Балтийский Русский институт готовит уже 9-й выпуск бакалавров. За 13 лет своего существования новый частный вуз, начинавшийся «с чистого листа», сумел попасть в число престижных учебных заведений страны. А по количеству студентов и филиалов вырвался в абсолютные лидеры среди частных вузов Прибалтики.

Примечательно и то, что Балтийский Русский вышел из рамок чисто образовательного центра и начал аккумулировать вокруг себя культурную ауру. В здании клуба знаменитого Рижского авиационного университета, которое после четырех лет полной заброшенности передано в аренду БРИ, каждую неделю проходят отнюдь не только лекции, но и поэтические вечера, творческие встречи, бардовские концерты, фотовыставки, ну и, конечно, выступления КВН – как же без него!

Все это говорит о том, что Балтийский Русский – это явление, достойное того, чтобы приглядеться к нему пристальнее. И уж без «допроса» учредителей никак не обойтись. Их двое – ректор Валерий Никифоров и председатель правления Станислав Бука.

Я выбрала в собеседники Валерия Евгеньевича, потому что много лет назад студенткой Латвийского госуниверситета слушала его лекции по философии. Лекции, надо признать, были весьма интересные, наполненные интеллектуальными парадоксами и провокациями. Поэтому беседа обещала быть увлекательной. Но самым большим парадоксом для меня стал тот факт, что философ, парящий в моем представлении над прозой жизни, человек из мира чистой науки (десять лет возглавлял кафедру в Латвийском университете!) и вдруг проявил себя как блестящий менеджер, ежедневно решающий массу хозяйственных и управленческих задач.

– Ну, во-первых, я от природы рационалист, – с ходу разрушил образ ученого-романтика Никифоров. – А во–вторых, я же не занимался никогда традиционной философией. Я занимался логикой и методологией науки. Если философия думает на вопросом «Что делать?» или «Зачем жить?», то методологию интересует только один вопрос – «Как?». Как при заданных условиях и ограничениях при всех возможных вариантах найти оптимальный. Я расскажу вам это, как я рассказывал в свое время студенткам иняза, где преподавал в 70–х. Вот поутру вы готовите кипяток для кофе или чая. У вас есть сосуд, кран с водой, нагреватель. Какая, по-вашему, последовательность оптимальна: сначала наливать воду в чайник, потом включать нагреватель и ставить чайник на плиту или сначала включать нагреватель, наливать воду в чайник и ставить его кипятиться?

Так вот: сначала следует четко сформулировать критерии оптимальности. Если я хочу сэкономить время, потому что проспал, то я сначала включаю плиту. Потому что у нагревателя есть тепловая инерция. Пока я наливаю воду в сосуд, в рабочей зоне плиты уже высокая температура и сосуд закипает в максимально короткое время. Это если критерий оптимальности – по времени. Если по деньгам, то последовательность совсем другая. Сначала я наливаю воду в чайник, стираю капельки с него и ставлю его в самый центр нагревателя и только после этого включаю газ.

Методология – это область знания, которая занимается поиском ответов на вопрос: «Как действовать, чтобы получить оптимальную траекторию действия и оптимальный результат?». То, что я не совсем практически беспомощный человек – это следствие моих теоретических изысканий. Вообще я занимался еще более узкой областью – как корректно ставить проблемы. Этому была посвящена и моя докторская диссертация.

Поэтому на ваш вопрос, как можно совмещать философские заумствования с практическими делами, я отвечу словами известного классика: «Нет ничего практичнее хорошей теории».

Вот в последние 10–15 лет молодые, идя за образованием, хотят, чтобы их учили узко прагматично. Такой проамериканский стиль. Но во всех парламентах технология принятия решения приблизительно одна и та же. Сущность человека с античных времен не изменилась. Компьютеры – автомобили – пароходы – самолеты функционируют по одним и тем же закономерностям. Поэтому так важно фундаментальное образование! Надо хотя бы один раз разобраться, почему корабли плавают, а кусок железа тонет и почему самолеты, вес которых больше веса воздуха, летают. Когда ты знаешь принципы – то ИЛы это или Боинги – вещь уже второстепенная. Когда ты знаешь, как принимаются политические решения, то национальная ментальность вторична. Если ты понимаешь, к чему стремится человек, какова его система ценностей, то какого цвета его кожа и на каком языке он говорит – несущественно.

Нынешние молодые очень «свихнулись» на том, чтобы получить такое жутко конкретное образование. Но конкретные знания быстро устаревают, а знание принципов – вне времени. И если ты понимаешь принципы, то ты всегда войдешь в детали. Но если тебя научили деталям, а принципов ты не понимаешь, ты всегда специалист второго сорта. Вот у вас в журналистике – большинство не имеет журналистского образования. Пишут инженеры, врачи, физики, экономисты... Пишет тот, кто умеет писать.

– Точнее, тот, кто умеет думать. Классическая формула А. Аграновского: «Хорошо пишет тот, кто хорошо думает».

– Или как в народе говорят: кто ясно мыслит, тот ясно излагает. Я иногда так говорю: ребята, если у вас каша во рту – это верный признак винегрета в мозгах.

Чтобы что-то сотворить в этом мире, всегда нужны три вещи: энергия, сырье и интеллект – чтобы понять, как из этого сырья, используя энергию, получить нужный тебе продукт. Общая закономерность: чем меньше у тебя энергии и сырья – тем больше тебе нужно интеллекта, чтобы получить продукт. Смотрите, Япония: с сырьем и энергией – напряженка, взяли интеллектом. Стали все технологии скупать во всем мире. Аналогичная ситуация в Латвии: с сырьем – печально, кроме леса ничего нет, с энергией – печально. Значит, компенсировать можно только интеллектом.

– Но как раз с интеллектом у нас, по-моему, еще печальнее, чем с энергией и сырьем...

– Есть кривая Гаусса, которая показывает, что очень высоких среди всего населения Земли и очень маленьких – очень мало. Основная масса – средних. Очень красивых и очень некрасивых – очень мало, основная масса – средних. Очень умных и очень неумных тоже очень мало. Основная масса – средних. У нас в БРИ по статистике только 49 % ребят-первокурсников за четыре года доходят до диплома. Из этих 49 %, из трехсот человек – только пятеро получили дипломы с отличием.

В науковедении давно существует расчет – из 1000 профессиональных ученых, тех, кто получает деньги из бюджета, то есть от народа, экономический эффект дает один. Но такой, что это окупает содержание 999 его коллег и еще дает прирост всему человечеству. Поэтому в некоторых философских теориях существуют тезисы, что общество должно работать на элиту. На то, чтобы поддерживать лучшую свою часть, независимо от того, какой у этой части цвет кожи, язык, происхождение и так далее. Вот американцы очень четко этого придерживаются. Пять процентов лучших выпускников школ США могут выбирать университет в любой точке земного шара, и государство оплачивает им и обучение, и проживание. Мы тоже своим «краснодипломникам» предоставляем возможность учиться в магистратуре почти бесплатно – с прицелом на то, что получим в итоге стоящие преподавательские кадры.

– Но в целом, мне кажется, образование в Латвии пошло прикладным путем. Скажите, Валерий Евгеньевич, а то, что к вам в БРИ потянулись латышские абитуриенты, это означает, что они осознали важность фундаментальных знаний?

– Эту мысль мы, конечно, тиражируем среди наших студентов. А они потом транслируют ее своим школьным товарищам, друзьям и т.д. В результате трансляции информация всегда как-то искажается, преображается и т.д. Но важен конечный результат. Честно говоря, я тоже был удивлен, что в первый же год, когда мы объявили обучение на латышском языке, в наш институт пришло такое огромное число латышской молодежи. Надеюсь, им симпатичны наши принципы обучения, наша атмосфера. Потому что даже если каждый день во всех газетах печатать рекламу про БРИ – это успеха не гарантирует. А люди так уже устали от рекламы, что чаще полагаются на мнение тех персон, кому доверяют.

– Однако точно так же и дурная молва распространяется. Немало ребят, поучившихся разных вузах, в том числе в солидных государственных, не скрывают разочарования: преподавательский состав серый, лекций мало, отношение к студенту равнодушное и неуважительное. Недавно наш редактор ехал в электричке со знакомой студенткой, не буду говорить какого госвуза. И она печально заметила: «Вот вы, дядя Саша, едете на работу – побрились. А наши преподы часто приходят на лекции небритыми».

– Если вуз получил деньги из бюджета, то для него студент становится вторичен. Можно расслабиться. Но дело еще вот в чем. Лидеры нашего высшего образования в Латвии, например университет, где я проработал 21 год, понесли невосполнимые интеллектуальные потери. В конце 80-х и начале 90-х годов профессура ЛУ пополнила Сейм, Кабинет министров, они открыли юридические конторы, ушли в частный бизнес. И что остается администрации? Говорить, что на таком-то отделении учебная нагрузка – 7–8 часов в неделю, а остальное время студент должен заниматься самостоятельно – в библиотеке, интернете и т.д. А человек такое существо, что его надо ставить в жесткие условия, если хочешь получить результат.

– Испытываете ли вы прессинг со стороны государства? Ведь частный вуз – конкурент государственному, а в кругах госчиновников существует определенная корпоративность.

– Теоретически рассуждая, государственному чиновнику от образования госвуз, конечно, ближе. Но Латвия этим переболела уже 3–4 года назад. Сегодня Министерство образования особых различий между государственным и частным вузом не делает. Создана система аккредитации, в которой существенную роль играют независимые западные эксперты. Поэтому явной дискриминации нет.

Но неявная есть. Мы, например, испытывали потребность в учебных помещениях, в большом зале. В БРИ на одну студенческую душу приходится 1,6 кв. метра, но училище Алксниса передали техническому университету, в котором на студента приходилось 112 кв. метров. На ста гуляет ветер.

У БРИ нет общежития – хотя у нас студенты из 15 стран, причем из таких экзотических, как Монголия, Пакистан, я уж не говорю о всяких Чехиях и Германиях. Мы бы купили здание, но его за бесплатно отдали гостехникуму, тот попросил у нас денег на ремонт и теперь сдает нам эти помещения в аренду. Нам же даром ничего не дают. Мы всегда все покупаем. Когда РАУ закрыли, мы хотели купить его корпуса. Но хотя работникам и преподавателям РАУ надо было выплатить долги по зарплате, лучшие корпуса нам не продали, а отдали их даром ЛУ и Техническому университету. А нам позволили арендовать здание клуба РАУ на 99 лет и попросили за 33 года уплатить вперед. Уплатили. Теперь нам предлагают его купить, но уже по совершенно другой цене. Вот здесь дискриминация полнейшая.

Но если к нам студенты идут не хуже, чем в Латвийский университет, кто сказал, что муниципальное здание надо отдавать госвузу, а не БРИ? Логика понятна – с кого можно получить деньги, с тех и собирают. Но надо же думать и об образовании!

– А в чем, по вашему, его самое слабое место?

– Высшему образованию в Латвии присущ феномен, который я называю психологией заведующего ларьком. Вот пусть у меня будет свой ларечек, и я буду в нем и заведующим, и продавцом, и экспедитором, и грузчиком, и уборщиком в одном лице. Но зато ларек мой!

Поясню. У бюджета нет денег, и вузы вынуждены брать деньги с обучаемых. Но платежеспособность населения в Латвии низкая. Небольшое количество очень богатых людей учит своих детей за границей. Небогатые могут платить с трудом вот столько. Не больше. На душу студента нужно хотя бы два квадратных метра с теплом, светом, оборудованием, а именно это стоит в Латвии очень дорого. Дельта между тем, что может вуз получить со студентов, и тем, что он вынужден вкладывать в образовательный процесс, остается крошечная. Чтобы оборудовать приличную библиотеку, компьютерные классы, купить мебель, обзавестись зданиями, этой дельты катастрофически не хватает. Какие-то деньги появляются только в том случае, если маленькая дельта от каждого студента множится на большое количество студентов.

Мы прорвались – у нас динамика роста очень стремительная. Среди 34 высших учебных заведений Латвии БРИ на пятом-шестом месте по количеству студентов! Но есть маленькие частные вузы, у которых такая дельта множится не на 6 тысяч, как у БРИ, а на 200–300 студентов. И вот они попадают в коллапс – у них нет средств, чтобы купить книги, компьютеры и, чего уж греха таить, заплатить качественным преподавателям и дать им соответствующую нагрузку. Процесс естественного вымирания «ларьков» может длиться долго, а пока они затухают, их жертвами являются студенты.

– А какие критерии отбора преподавателей в БРИ?

– Во-первых, это чисто формальные показатели – наличие учебной степени, публикаций. Второе – что он реально может в аудитории. Оцениваем это и мы, и студенты. Каждый студент каждый семестр анонимно оценивает каждого преподавателя по сложной системе, мы даже вынуждены были разработать компьютерную программу. У меня бывают случаи, когда приходит уважаемый профессор и говорит: «Валерий Евгеньевич, вы другим регулярно зарплату повышаете, а мне уже два года прибавки не было. А у меня около 200 публикаций, три монографии и т.д.». А ему отвечаю: «Извините, из наших почти 300 преподавателй по рейтингу вы на 260-м месте. Вы можете быть каким угодно выдающимся теоретиком и мыслителем, но если студент не понимает вас, то – извините».

– Судя по опросам студентов, во многих вузах преподавателям глубоко наплевать – понимают его студенты или нет. Пришел, отчитал, с ужасной дикцией или по конспекту – и ладно.

– До такого мы не допускаем. Да, у нас бывали случаи, когда преподаватель читал свои лекции по бумажке. Но он это делает не больше одного семестра. Потом мы от его услуг отказываемся – даже в условиях дикого дефицита академического персонала в Латвии.

– А как началась «кристаллизация» культурного пространства вокруг БРИ?

– Есть теория сомоорганизующихся систем. 10 лет назад у нас было 112 студентов. Потом их количество стало расти. Естественно, начала расти и наша материальная база.

Так вот, когда мы уже стали большими, у нас студенты стихийно начали играть в КВН, в театр – они молодые, им еще что-то нужно кроме учебы. И когда у нас, наконец, появился свой зал на 700 мест и сцена (кстати, здание 4 года не отапливалось и было брошено), все это сразу возникло. Мы это просто поддерживаем. По этой причине и филиалу ГИТИСа предоставили свою сцену.

– Вы считаете себя человеком успеха, у вас ведь все так удачно сложилось?

– Все зависит от того, что с чем сравнивать. Есть люди, которые сравнивают себя с другими людьми. Я не отношусь к их числу. Я себя сравниваю теперешнего с тем, которым я был в 16–17 лет. Я тогда был увлечен наукой в высоком смысле, хотел стать академиком, причем, в области физики и не позже чем в 32 года. Академик тогда – это было совсем не то, что сейчас. Недавно меня избрали академиком Международной академии информационных технологий. Но это совсем не те академии, о которых шла речь. Так что с позиции себя 17-летнего, карьера не удалась. А если сравнивать себя сегодняшнeго с чем-то внешним, с тем, что не внутри тебя, а снаружи, то наверное, профессору Никифорову особенно жаловаться не на что.

– Особенно, если учесть, что вас включили в список 250-ти латвийских миллионеров?

– Я понимаю эту ментальность: вот новое общество – быть богатым не зазорно, а почетно. Но как этот список составлялся? Я попытался разобраться. Оказывается, они берут данные Регистра по обороту фирмы, смотрят, кто учредитель, и если у него заметный процент участия в этой фирме, то они делят процент участия на оборот. Если в год получается больше миллиона, то они тебя включают в список миллионеров. Да, в Балтийском Русском институте более 6000 студентов, да студент платит где-то от 900 до 1000 долларов в год, если перемножить – получается серьезная цифра. Но по статусу БРИ – бесприбыльная организация. Как и большинство частных университетов во всем мире. По закону о бесприбыльных организациях учредители не имеют права по итогам года поделить прибыли и положить на свой счет в банк. Мы все вкладываем в развитие. Правда, у нас, слава богу, есть что вкладывать. Да, я миллионер, но у меня нет денег. Зато у меня есть институт.

___________________________

© Севидова Наталья Александровна