Для Романа Виктюка никогда не существовало запретных тем в искусстве. Театр переживал не самые легкие времена, сменялись эпохи, но режиссер находил способ сказать о своей гражданской боли, не прибегая к языку плаката… 

– Роман Григорьевич, начну с наболевшего. Почему сфера культуры, которая, казалось бы, должна объединять людей, напоминает в последнее время поле брани? То запрещают концерты Макаревича, то советуют не выпускать в прокат «Левиафан», то в любой критике видят антипатриотические высказывания…

– Потому что некоторые чиновники ищут проблемы там, где их попросту нет. Раздувают скандал, видя свою роль только в запретах. Несколько месяцев назад я поставил спектакль «В начале и в конце времен» по пьесе уроженцев Львова. Спектакль о чернобыльской трагедии. Действие происходит во времена СССР. Семья, полагая, что все разговоры о радиации придуманы лишь для того, чтобы захватить жилища, отказывается покидать зону отчуждения. Я ставил спектакль о судьбах людей, оказавшихся заложниками обстоятельств, но все равно нашлись люди, которые попытались обвинить меня в антироссийском высказывании. Но это же бред! Когда был Чернобыль? 

– Кстати, а почему в последнее время разговор о цензуре возникает все чаще и чаще?

– Потому что у любой власти во все времена есть желание поглотить культуру. Посмотрите: чем интенсивнее вводятся запреты и чем активнее Дума закручивает гайки, тем чаще в обществе возникают локальные пожары. За примерами далеко ходить не надо. Недавно депутаты Ставрополья потребовали отменить показ рок-оперы «Иисус Христос суперзвезда». Им видите ли название показалось богохульным. А еще меня поразило, как один из центральных телеканалов из фильма «Стиляги» вырезал сцену, в которой видна голая грудь актрисы. И подобных историй множество! 

Если власть что-то запрещает, то исполнители на местах стараются всячески ей угодить, забывая порой, что искусство – это сфера, свободная от политики. Художник имеет право на самовыражение. Правда, в нашей стране об этом все чаще забывают.

– Почему?

– Нет сво-бо-ды. Советский ген рабства никуда не исчез. И сегодня, так же как и много лет назад, Творец приходит к Власти попросить денег. И оба делают вид, что обожают друг друга. Те улыбаются, и эти улыбаются. Две фальшивые мимики – это и есть сегодняшнее взаимоотношение Власти и Творца.

– Впрочем, не все Творцы ходят к Власти на поклон. Есть и множество ваших коллег, которые занимают достаточно критическую позицию. А вы в политику вроде не особенно лезете…

– Тратить время на политику? Упаси Бог! Жизнь настолько скоротечна, что надо спешить заниматься основным своим делом. Мы все здесь на миг. И лично я хочу ставить спектакли, не думая о том, что за окном. Поэтому я ни в советское время за этим не следил, ни сейчас.

У партийцев был звериный нюх на человека, который в стае не свой. Они его моментально пожирали, а методы пожирания у них – от ласки до убийств, от пряника, медали, дачи, звания, принятия к себе в партию – до изоляции от жизни. Но они забывали, что если человек живет внутри себя, в окопе личности, то ему неважно, что происходит вокруг. И цвет флага в этом окопе никогда не определяет мировоззрение человека: сидя в окопе, ты только углубляешься в свое «я», в свою личность. А личность, к счастью, дается до нашего прихода в мир.

– Погодите, вы хотите сказать, что в советское время вы не поставили ни одного спектакля во славу партии и правительства?

– Совершенно верно. Я всю жизнь скрывался от власти.

– Простите, но верится в это с трудом… 

– Рассказываю. Долгое время я был приглашенным режиссером – то есть не работал в штате какого-либо государственного театра. Но однажды совершил глупость. В 1970 году согласился стать главным режиссером в Твери. Надвигалось столетие Ленина… А я общался с Юлием Кимом Даниэлем, Синявским, Уваровой и даже подумать не мог, что должен что-то сделать к этой дате.

Но на заседании обкома, где я обязан был присутствовать, вдруг объявляют: «А сейчас о планах театра к столетнему юбилею Ленина сообщит режиссер Роман Виктюк». 

Для меня это была полная неожиданность. Я направился к трибуне, на ходу придумывая, как выкрутиться из положения. И вдруг меня словно осенило: «Товарищи, – сказал я. – Наш театр основательно подготовился к этой славной дате. Буквально на днях в Музее Ленина я обнаружил письма Клары Цеткин к Надежде Крупской, в которых Цеткин сообщает сенсационную для русского театра новость. Оказывается, Ленин говорил, что как только в России установится наша власть, то молодежь должна увидеть на сцене пьесу Шиллера «Ковале унд Либе». 

Я замолчал на секунду. В зале повисла гробовая тишина. Коммунисты не понимали, какая ковале и какая либе, но когда я перевел: «Коварство и любовь», то первый секретарь Корытков сказал: «У, б…дь, без бумажки говорит и как». В общем, пьесу утвердили к постановке. 

– И никто ни о чем не догадался?

– Слушай, что дальше было. Прошло немного времени, и в Россию приехал Мастрояни (снимался в «Подсолнухах»). Кто его привел на спектакль, я не знаю, но он был в восторге – кричал, что это «Уеропа», что здесь не медведи, не снега, а настоящее искусство. И попросил встречи с режиссером. Я приехал – иду ему навстречу, как он издалека кричит: «Дженио!» Я говорю: «Я не Дженио, я Роман». Он опять: «Дженио, Дженио!» (то есть «гений» по-итальянски). Тогда я попросил его написать отзыв о постановке. И он написал фантастический текст. Конечно, в тот же день это попало в КГБ, и там сказали, что если капиталисту спектакль нравится – значит, в постановке есть «неконтролируемые ассоциации». На следующий день появилась жуткая статья. И меня уволили. В тот же день подали заявление об уходе, сели в поезд и уехали из города пятнадцать молодых актеров этого театра, выпускники Щукинского училища. 

– Знал бы Мастрояни, что от одного его комплимента в советском государстве совершился своеобразный переворот.

– Он узнал об этом, но много лет спустя, когда я приехал в Рим ставить спектакль и на пресс-конференции рассказал эту историю. Наутро она попала в газеты, и Марчелло был очень растроган. Он позвонил мне и сказал, что нам надо непременно поработать вместе. Но болезнь, к сожалению, разрушила эти планы: вскоре великий актер умер. 

– Когда вас уволили из Твери, на вас ведь было клеймо диссидента?

– Конечно! Диссидента, антисоветчика, предателя, не знаю, кого еще. 

– Но ведь жизнь дала вам шанс? Во всяком случае, профессию вы не бросили…

– Бросить эту профессию? Еще чего. Хотя дело действительно пахло керосином. Меня вызвали в Министерство культуры и сообщили, что я уволен. Я поблагодарил и с наивным глазом ушел. И вот иду я себе… Пушкинская площадь. Междугородный телефон. И меня осенило: я понял, что надо ехать только в Вильнюс. Не в Таллинн, не в Ригу, а именно в Вильнюс потому, что город, где я родился, был рядом с Литвой и Польшей. И дух польской культуры был мне знаком с детства. Я узнал в ВТО фамилии и телефоны начальников Управлений театрами СССР и позвонил в Вильнюс от имени начальника Управления. Я сказал, что есть очень талантливый режиссер, он может стать большим приобретением для вильнюсского театра. А там, видимо, очень боялись коммунистов и всегда были рады им угодить. К своему удивлению, я услышал ответ: «Конечно, мы непременно его примем». Так я назначил себя главным режиссером…

– Помимо Литвы вы много работали и в соседней Украине. Несмотря на собственную аполитичность, следите за тем, что там происходит?

– Без боли говорить об Украине, конечно, невозможно. Даже если бы я и не хотел следить, то все равно оставался бы в курсе, поскольку мне ежедневно об этом рассказывают. Слишком уж много с ридной Украиной связано. Я помню, когда мы привозили туда «Служанок», то зрители приступом брали театр – выбивали окна, дрались за свои места, прорвались сквозь охрану и билетеров, что напоминало какой-то переворот. И тогда я подумал: «Это, конечно, конфликт, но конфликт святой, поскольку людьми движет тяга к искусству – они хотят попасть на спектакль, на который раскуплены все билеты». Но когда в зале погас свет и на сцену вышли мои артисты, публика стала единым организмом. Несмотря на выбитые стекла, поставленную на уши охрану и растревоженных билетеров, это был один из самых волшебных театральных вечеров. Даже тем, кто прежде немало постарался, чтобы выкурить меня с Украины, я помогал попасть на спектакль. 

– Потому что искусство примиряет?

– Совершенно верно. Так вот сейчас в стране творятся чудовищные вещи. Украина на распутье – с кем ей быть: с Европой или с Россией?

– А вам как кажется?

– Я не берусь выступать советчиком. Пусть политики сами ищут выход и не забывают, что единственно верный ответ может дать только искусство, поскольку оно обращается к душе человека.

______________________

© Борзенко Виктор Витальевич

Первая публикация - в газете "Наша версия"