Абстракция № 720

Жизнь у каждого – как история:

То восстание, то грабёж.

Столько всякого напластовано –

За три века не соскребёшь.

То сиянье, то тьма, то зарево,

Камнем выбитое окно.

Достояние разбазарено,

А преданье сохранено.

Шаг вперёд, запевалы с гуслями!

Славьте – чёрт бы вас забодал –

Жизнь, обрызганную эмульсией,

Чтобы воздух не разъедал.

Отошла в забвенье коммуния,

Но в эпоху новых свобод

Мозг спелёнут, как будто мумия –

Все потопы переживёт.

Ненадёжно – живое, плотское,

То и дело теряешь нить.

Надо так, чтобы не расплёскивать,

Всё до капельки сохранить.

Всё до ниточки, всё до точечки –

Чтоб ни царь, ни бог, ни герой.

Эй, гвардейцы-бальзамировщики,

Рассчитайсь на первый-второй!

А под кожей, где мы наполнены

Кровеносною требухой,

Всё дрожит, как рюмки на полочке

Когда пушки бьют за рекой.

Оступившись, смахнёшь со столика

Чашку, рюмку, прольёшь вино.

Жизнь – не поприще для историка.

Что останется? – Всё равно.

                *   *   * 

Привядшую сирень поставлю в кипяток.

Воспрянет на часок, взметнётся напоследок 

Прощальной красоты неэкономный ток –

Горячий аромат («А ну ещё разок,

Ещё один разок!») её безумных веток.

Вот так бы – навсегда! Но за витком виток

Секундный коготок разматывает время.

Венчает всё порыв. Порыв, а не итог.

Как семя, хочет жить вся кисть, любой цветок,

И запах так глубок, что ударяет в темя.

                     *   *   *

Как перед конницей врага, лишённый всех опор,

Я должен выстоять, стерпев насмешки и позор.

А жизнь тягучая моя всё норовит – в нору,

Но медлит смерть, чтоб затянуть ненужную игру.

В разладе сердце, разум, дух; ни сил, ни воли нет:

Моя запятнанная честь – первопричина бед.

Поскольку смысл во мне померк и острый разум – сник,

И не послушна мне гортань, и как чужой – язык,

Я даже не могу взывать, как надлежало б мне,

И должен помощи чужой искать на стороне:

Хоть ад, хоть рай, хоть тьма, хоть свет – хоть кто-то даст ответ:

Где имя доброе моё, мой верный щит от бед?!

Молю я эльфов и богов, святых у Райских Врат,

Молю привычных к стонам псов, что охраняют ад,

Молю людей, молю зверьё, и скот, и птиц, и змей,

И рыб морских под синью вод, и под землёй – червей:

Оплачьте же её со мной, на весь на белый свет, –

Мою похищенную честь, мой верный щит от бед.

                 *   *   *

Задним умом каждый из нас силён.
История, география – всюду одна подлянка.
Ткнёшься в память: остров – ещё Цейлон,
Остров ещё Цейлон, а вот страна – Шри Ланка.
Встанешь, почешешь потылицу, ну — дела:
Куда девались колонии – вся их масса?
Кто может сказать уверенно: чем была
(или – было) когда-то Буркина Фасо?
Облик мира меняется. Имена
Несутся вскачь, как будёновцы за командиром в бурке.
Та страна, в которой мы выросли, – не страна.
Область ещё Ленинградская, а контора – в Санкт-Петербурге.
Оторопь – ну не оторопь, но страх берёт —
Столько в схеме метро перемен напрасных:
Стоит, понурившись, Лермонтов возле «Красных ворот» –
Парадоксальная жертва паденья красных.
Тысячелетье кончилось. Но печаль
Остаётся. И так настояна, что можно язык запачкать.
Где он, по сорок копеек, цейлонский чай
В плотных таких, кубических, жёлтых пачках?

                *   *   *

Четыре стены и окно в пустоту,
И чёрный архангел на чёрном мосту,
И плащ его рваный и стриженый лоб,
И холод на сердце, и мелкий озноб, –
Как будто судьба запирает врата,
И выбора нет, и проблема снята,
Снята – словно смыта дождём со стекла.
И белый архангел не кажет крыла.

Окно в пустоту и четыре стены.
Есть мера без меры и даль без длины,
И чёрный архангел взывает вотще
В подбитом страданием чёрном плаще.
Взывает архангел и машет рукой,
А мост уплывает куда-то с рекой,
А крылья архангела – обожжены,
И нет у него ни страны, ни жены.

Но это – неправда, но это – навет,
Всё есть у него, лишь у нас его нет,
И мост из-под нас уплывает с рекой
Под свист и под хохот, под рёв бесовской,
И нечисть в цивильном и крылья, и крест
Заносит с дисплея в особый реестр,
И тощая ведьма заносит косу,
И дьявол доволен работой АСУ.

Четыре стены и окно в никуда.
Неправда, что правда не стоит труда,
Неправда, что не оставляет следа
На мокром стекле дождевая вода,
Неправда, что всё – понапрасну, когда
И правда – беда, и неправда – беда,
И правда – судьба, и неправда – судьба.

Зовёт, и поёт, и рыдает труба.

               *   *   *

Все дороги ведут куда-то,
Лишь одна перекрыта – в Рим.
Не пойдёшь по семидесятой –
Будет сто девяносто прим.

Спит – от Бреста до Уэлена,
Необъятна и широка,
Как по щучьему по веленью,
По хотению дурака.

Повезут куда-то в теплушке
Поразмыслить о пустяках:
Все ли ушки у них на макушке,
Все ли взятки у них на руках?

Ах, как сладко, как славно ей спится!
Как сама собою горда
Дорогая моя столица,
Золотая моя Орда.

И сквозь щель меж досок вагона
Разглядишь, занозив щеку,
Необъятных пространств зелёных
Вдохновляющую тоску.

Вдалеке от алчного Рима
Заклубится душа твоя,
Словно струйка тёплого дыма
От проехавшего жилья.

                 *   *   *

                Но Иисус сказал ему: иди за 

                Мною и предоставь мёртвым

                погребать своих мертвецов.

                                  От Матфея 8, 22.

Пусть мёртвые сами хоронят своих мертвецов.

Оставьте дома ваши, жён, матерей и отцов –

Идите за Мной. И сейчас же к нему из углов

Потёк человеческий сброд, угадавший чутьём командира.

И Он посмотрел им в глаза, неулыбчив, серьёзен и строг,

И Он полюбил их за их нищету и порок,

И Он им сказал: «Отречёмся от старого мира». 

Потом они шли – небольшой, но сплочённый отряд –

По знойной пустыне. И Он говорил им, что яд –

Соблазны мирские, что меч он принёс и что мир виноват,

Погрязший в грехе. И что дальше пойдёт всё по схеме,

Начертанной Им. Средь голодной, безводной жары

Учил, что недолго таиться и ждать – до поры,

А те, кто сегодня ничто, вознесутся над всеми. 

Что дальше – известно. Недаром в конце-то концов,

Учились на этой истории сто поколений борцов,

Все тысячи тысяч горячих и чистых юнцов,

В которых душа не погибла под бременем жира,

Все те, кто готов без боязни отречься от старого мира,

Где мёртвые с плачем хоронят своих мертвецов.

              *   *   *

Откликнись, если можешь: где ты?!

Как мне искать тебя, когда

Я попаду на берег Леты,

Чья быстротечная вода

Уносит даже отраженье,

Где вместо взгляда и лица

Увидишь мерное движенье

Густого чёрного свинца? 

Ни по лицу, ни по одежде

Друг друга там не узнают.

Подай мне знак, откликнись прежде,

Чем боль моя найдёт приют. 

Чем я, средь прочих обречённых,

Пройду, задев тебя рукой –

За этой вечной, этой чёрной,

Незамерзающей рекой.

_________________________

© Эпштейн Леопольд Викторович