Аж не верится: неужели прошло уже больше 25 лет? О нём столько написано, об этом великом ученом, правозащитнике, общественном деятеле, гражданине, что нет смысла повторять известные факты из его яркой жизни. Но и не вспомнить невозможно. В этой заметке – только личные воспоминания о том, что связано с его именем, до дня похорон…

     Его имя впервые в общественном сознании проявилось, пожалуй, лишь к концу 60-х, уже в связи с его правозащитной деятельностью, а все огромные достижения в физике и деятельность по испытанию атомного оружия были сплошь засекречены. Поэтому все сведения о Сахарове мы узнавали из «вражеских» голосов, прежде всего, из «Голоса Америки» и радиостанции «Свобода», которые, естественно, заглушались, но люди привыкли слушать сквозь шум глушилок, расположенных на территории каждого региона по всей стране. Помню своё изумление от тогда ещё скрываемой информации: в 32 года – трижды Герой социалистического труда и академик АН СССР. Любой житель страны, зная, что значили в то время эти звания, как они достаются и за что присваиваются, услышав об этом, поражался. Усиливалось это впечатление еще и тем, что, как утверждал «Голос Америки», за ним на Западе, в кругах физиков якобы закрепилось прозвище – «Отец советской водородной бомбы». Уже спустя годы, работая в Тольятти и интересуясь святым Саровским, узнал я о рассекреченном Арзамасе-16, городе Сарове, где свои лучшие годы как ученый провел тридцатидвухлетний Андрей Сахаров в одном из закрытых НИИ, теперь открытом.   

      Впрочем, Саров не так уж открытый и сейчас, по крайней мере несколько лет назад так просто туда было не попасть, нужно было получить разрешение, если, скажем, там  родственники, тогда пропуск выдадут с указанием срока пребывания. У сотрудницы моей кафедры отец там жил, потому её и пустили, и там, зная, что я курс читал о науке журналистам, она привезла купленный в саровском киоске часовой документальный фильм. Там и увидел я кадры с молодым отцом двоих малотетних детей, едущим с ними в поезде к месту назначения, полным подъема и жажды деятельности, по всей видимости, и оптимизма, который испытывали эти люди, несмотря на 300 тонн колючей проволоки и все атрибуты военного засекречивания. Они, эти ученые, работали и получали радость от беззаветного служения любимой родине, которой надо было как можно быстрее догнать США по мощности ядерного потенциала. Шутили: «мы все работаем в СССР – Саровской Советской Социалистической Республике!»

     Первая его Сталинская премия была отдана на строительство большого здания детского сада. С Андреем Сахаровым рядом работали яркие ученые, талантливые инженеры и организаторы производства, сплошь засекреченные, те, которым адресовал свои пламенные строки поэт Роберт Рождественский: «Низкий-низкий поклон Вам, люди, Вам, великие, без фамилий!» С годами стало очевидно, что засекречивание было излишним, и советские физики не стали лауреатами как минимум нескольких нобелевских премий по теоретической физике – необоснованно. Вот и Андрей Дмитриевич не стал нобелевским лауреатом по физике, получив позднее Нобелевскую премию мира за правозащитную деятельность. 

     Как же случилось, что, достигнув огромных успехов в теории и практических испытаниях, находясь в зените авторитета и славы в научном мире, испытывая от этой работы радость, он всё оставил во имя борьбы за мир и права человека? Меня этот вопрос мучил давно, и я сначала дважды услышал ответ на него из уст его соратника, будущего нобелевского лауреата Виталия Лазаревича Гинзбурга. На демократических митингах 1987-1988 годов, которые проходили неоднократно вокруг стадиона Лужники, а также в парке им. Горького, на Смоленской площади с участием Ельцина, Собчака, Старовойтовой, Попова, Афанасьева и других ярких либеральных лидеров, Виталий Лазаревич выступал еще до официальной реабилитации Сахарова, в его поддержку, при тогда ещё всеобщей травле, рассказывая, кстати, и о том, что неверно думать, что Андрей Дмитриевич оставил занятия физикой, нет, он на пороге великого открытия новой частицы в атомном ядре (уже память не позволяет вспомнить детали популярного описания), но в обоих, мной слушанных выступлениях, останавливался на этом важном и как бы щекотливом вопросе, цитируя Сахарова. А немного позднее уже Андрей Дмитриевич сам это объяснял не однажды: «Меня спрашивают, как же я способствовал своей работой развитию оружия массового уничтожения, а потом стал бороться за его уничтожение. Так вот, в то время, работая над атомной бомбой, я был уверен, что занимаюсь защитой безопасности своей родины, а когда убедился, что политики могут использовать это оружие для развязывания мировой войны и уничтожения цивилизации, выступил против этих исследований и отказался от них». Лично слышал из его уст – и на одном из митингов, и на заседании Межрегиональной депутатской группы, о чём речь впереди.

    Я думаю, что на это решение повлияли, конечно, предшествующие тому события в мире, особенно Манифест Рассела-Эйнштейна, первая конференция в канадском Пагуоше и затем Пагуошское движение, обращение крупных физиков мира к правительствам и президентам своих стран с резкими заявлениями о прекращении исследований по военной проблематике вследствие гонки вооружений и испытаний атомных и водородных бомб, эскалации ядерных вооружений. Но тут я хочу остановить внимание читателя на минуту. Мне представляется очень важным подчеркнуть, что американским ученым не составляло проблем в противостоянии с властью что-либо высказывать и подписывать, в то время как в СССР для этого требовалось необычайное мужество. Особенно известным, крупным ученым. На это были способны единицы, среди которых самым смелым и непримиримым был Андрей Дмитриевич Сахаров. 

  Его многочисленные выступления против испытаний ядерного оружия и эскалации гонки вооружений, за соблюдение прав человека, освобождение политзаключенных и до выступления против ввода войск в Афганистан – не могли не вызвать резкой реакции власти. И началась травля. Любой, даже самый умный человек, прочитавший самые умные статьи, но не  живущий в те годы активной жизнью, не поймёт, по крайней мере, не ощутит той гнетущей атмосферы ненависти и давления, навязываемых сверху власть предержащими и тысячами их прислужников, штатных и в большем числе внештатных, подкармливаемых или поддерживаемых многими разными способами, а также искренними  активистами, выбравшими по жизни удобную позицию всегда поддерживать власть, бурно выражая эту поддержку. Этот массовый психоз и вызывал ощущение ложной по своей сути справедливости большинства. Трудно объяснить безудержную вакханалию партийных и комсомольских разборок практически в каждом коллективе, а особенно наездов на известных общественных деятелей и литераторов. Однако два имени на фоне всей страны и мира выделяются как жертвы тотальной травли особенно, это – А.Д. Сахаров и А.И. Солженицын.  

   Наряду с десятками статей, книгами, интервью разных деятелей против Сахарова, были тотальные партийные проработки, обсуждения в коллективах с резким осуждением фактически неизвестных речей и действий А.Д. Ну, как обычно. К тому времени я уже начал работать в Ростовском госуниверситете, который числился у власти, как и все заметные вузы страны, в числе особо идеологических и потому тщательно контролируемых. Надо сказать, что мне и всем работающим тогда в университете и в Северо-Кавказском научном центре высшей школы при нём повезло в том плане, что нами руководили умные люди. И секретарь парткома, и ректор, и другие руководители университета и научного центра, при всей внешней лойяльности власти, не переходили разумные границы, не проявляли и намека начетничества и насильственной проработки по отношению к профессорско-преподавательскому составу, что имело место в других вузах, организациях и производствах. Всем своим видом и поведением они давали понять, что факты подобных осуждений вынужденные, производимые под давлением власти… Именно поэтому – бог миловал, я ухитрился так ни разу и не быть на подобных мероприятиях, придумывая какие-либо причины, а часто и просто игнорируя незаметным пропуском. Без каких-либо последствий. 

      А потом Андрея Дмитриевича Сахарова, ученого с мировым именем, лишили всех званий и наград, то есть, будто и не было трех звезд Героя соцтруда, орденов Ленина и других высших наград государства, сталинского и ленинского лауреатства… Должность в академическом НИИ оставили рядовую, но членом Академии он оставался. Вот, теперь хочу сказать об информации, достоверность которой до конца мне неизвестна, и я нигде так не нашел её подтверждения. Я работал тогда в Северо-Кавказском научном центре зав. редакционно-издательским отделом, так вот, зав. другим отделом, старый аппаратчик, в этой сфере работающий давно, мне однажды с явным удовлетворением рассказывал о таком, якобы имевшим место событии. Руководство страны очень хотело лишить его звания действительного члена Академии наук. Но для этого необходимо было в то время то ли две трети, то ли три четверти голосов членов Академии при тайном голосовании. Так вот, каждого из академиков накануне голосования по отдельности персонально вызывали в ЦК КПСС и убеждали в необходимости проголосовать за исключение Сахарова из Академии. Слабые духом в основной своей части академики решили задачу очень легко и просто: каждый сразу дал согласие, пообещав проголосовать против Сахарова. Расчет был простой: ну, уж хоть один-то голос будет против, всегда можно сделать вид, что это он и был, не докажешь же. Однако голосование прошло единогласно в пользу Сахарова, и спецслужбы на сей раз потерпели серьёзное фиаско. Тогда очень захотелось, чтобы этот факт имел место, проверить это было невозможно, но если это и было придумано, радовала уже сама байка, свидетельствующая об истинном отношении ученых к А.Д.Сахарову.

     Впрочем, это не помешало в особо мрачном для А.Д. 1973 году появиться открытому письму 40 академиков и такому же письму 31 писателя. Печально было видеть среди ученых-подписантов лауреатов Нобелевских премий Басова, Франка, Черенкова, крупнейших деятелей науки М.В.Келдыша, Ю.Б.Харитона, Б.Е.Патона, А.И.Опарина и других. Также среди писателей оказались не только близкие к власти Шолохов, Михалков, Сурков, Софронов и др., но и пользующиеся огромной популярностью и любовью среди народа Чингиз Айтматов, Юрий Бондарев, Василь Быков, Расул Гамзатов. Я отмечаю лишь восприятие тогда, осуждение этих людей теперь затруднено в связи со способами, которыми было это сделано власть имущими, а также возможной фальсификацией, так что разбираться сейчас в этом смысла нет. И не нужно. Однако атмосферу это показывает.   

     Прошли годы, Андрей Дмитриевич рассылал письма, обращения по поводу нарушений прав человека в СССР, писал статьи, давал интервью на Западе, поскольку у нас имя его было под запретом, а наши журналисты и думать не смели о нем писать или с ним встретиться. В 1975 году он получил Нобелевскую премию мира, что вызвало полосу новой травли. Среди гневных обвинителей стали появляться профессиональные интриганы, плетущие вокруг его имени паутину лжи. Самое противное было читать про его жену Елену Георгиевну Боннер. Искажая факты, автор одной из таких книг, сотрудник КГБ, вылил на эту женщину массу вранья, намекая на её якобы женскую непорядочность – вот, мол, третий муж, браки по расчету и пр., а также, что особенно было противно, на её еврейское происхождение с косвенным намеком и на его еврейство, что в условиях государственного антисемитизма подразумевалось как отягчающее обстоятельство в глазах простого народа. Сразу после реабилитации автор этого пасквиля  приходил к Сахаровым домой просить прощения. Однако простой народ эти вещи в своей массе не читал, а воздействие на интеллигенцию было прямо противоположным: масса ученых и деятелей культуры подспудно всё больше поддерживали Сахарова и всё больше ненавидели власть за его преследование. Поэтому при первых же демократических выборах в парламент он получил такое подавляющее количество голосов, что никакого вопроса о его избрании в Верховный совет и не стояло.

    Но этому предшествовало освобождение А.Д. из ссылки в Горьком. Всё произошло просто: ему позвонил М.С.Горбачев и предложил вернуться в Москву. Поэтому, когда на Съезде народных депутатов СССР в марте 1989 г. Сахаров стал выступать как оппозиционер, настойчиво и многократно, вначале просто против войны в Афганистане, Горбачев демонстрировал естественную для его положения партлидера обиду: что ж вы, мол, я вас выпустил, хотя мог держать ещё сколько угодно, я дал свободу, и вы же здесь все меня критикуете? Опять всё не так? «Андрей Дмитриевич, Андрей Дмитриевич...» – настойчиво повторял Горбачёв на заседании Съезда, демонстрируя  невиданное терпение и толерантность и пытаясь как-то остановить, урезонить уже не академика, а правозащитника. Но это не помогало: Сахаров рассказывал, что в Афганистане совершались преступления не только против афганцев, но и против своих солдат... 

   Это вызвало не просто негативную реакцию, тут сработала безусловно отрежиссированная акция: выступила рыдающая жена погибшего военнослужащего, потом инвалид этой войны и другие - с резким осуждением А.Д. «Как же Вы могли? Вы предали память погибших» и т.п. Напрасно Андрей Дмитриевич под гул, захлопывание  и угрожающие выкрики пытался объяснить, что он выступает не против погибших и воевавших, а против власти, которая посылала своих сыновей на несправедливую войну и там бросала на произвол судьбы, часто отдавая преступные приказы... Всё было напрасно. Накал «патриотической» ненависти к отщепенцу-ученому, «работающему на врагов Советского Союза», был так велик, что вышел за пределы Съезда и приобрёл масштабы катастрофы возврата к тоталитарному режиму. 

  Я это помню отчетливо. Этот жуткий шум у меня и сейчас в ушах. Психологическое давление на интеллигенцию было очевидным и опасным. После того телерепортажа со Съезда я вышел на улицу и кожей ощутил этот кошмар возврата в старые времена, который вдруг показался неизбежным. Но к чести Горбачева нужно сказать: этого не произошло, на мой взгляд, именно из-за его воли. Он продолжил демократические преобразования «сверху», стараясь управлять процессом, при том, что, на мой взгляд, мог использовать в тот момент настроение массы и заняться поворотом назад...

    А потом на политическую арену вышел Б.Н.Ельцин, которого М.С.Горбачёв хотел, но уже не мог остановить. «Я тебя, Борис, в политику не пущу», – сказал он, и назначил его Председателем Госстроя СССР. И тогда Ельцин, избранный, как и Сахаров, несмотря на чудовищные ухищрения властей, более чем с 90 процентами голосов и бурно участвующий в работе того же Съезда 1989 года, создал Межрегиональную группу народных депутатов, сопредседателями которой стали: А.Д. Сахаров, Б.Н. Ельцин, ректор историко-архивного института Ю.Н. Афанасьев, председатель горсовета, фактический мэр Москвы Г.Х. Попов и академик из Эстонии В.А. Пальм. Но лидерами очевидно были Ельцин и Сахаров. Заседания Межрегиональной группы представляли собой открытые конференции с участием большого количества самых разных людей, представителей общественности города и страны, а иногда и приехавших из заграницы. Я был на двух таких заседаниях, которые проходили в помещении Госстроя на Новом Арбате (проспекте Калинина) в выходные дни, по приглашению моего близкого друга, доцента журфака МГУ. Пройти на заседание, против моего ожидания, оказалось очень просто, показав удостоверение члена Союза журналистов. Но вообще никакой профессиональной охраны не было, вход был открыт, при нём стояли, на первый взгляд, случайные молодые, небрежно посматривая на удостоверения. Возможно, были и пригласительные билеты, не интересовался. Но при большом желании пройти мог кто угодно. 

     Там, в большом вестибюле, хаотично ходило в ожидании начала множество очень известных, авторитетных людей, среди которых были: писатель Фазиль Искандер, режиссер Марк Захаров, журналист Юрий Черниченко, писатели, артисты, общественные деятели, политики, депутаты – Попов, Афанасьев, Собчак, Старовойтова, Травкин и др., а также ученые, например, экономист и социолог академик Татьяна Ивановна Заславская и член-корр. АН СССР Алексей Владимирович Яблоков, также в текущем году избранные в депутаты. Очевидно, что подавляющее большинство составляли представители либеральной интеллигенции, пришедшие поддержать лидеров, своих кумиров в их борьбе за демократические преобразования против, по крылатому выражению Афанасьева, «агрессивно-послушного большинства»... Это были светлые личности, лучшие люди России. Сейчас, печатая эти строки, ужаснулся от мысли, как мало из них осталось теперь и кто пришел им на смену.

       Впрочем, я не рассматриваю социально-политическую обстановку в стране и не описываю работу Межрегиональной группы, а рассказываю об Андрее Дмитриевиче Сахарове на основе личных впечатлений. Так вот, можно сказать, мне повезло, благодаря случаю, оказаться вблизи него. Это было так. Мой друг, работавший доцентом журфака МГУ, встретил свою дипломницу заочного отделения, которая в это время стала участвовать в издании проельцинской газеты, выпускаемой одним из академических институтов на правах ведомственной многотиражки под названием «Информационный бюллетень». Только таким образом можно было обойти тогдашние правила издания и цензуру печати. Мы поговорили втроём, друг представил меня как опытного издателя, зашел разговор о моём участии в издании, возможно, каких-то консультациях. Я объяснил, что работаю и живу в Ростове, так что вряд ли это возможно и смысла нет, т.к. в Москве найдется множество профессионалов, кто может в этом помочь. А вот если бы издавался журнал, что мне гораздо ближе и является объектом многолетних научных исследований, тогда можно было подумать, например, периодически приезжать, делая часть работы дома. Разговор, естественно, шел в самом общем виде, между своими, как вдруг к нам подошел Б.Н.Ельцин и стал разговаривать с девушкой-редактором, не обращая на нас с другом никакого внимания, хотя и поздоровался с ним, поскольку незадолго до этого тот встречал и сопровождал его на журфаке. Ельцин вблизи произвел на меня сильное впечатление прежде всего высоким ростом и могучим телосложением, но главное – волевым взглядом и манерой говорить с абсолютной, непререкаемой убежденностью. 

    Но через несколько минут я вдруг физически почувствовал со спины мощнейшее излучение, буквально физически ударившее в лопатки: это к Ельцину подошел Сахаров... Могу сказать с уверенностью: такого я не испытывал никогда. И тоже, помню, меня поразил его рост, показалось, что он был выше Ельцина. Андрей Дмитриевич показывал какие-то бумаги и что-то обсуждал, о чём – я не слышал, поскольку сразу отошел в сторону. Понятно, что обсуждались какие-то детали еще не начавшегося заседания. 

    Когда заседание открылось, выступали поочередно все члены Межрегиональной группы, а также другие известные депутаты и политики. Помнится, что несколько выступающих говорили об агрессивном поведении власти, об опасности возможных репрессий, один из выступающих, представившийся бывшим сотрудником спецслужб, рассказал о найденной им аппаратуре прослушки под полом соседнего помещения. Тем удивительней мне показалось хождение перед заседанием и в перерыве всяких подозрительных лиц, шныряющих туда-сюда и явно подслушивающих группы беседующих, а также открытое фотографирование присутствующих также явно не журналистами. Особенно странно было поведение одного типа с нарочито женственными манерами, фотографирующего каждого из сидящих во время перерыва по два-три раза – в фас и профиль. Физиономию типа помню отчетливо, сейчас узнал бы. Он подошел к нашей группе из трех или четырех сидящих человек, мирно беседующих между собой в полупустом зале, и стал снимать. То есть, сняв каждого спереди, специально обходил, чтобы снять сбоку. Я не выдержал и стал грубо кричать на него примерно так: «что ты тут снимаешь, ясно, для досье, там все присутствующие итак по сто раз уже есть!» Ну, что-то в таком духе. И обращаясь к соседям, в том числе незнакомым: что ж, мол, так беспечно относитесь, граждане, к стукачам. Это ж явно для досье. Поразил ответ одного из «граждан»: «так мы же уже победили, пусть забавляются!» На что я в последний раз выкрикнул в пространство, где уже никто не слушал: «эх вы, москвичи, как были, так и остались наивными. И что в стране делается, – не знаете...». При этом фотограф, как мне казалось, выполняющий поручение какой-то спецслужбы, по-кошачьи изгибаясь и виновато озираясь, продолжал свое дело. Видимо, не только он. 

     Об этом пришлось вспомнить осенью 1991-го, когда мы втроем, я двое коллег из МГУ, наблюдали демонстрацию коммунистов и жириновцев, проходящих по Тверской улице с красными знаменами и транспарантами и что-то кричали. Мы стояли поодаль от красной линии, как вдруг нас буквально прорезал взгляд стоявшего рядом человека. Им оказался один из недавно отпущенных из заключения и амнистированных, в советском прошлом всесильных лидеров ГКЧП. Ненависть и прищуренные в злобе глаза явно показали узнавание наших личностей, видимо, по фотографиям и съемкам, скорее всего, из досье именно того заседания межрегиональной группы. Мы сдержанно, но беззлобно посмеялись, не сказав ничего вслух, как более сильные, как «победившие» – так казалось...    

    Но запомнилось мне из всего – «сахаровское излучение»... и Его слова о том, что каждый человек должен осознать важность исторического момента и сопротивляться власти, не желающей перемен. Но после паузы добавлял примерно следующее: трудно требовать с каждого, чтобы он открыто боролся за права человека, но – если не можешь бороться, то хотя бы не поддерживай её, не участвуй в её кампаниях...

     Удивляло вот еще что. Говорил он как будто невыразительно, казалось даже – неуверенно, заикаясь, повторяя сказанное, иногда останавливаясь. Но его слушали, затаив дыхание, в полной тишине, потому что ждали существенных мыслей, идей. Речь его абсолютно была лишена штампов, стереотипов. И сила воздействия его на слушающих была абсолютной. Конечно, это был лидер духовный, в отличие от громогласного, мужественного, державного Ельцина. Но объединяло их обоих одержимость, воля, хотя и по-разному выражаемая, и непреклонная вера, убежденность в своей правоте...

    Андрей Дмитриевич говорил о необходимости освобождения всех оставшихся политических заключенных, о нарушениях прав человека, о поправках к действующей Конституции, прежде всего, об отмене 6-й статьи, утверждающей доминирующее положение КПСС как партии, а также о готовящемся им проекте новой конституции...

    14 декабря 1989 года состоялось заседание Межрегиональной группы, где выступал Андрей Дмитриевич, настроение у него было хорошее, ничто не предвещало беды и вот, как гром среди ясного неба, сообщение о его скоропостижной смерти ночью того же дня. Я продолжал быть в Москве, и 18-го утром мне позвонил мой друг о том, что состоится митинг в Лужниках, где до этого мы бывали не однажды. Кроме Лужников такие демократические митинги проходили и у входа в парк имени Горького, и на Смоленской площади, где тоже мы были, но чаще всего митинги проходили именно в Лужниках, возле стадиона. То есть, не на самом стадионе, который был закрыт, а перед ним. Эти митинги собирали огромное количество людей, всякий раз организаторы называли цифры в сотни тысяч участников, но это казалось всё же преувеличением, а проверить было невозможно. Всякий раз, вероятно, назначались организаторы, которые в установленные микрофоны вели мероприятие, прежде всего, следя за безопасностью. Больше всего они, наблюдая сверху, с возвышения временно установленной трибуны, следили за тем, чтобы не создалось давление толпы, что легко могло произойти, и просили задние ряды, например, «сделать три шага назад». Гигантская толпа послушно выполняла команды. Состав митингующих состоял преимущественно из людей образованных: неадекватных, выпивших, хулиганствующих там не было вовсе. Особенно четко и организованно проходили митинги, которыми руководили бесстрашные офицеры Советской армии – подполковник Сергей Юшенков и майор Лопатин. На двух из таких митингов я также присутствовал с товарищами. То было время зарождения гражданского общества в бывшем СССР и в нарождающейся новой России...

    Конечно, такие митинги давали массу интереснейшего материала, поэтому мы с другом не просто наблюдали и переговаривались, но часами записывали подробности происходящего. Я понимал, что эмоции, чувства и общие впечатления не забудутся, но имена, даты, места и основные темы происходящего надо по возможности фиксировать. Что я и делал, исписав за поездки 1986-1989 гг., два очень толстых блокнота форматом А-5. Другие важные события в жизни не позволяли реализовать записи в какие-то тексты, поэтому я хранил их, имея печальный опыт, очень тщательно. Даже возил с собой в командировки, боясь, что могут быть похищены и из дома. Но нет, никакие ухищрения не помогли: ценнейшие блокноты были украдены. В другой раз и в другом тексте я расскажу обстоятельства этого похищения, но факт: их нет у меня, и потому документальные рассказы с точными наблюдениями и зафиксированными фактами оказались невозможны, и я от расстройства просто не писал на предполагаемые темы о многих обстоятельствах второй половины 80-х – начала 90-х... И больше всего мне обидно за утерянные записи, связанные с А.Д. Сахаровым. (При том, что я не сомневаюсь, что блокноты лежат целые и невредимые там, где не могут не храниться, это очевидно. Как и кем использовались они эти годы, если использовались, – мне неведомо. Секретов там нет, кроме, пожалуй, одного общего ощущения: в России могло быть создано гражданское общество, и страна пошла бы иным путём.) 

     Простите, читатели за столь длинное отступление, это мои извинения о том, почему я не могу описать подробно и точно траурный митинг по поводу кончины Андрея Дмитриевича Сахарова, состоявшийся 18 декабря 1989 года. Я записал тогда кратко, тезисно все 26, как помнится, выступлений и заметки вокруг события. Но, увы, теперь, остались только штрихи того, что сохранила память через более, чем через четверть века...

      Прежде всего, по дороге на уже привычное место митинга в Лужниках, перед стадионом, выделенное, как говорили, Моссоветом, сразу встретилось препятствие: поезд метро просто не остановился, проехав остановку "Спортивная". Вероятно, так было и с поездами, двигающимися в обратном направлении. Массы возмущенных людей вышли на улицу и все в конце концов, возмущаясь и чертыхаясь, пошли назад к намеченному месту митинга вниз по широкой улице, заполнив её на всю ширину. Разумеется, всякий проезд транспорта был парализован и улица была перекрыта. Тысячи людей шли быстро, молча и хмуро, изредка взрываясь поношениями властей. Все думали, что опаздывают на митинг и нервничали. Расстояние оказалось довольно большим: одна остановка метро, кажется, 4 троллейбусных. Однако митинг задерживали со всех сторон, так что добирающиеся другими видами транспорта и пешком, всё равно опаздывали... Люди справедливо опасались, что милиция будет пытаться сорвать митинг, но этого не случилось, были лишь мероприятия по сдерживанию, дозированию масс к месту митинга, оправдываемые соображениями безопасности.

   Когда основные массы заняли площадь, и трибуна была возведена, организаторы сообщили, что надо подождать, когда привезут гроб с телом Сахарова из ФИАНа – Физического института Академии наук СССР, где с покойным попрощались сослуживцы и коллеги. Кроме массы частных лиц были группы от партий, учреждений, организаций с транспарантами в руках. Самые распространенные надписи на транспарантах были: «Прощайте, Андрей Дмитриевич!» и «Простите, Андрей Дмитриевич!» – с вариантами. Ощущение вины висело в воздухе. Десятки тысяч людей, стоящих на площади, безусловно, думали примерно одно и то же: как же это мы, здоровые люди, зная, понимая его правоту и бескорыстие, наблюдали, мучались совестью, но «не вышли на площадь», не сопротивлялись. А он – так за нас, за наши права боролся, жизнь на это положил... Это позорное всеобщее молчание (а иногда ведь и осуждение) здесь вылилось во всеобщее раскаяние и скорбь... 

       К этому времени собралось много деятелей разных уровней и значимости, в том числе приехавших их разных городов и стран.

      Первым, как помню, выступил академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, говорил, как всегда, очень проникновенно и убедительно. Затем выступили Б.Н. Ельцин и Г.Х. Попов, Ю. Афанасьев – бесспорные лидеры того времени. В числе первых был и Анатолий Собчак, начавший с того, что символично это, что Андрей Дмитриевич умер 14 декабря, в день, когда кучка (показав горсть из пальцев правой руки) революционеров вышла на Сенатскую площадь в 1825 году и бросила вызов жестокому режиму... Евгений Евтушенко прочел большое стихотворение, написанное сразу, как только он узнал об этом страшном событии, прилетев из заграницы. Сейчас в памяти только одна строчка осталась, произнесенная с отчаянием: "Забастовало сердце, словно шахта...". Стихи и их проникновенное исполнение произвели большое впечатление на участников митинга. Как всегда жестко и коротко, с обличением власти выступила Галина Васильевна  Старовойтова. Из коллег сильно выступили двое ученых – вышеупомянутый академик Виталий Лазаревич Гинзбург, выступавший на таких митингах не раз в поддержку Сахарова, и Сергей Адамович Ковалев, работавший в его лаборатории и отсидевший значительный срок в лагере «строгого режима», (в жутких условиях, нынче очень мало известных современной публике) – правозащитник, будущий глава комитета по защите прав человека при Президенте России. Призвал бороться за освобождение остающихся политических заключенных, чем продолжить дело Сахарова. Из приезжих выступил Зорий Балаян, в то время очень известный публицист и писатель из Армении, запомнившийся  своими знаковыми публикациями в «Литературной газете», когда она владела умами интеллигенции. Шумным одобрением встречены были его слова о том, что «в эти минуты проходит траурный митинг в Ереване» (он подчеркнул) – «на площади имени Сахарова». Выступил священник Глеб Якунин, тоже известный политзаключенный, незадолго до этого освобожденный. Сравнил Андрея Дмитриевича с Дон-Кихотом.  

       Выступил казахский поэт Олжас Сулейменов, друг Андрея Вознесенского, в то время известный своей поэмой «Земля, поклонись человеку!» и яркими выступлениями в защиту прав человека и природы, прежде всего, против загрязнения среды обитания в районе космодрома в Семипалатинске. Он сказал, что в день смерти Андрея Дмитриевича записал с ним интервью для документального фильма о ядерном полигоне в Казахстане. 

     Все выступления были яркими и страстными. Чувствовалась искренность и боль каждого выступающего на трибуне. Всего, как я запомнил и отметил выше, было 26 выступающих. Но все ждали, конечно, что скажет жена покойного – Елена Георгиевна. При всём преклонении перед этой женщиной мне показалось её выступление несколько резким и жестким для данного случая, во всяком случае неожиданным по стилю для меня, видевшего и слушавшего её лишь единожды. Она сказала о смерти в нескольких словах, потом что-то на тему: «Ну, что теперь извиняться (имея в виду транспаранты), поздно, надо раньше было его поддерживать», примерно так. И главное – «последние слова его были: «Завтра будет бой!» Мне показалось, что слова, сказанные дома, не очень вязались с его обычным поведением. Речь шла о том, что он собирался представить М.С. Горбачёву свой проект новой Конституции. А в заключение: «Мы отказались от разных элитных вариантов, он этого не захотел бы, и хоронить будем на Востряковском кладбище. Сейчас отсюда пойдем туда. Только прошу: не превращайте шествие в Ходынку, не надо. Вообще очень прошу не идти туда, там только узкий круг своих будет...» В чем-то я могу быть неточен, но за общий смысл и общее впечатление ручаюсь.

       После этого гроб взяли несколько человек и резко, почти бегом протаранили толпу, так как иначе нельзя было выйти на улицу. Несли гроб молодые ребята, скорее всего, из ФИАНа. Я попал прямо под этот таран и был в числе резко отброшенных в сторону от проносимого почти бегом гроба. Мы с товарищами, как и большинство участников митинга, решили выполнить просьбу Елены Георгиевны и никуда не пошли. Позже только я узнал, что массовое шествие стихийно состоялось: постоянно прибавлялись люди на длинном пути к кладбищу... Но прошло всё без происшествий, несмотря на сильный дождь... 

     И всё. Это было прощание с великим человеком и гражданином. Оно было событием, безусловно, знаковым. Многие говорили, что это короткое время, когда ему удалось выступать открыто перед страной, которой он посвятил свой талант и свою жизнь, конечно, войдет в историю, станет поворотным моментом. И как пойдет дальше развитие событий, и куда будет двигаться страна, – покажет время. 

     И чем дальше уходит в историю эпоха Андрея Дмитриевича Сахарова, тем становится понятней, что так и есть: это был рубеж, не сразу осознанный, но рубеж. Несмотря на все усилия Б.Н. Ельцина, особенно поначалу, всех его соратников, страна стала вновь возвращаться к зажиму демократии и тоталитарному прошлому. Возврат был воспринят как стремление к стабильности и порядку, что было одобрено народом, хотя эта реакция, безусловно, готовилась. Политические тенденции силового вектора оказались сильнее, поредевшая в первые годы перестройки силовая репрессивная машина вновь ожила и стала постоянно расти и укрепляться. Это был процесс, постепенный, но неотвратимый и неизбежный. Если задуматься о том, как это стало возможным, чтобы народ поддержал отход от демократических принципов, с таким трудом достигнутых, то, думаю, тут надо сказать об утрате за многие годы большинством населения очень важного качества – ответственности. Аналитики удивляются: что же это за народ такой – не хочет свободы?! А дело не в стремлении к рабству и несвободе. Думаю, в течение многих поколений (это же сотни лет, коммунисты лишь продолжили ту же систему под другими лозунгами и вывесками) в массовом сознании выработалось ощущение комфорта от безответственности. Так хорошо переложить все заботы об окружающем мире на абстрактное государство, которое дает тебе возможность жить, не задумываясь и не отвечая ни за что... Это так удобно. И всем хорошо и спокойно. Можно закрыть глаза и не видеть преступления одних и страдания других. Тебя же лично это не обязательно коснется ...

        25 лет назад...

        Можно ли было тогда представить дальнейшее развитие событий?

      Хотелось верить, что демократические преобразования в стране необратимы. А потом была Чеченская война и её продолжение, взрывы домов в Рязани, Дубровка, Каспийск, Абхазия, Приднестровье, Беслан, Грузия...

     Но это было потом, а тогда ещё были надежды. Еще не были отлиты пули, из которых убьют Холодова, Листьева, Старовойтову, Юшенкова, Политковскую, Хлебникова, Эстемирову, Маркелова, Бабурину, Немцова; еще не были изготовлены яды для отравления Щекочихина и других, нет смысла перечислять; еще не были разработаны новейшие методы вечного преследования инакомыслия (теперь и с использованием высоких технологий). Эти люди хотели сделать свою страну сильной и свободной, а её граждан защитить от произвола и беззакония. Они хотели жить и бороться, а им будет суждено умереть... Но всё это потом. А тогда еще можно было надеяться, что как ни трагичен уход великого Сахарова, процесс уже не остановить, а уж чтобы стало возможным возвратить историю вспять, – таких безумных мыслей и не возникало. 

      Тогда казалось: Андрей Дмитриевич Сахаров умер, но дело его живет...

      Блаженны верующие...

_______________________

© Акопов Александр Иванович