 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
От Таганрога до Фёдоровки на автобусе всего час с небольшим. За полями-холмами, то тут, то там пересечёнными лесополосами из акаций, на исходе пути коротко пробегут придорожные домики Ефремовки, а через несколько минут дорога спустится к речке Сухой Еланчик – да возьмёт подъём к большому зелёному селу с кирпичной мельницей. От северной окраины села хорошо видны домишки хутора Чекилёва, расположенного в низине на левом берегу Еланчика, сразу за переходом Макарышка – так старожилы до сих пор называют мостик на перекате. Неспешная прогулка до хутора займёт не более получаса. Прогуляться стоит не только ради того, чтобы полюбоваться просторами широких холмов, безбрежных полей и пройти по единственной в хуторе, обсаженной акациями, каштанами и тополями улице. А ещё и ради редкой для наших краёв достопримечательности – господского дома бывшей усадьбы. Известно ли кому это глухое место на северо-западе Неклиновского района Ростовской области, этот чудом сохранившийся островок усадебной культуры Приазовья? – В основном только жителям Фёдоровки, Чекилёва и соседних хуторов. Но рассказать о нём – и там уже почти некому.
Хутор Чекилёв возник задолго до основания усадьбы, когда войсковой старшина Александр Фёдорович Чикилёв определением войсковой канцелярии от 1802 года получил разрешение переселить сюда крестьян. Лачуга с земляным полом и соломенной крышей – таково было их обычное жильё. О горькой доле бедняков можно прочесть в кратких заметках неклиновской «районки»: гнули спину с утра до позднего вечера на местных помещиков, в числе которых однажды упомянут и «пан Чекиль». Есаул Аким Александрович Чикилёв (позже его фамилию стали писать как Чекилёв) – по всей видимости, правнук основателя хутора, – выстроил себе в конце XIX века прекрасную усадьбу: высокий одноэтажный дом с крыльцом и треугольным фронтоном, амбары, конюшни для выездных и рабочих лошадей. Насадил тополя, дубы, ясени; в парке устроил пруд с родниковой водой (родник бил из-под горы). От главного дома парк спускался к речке, и напротив её самого глубокого места стояла купальня. Особой гордостью хозяина и его жены Марии Андреевны был сад с редчайшими сортами плодовых деревьев. Растения барин выписывал со всех концов света, их привозили ему и гости, люди грамотные и культурные, как сам Чекилёв. Кроме того, есаул-отставник держал пасеку; мёд, как и вино, хранился в огромных бочках, в прохладных просторных подвалах. – Вино было виноградное, яблочное, вишнёвое, разных лет выдержки! – уверяла меня Татьяна Александровна Крылова, учительница младших классов фёдоровской средней школы. – Был бы жив мой дедушка, Григорий Николаевич Михайлов, вот бы вам всего порассказал! – он в юности у пана садоводом работал. Я-то многое позабывала… Помню историю, которую он нам, детям, часто по нашей просьбе повторял. Однажды панские индюки поклевали вишни, на которых только что настоялось вино - да и полегли пьяные. Увидела экономка – ахнула: подохли! Ощипала их на перины. Утром выходит Чекиль на крыльцо – медленно выползают из балки голые индюки! Представьте его изумление…
Узнав о том, что помещик был маленький и горбатый, я уже воображал, как его изумление перешло в злобу. Однако Татьяна Александровна развеяла мою фантазию. – Чекиль был очень добрый! Многие к нему обращались за помощью – никогда никому не отказывал. Наступали праздники – Рождество, Святки, – детвору забрасывал подарками. Детей любил, особенно когда они пели. Хутор-то этот – место певческое; сама помню: только коров подоют, смеркается – выходят девчата на улицу петь. Начинают те, кто постарше: – семнадцати, восемнадцати лет; потом уже младшие вступают – кому лет по двенадцать. Была там частушечница Селиванова – на ходу сочиняла! Много пели под гармонь. Сказать «пошли на улицу» означало «пойдём петь»! Прощаясь, Татьяна Александровна посоветовала зайти в хуторе к своему крёстному, двоюродному дяде Николаю Пантелеевичу Прокудину: он тоже слышал дедовы рассказы. Семидесятипятилетний Николай Пантелеевич встретил меня сдержанно-приветливо, пригласил присесть на скамеечку. – Что я тебе расскажу о Чекиле? – медленно ворошил он память. – Расплачивался с работниками щедро, без задержек, работящих любил. Зла от него никто не знал. Только отхлестал однажды розгами молодого крестьянина, что служил у него, – Кубрин его фамилия, он ещё мельницу держал. И выгнал! Но за дело: Кубрин-то был любовником его жены. Жена у Чекиля была красивая, стройная… Были две дочери, Людмила и Мария; Людмила потом жила в Ленинграде, а Мария до самой смерти в Таганроге врачом работала. Тётя моя с ней дружила. – А с Чекилем что сталось? – я чувствовал уже растущую симпатию к доброму и справедливому помещику. – Расстреляли его, – хмуро бросил Николай Пантелеевич. – Чекисты расстреляли. В Николаевке, под Таганрогом. Что ж, дальше – всё логично: после расправы с хозяином разделались и с садом в 37 гектаров: в этом преуспели созданная здесь в 1925 году коммуна имени Калинина и сменившая её в 40-е годы сельскохозяйственная артель имени Мичурина. Дольше всех держались виноградники, – да не пережили антиалкогольной кампании 80-х… Пруд, куда купаться некогда ходил весь хутор, мало-помалу зарастал; колхозные коровы превращали его в зловонную лужу. В барском доме поочерёдно располагались кавалерийская школа, правление колхоза, больница, начальная школа, школьный трудовой лагерь. Потом долгое время здание стояло запущенным, и, может быть, его скоро совсем бы растащили по кирпичику, если бы не молодой предприниматель из Красноярска, организовавший на бывших колхозных угодьях небольшое фермерское хозяйство. Дом есаула я нашёл в полукилометре от хутора, за лесочком: прямоугольный, кирпичный, с пилястрами, невысоким, похожим на паперть крыльцом, оформленным парами колонн в сквозных боковых проёмах, – эклектика, отчасти псевдорусский, отчасти «фабрично-заводской» стиль. Напротив, за поляной, белели две башенки с жестяными куполами – остатки усадебной ограды. В стороне легли огороды, за домом изгородью вставала сирень, уходил под овраг ясеневый лес – к долине Сухого Еланчика, наугад пробиравшегося среди тростника; вдаль отступали кудрявые от рощ возвышенности, холмистое раздолье, – уже не донские, а скорее, украинские пейзажи… От дома уползала тропинка в спокойную ясенево-кленовую тень оврага, белёсого от цветения пастушьей сумки; под оврагом журчал родник; ручей, растекаясь, убегал в заросли деревьев, к реке.
У дома я встретил светловолосого, сухопарого Бориса Васильевича Коваленко – нынешнего хозяина дома, и он провёл меня в зал. Выложенный плиткой камин дотягивался до высокого потолка с небогатыми лепными рельефами. – Когда я приехал сюда в 1993 году, чтобы открыть своё дело, – рассказывал за чашкой кофе неторопливый, несколько флегматичный Борис Васильевич, – тогдашний глава администрации этот дом мне навязал: «поселяйся, а то ему конец». Заключили договор: от меня требовалось провести в хутор свет и сделать пристройку к школе. Свет провёл, – видел столбы электропередачи? – а пристройку делать не пришлось: руководство школы сочло проект нецелесообразным. Посмотри – мои документы всё подтверждают… В доме я решил при ремонте ничего не менять. Башенки ограды обновил, купола жестью покрыл; а гаражи строю в стороне. Осенью будет готова баня по-сибирски: приезжай. Мы прошли в глубокий подвал. С мистическим любопытством рассматривал я арочные своды коридора, комнат-«казематов», железные кольца на потолках, дверные петли (там, где был из подвала ход в сад), тягу – глубокую нишу с узкой щелью, через которую едва просачивался свет… …Открыв для себя это уникальное место в тот майский день 2001 года, я не раз приезжал в Чекилёв; ночевал в доме есаула, – то есть в доме Бориса Коваленко; однажды мы праздновали в бывшем есауловском имении День Победы, пригласив на застолье Николая Пантелеевича, с которым тепло сдружились. Николая Пантелеевича уже десять лет как нет в живых; ушёл и Борис Коваленко: он подхватил туберкулёз, долго с ним боролся – но, видимо, недостаточно берёг себя. В доме есаула ныне проживают его жена и двое детей – уже взрослых.
___________________________ © Сокольский Эмиль - текст и фото |
       
|
