 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
«Судьба» – ключевое слово и понятие для русской литературы XX в. «Жизнь и судьба», «Судьба человека» – вот только некоторые из названий произведений, этапных для русской словесности прошлого столетия. А ведь, помимо них, были и «Судьба барабанщика» А. П. Гайдара, «Судьба» П. Л. Проскурина, и множество других, содержавших столь важное для советской действительности понятие. При всей внешней сходности судьба отнюдь несводима к жизни. И если жизнь –летопись биографических фактов, то судьба выступает как их детерминированность в пространстве и времени. В противопоставленности жизни и судьбы можно уловить отражение философского конфликта позитивистов и сторонников жизни (популярных на рубеже XIX–XX вв. и часто обращавшихся к категории «судьба»), а можно – интуитивно почувствованную и уловленнуюопосредованную, а не линейную взаимозависимость процесса и результата в российской социально-политической действительности XX века. Таким образом, в постреволюционной России жизнь и судьба, как константы эпохи,постоянно присутствуюти в художественном тексте, и в биографии писателей. Почти сто лет назад в Петрограде в русской дворянской семье родился Кирилл Михайлович Симонов. Сын царского генерала, потомок князей Оболенских по материнской линии, возводивших свой род к Рюрику, к тридцати пяти годам стал лауреатом ШЕСТИ Сталинских премий по литературе, одним из руководителей Союза писателей СССР, главным редактором ведущих литературно-художественных изданий «страны победившего социализма» («Литературная газета», «Новый мир»). И любимый поэт для миллионов советских людей, переписывавших его стихи от руки, хранивших их в «красном уголке», выстаивавших многочасовые очереди только для того, чтобы увидеть легендарного автора стихотворения «Жди меня», и на последние гроши, покупавших его книги. Обласканность со стороны власти и искренняя любовь читателей – явление чрезвычайно редкое для всей русской словесности. Вопреки своему социальному происхождению К. М. Симонов (Константин Симонов – под этим псевдонимом он остался в памяти поколений), добился и признания властей и популярности среди читателей. Впрочем, судьба К. М. Симонова отнюдь не была столь ясной и безоблачной, как может показаться, судя по внешним событийным данным. Детство и юность прошли в военной среде (отчим командир Красной армии), в школе господствовал ярко выраженный антибуржуазный и антиаристократический настрой, а ведь все родственники Симонова дворяне. Аристократизм в лучшем значении этого слова, в том самом смысле, в каком в XIX в. неистовый Виссарион Григорьевич Белинский писал об истинном «высшем свете», противопоставляя его массовому, эпигонствующему и потому ничтожному, окружал Симонова с самого рождения. Элитарность не в утверждении исключительности по крови, а в – незыблемости морально- этических норм. Прежде всего это честь и бесчестье в пушкинско-лермонтовском понимании, верность воинскому долгу, знание национальной истории, любовь к языку, уважительно-почтительное отношение к армии. «Атмосфера нашего дома и атмосфера военной части, где служил отец, породили во мне привязанность к армии и вообще ко всему военному, соединённую с уважением. Это детское, не вполне осознанное чувство, как потом оказалось на поверку, вошло в плоть и кровь» [12.С. 5]. В советской же школе 20-х гг. активно насаждаются пролетарский интернационализм, воинствующий атеизм, вульгарное понимание исторических процессов в рамках «научной школы» М. Н. Покровского, отрицаются сословные предрассудки, к которым относятся и такие значимые для русской культуры ценности, как честь, долг. Индивидуализм дворянской системы ценностей юного Симонова неизбежно сталкивается с коллективизмом, насаждаемым школой. Очевиден постоянный скрытый внутренний конфликт, который протекает на фоне грандиозных социально-экономических преобразований в стране. В таких условиях взрослели очень рано. В 15–16 лет [10]начинается трудовая биография К. М. Симонова – токарем на авиазаводе. В неполные двадцать лет он начинает печататься в периодических изданиях. Ранняя трудовая деятельность и столь же раннее начало поэтической пришлись на начало 30-х гг. – время стремительного индустриального преображения СССР, сопровождавшегося не только увеличением в несколько раз менее чем за десятилетие промышленного производства, но и коллективизацией и созданием разветвлённой сети концентрационных лагерей. Душевная стойкость человека («Победитель» (1937) о Н. Островском), трудовая («Саша Чёрный» (1938) о строителях Беломоро-Балтийского канала) и воинская («Ледовое побоище» (1938), «Суворов» (1939)) доблесть – важнейшие темы поэм К. М. Симонова конца 30-х гг. Юношеская командировка в Монголию, на Халхин-Гол, определила судьбу К. М. Симонова. Почти на тридцать лет военная журналистика станет профессией для Симонова – в 1968 г. он, и также на востоке, станет корреспондентом «Правды» во время событий на острове Даманский. Центральное место в жизни и судьбе К. М. Симонова займёт Великая Отечественная война. С первых дней войны и до мая 1945 г. Симонов – фронтовой корреспондент. Именно в эти годы будут созданы самые известные произведения К. М. Симонова – книги стихов «С тобой и без тебя», «Война», пьесы «Русские люди», «Жди меня», «Так и будет», повесть «Дни и ночи». «Жди меня» – название стихотворения и повести стало самым популярным и узнаваемым произведением военной поры, оно и по настоящее время воспринимается как один из наиболее значимых символов эпохи. Может сложиться ошибочное впечатление, что Симонов всю жизнь любил рисовать войну. Это не так – писателя привлекали исключительные обстоятельства, позволявшие в полной мере проявиться лучшим свойствам человека. Об этом всё творчество Симонова. То, что большинство симоновских героев проходит через войну – свойство времени, а не результат писательских пристрастий. Певец и вождь, писатель и власть – тема столь же древняя, сколь и неисчерпаемая. И сложно понимаемая и определяемая взаимозависимость Симонова и Сталина, как одна из точек на этой длинной и весьма значимой линии в истории русской и мировой словесности. Вряд ли можно согласиться с теми, кто наивно полагал, что Симонов служил Сталину не за совесть, а за страх, так как его отец – царский генерал, к тому же белоэмигрант. Для человека, почти 30 лет проработавшего фронтовым корреспондентом (1939–1968), всю свою взрослую жизнь, начиная с 1941-го года и вплоть до смерти, мучившегося от того, что, может быть, надо было остаться на Буйничском поле под Могилёвым, «просто солдатом», для него все эти меркантильные вопросы не были, да и не могли быть определяющими. Симонов искренне верил Сталину, как лидеру страны, победившей фашизм. Константин Симонов не мог не помнить, учитывая его раннюю любознательность, а если что и подзабыл, то родители могли напомнить, то изобилие вождей, которое наблюдалось в постреволюционной России. Великое множество «больших» и «малых» руководителей, требовавших или просто воспринимавших как должное своё прославление и даже обожествление со стороны соратников, называвших в их честь города и посёлки (Зиновьевск/ Елизаветград/Кировоград; Троцк/Гатчина и др.). Литература и периодика начала 20-х гг. изобилует прославлениями вождей самого разного уровня[8]. На их фоне резко выделялся немногословный Сталин, каждая фраза которого обладала ощутимой весомостью и значимостью, а он сам воспринимался как символ Советского государства. Сталин много читал и старался быть в курсе всего, что происходило в культуре 20-х – 40-х гг. Нелишне напомнить, что в своём предсмертном письме от 13.05.1956 г. А. А. Фадеев, прекрасно знавший всю партийную элиту 30-х – 50-х гг., писал об образованности «сатрапа Сталина», что резко отличало его от современных ему руководителей КПСС и СССР (прежде всего Н. С. Хрущёва), «нуворишей от великого ленинского учения» и «невежд» во всём, что относится к литературе. В военные и послевоенные годы Симонов неоднократно лично встречался со Сталиным, не мог не отдать должное организаторским и управленческим талантам вождя, резкости и точности многих его суждений. Симонов был искренен и точно, как никто другой, передал скорбь и растерянность миллионов советских людей. Сразу после смерти вождя «Правда» напечатала строки Симонова: "Нет слов таких, чтоб ими описать Всю нетерпимость горя и печали. Нет слов таких, чтоб ими рассказать, Как мы скорбим по вас, товарищ Сталин…" В этих талантливых строчках и горе, и потрясение, и растерянность, точно передавшие чувства миллионов. И нет здесь никакого заказа. По принуждению так не пишут. Это искренняя реакция поэта на смерть того, кто был символом для нескольких поколений, с именем которого, достаточно обратиться к воспоминаниям того времени или к автобиографическому роману «Мой лейтенант» Д. А. Гранина [4], миллионы людей прошли всю войну. Для Симонова XX-й съезд был несомненным потрясением, побудившим его к мучительному переосмыслению своего недавнего прошлого. Поэту, неоднократно общавшемуся со Сталиным, активно участвовавшего в деятельности Секретариата Союза писателей СССР, а значит сопричастному государственной политике, открытие правды о масштабе репрессий было особенно тяжело. При всём при том, что многие близкие К. М. Симонова были репрессированы, он до 1956 г. не связывал этот факт с личностью Сталина. Симонов 50-х гг. мучительно переосмысливает свою жизнь. Не так много в советской литературе примеров подобной беспощадной внутренней критики себя самого. Здесь не найдёшь ярких эскапад И. Г. Эренбурга, повышенной эмоциональности и упоения в самоизобличении. Это не видная взгляду внутренняя работа со стороны человека внутренне честного, но и человека системы, остро ощущающего свою государственнуюсопричастность и принадлежность всему происходящему в стране. Переоценка личности Сталина не могла проходить для Симонова вне контекста того времени, вне сопоставлений «вождя народов» с его «наследниками» – Хрущёвым и Брежневым, с кем Симонов неоднократно общался, как по работе в Секретариате Союза писателей СССР, так и в частной обстановке. Точно также, как и вне народного восприятия «вождя народов», отнюдь не тождественного взглядам партийной номенклатуры. Не вызывает сомнений свидетельства близких поэта о том, как воспринимал Симонов Сталина незадолго до своей смерти. Над этим и сейчас неплохо бы задуматься. «Велик, но страшен» – Симонов о Сталине [10.С. 7]. Это очень точно передаёт глубинную суть человека, обладающего поистине неограниченной властью. Сходное ощущение возникает и от Ивана Грозного из «Песни про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» М. Ю. Лермонтова. И это близость неслучайна. Лермонтов художественно передал существующую в народном сознании двойственность в отношении к Ивану Грозному. Точно так же Симонов уловил важнейшее противоречие в восприятии и отношении к И. В. Сталину. «ВЕЛИК». Несомненно. И точно так же «СТРАШЕН»! С приходом к власти Н. С. Хрущёва К. М. Симонов был постепенно отстранён от официального руководства советской литературой: перестал возглавлять журналы, два года прожил в качестве корреспондента «Правды» в Ташкенте (1958–1960), а в 1959 г. даже выводится из Секретариата Союза писателей СССР; вернётся только в 1967 г. и будет там состоять вплоть до самой смерти (1979).Скорее всего истоки этой «опалы» в убеждении Н. С. Хрущёва в том, что Симонов – «любимец Сталина», а также во внутреннем неприятии поэтом до крайности невежественных и громогласных действий нового партийного руководства. К. М. Симонов «вернулся» в московскую литературную жизнь как автор трилогии «Живые и мёртвые» (1959–1971) – одного из лучших произведений о Великой Отечественной войне, пьес и сценариев. Вопреки мнениям скептиков о творческой исчерпанности, Симонов не просто остаётся в числе лучших писателей 60-х–70-х гг., но и в ряде случаев выступает в качестве «законодателей моды», определяя основные направления развития культурной жизни. Кто знает: состоялась бы кинематографическая карьера А. Ю. Германа без симоновского сценария к фильму «Двадцать дней без войны» по его же повести «Из записок Лопатина»?! И уж во всяком случае не было бы той «лавины» воспоминаний и размышлений фронтовиков без симоновской поддержки этому движению, как в виде каких-то организационно-бюрократических действий, так и в – обычном человеческом напутствии и поддержке. Отличительной чертой К. Симонова была честность: и по отношению к врагам и недоброжелателям, и к коллегам-журналистам и к соперникам-писателям. Более чем непростыми были отношения Симонова и Шолохова [7.С. 767]. Именно Шолохов подверг резкой критике К. Симонова на Втором Всесоюзном съезде Союза писателей СССР 21.12.1954 г., обвинив его в «дипломатическом маневрировании» и в «скорописи», т. е. создании большого числа заведомо слабых, недоделанных произведений [14.С. 218].И тем не менее Симонов оказался одним из первых, и очень немногих писателей, кто прочитав и небезызвестный «труд» И. Б. Медведевой-Томашевской «Стремя “Тихого Дона’’» и сочинения Ф. Д. Крюкова, по собственной инициативе выступил с резким опровержением «версии» о плагиате, а также ходатайствовал об издании сочинений Ф. Д. Крюкова в СССР [7. С. 767]. Вряд ли это можно считать выполнением «задания» партии. Скорее другое – юношеское неприятие откровенной неправоты даже в отношении своего давнего критика. Честность к другим и жёсткость по отношению к себе – отличительные черты К. М. Симонова. Всю жизнь Симонов сожалел о том, что не остался на Буйничском поле. Память о войне у Симонова – это не только боль, как и у миллионов, но и определённое сожаление о дороге, от которой он отказался. Симонов – потомок древнейших дворянских родов, идеалом которого была воинская служба, всю жизнь переживал, что не поддался порыву души, «зову предков», и не выбрал удел простого солдата – не остался на поле битвы под Могилевом. За него это сделает в 1959 году в романе «Живые и мёртвые» военный журналист Синцов... В 1985 г. изданный издательством «Книга» библиографический указатель [1.С. 337] насчитывал немного немало 4259 источников о жизни и творчестве К. М. Симонова в виде литературоведческих работ, статей очерков, рецензий и диссертационных исследований (к 1985 году их насчитывалось 28, из них исключительно Симонову – 16, в 12 творчество К. М. Симонова рассматривалось в общем контексте военной прозы или в связи с его переводческой деятельностью). С началом Перестройки жизнь и творчество К. М. Симонова не только подвергаются жёсткой критике, в литературоведении и в школьной программе ему уделяют всё меньше и меньше внимания, и чаще всего в контексте литературы о войне.Прошло немногим более трёх десятилетий после смерти Симонова и очень немногие российские школьники вспомнят о нём. В 2000-х вновь стали появляться исследования, посвящённые поэтике К. М. Симонова. Однако и в 2008 г. справедливо мнение, что творчество Симонова «таит в себе многие не до конца раскрытые пласты смыслов» [3.С. 3]. Справедливости ради отметим, что после Перестройки появились и работы, в которых была предпринята попытка честно рассказать о Симонове без прикрас, не огрубляя и не приукрашивая. Одна из таких попыток – роман-биография Б. Д. Панкина «Четыре я Константина Симонова» [4]. «Костя», «Военкор», «Константин Михайлович» и «К. М.» – в этих четырёх частях- названиях книги словно бы вместились все важнейшие этапы жизни поэта. Не оспаривая данную периодизацию, отметим, что вольно или невольно она навязывает нам несколько ликов, если быть точным – четыре, Константина Симонова. Но не получается ли искусственного разделения целостной личности поэта на несколько?! Всегда ли справедливо автор навязывает нам некую точку зрения, как позицию Симонова?! Например, его сомнения в финской войне? Были ли они у него двадцатипятилетнего? Вряд ли. Скорее это некий компромисс Б. Д. Панкина со сложившейся ныне точкой зрения о странности и ненужности Зимней войны (1940 г.). Константин Симонов ушёл из жизни, прожив неполные шестьдесят четыре года. Не так уж и мало для свидетеля и участника столь масштабных потрясений. Но и совсем немного, если вспомнить о крепости аристократической породы Симоновых. Никто и никогда не то что не считал, но и не предполагал: сколько было душевных ран у «любимца Сталина», насколько они сократили его жизнь. Симонов с полным правом мог отнести и к себе слова своего друга С. П. Гудзенко (1922–1953), «мы не от старости умрём, от старых ран умрём»… А. К. Симонов справедливо заметил, что «масштаб и значение творчества Симонова чётко не определены до сих пор» [11] У каждого своя война – скажет писатель-фронтовик, инвалид войны, В. П. Астафьев. И у каждого свой Симонов… В 1978 году, всего лишь за год до своей смерти, К. М. Симонов, словно предвидя грядущие «суды и пересуды» потомков написал: «Если о времени, когда ты не печатался или только начинал печататься, можешь рассказать только ты сам, то обо всём последующем в жизни писателя говорят главным образом его книги» [12.С. 9]. К тексту, а не к комментарию, как правило, сиюминутно пристрастному, и надлежит нам обратиться. И точно так же мы, россияне, вновь, от юбилея к юбилею вспоминая Константина Симонова, жалеем и грустим в силу своего несовершенства и ограниченности о неразгаданности тайны великого русского писателя, который, как былинный герой, так и застыл на развилке дорог – у Буйничского поля…
Литература
9.Карельская авантюра: Военно-политический сборник /Под ред. Гр. Янского – Петрозаводск: Политотдел Карельского района, март 1922 г. – 117 с. 10. Липина Е.А. Лингвокультурный концепт «Время военное / Kriegszeit» в идиолектах К.М. Симонова и Э.М. Ремарка (на материале текстов военной прозы): Автореферат дисс. … канд. филол. наук. – Тюмень, 2008. – 25 с. 11. Панкин Б.Д. Четыре я Константина Симонова. Роман-биография. – М.: Воскресенье, 1999. – 456 с. 12. Симонов А. К. «Отец никого не любил с закрытыми глазами» // Известия. 2005. 5 ноября. 13. Симонов К.М. Автобиография // Берман Д.А., Толочинская Б.М. К.М. Симонов. Библиографический указатель. – М.: Книга, 1985. – С. 5–12. 14. Шолохов. М.А. Письма. /Под общей редакцией А.А.Козловского, Ф.Ф. Кузнецова, А.М.Ушакова, А.М.Шолохова. – М.: ИМЛИ РАН, 2003. – 480 с. 15. Шолохов М.А. С. с.: В 8 т. – М., 1986. – Т. 8: Очерки. Статьи. Фельетоны. Выступления. – 383 с. ___________________________ © Поль Дмитрий Владимирович |
       
|
