http://www.novayagazeta.ru/profile/193/

Андрей Липский 

Зам главного редактора, член редколлегии

01.06.2015

О «войнах памяти» и «войнах символов», о крахе прежнего европейского консенсуса по проблемам истории, о законах, запрещающих те или иные исторические высказывания, о героизации преступников и исторической амнезии мы беседуем с профессором Европейского университета в Санкт-Петербурге, известным историком Алексеем МИЛЛЕРОМ. 

— Сначала уточним тему нашего разговора. Думаю, что мы будем говорить об использовании истории в конкретной политике, о манипулировании историческим нарративом, историческими сюжетами, комментариями и трактовками в сугубо политических целях. Тема научных дискуссий за пределами нашего разговора. Ведь интерпретации, введение в оборот новых источников, фактов, борьба мнений и оценок — это нормально для исторической науки. Мы же поговорим о прямой политической эксплуатации истории. Это явление вроде бы называется «исторической политикой». Прошу пару слов о том, что это за термин, откуда он взялся и в чем отличие того, что он описывает, от здоровой исторической дискуссии — даже если в ходе ее высказываются безумные мысли и используются сомнительные факты.

— Термин «историческая политика» — Geschichtspolitik — возник в 80-е годы в Германии. Тогда он однозначно был ругательным.   Его использовали левые, в том числе Хабермас,  для атаки на попытки нового канцлера Коля несколько сместить акценты и сказать, что отношения немцев с прошлым не должны исчерпываться только покаянием. Была знаменитая дискуссия, которую назвали  «ссорой историков». Именно в этом контексте и возникает понятие Geschichtspolitik.

В 2004 году группа польских авторов опубликовала статью, которая называлась «Историческая политика» (Polityka historyczna), в которой они говорили, что это вещь очень правильная и нужная. Мол, все страны используют историю в своей политической борьбе с соседями, и мы, поляки, тоже должны этим заниматься. Это совсем не стыдно, но при этом так важно, что это дело нельзя оставлять только историкам. И поехало…

— Нельзя оставлять историкам? А писали об этом историки?

— Нет. Кто-то из них раньше был историком, кто-то из них был политологом, кто-то был просто политиком, кто-то потом работал в Институте национальной памяти.

Поскольку уже «все этим занимаются» и это дело полезное и нестыдное, то получается, что историческая политика — это прежде всего какие предъявы мы сделаем нашим соседям в контексте наших сегодняшних отношений, как мы попробуем использовать их прежние грехи и т.д.

Когда я стал использовать это понятие уже как исследовательский термин, я попытался его расширить. Помимо исторической политики в межстрановых и межнациональных отношениях я стал говорить о том, что есть историческая политика как плод борьбы различных партий за право интерпретировать прошлое внутри страны. И тогда получается, что это вопрос о том, как с помощью прошлого та или иная политическая сила пытается получить преимущества в борьбе со своими оппонентами внутри страны.

— Я помню публикацию 2009 года в журнале Московского центра Карнеги об исторической политике, где была и твоя большая статья, и тексты историков из  Польши и Германии.  В тот период Россия по части исторической политики еще сильно «отставала» от коллег из Польши, других стран Восточной Европы и Балтии.

Но сейчас мы видим активное использование российскими властями истории в политических целях. И это не только конъюнктурная эксплуатация темы Великой Победы, но и определенные административные действия и запреты. Можем ли мы говорить о том, что в России именно сегодня началась историческая политика?

— Нет, мы можем говорить о том, что она приобрела более жесткие радикальные формы.

— А когда она началась в ее современном виде? Я не имею в виду ту тотальную и опасную для жизни историческую политику, которая была при товарище Сталине.

— Вспомни Комиссию по борьбе с фальсификациями истории при администрации президента (2009 год). Вспомни учебник истории Данилова — Филиппова. Все это проявления исторической политики.

— Тогда пытались протолкнуть идею единого учебника истории, хотя вслух это так не называлось.

— Но делалось. Причем если в том учебнике была как бы очевидная задача некоторой нормализации, некоего припудривания сталинизма, то сейчас непонятно, что, собственно, составляет лейтмотив тех учебников, которые нам готовят. Сейчас все жестче. Жестче в том смысле, что людей подвергают гонениям за «политически неправильные» высказывания по историческим сюжетам. Вспомним истории с Андреем Зубовым, с Юрием Пивоваровым.

— Имеется в виду, конечно, не пожар в ИНИОН, а то, что началось в отношении Пивоварова еще до пожара.

— Началось до пожара, а продолжается после пожара. Я не подписываюсь под многими тезисами как одного, так и другого, но это совершенно не важно. Важно то, что их давят открытым и очень жестким способом за их убеждения. У нас появился первый закон, регулирующий высказывания о прошлом (так называемый «закон Яровой», принятый в мае 2014 года). Мы много чего писали в последнее время о законах, которые приняты Украиной по поводу прошлого. Они плохие, но мы-то в этой паре сделали это первыми.

У нас созданы две  квазиобщественные организации, которые фактически контролируют все поле официальных политических высказываний на эту тему: Российское историческое общество под председательством спикера Госдумы Нарышкина и Военно-историческое общество под председательством министра культуры Мединского.

Все стало жестче. Жестче еще и потому, что в общественном обиходе появилось понятие «пятой колонны», которое предполагает, что если ты говоришь что-то несогласное с официальной линией, то это не просто твое несогласие, а ты врагам помогаешь.

— До обвинений в «идеологической диверсии» пока не дошло, но вектор направлен в эту сторону.

— Это очень близко. Проблема в том, что в тот момент, когда было задано такое направление, когда слова «пятая колонна» были произнесены, вдруг выяснилось, что в обществе невероятное количество людей ждали этих слов. Это к вопросу о том, зачем нам нужно разбираться со сталинизмом.

_________________________

© Алексей Миллер, Андрей Липский, "Новая газета"