *

   Гостиница «Синоп» в Сухуме и сегодня в XXI веке принимает отдыхающих со всех концов света, предлагает большой набор услуг. И кто знает, может быть, когда-нибудь в её главном вестибюле появится портрет одного из величайших писателей ХХ века Михаила Булгакова. И он будет встречать всех приезжающих и уезжающих, словно обращаясь к ним: «Помните «Синоп». Может быть…

____________________

© Блохин Николай Федорович

Ранее опубликованные варианты:

– Блохин Н. Булгаков в 1936-м: Один год из жизни Мастера // Общеписательская Литературная газета (Москва). - 2011. - № 9 (22). - С. 5.

¬– Николай Блохин. Михаил Булгаков в 1936-м // Дон. - 2014. - № 10-12