...Он был истинный аристократ,
                    потому что жил только для науки, для
                    искусства, для пользы и для друзей, то есть
                    для всех порядочных и интеллигентных
                    людей, с которыми встречался.
                    Граф В.А. Соллогуб



Олег жил в городе Речанове, расположенном в самой что ни на есть российской глубинке, на пересечении древних торговых путей, но прошло время, и бурная торговая и военная жизнь ушла из этих мест. Война с французами 1812 года была последним событием, в котором участвовал Речанов. Он стал заурядным уездным городком: “Древность, совсем древность, невозмутимая, тихая, блаженная, мирная”. Тем не менее, первые летописные упоминания о Речанове появились уже более девятисот лет назад, а сейчас там можно найти архитектурные памятники, связанные с именами Кваренги, Серова, Львова! Ещё совсем недавно по всему, - тогда ещё Советскому, - Союзу слетались как мухи на мёд к памятникам, имеющим отношение к этим мастерам, но здесь... Здесь не туристская зона, и памятники эти медленно разрушаются при отсутствии какого бы то ни было интереса со стороны по причине почти полного отсутствия дорог и денег.

А городок этот на древних русских землях стоял особняком, так что впоследствии, несмотря на известные архитектурные имена, его выделяли в особую “речановскую архитектурную школу”, ибо строения местных мастеров всегда отличали неожиданность и самобытность.

В окрестностях Речанова множество речек, озёр и проток, разливающихся между древних зелёных лесов, и вся эта природная водная система с самого своего возникновения словно бы была предназначена для освоения её людьми, что они и сделали, проложив здесь часть пути, который впоследствии стал известен, как путь “из варяг в греки”.

Когда здесь впервые обнаружили изделия из янтаря и его необработанные кусочки, никто не соглашался в это поверить, и лишь лабораторный анализ подтвердил факты их происхождения с берегов Балтийского моря, “моря Варяжского”. Вдоль здешних торговых путей охотно селились люди — глухие леса и болота надёжно защищали от набегов чужеземцев, а тихие и спокойные речушки и озёра обеспечивали легкость общения между собой...

Олег любил свой город, особенно теплыми летними вечерами, когда приходил на старое городище рядом с Богоявленской церковью и Корсунским собором. Тогда перед его воображением словно бы поднимались из озерной воды деревянные стены с девятью башнями-“кострами” по углам и над въездными воротами. К Московской и Егорьевской вели подъёмные мосты. В Тайницкой был устроен подземный ход, который вёл прямо на берег озера - на случай осады. Московская башня была самая большая: её нижняя часть имела высоту в 10 венцов. На ней - “кругляк на 8 стен из 31 венца”. На всех башнях - шатровые кровли, и по всем башням - три яруса бойниц для пушек, пищалей и мушкетов...

Сейчас это место называется Старый посад, и речановцы разводят здесь огороды...

Петровский поднимается на городище и видит гораздо больше, чем кто-либо другой. В водах озера отражаются маковки церкви и собора, хотя от них до берега больше трех сотен шагов, но он знает, что за сотни лет озеро отошло от городища.

...На деревянном частоколе горят тревожные факелы. За протокой теплятся очень редкие огоньки в домиках речановцев, которые вынуждены были селиться на северном берегу, за протокой, по причине естественного роста города. К Московским воротам скачут конные. Это охотники-лазутчики спешат с вестью, что новый супостат подходит к городу. Значит снова и стар, и млад схоронятся за стенами крепости и сожгут свои дома, чтобы в который раз встать на защиту своей земли...

Да! Он снова подумал о том, что на протяжении всей своей истории Русь-Россия стояла естественным щитом между Москвой и чужеземными захватчиками. Даже герб городской отражал это положение: щит, на зелёном поле которого была крепостная шатровая башня с воротами и флагом. Над башней - лук с натянутой тетивой, но не воинский дух является главной характерной чертой русского человека и речановцев в частности. Когда схлынули наконец годы и века лихолетья, Речанов быстро и естественно приобрёл свой нынешний уютный и домашний вид, в коем и пребывает до сих пор на берегах озера Остище и реки Неторопи. Дворы и заборы подошли к самой воде, как на дрожжах, поднялись своеобразные белокаменные церкви! И нужно только уметь выбрать место, с которого вы бы смогли увидеть город во всей его первозданности, и кто как не Олег сможет лучше помочь в этом?! И тогда перед очарованным вашим взором предстанут и вода озера, и соборы, и кудрявые садики, из которых поднимаются стены домов, возведённых в стиле провинциального классицизма. И всё это - в свете теплых красноватых лучей склоняющегося к закату солнца! Да это же второй Суздаль! - воскликнете вы, и не будет для Петровского лучшей награды его скромным усилиям, и он не преминет привести ученую фразу местного историка: “Ибо сколь сей город ныне не мал и не славен, в рассуждении прочих городов, но несмотря на оное, было в нём довольно достопримечательностей”!

- И скажу вам больше! - добавит Петровский загадочно.- До сих пор сохранилась легенда, что город основал слуга одного из былинных богатырей, звали которого, якобы, Рeча, откуда и пошло имя города.

Если же вы, усомнившись в сказанном Петровским, потупите глаза и, глядя в землю, скажете, что, дескать, всё это былины и легенды, а вот если бы можно было посмотреть на документы, живые факты, так сказать, тот в ответ скажет: “Ну, что ж! Не могу я вам представить бесспорных доказательств, связанных с именем настоящего богатыря, ибо это только предание, но что вы скажете на это? - и достанет из папки, которую, как правило, всегда носит с собой, тонкую пластиковую папочку, в которой лежит какая-то бумага.- Читайте! Если, конечно, сможете! - Что это? - Это ксерокопия страницы из Новгородской первой летописи, - скромно отвечает Олег.

Скептик, которому Петровский рассказывает о тонкостях местной истории, снисходительно принимает папку из рук “специалиста” и вдруг с удивлением читает строки, из которых достоверно следует, что именно здесь, в Речанове, “оженился князь Олександр сын Ярослава... поя в Полотьске у Брячислава дчерь...”

- “Олександр сын Ярослава...” - это же...

- Ну-ну,- подбадривает Петровский.

- Выходит, что именно здесь, в этом городе, женился князь Александр Ярославич... Невский! Вот это да! В этом городе?!

- Именно в этом, дорогой вы мой! Именно здесь женился и венчался великий князь земель Новгородских. Вскоре после смерти деда речановцы приглашали его князем, и когда в 1245 году литовцы захватили Речанов, Александр немедленно подошёл сюда со своей дружиной и прогнал их...

И вот уже не провинциальный захудалый городок лежит перед глазами случайно забредшего сюда любителя побродить, а живое воплощение русской истории, сошедшее с пыльных страниц древней летописи. Эти старые церковь и собор построены гораздо позднее того времени, в котором жил Александр Невский, но они построены где-то около того места, где князь венчался с будущей супругой... И невольно в ушах возникает колокольный звон, церковные песнопения и голос священника, совершающего обряд извечного таинства... Не э т и стены слышали те песнопения, но другие, которые б ы л и здесь! На этом месте! По этой дороге стучали копыта Александровой дружины, и эта река уносила кровь защитников земли русской...

Сам Олег Петровский относил себя к славной когорте русской интеллигенции. Корни его брали своё начало не так уж и далеко от этих мест - в Вологодской губернии

            За Вологдой, в суровом крае -
            Земля озёр, монастырей,
            И здесь же корни прорастают
            Отца его...

Один из его прадедов был купцом, а другой - священником. Дед закончил Череповецкую учительскую семинарию в начале века, а бабушка - Вологодское епархиальное училище, получив свидетельство домашней учительницы. Отец и мать его родились и поженились тоже на Вологодчине, вместе учились в одном техникуме, но вот однажды преподаватель математики Кронид Петрович Иванов возьми, да и скажи Николаю Петровскому обидные слова: “Вы, Николай, студент, конечно, не без способностей, но вот артиллериста из вас никогда не выйдет.- Это ещё почему? - обиделся Николай, отец Олега, имея в виду прежде всего свой более чем скромный рост.- Да потому что артиллерия - это прежде всего математический расчёт, а у вас с этим делом... Сами понимаете...”

Отцу Олега эти слова запали в самое сердце! Ведь он был далеко не самым плохим математиком в группе, и вдруг - такие слова! Как так - он, комсомолец, и не сможет стать артиллеристом?! И это в то время, когда в Германии пришёл к власти Гитлер, а в воздухе всё больше пахло войной!? Когда по всей стране прошёл призыв “Комсомол - на самолёт! На флот! На танк!” Ну, нет, Кронид Петрович! Вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что Николай Петровский хуже других комсомольцев! Он ещё вам докажет, кто он такой, Николай Петровский. И не мешкая!

Так, в 1933 году отец Олега, Николай Олегович, добровольно ушёл в армию, окончил Севастопольское училище зенитной артиллерии, стал курсовым офицером в Оренбургском артиллерийском училище, которое сначала было артиллерийской спецшколой. Затем - война: Сталинград, Ржев, Рига, Порт-Артур, Чаньчунь, служба “на кадрах” после войны, а в 1960 году он вышел в запас с генеральской должности, хотя генералом так и не стал.

Петровского при этом спрашивали, почему его отец занимал генеральскую должность, не имея генеральского звания. Говорил он о своём отце нечасто. Ему самому обидно было, что отец не стал генералом, хотя имел к этому всё: и голову, и авторитет в армии, и возможности. И здесь Олег ловил себя на мысли, что они с отцом очень похожи по характеру: каждому хотелось не того, что предлагали, а того, к чему рвалась душа. Отцу, вот, хотелось учиться только в Высшем военном училище имени Верховного Совета, а не хватало пустяка - ростом не вышел. Ведь туда принимали только гвардейцев не ниже ста семидесяти пяти, а у него было всего сто шестьдесят четыре... Тем не менее, этого офицера-бессеребренника любили и уважали все - и начальники, и подчинённые.

Сам Петровский тоже не изменял семейной традиции. В своё время он с отличием окончил Речановскую школу, что находится как раз напротив Корсунского собора, а затем уехал поступать в областной педагогический институт, на физический факультет, однако не прошёл по конкурсу и попал на радиозавод, где проработал до армии. В армии получил специальность радиста, в коей достиг подлинного совершенства. Наверное, сказались гены: дядя по материнской линии в своё время был очень талантливым человеком, и в свои армейские времена - как раз накануне войны - не было ему равных в дивизии по всем видам связи! Вернувшись домой, Петровский стал работать учителем труда. В сельской местности с этим не было больших проблем

Дело своё он поставил по-армейски точно, но без солдафонщины. Повседневные школьные проблемы решались как-то сами собой, и ему стало скучно. Тогда Олег Николаевич организовал в школе радиокружок для старшеклассников, оборудовал коллективную радиостанцию. Когда в области появился телепередающий центр, Петровский уже был готов принимать телепередачи, устроил в школе курсы радиотелеграфистов, оборудовал телевизионный и лингафонный классы.

Сам человек увлечённый, Олег заразил своей любовью к технике многих своих учеников, которые успешно поступали в вузы, а трое тоже вернулись преподавать в родную школу. Олег Николаевич ликовал: не без его участия встали на крыло питомцы школы, подросла достойная смена, но была во всём этом ещё и известная доля огорчения...

Радовался он за ребят, а огорчался оттого, что понимал - для школы он уже сделал всё что мог. Его бывшие ученики пошли гораздо дальше его: если он начинал с детекторных и ламповых радиоприёмников, то современные дети смело брались за компьютеры, лезли в интернет, словом, были нормальными детьми с в о е г о века. А вот ему в этом веке места уже, как бы, и не оставалось...

Нет! Его никто не собирался выгонять из школы за отсутствием диплома! Не было ни малейшего намёка на это. Наоборот: любая инспекция прежде всего начинала свой обход с его епархии - радиостанция, телеклассы и всё остальное, что он создал вместе со своими учениками. Он не без основания гордился тем, что это было уникальный комплекс. Другого такого не было ни в городе, ни в районе. Но это - в городе. В России всё было уже по-другому, а он за прогрессом техники уже не поспевал. Не потому, что не смог бы разобраться в новых системах. Слава богу, создавать новую технику учат в вузах, а ремонтируют её обыкновенные парни после нескольких месяцев обучения на курсах.

Но ему хотелось другого. В последние годы он ощущал буквально физическую жажду к истории, чтобы этот предмет можно было потрогать рукой, увидеть, а не только прочитать о том, что кто-то пришел, увидел, победил. Для начала хотелось подробнейшим образом изучить историю своей семьи. Как говорится, до седьмого колена! Заглянуть в глубину веков не просто так, а чтобы увидеть там знакомые лица и фамилии, но на это требовались деньги, в чём он убедился сразу же, как только обратился в городскую библиотеку. Увы! Она ни в малейшей степени не смогла удовлетворить его интерес, пришлось ехать в областной центр, и ещё дальше, а это - деньги и время!

И всё это совпало именно с тем периодом жизни, когда его обуял дух исторических исследований, захватил его душу в полон и заставил воспользоваться возможностью погрузиться не в ту историю, которую до сих пор преподавали в школе, а в историю его родителей, его дедов и прадедов, в историю его предков, а значит в его Собственную Историю!

Оформленная пенсия не позволяла быть богатым, но позволяла быть не таким уж голодным. Со стороны казалось, что Олег бросил живое дело и погрузился в мертвый мир пыльных архивных документов, книг и всякого бесполезного хлама. Однако для него самого за всеми этими “бесполезностями” стало открываться то прошлое, точнее - то “вчера”, о котором большинство остальных людей даже и не подозревают. Кроме того, всегда его сопровождали в поиске живые современники, и в результате перед Петровским стали приоткрываться не только тёмные места его собственной Истории, но - самое поразительное - разные непонятности сегодняшнего дня поворачивались вдруг неожиданной стороной при взгляде на них из прошлого, и в то же время открывалось нечто, не лежащее на поверхности, но имеющее важное, по мнению Петровского, для его земляков, да и не только их одних - значение.



Олег спустился с городища, вышел на улицу и мимо своей родной школы медленно пошёл к центру города. На север. Под деревянным мостом тихо текла река Неторопь, лениво пошевеливая тёмные донные травы, которые на мелкой протоке выходили на поверхность и тянулись густыми бородами вдоль берегов. За мостом, на базарной площади, было уже почти пусто, и только редкие пассажиры сидели на автобусной остановке в ожидании своих рейсов. Он взглянул на часы - угадал! Из-за раймага как раз выехал автобус и остановился. Глухо крякнув резиной, отворилась дверца, впуская пассажиров. Петров-ский был восьмым. Минут через пять автобус вздохнул, собираясь с силами, своей выхлопной трубой и тронулся с места. С правой стороны медленно повернулось и скрылось позади старинное здание с шестиколонным портиком. В доме этом был очень большой подвал, и на высокий первый этаж вели довольно широкие и крутые ступени. Когда Петровский видел это здание, он всегда вспоминал один эпизод из детства.

Лет сорок тому назад именно здесь помещался городской комиссионный магазин. Как-то летом, когда Олег только-только перешёл в пятый класс, они зашли сюда вместе с отцом, и внимание мальчишки буквально приковал к себе лежащий на застеклённом прилавке фотоаппарат! Он был всего один, и это повышало его цену в глазах мальчишки многократно! Разумеется - не денежную а представительскую! Это сейчас почти в каждом городе лежит масса фотокинотехники на любой вкус и на любые возможности, которую предлагают российскому покупателю современные фотокоробейники: NIKON, KODACK, SAMSUNG, OLIMPUS, KONICKA, не гово-ря уже о менее известных фирмах. Но тогда был всего лишь конец пятидесятых, и на прилавке лежал фотоаппарат “Москва-2”: широкая плёнка, 8 кадров 6 х 9, складная камера, дальномер с клиновым оптическим компенсатором, и самое главное - металлический корпус и “сделано руками”.

Кому-то станет смешно от этих слов, но уже через десять лет эти камеры стоили вчетверо больше против заводской цены в комиссионных магазинах Москвы и Ленинграда из-за того, что только с их помошью можно было тогда делать великолепные крупноформатные цветные слайды!

Но вернёмся в тот год. У Олежки было всё необходимое для жизни и учёбы: дом, родители, одежда, он был сыт, обут, а бoльшего просить у родителей просто не поворачивался язык! Ровно три года назад отец подарил ему “Книгу юного фотолюбителя” Д.З. Бунимовича: зелёные буквы заглавия на фоне мятой фольги, а под заглавием, в белом прямоугольнике, изображён фотоаппарат “Зоркий-3”. Вот с этой-то книжки Олежка и заболел фотографией. На всю жизнь!

С того момента болезнь протекала в закрытой форме - дома просто не было фотоаппарата, но в 1957 году отец попросил командующего перевести его на новое место службы по состоянию здоровья, и командующий округом на память подарил ему фотоаппарат “Зоркий-С”. С дарственной монограммой. Однако это был фотоаппарат отца, который не очень одо-брительно посматривал на сына, когда тот брал его в руки... Олег выучил Бунимовича почти наизусть, разумеется, в той части, которая касалась моделей современных фотокамер, и мог без запинки, даже ночью, рассказать обо всех достоинствах и недостатках “Зоркого”, “Киева”, “Москвы”, “Любителя” и “Смены”. Там ещё упоминался и фотоаппарат “Зенит”, но эпоха поголовного увлечения зеркальными камерами ещё не наступила. Конечно, абсолютно недосягаемой мечтой был “Киев-3”, который впоследствии — по рождению — оказался вовсе не “Киевом”, а “Kонтаксом”, а по национальности - не украинцем, а чистокровным немцем. Да и “Москва” оказалась по паспорту не “Москвой”, а “Цейцс-Иконтой”. Что ж, с особами женского пола такое случается...

Но вот здесь, на прилавке комиссионного магазина, в двадцати сантиметрах от его подбородка, лежала воплощённая олежкина мечта, тускло отсвечивая матовой хромировкой металлических поверхностей и поблёскивая полированными стёклами линз, видоискателя и дальномера! Спусковая кнопка так и приглашала нажать на неё, а головка для перемотки плёнки только что не вращалась под гипнотическим олежкиным взглядом. Ещё секунда - и он бы на глазах покупателей продемонстрировал чудеса телекинеза, хотя это слово в те времена ещё не было известно ни ему самому, ни прочим простым советским людям...

Олег улыбнулся про себя, вспомнив при виде комиссионного магазина своё тогдашнее состояние. Да-а! Мечты, мечты... особенно, детские. Но что это за жизнь такая, если не осуществить мечту?! Тем более, такую, по нынешним временам, скромную? Кроме всего прочего он стал-таки заядлым фотолюбителем, коллекционером старой фототехники, и фотокамера “Москва-5” вот уже лет пять занимала в его коллекции не самое последнее место, а снимки, сделанные с её помощью, по техническим возможностям значительно превышали сделанное с помощью “Зенита” или “Коники”. Мечту детства можно было считать исполнившейся. Даже с избытком, ведь историческне корни камеры уходили значительно дальше, чем казалось на первый взгляд!...

Автобус тем временем прошел по Московской, около детского сада свернул налево. За его окнами медленно проплыли Покровская и Никольская церкви и кинотеатр “Родина”. Булыжная мостовая осталась позади, и дальше автобус покатил по мягкой грунтовке мимо бани, потом свернул направо, выехав на асфальтированную дорогу, выглядевшую здесь как-то странно: дома по сторонам стояли как-то слишком широко, метрах в ста пятидесяти друг от друга - если считать через дорогу, а где-то посередине этого пространства пролегала лента асфальта в пять метров и двадцать сантиметров шириной. Ничего не поделаешь - российский стандарт.

Мясокомбинат... Затем с правой стороны промелькнула еще одна церквушка - деревянная, и сразу за железнодорожным переездом потянулся большак, на котором автобус немного ускорил свой ход. Граница города. Каждый раз, проезжая этим маршрутом, Олег Николаевич удивлялся происходящей в нём перемене. На рынке, на базарной площади он чувствовал себя в городе, пусть и очень небольшом, но городе. Почти всегда пустынная центральная улица тоже говорила о городе, но стоило проехать мимо Покровской церкви, и всё становилось другим: и воздух, и все окружающие звуки, и звук автобусного мотора, казалось, тоже изменялся, становился более работящим что ли? Всё внешнее, казалось, уходило куда-то вдаль, и оставалась только суть предметов и окружающего пейзажа: дорога, глубинка, тишина, а появляющийся сразу за переездом на недалеком горизонте лес, казалось бы, совсем отрезал всякую цивилизацию. Просто здесь жили уже по другим законам, а о городе напоминали лишь очереди в магазине за хлебом, да гудки проходящих по железной дороге поездов...

Как ни любил Олег свой родной город, но жил он за его пределами. Сначала, правда, он жил в городе, на Московской. Там у отца была квартира. Дом был поставлен еще в прошлом веке, но имел два этажа, в которых размещались четыре квартиры, не слишком большие, но и не слишком маленькие, особенно в сравнении с теми, которые строились около вокзала для молодых специалистов. В принципе, ему с родителями никогда не было тесно, но... Но вот уже достаточно много лет прошло с тех пор, как он остался без родителей. С женой он как-то не нашёл общего языка, и квартира навевала на него какие-то странные настроения: с одной стороны - здесь жили его родители, которые буквально оставили в доме своё тепло, которое его согревало. С другой - здесь он жил вместе с женой, а эти воспоминания напоминали мелкий и неприятный осенний дождичек, сыплющийся за шиворот! Тем более, что после развода они остались жить на одной жилплощади. Это продолжалось некоторое время, до тех пор, пока вдруг однажды, посетив бывшую усадьбу полковника Челищева, что под городом, Олег не поразился, словно бы увидел её впервые!

Вокруг Речанова осталось множество бывших помещичьих усадеб, но все они в значительной мере претерпели от времени, а эта стояла, можно сказать, во всей своей неприкосновенности. Тем более непонятно, как она уцелела во время революционных передряг, когда помещичьи дома горели один за другим, а этот Дом до сих пор “стол на юрy, возвышении, открытом всем ветрам”!

Однако это открывалось не сразу.

Усадьба стояла в четырех километрах от райцентра. Если ехать тем самым автобусом, что увёз Петровского с базара, то за переездом, справа от дороги, взгляду открывался стоящий на открытом и, казалось бы, ровном месте бывший господский дом с колоннами. До него — рукой подать, но просто так в него не попадешь. Сначала необходимо доехать до совхоза, свернуть направо и идти пешком по улице. Справа домов было немного, потому что большую часть площади здесь занимал совхозный фруктовый сад, а слева тянулись самые разнообразные дома совхозных рабочих и здание магазина — почти у самого въезда в главную усадьбу совхоза. Улица ведёт прямо к пруду и свинарнику, перед которым с правой стороны стоит низкая закопчённая крыша кузницы. Отсюда можно попасть по объездной дороге снова на большак, на пилораму или на конюшню, мимо которой дорога снова выводит к городу, но уже со стороны вокзала. Если сразу за кузницей свернуть вправо, то открываются бывшие господские службы: беленые дома из кирпича, в которых ещё недавно жили рабочие совхоза. Дома составляют правильный четырёхугольник, в центре которого находится небольшой круглый усадебный парк, обнесенный заборчиком из штакетника около двух метров высоты. По кругу там растут чахлая северная акация и кусты ольхи с редкими осинами меж ними.

Когда он Николаевич впервые подошёл к Дому со стороны парадного крыльца, он не ощутил, где находится. Не в смысле места, а в смысле высоты! С большака виден только южный фасад дома, колонны, дальний лес на горизонте, и всё. И только когда обойдешь Дом кругом, понимаешь, на каком месте его задумал построить хозяин! С восточной и юго-восточной стороны место, где стоит усадебный дом, обрывается довольно крутым обрывом высотой метров двадцать. Склон так крут, что полы первого этажа в двух флигелях главного дома, которые соединены с центральным двухэтажным зданием колоннадами, находятся на различной высоте от земли, и разница эта доходит метров до четырех. За дорогой под обрывом стоят деревянные строения, а за ними — длинное болото, которое тянется прямо до города, до того его района, который называется Вокзалье... Казалось бы — здешняя железнодорожная ветка находится в самом центре России, но вот цивилизация сюда добирается пока с трудом, и поезда тянут не электровозы, а паровозы, а это значит, что на расстоянии, которое электровоз проходит за три часа, паровоз будет отдуваться все девять!

Парадное крыльцо выходит прямо к саду. Когда-то здесь был естественный центр усадьбы, но со временем рабочие построили себе новые дома, преимущественно выходящие на большак. Строения под обрывом опустели, потом разрушились, и Дом оказался на самом краю совхоза. Построили новый парк техники, новую кузницу, новое здание конторы, а Дом постепенно опустел, хотя в клубе, который оставался в нём ещё совсем недавно, крутили иногда кино... Так он и стоял, постепенно теряя классическую побелку стен, доски из крыльца и стекла из окон во флигелях...

Появившись однажды в Челищеве, Олег был поражён происшедшими с Домом переменами, хотя раньше никогда его не видел, да и не мог видеть. Поэтический господский дом, одна из редких, сохранившихся в стране, дворянских усадеб начала девятнадцатого века, современник Пушкина, стал похож на грустного пасынка судьбы: жемчужина всего района лишилась всего своего очарования и медленно доживала последние свои сроки на этом свете...

Олег Николаевич пошёл в контору. Директора на месте не оказалось, но был бухгалтер, который на вопрос что будет с усадьбой ответил:

- Что будет с домом? Что-нибудь да будет...

- Как это - “что-нибудь да будет”?! - изумился Петровский.- Это же самый лучший по-ме-щичий дом во всей округе. Причем сохранившийся целиком, без переделок! Памятник архитектуры начала девятнадцатого века! И вот такая ценность - “что-нибудь да будет”?!

- А что с этой ценностью делать? Раньше была здесь контора, сельсовет, почта. Специалисты жили главные. Одно время - даже директор. Но сейчас время другое. Всем офисы подавай! А мы чем хуже? А на культуру и культурные ценности, сами понимаете, в районном бюджете средств нет! В нашем - тем более.

- А кто сейчас за домом присматривает?

- А чего за ним присматривать? Задаром сейчас никто ничего делать не будет. Даже наши рабочие на это не пойдут. Во-первых, даже если мы и найдём деньги на ставку смотрителя, такой мизер сейчас никого не устроит. Во-вторых, люди у нас живут в своих домах, а дoма, известное дело,- работы всегда невпроворот! Вот и получается... весьма печальная картина.

Картина действительно была весьма печальная, но то, что бухгалтер как-то сразу выложил свои соображения по поводу дома и ставки смотрителя, показалось Олегу Николаевичу самым важным: значит и этот человек думал о судьбе памятника, хотя дел у главного бухгалтера, как известно, всегда невпроворот. Не только дoма...

В общем, бес беспокойства поселился в душе Петровского и поселился, видимо, надолго. Беспокойство - стимул к размышлениям, размышления выливаются в действия, а действия были следующими. Вышедший на пенсию воин-интернационалист, бывший учитель труда лучшей в городе школы и любопытный человек, Олег Петровский отправился в районный отдел культуры, затем - в областной, и снова появился в конторе совхоза Челищево, где говорил уже с директором:

- Леонид Васильевич! - начал свою речь Петровский.- Нельзя допустить, чтобы такая усадьба превратилась в развалины!

- Ну, Олег Николаевич! Это ваше желание вполне понятно и объяснимо, - отвечал ди-ректор Шаврин.- Однако что вы предлагаете конкретно? Я готов вас внимательно выслушать и помочь, чем смогу. Говорите.

Петровский, приготовившийся к отпору директору и не ожидавший столь делового подхода с его стороны, сначала опешил, потом успокоился и продолжил:

- Как вы сами видите, Леонид Васильевич, усадебный дом приходит в запустение...

- К сожалению, вижу, но...

- Но ничего не можете поделать, как я понял?

- Вы поняли правильно.

- Так вот я был в областном отделе культуры и предложил в качестве смотрителя дома себя. Моё предложение принято.

- Так это просто замечательно, Олег Николаевич! Но как вам удалось выбить у них ставку?

- Какую ставку?

- Ставку смотрителя дома или смотрителя музея. Как хотите.

- Всё дело в том, что никакой ставки я не выбивал. Просто я предложил себя на добровольных началах.

- Как это?

- Очень просто. Мне не нужны деньги за то, что я считаю своим долгом. У меня есть пенсия, которая позволит мне, по крайней мере, не умереть с голоду. Есть квартира в нашем городке. Есть небольшой огород. За окном вон - лес, а там грибы, ягоды, всякая живность. Так что думаю - умирать не придётся.

Теперь - о Доме. Самое главное - у него необходимо просушить изнутри стены..

- Так дров на это не напасешься, Олег Николаевич. Уж мы с вами это хорошо знаем!

- А дрова и не понадобятся, Леонид Васильевич! - весело ответил Петровский.

- И как же вы собираетесь обогревать усадьбу? - удивленно, но в ожидании какого-то изящного инженерного решения, спросил Шаврин.

- Очень просто, Леонид Васильевич! Как вы знаете, именно по нашему району и в непосредственной близости от совхоза тянут очередную нитку газопровода...

- Э, батенька! Этот газ у нас давно уже на примете! Но нам категорически заявили, что получим мы его у себя в совхозе не раньше, чем через пять лет. Вот и всё!

- Это я знаю! Но город обещал мне именно этот газ, но не из трубы, а сжиженный. Есть недалеко в районе станция по зарядке баллонов, и проблем с доставкой и перезарядкой не будет. Всё это - за счёт города... Несколько баллонов нужно будет установить в подвале восточного флигеля, а потом подключить к обыкновенному АГВ, а остальное - уже дело техники.

Шаврин задумчиво и с ещё бoльшим интересом смотрел на своего неожиданного собеседника и вдруг неожиданно спросил:

- Вы что заканчивали?

- В каком смысле? - спросил Петровский, совершенно не ожидавший такого вопроса

- В смысле образования.

- Да как вам сказать... В институт, в который хотел, не попал, потом армия, специальность радиста. Служил за рубежом. Преподаватель труда в школе и параллельно - самообразование.

- В каком направлении?

- Да... В общекультурном.

- А что вас побудило заняться усадьбой полковника Челищева?

- Что побудило... Наверное, “любовь к отеческим гробам”.

- То есть?

- Решил как-то, после выхода на пенсию, восстановить историю своего рода...

- Ах, вот оно что! Да, сейчас многие стараются отыскать свои дворянские корни.

- Что вы, Леонид Васильевич! Какие дворянские корни? Не было их в нашем роду никогда. Мой род, если хотите, идет от разночинцев. Были у нас купцы, священники, семинаристы, учителя, каменщики. Мать и отец начинали тоже с учительского техникума, только вот отец потом стал кадровым офицером.

- Почему?

- Наверное, потому, что война была на пороге... И это хорошо..

- Что хорошо? Война - хорошо?!

- Нет, это у меня ход мыслей перепутался. Хорошо, что в нашем роду были такие профессии.

- Чем хорошо?
- Понимаете, ведь все они обеспечивали потребности российской культуры. Вот, посудите сами...

- Погодите... И купцы?

- Ну-у! Вы меня удивляете. А вы слыхали про таких купцов, как Мамонтов, Морозов, Третьяков? А ведь это только самые известные имена в русской истории! Не могли же они быть одиночками, не имеющими последователей. Даже не последователей! Меценатство в России было распространено довольно широко. В душе русского человека - болеть не только за свой живот, но и за душу, а душе требуется праздник! Возьмите наш городок - двадцать две церкви “волею и старанием” речановских купцов построены, больницы, странноприимные дома...

- И как далеко вы забрались в ваших генеалогических изысканиях? Корень виден?

- Нет... Пока не добрался. Но я узнал много интересного о простой русской жизни, которая не попала в учебники истории: быт, фамилии, подробности частных биографий, которые в масштабах всей страны просто потерялись, а на нашей почве вдруг становятся такими милыми, близкими и понятными...

Шаврин вдруг пересел на диван, куда в начале разговора сел Петровский, и быстро пожал ему руку, сказав при этом на вопрошающий взгляд своего посетителя:

- Да это я - так, Олег Николаевич. Просто ещё раз убедился, что интеллигентность человека определяется не количеством дипломов и не престижностью вузов, оные выдающих... - Потом он помолчал и, вернувшись к теме разговора, воскликнул.— А с этим сжиженным газом вы здорово придумали! Самое главное - не нужна газоподводная труба, которая просто испортит исторический пейзаж, ведь при этом неизбежны какие-то будки, счётчики. Видел я всё это в разных местах, и радости подобные строения не вызывают. Теперь - чем лично я могу вам помочь? В разумных пределах, разумеется?

- В нескольких местах, я заметил - крыша проржавела...

- Поправимо. Когда здесь ещё были клуб и контора, мы их собирались ремонтировать, перекрывать, заказали кровельное железо, но пока оно пришло, не было уже ни клуба, ни конторы! Я и приберег листы до лучших дней. Думаю, что они наступили... Что ещё?

- Вставить выбитые стёкла. Их, слава богу, немного.

- Тоже особой проблемы не представляет. Ещё?

- Ещё... Ну...

- Говорите Олег Николаевич, мои возможности ещё не исчерпались...

- Ну если так... Понимаете, в обоих флигелях - соответственно, с востока и с запада - сделаны деревянные пристройки, позволяющие бывшим жильцам времён социализма входить через отдельный вход в свою квартиру. Но всё это искажает первоначальный облик дома, и эти пристройки просто необходимо убрать

- Это тоже в наших силах, а вот кто будет воплощать вашу идею с газификацией? Кто будет делать ремонт внутри дома - это ведь основные позиции в работах?

- О, этим займутся наши ребята! Они всё завидовали студенческим отрядам реставраторов, а тут выпадает такая возможность - всё под боком, никуда ездить не надо!

- Неужели у вас нашлись такие школьники, которые не рвутся в “новые русские”, а заинтересованы, наоборот, в возрождении старины? Тем более, в таком “малодоходном” месте, как наше Челищево?

- А много ли здесь нужно людей ? Я думаю - человек пятнадцать. Не больше...

- Правильно думаете. И нашлись?

- Конечно. Раз я у вас...

- Ну что ж! - Щаврин поднялся с дивана и протянул на прощание руку. Очень рад, что познакомился с вами, Олег Николаевич! Честно говоря - почти уже не надеялся встретиться с таким человеком, как вы. Меня со всех сторон атакуют: давай компьютеры, видеотехнику, калькуляторы, электронную музыку, а я что - монетный двор? А между тем никому в голову н не приходит, что Время просачивается у нас меж пальцев... И если мы не задумаемся над этим, то можем ничего не удержать в своих руках... Спасибо вам! Спасибо и - до свидания! Возникнут трудности - обращайтесь без сомнений. Если в моих силах - всегда помогу...



Петровский доехал до Челищева. Справа, открывая главную улицу совхоза, красовалась деревянная арка “Совхоз “Челищево””. Автобус развернулся на большаке как раз напротив арки и замер носом в сторону города. И опять у Олега возникло ощущение, что он добрался до края света, и теперь автобус пойдёт назад, хотя мимо шёл большак, и конец света был несколько дальше, чем показывали личные ощущения. А ощущения были, наверное, связаны с тем, что здесь было тихо и никуда не нужно было спешить...

Петровский пошёл по центральной улице, которая постепенно переставала быть таковой по не зависящим от неё причинам. За последние годы здесь, правда, появились три кирпичных двухэтажных дома, но дополнительной красы в окружающую обстановку они не привнесли. За каждым домом, как водится, появились сарайчики, но были они уже не бревенчатые, а дощатые, мелкие и какие-то хилые, стояли все вместе на открытом месте, и не вписывались, как раньше в надворные постройки и в кусты или деревья, обнесенные заборами. Всё это создавало какой-то сиротский вид: ни село, ни город! Дома напротив утопали в кустах сирени или георгинов, а у этих стены обрывались каким-то нелепым фундаментом, от которого во все стороны простирался один красноватый песок...

Олег свернул направо, в проход между домами, мимо места, где раньше была старая кузница, подошёл к белым постройкам бывшей полковничьей усадьбы и подошёл к главному входу в Дом. С некоторых пор Олег стал относиться к господскому дому, как к живому существу. Когда-то флигеля соединялись с центральной частью дома и мезонином над нею портиком с колоннадой. Потом, видимо, уже после семнадцатого года, один ряд колонн заложили кирпичной кладкой и превратили его в глухую сену, оставив в ней уродливую дощатую дверь, отчего дом сразу потерял часть былой воздушности и стал совсем не таким романтичным, как был когда-то...

Сейчас все эти безобразные стены были уже ликвидированы и Дом стал постепенно приобретать свой первоначальный вид. Само собой - дело не обошлось без специалистов по архитектуре начала XIX века, но, видя, с чего собираются начинать самодеятельные “реставраторы”, им сначала предложили пару сезонов поработать на восстановлении Соловецкого монастыря под руководством опытных специалистов, исторические документы, точнее - их копии - предоставили бесплатно, в самом совхозе нашёлся инженер-строитель, который с удовольствием консультировал ребят, так как типовые конструкции ему самому порядочно надоели в рабочее время.

Северный, главный вход Дома, ещё не так давно ведущий в не слишком чистое помещение совхозного клуба, тогда закрывался какой-то неопределённого цвета казённой дверью. Сейчас в дверной проём врезали новые массивные двустворчатые двери под тёмным лаком, сверкающие начищенной медью затейливых ручек. Конечно, это не была благородная бронза, но внешне - почти неотличимо. Что касается подлинной реставрации, то, кончено, не всё удаётся сделать сразу, но и то, что удавалось, уже находило отклик в чужих сердцах. Как-то днём, приехав сюда в очередной раз, он заметил группу людей в усадебном круглом парке. Подойдя поближе, понял, что они чинили, а фактически делали заново тот самый забор, который шёл вокруг парка и от которого в последнее время остались, как говаривал раньше отец Олега, одни воспоминания. Петровский не стал ничего говорить, а поспешил в контору к Шаврину. Пока шёл вдоль забора, заметил: приди он чуть позже — работа уже была бы закончена.

- Что происходит? - спросил он, в волнении входя в кабинет директора.

- А что особенного? - вопросом на вопрос и, одновременно улыбаясь, встретил его тот. — Вам не нравится?

- Да какое там “не нравится”! Наоборот! Но... Откуда штакетник? Ведь у вас...

- Теперь уже не “у вас”, а - “у нас”, Олег Николаевич! - весело ответил Шаврин. - Ничто ведь не проходит без последствий. Честно говоря, наши рабочие сомневались, получится ли у вас что-нибудь вообще. Теперь, увидев, что вы пришли сюда не ради какой-то выгоды и не на один день, собрались мужики и решили, что если каждый их них возьмёт у себя дома пару досок и распустит их на штакетник, то беднее, а тем более - несчастнее он от этого не станет. И вот - пожалуйста! Собрались вместе, несколько часов работы, и результат - налицо!

- Так значит это не вы снабдили их материалом? - изумился Петровский.

- А разве не вы говорили мне в этом вот кабинете при нашем первом знакомстве, что не хлебом единым жив русский человек? Вот и выходит, что это не только и не просто слова...

- Спасибо, Леонид Васильевич...- пробормотал Олег, не зная, что и сказать.

- Да вы не мне, вы себе спасибо скажите, Олег Николаевич. Вам удалось людей за живое задеть...

Когда Петровский вернулся к Дому, мужики сидели на ступеньках главного крыльца и курили. Собравшимся было лет по сорок пять-пятьдесят и больше. Он подошёл, поздоровался, потом развёл руками в стороны и сказал:

- Ну, мужики! У меня нет слов, какими можно было бы вас отблагодарить. Спасибо вам огромное! Я...

Те молча поднялись со ступенек, подхватили свой нехитрый инструмент, аккуратно затушили окурки, затем обступили его со всех сторон и вдруг как-то все вместе сразу заговорили:

- Да что там, Петрович!

- Мы же видели, как ты тут начинал...

- Всё думали - убежишь - уж больно место неказисто стало...

- ... А потом видим - в охотку тебе это дело! Тебе и ребятам твоим.

- Так что же мы - не люди?

- Ты к нам - с открытым сердцем, и мы к тебе - со всей душой.

- Своя же земля! И нам тут жить, и детям нашим, хотя они о другом пока мечтают. Но... Кто - уедет, а кто - и останется!

- В общем, Петрович, бросай свою поклажу к себе в мезонину, и айда с нами.

- Пивка попьём! Вон Тарзан леща навялил - пошли.

Нет! Не хлебом единым жив человек!

Олег сразу вдруг вспомнил, как Шаврин преподнёс ему неожиданный сюрприз. С севера, между усадьбой и прудом с небольшим островком, стоял большой свинарник, сложенный из хорошего красного кирпича, а между свинарником и круглым парком-площадкой стояли бывшие дворовые службы, в которых ещё совсем недавно жили рабочие. Потом, большинство из них поставили себе новые дома, службы опустели, и как-то Шаврин - просто из любопытства - залез на чердак одного из помещений. Как и везде, там был свален всякий ненужный домашний хлам, от которого, тем не менее, людям жалко было избавляться навсегда. А вдруг пригодится?! Мать одного из знакомых Петровского в таких случаях говаривала: “Хай воно лэжить!”. Так и лежали там старые велосипеды без колёс, детские коляски бог весть знает с каких лет, старые, все дырах, рыболовные сети, удочки, старые ящики, неподъёмные сундуки, прикрытые неизвестно как и когда попавшей сюда рогожей, почти износившейся или истлевшей, в дырах.

Он брезгливо стёр ногой слой пыли с одного из старых ящиков, и ему показалось, что уж больно закопчена у него поверхность, и копоть относительно свежая. Неужели здесь не так давно что-то горело, и от него это скрыли? Тогда он окончательно плюнул на чистоплюйство, засучил рукава, чтобы не извозиться как мальчишка, и стал освобождать сундук.

Дерево оказалось не закопчённым, как показалось на первый взгляд, а... покрытым тёмным, почти чёрным от времени и тусклым лаком. И лет ему было, суля по всему, не меньше сотни, потому что рядом оказались ещё два-три изрядно попорченных, но ещё крепких комода и венские стулья с гнутыми ножками! Обнаружив свою находку, Шаврин не стал рыться дальше, а пошёл в контору и приказал тщательно осмотреть все брошенные чердаки в бывших службах. Если найдут что-то из старой мебели, то всё это со всяческими предосторожностями должно быть перенесено в большой Дом. Так появилась в усадьбе Челищево мебель примерно одного с ней возраста, а интерьер мезонина, где иногда останавливался Петровский, стал приобретать наконец вид, который он имел в начале XIX века.



С южного балкона открывался широкий вид на северную окраину Речанова, начинавшуюся почти сразу за полотном железной дороги, в полутора-двух километрах по прямой от усадьбы. Правда, видимыми ориентирами служили только многочисленные церкви, поскольку основной массой домов с этой стороны были деревянные частные постройки, а потому все они почти полностью тонули среди деревьев. Километром ближе — на территории самой усадьбы — слева и справа, перед флигелями, стояло по высокому дубу с начинающими лысеть вершинами, но ещё крепко державшимися за землю своими корнями. Впереди, в каждом углу воображаемого прямоугольника, стояло ещё по дубу, ближе, метрах в ста от дома, - небольшой фундамент: всё, что осталось от бывшей дизельной электростанции, которая приказала долго жить сразу после того, как в совхоз провели государственный свет. Чуть дальше и правее стоял небольшой финский домик, в котором когда-то размещался детский сад. Он был построен как раз вдоль берега дренажной канавы, по которой отводилась вода из окаймляющих усадьбу прудов в нижний пруд. Всё это образовывало своеобразный каскад, который сейчас можно было только угадывать - так он зарос травой и кустами ольхи. Слева, из-за леса, что подходил к самому Вокзалью, по утрам вставало солнце, с Вокзалья доносились гудки паровозов, и от этого казалось, что до него рукой подать, однако если бы кто-нибудь отважился туда добраться, то потратил бы на дорогу не меньше полутора часов, и это при условии, что ты умеешь довольно быстро переставлять ноги и погода хорошая! А как красивы были струи пара, вырывавшиеся из паровозных свистков и цилиндров зимой, на фоне глубокого синего неба и сосен с тёмно-красной корой!

С северного балкона открывался вид на совхоз. С левой стороны от пруда, на холме, стоял дом одного из главных специалистов совхоза по фамилии Хихол, у которого было двое сыновей, и всю эту троицу в совхозе любовно называли “Хихлище, Хихол и Хихлишечка”. Между домами кое-где просматривался большак, за которым, на высоком холме стоял Любовец, место, где находилась начальная школа, там же жила здешняя учительница. Это небольшая сосновая роща, даже не роща — про такие сосняки участки говорят “кoлки”, а сразу за холмом, не видимое даже с балкона, - озеро с таким же названием. Километрах в трех на север — одно из отделений совхоза, а на восток - поле с клевером, или, как его здесь называли, клеверище! Оно вплотную подходит к другому озеру по имени Карьер. Где был тот карьер, что в нём добывали и кто дал озеру такое название, никто не знал...

Петровский аж задохнулся от счастья - до того приятно ему было в этой, уже почти обжитой комнате, где появились старые книги и старый письменный стол, за которым так приятно было сидеть, перелистывая бумаги, которые попадали в руки в процессе разысканий и выписки из которых регулярно заполняли его папки, отчего последние раздувались по прошествии времени, словно от гордости! По мере распухания этих папок всё труднее становилось ему разбираться в своём генеалогическом древе, или, точнее, в тех ростках, из которых оно должно было непременно вырасти, а вместе с тем его всё больше стали занимать не собственные родственные связи, а то время, в котором жили его предки, те события, в которых они могли принимать или не принимать участия, и постепенно перед его глазами проявился совершенно не знакомый ему исторический ковёр, на котором, тем не менее, вдруг возникали знакомые или похожие на современность ситуации, и волей-неволей он опять приходил к тому, что видел вокруг себя, сравнивал, и в голову при этом приходило самое невообразимое...



Как-то неожиданно для Петровского, да и для окружающих - тоже, Дом стал приобретать вполне благопристойный вид. Стоило хорошо вымыть и заново покрасить дощатые полы, вымыть окна и покрасить стены, как внутри воцарилась новая и в то же время старая - старинная, какая-то благообразная атмосфера. Тем не менее, несмотря на усилия Олега и его учеников и помощников, что-то такое ещё витало в этих стенах, не позволяющее поверить в то, что именно здесь, под этой самой крышей, в этих стенах жили, получали образование и просто воспитывали своих детей русские дворяне.

Когда по вечерам дом пустел, и Олег выходил из мезонина на балкон, его взору открывалась типично русская провинция. Однажды ему показалось, что он даже слышит журчание воды в когда-то проточных прудах, но он в это не поверил. Вода в прудах - он это знал абсолютно точно - сейчас практически стояла, и только верхний её слой лениво переливался с одного уровня в другой. В очередной раз ему снова почудился плеск и журчание воды, а через некоторое время всё объяснилось: как-то в конце недели, вечером он увидел, как главный инженер совхоза Мухачёв и Ваня Рикитянский, которого в просторечии все звали просто Ваня-Рест, что-то мастерили на берегу одного из прудов, которые замыкали западную границу бывших полковничьих построек. Вскоре там затарахтел движок, завертелось какое-то колесо с ковшами, и чёрный ил полился прямо в стоявшую рядом автоцистерну. Они начали чистить пруды! Петровского буквально очаровала эта картина и от волнения не был способен вымолвить ни одного слова. Просто он видел новых людей, которые пришли к нему абсолютно без приглашения и спокойно делали то, до чего у него самого в ближайшие несколько лет руки сами бы просто не дошли. Мухачев, который заметил состояние Петровского почти сразу, хитро подмигнул, потом подошёл ближе и сказал:

- Вы, Олег Николаевич, наверное думаете - вот, дескать, работают люди абсолютно бескорыстно, а ведь всё, что здесь находится, денег стоит: автомашина, цистерна, бензин. А вот и не бескорыстно - можете быть спокойны!

- Как же это? - только и сумел сказать Петровский.- При ваших собственных проблемах - и решиться на дело, за которое в наше время могли бы взяться разве только те люди, которых в России, по традиции звали золотарями? Как вы решились?

- А это не я решился, Олег Николаевич! - улыбнулся Мухачёв.- Всё делается на вполне законном основании, с благословения и по нарядам нашего директора!

- Но какая же от этого совхозу польза? Или выгода?

- Какая? - Мухачёв снял с головы кепку и её козырьком почесал свой вспотевший, с большими залысинами, лоб.- Да вот смотрел на эти пруды я, смотрел директор, а рациональное зерно высмотрел наш агроном. Коморин. Никому больше из наших главных специалистов и в голову не пришло! А ведь учились в вузах, читали запоем книги - и в школе и в институте, - а вот про нильский ил забыли! А ведь об этом рассказывают еще, кажется, в четвертом или в пятом классе школы. А Коморин вспомнил и предложил использовать этот самый ил на приусадебных участках. Достали несколько килограммов ила, Коморин провёл в теплице опыты, и оказалось - здорово! Помидоров и огурцов можно будет собрать в полтора раза больше, и это в нашей-то зоне, с нашими тощими почвами...

- Так про это и я читал! Сапропель?!

- Что-то в этом роде... Да! А садовая земляника на этом деле как растет! Люди смекнули, что к чему и тут же - к директору. Тот дал задание мне, и вот - сами видите!

- А деньги?

- А деньги за такое удобрение нам сами рабочие предложили. Когда человек видит прямую собственную выгоду, он сразу соображает.

- Это понятно, но я - о своём. Ведь вся усадьба после такого дела совсем другой вид примет!

- Конечно! Пруды очистим, берега приведём в порядок, лишние заросли вырубим - французский парк будет! А прудов у нас - сами видели - много! Целый каскад. После очистки запустим рыбу - да никто в отпуск уезжать не будет!

- Вы думаете? - с надеждой спросил Петровский.

- Ну, насчёт отпусков я, наверное, загнул. Всё-таки отпуск позволяет прервать монотонность повседневной жизни, а вот в том, что стремиться будут поскорее домой вернуться - в этом не сомневаюсь!

Продолжение следует

__________________________

© Моляков Василий Александрович