 |
||||||||||||||||||
|
|
|
|
 
http://osvita.mediasapiens.ua/trends/1411978127/novye_podkhody_v_sfere_ myagkikh_infovoyn_ot_operatsiy_vliyaniya_kbikhevioristskim_voynam/
Новые подходы в сфере «мягких» инфовойн: от операций влияния к бихевиористским войнам Информационные войны можно разделить на два класса. В одном случае они не работают напрямую с ложью, поэтому мы назовем их «мягкими». В другом случае — «жестком» — их задачей становится замена правды на ложь, с последующим её продвижением. «Мягкие» инфовойны в медицине или торговле в целом акцентируют один аспект объекта, который продвигают, сознательно «забывая» о всесторонней подаче. Однотипно действуют и политтехнологи, которые также опираются на подобный коммерческий опыт. Новым подходам можно и не быть слишком новыми, здесь можно воспользоваться уже достигнутыми в других областях результатами. К примеру, военным предлагают присмотреться к достигнутому в риторике и дискурсивном анализе. И первыми «отклонениями» от стандартного понимания становится следующее: - уйти от монологического подхода к диалогическому, где есть и другой участник, - учесть, что в разговоре — в отличие от монолога — динамически меняются правила и коды. В процесе реализации такого подхода возник даже термин «лингвистическая контрабанда». Если «Талибан» говорит о вошедших солдатах как о захватчиках, угрожающих исламу, то вместо того, чтобы опровергать это, говоря о них как о защитниках законно избранного правительства Афганистана, речь идет в ответ только о фактических деталях. То есть «Талибан» говорит на стратегическом уровне, уровне правил, а ему возражают на уровне фактическом, на уровне фактов. Изучение аудитории является основой любых действий. Это мнение английских специалистов, которые давно сместили внимание с просто информационнх операций на операции влияния [Rowland L., Tatham S. Strategic communication & influence operations: do we really get it? — Shrivenham, 2008]. Они видят четыре цели в работе с аудиторией: - точная идентификация оптимальной целевой аудитории, - измерение «внушаемости» этой аудитории, - определение лучших процессов воздействия на эту аудиторию, - производство и размещение триггеров, которые смогут эффективно и измеряемо менять поведение аудитории. Сейчас в мире возникло множество каналов, ведущих к одному человеку. Также это дало возможность получить его четкий профиль, позволяющий осуществить нужный вид воздействия. Професор Мерфи (США) подчеркивает, что успех военных в Афганистане зиждется на их способности изменять поведение с помощью влияния [Murphy D. M. The future of influence in warfare // Joint Force Quarterly. — 2012. — I. 64]. И это чисто бихевиористская цель. В другой своей статье он задает стратегическую коммуникацию как набор действий, слов и картинок для создания когнитивных информационных результатов. То есть ни коммуникации без действий не эффективны, ни действия без коммуникаций. Отсюда вытекает и то, что для правильного воздействия на население, особенно чужое, необходимо то, что сегодня именуется культурной разведкой. Особое внимание уделяется людям, которые в рамках данной культуры могут быть мессенджерами, поскольку к ним есть доверие. Мерфи говорит: «Информационные результаты, ведомые процессами стратегической коммуникации будут оставаться ключом к военному успеху. Имея это в виду, является критичным, чтобы военные понимали, как планировать и вести стратегическую коммуникацию в своих попытках эффективного достижения желаемых результатов. Этот подход требует большего понимания как искуства, так и науки в применении стратегических коммуникаций». Всё это понятно в свете общей тенденции к попыткам выстроить нелетальные типы войн. Сначала войны сделали бесконтактными для своих солдат, потом для чужих стали изобретать нелетальное оружие. Человечество стало болезненнее относиться к смертям, чем раньше, что, несомненно, связано и с развитием массовых коммуникаций, которые способны резко увеличивать действенность каждой передаваемой информации. Это также вытекает из большей сегодняшней зависимости власти от населения, что заставляет власть всеми силами уходить от отрицательных для нее контекстов. Все эти изменения начали трансформировать понимание войны, уменьшая долю насилия в ней. Сегодня возникло отдельное понятие именно военной мягкой силы [Atkinson C. Military soft power in the 21st century: military exchanges and partner development // Augmenting our influence: alliance revitalization and partner development. Ed. by J.R.Deny. — Carlisle, 2014]. При этом внимательному анализу подвергается даже Чингисхан, мягкая сила которого, в отличие от жесткой, оказалась совсем неизученной. Монголы смогли построить самую большую империю в человеческой истории благодаря не только жесткой силе, но и силе мягкой. Аткинсон в своей статье «Военная мягкая сила XXI столетия» пишет: «Мягкая сила является способностью изменять чужие ценности, представления и предпочтения. Успешное применение мягкой силы ведет к изменению предпочтений, что, как следствие, меняет поведение. Поскольку представления и предпочтения человека изменились, маловероятно, что он вернется к своему старому поведению, поскольку то поведение базировалось на предпочтениях, которых он более не придерживается. Мягкая сила состоит в притяжении других с помощью информационной повестки дня, убеждения и привлекательности. В отличие от жесткой силы объект воздействия мягкой силы может даже не чувствовать, что происходит». В качестве примера такой мягкой силы Аткинсон анализирует культурные обмены в сфере военного обучения. Отсюда следует важный вывод: то, что представляется просто наблюдателю случайным, является на самом деле достаточно системным процессом с далеко идущими последствиями. Хейден, говоря о публичной дипломатии 2.0, считает, что новые информационные и коммуникативные технологии меняют процессы публичной дипломатии [Hayden C. The rhetoric of soft power. Public diplomacy in global contexts. — Lanham, 2012]. Он считает, что мягкая сила представляет собой новое концептуальное пространство, позволяющее привлекать иностранную аудиторию для достижения политических целей. При этом он подчеркивает, что когда Най, автор концепции мягкой силы, говорит о том, что она привлекает, а не принуждает, как жесткая, понятие привлекательности является несколько расплывчатым. В статье в New York Times под интересным названием «Позитивные разрывы» приводится мнение Коэна, ранее работавшего в госдепартаменте. Он хочет объединить людей, знающих инструментарий, с людьми, которые понимают вызовы. Если социальные медиа способны разорвать стаус-кво, то этот результат должен быть позитивным. Коэн, уйдя из госдепартамента, возглавил think tank Google Ideas. В своей статье в Foreign Affairs вместе с главой Google Шмидтом он говорит, что сочетание новых технологий с желанием больших свобод начало менять политику в наиболее неожиданных местах планеты. Вспоминаются результаты и кассетной революции Хомейни в Иране: «Американское правительство было осторожным в отношении кассет в Иране как из-за того, что эту новую технологию было трудно контролировать, так и из-за того, что Вашингтон смотрел на советский блок, думая, что кассеты могут использовать и для распространения коммунистической пропаганды. Не использовав эту технологию, США упустили важную возможность продвижения ценностей и политики не поддержали менее известных демократических лидеров. К середине семидесятых производство кассет разбилось на растущие рынки, внезапно начав с развлекательности, стало эффективным коммуникативным инструментом». Гугловский think tank проводит саммит на тему конфликтов в цифровом мире. Ланда, возглавляющий сайт Cubanet (www.cubanet.org), где представлены новости о Кубе от независимых журналистов, рассказывает о трудностях коммуникации на самой Кубе и Кубы с миром. Вся эта направленность вызывает совершенно понятную обеспокоенность у властей тех, кого хотят «открыть» миру. Они называют это политизацией технологий. И даже Ассанж выступил со статьей, что Google не совсем то, за кого он себя выдает. В своем интервью Коэн говорит о пересечении технологий и геополитики: «Многие из мировых вызовов, которые доминируют в дипломатических кругах или геополитических трендах, приходят из сред, возникающих в онлайне. Каждая отдельная страна или гражданин в мире серьезным образом делят свое время между физическим и дигитальным пространством. Это не значит, что технология или киберпространство являются параллельной вселенной, действующей отдельно от мира, который мы знаем. Это просто новое лицо международных отношений». Он также акцентирует новые возможности в сфере смены режимов, которые несут новые технологии: «Революции стало легче начинать, но сложнее завершать. Технология может быть полезной для организации большого числа людей в онлайне и оффлайне для общей цели скинуть конкретного диктатора. Но в конце кто-то все равно должен выдвинуться в качестве президента с другой фамилией и предстать перед населением. Мы поняли из арабской весны, что технология не может создавать лидеров и институты, которых там нет.Традиционные черты революции все равно остаются. В Ливии, Египте и Йемене было большое число людей, скидывающих конкретное правительство, — то, что в результате получилось не так однозначно. В Ливии происходит ужасное насилие, Египет — очень нестабилен. В Йемене, можно согласиться, все движется лучше, чем ожидалось. Без реальных и новых лидеров вы не можете завершить революции. Это то, что имела Польша с Лехой Валенсой или Южная Африка с Нельсоном Манделой, и чего нет здесь» (см. близкую к безлидерской ситуацию в Молдове). Это и интересное, и важное наблюдение со стороны Коэна. Оно напрямую связано с тем, что сегодня фиксируют многие, например, французские исследователи заговорили не только о безлидерских революциях, но и о виртуальном коллективном сознании (VCC — Virtual Collective Consciousness), которое как раз и объясняет этот вариант безлидерства [см. тут и тут]. Интересно, что этот феномен отнесли к области киберпсихологии. То есть как и в случае социального инжиниринга в плане хакерства получили в результате гуманитарно-технический объект. Если американцы в своих информационных операциях нацелены на изменение отношения к объекту, то британцы говорят не об отношенческих, а о поведенческих коммуникациях, призванных изменить не отношение, а поведение (см. подробнее: Почепцов Г. Информационные войны. Новый инструментарий политики. — М., 2015). Тетем с соавтором говорит, что подобные дебаты (отношенческая или поведенческая ориентации) идут и на уровне НАТО. Они пишут: «Контраргумент состоит в том, что отношения целевой аудитории намного менее важны, чем их поведение, или латентное поведение. Этот аргумент использует многолетние исследования в социальной науке, которые показали, что последовательный опыт и конкретные анализы продемонстрировали, что отношения являются плохими предвестниками поведения, в то время как поведение является намного более сильным предвестником устойчивого поведения. Это в свою очередь ведет к принципиальному вопросу операций НАТО: можно ли использовать техники маркетинга и рекламы в конфликтных зонах?». Последняя фраза относится к тому, что американский подход к информационным операциям взял цели изменения отношений именно из маркетинга и рекламы. Не следует думать, что США не занимаются бихевиористскими исследованиями. Например, есть такая разработка ВВС по предсказанию реакций, базирующася на модели культуры. Там есть и такие результаты: — люди общаются больше с людьми, похожими на них, которые ближе к ним физически, — люди более открыты влиянию от людей, похожих на них, — люди более открыты влиянию, когда они менее уверены или радикальны в своих взглядах, — социальные идентичности являются важными драйверами для порождения смыслов, что позволяет прогнозировать изменения в отношениях. Но и здесь, как видно, снова все замыкается на отношениях. Конкуренция этих моделей — отношения или поведение — еще не завершена, поскольку любая бюрократическая структура не так легко меняет свои базовые принципы. Мягкая сила находится вне этих дискуссий, поскольку ее инструментарий пока еще менее определен. Так что и спорить особенно не о чем, только о практике. Но всё это не мешает использованию инструментария мягкой силы на практике (см., например, о действиях Индии в этом плане [см. тут и тут], см. также материалы конференции по мягкой силе развивающихся рынков, где отдельно обсуждались Институты Конфуция как пример глобализации китайской мягкой силы). Три силы (бизнес, государство, военные) первыми апробируют новые методы воздействия. Они, с одной стороны, обладают большими ресурсами (финансовыми, интеллектуальными, материальными). С другой — у них есть возможность заимствовать наиболее успешные модели друг у друга. И всё это движет инновации в области коммуникаций вперед.
http://osvita.mediasapiens.ua/trends/1411978127/novye_podkhody_v_sfere_ Новые подходы в сфере «жестких» инфовойн Самым сильным вариантом «жесткой» инфовойны можно назвать действия террористов, взрывающих невинных людей, чтобы обратить внимание на свои цели. Современный глобальный терроризм является экстремальной формой политической войны, порожденной глобальными процессами, скоростью технологий и ресурсами интернета. Сегодняшние инфовойны стали более серьезным оружием, чем были когда-то. Можно увидеть совершенно новые сферы применения и новые типы инструментария. Все это во многом связано с развитием социальных наук, которые получили совершенно новый импульс в XXI столетии, а также возникновением технологий, доступных не только государствам, но и отдельным людям. Самым сильным вариантом «жесткой» инфовойны нам придется признать действия террористов, взрывающих невинных людей, чтобы обратить внимание на свои цели. Об этом говорят многие, например, см. следующее высказывание: «Современная форма терроризма в основе своей является стратегической коммуникацией в самом чистом виде — месседж и действие, использующим глобальную коммуникативную сеть более для влияния, чем для информирования. Современный глобальный терроризм также является экстремальной формой политической войны, порожденной глобальными процессами, скоростью технологий и ресурсами интернета». В терроризме слова факультативны, а действия первичны. Еще более точно можно сказать, что действия и выступают в роли слов. Причем это такие громкие слова, что их услышит каждый. Сами СМИ становятся рупором террористов, поскольку не могут молчать о том, что вершится, тем самым терроризм работает с их помощью, поэтому его столь хорошо слышат все. Дезинформация была законом холодной войны, поскольку просто информация в случае конфликта никому неинтересна. Холодная война выпячивала то, что одна из сторон старалась замолчать. Один из теоретиков пропаганды тогда точно подметил, что СССР и США рассказывают о том, чего нет. США делает это в рекламе, СССР — в соцреализме. Сегодня американцы вернулись к идеям рабочей группы, которая изучала активные мероприятия советской стороны. Этому посвящена отдельная работа [Schoen F., Lamb C.J. Deception, disinformation, and strategic communications: how one interagency group made a major difference — Washington, 2012]. Приводится мнение Рейгана, который сказал своему советнику по национальной безопасности: «Моя идея по поводу американской политики в отношении Советского Союза проста, даже некоторые могут сказать, что упрощенная. Она такова: мы выигрываем, они проигрывают». Ряд общих выводов из этого изучения таков, что нельзя сбрасывать со счетов эффективные коммуникации. Конкретные выводы вылились в следующее:
С одной стороны, странно, что им приходится уговаривать самих себя в том, что является столь важным. Но, с другой стороны, понятно, что коммуникации всегда и везде стоят на втором плане, сравнивая с настоящим понятием силы. Коньков предложил свою классификацию войн, основанную на достоверности используемых образов:
Как и Прохватилову, нам представляется слабо различимыми между собой войны четвертого и пятого поколений у Конькова. Но этого и не может быть, ведь перед нами газетная статья. Тем более это даже не классификация войн, а классификация использования информационного компонента в войнах. Коньков так описывает войны пятого поколения: «Несуществующие события, фальсифицированные причинно-следственные связи, заранее подготовленные "свидетели", "герои" и "эксперты", — всё это должно быстро заполнить собой мировое информационное пространство и сформировать там нужный агрессору образ реальности, который сам по себе может считаться новейшим оружием массового поражения». Возвращаясь к дезинформационной цепочке, которую создает атакующая сторона из любой простой коммуникативной цепочки, следует признать, что нарушение возможно в каждом компоненте. Если мы возьмем самую элементарную коммуникативную цепочку «говорящий — канал — сообщение — слушатель», то здесь возникают следующие виды замены, ведущей к дезинформации:
Еще одной возможностью для искажения становится то, что для каждого такого компонента могут быть также поставлены новые задания, заменяющие старые. Если мы стоим на позиции необходимости повлиять на слушателя, то нашими задачами могут стать:
К примеру, перестройка как информационная война «оторвала» слушателя от «старых» говорящих (секретарь обкома) в пользу новых (диссидент). Для чего были созданы новые передачи типа «Взгляда», позволившие порождать новые типы текстов. Можно использовать и другие типы власти, а не только политическую, для легитимации сообщения. Например, это делают эксперты. Роадс говорит, что люди уделяют внимание не столько аргументам, сколько выводам, к которым они ведут. Если эти выводы совпадают с их представлениями, они примут и цепочку аргументации. Об этом говорит работа Стиффа, которую он цитирует. Если пропагандист приходит к правильному выводу неправильными методами, то его простят. Отсюда мы можем сделать вывод о том, что роль телепропагандистов, о которой мы много говорим в последнее время, несколько преувеличена. Из тезиса Роадса следует, что население заранее готово к восприятию тезисов телепропагандистов, которые часто используют для описания новых явлений старые символизации. Еще один важный компонент пропаганды, который он обсуждает, это неупоминание того, что может навредить пропагандисту, опускающему противоречащие его цели подробности. Если мы посмотрим на телеэкраны, то увидим, что это и стандартная, и весьма успешная коммуникативная операция, которую всегда легко оправдать тем, что не все может вместиться в новостной выпуск. Вторым компонентом становится контекстуализация. Если неупоминание уводит ненужную информацию из поля зрения зрителя, то контекстуализация, наоборот, создает ее. К примеру, предыдущие сцены могут создавать эмоциональный контекст для последующих. Роадс также говорит о манипулировании причинами и следствиями, которое вытекает из того, что может быть множество причин, приводящих к данному результату. Мы, кстати, часто встречаемся с этой манипуляцией, когда власти хвалят свои успехи, например, в экономической сфере, хотя к этому ведут и другие причины (см. также разъяснение этих приемов). Нам встретилась также другое интересное высказывание Роадса: «Люди, которые думают о влиянии как о "наборе трюков по манипулированию людьми", а так думают многие, эти люди на сасмом деле рассуждают о тактиках принуждения. У меня есть несколько простых вопросов, которые я задаю, чтобы определить, является ли эта конкретная тактика убеждение или принуждение. Если будет известно, какую тактику вы используете, вызовет ли это возмущение? Эта тактика усиливает или ослабляет ваши отношения?» Шеллоу разъясняет эту фразу, что принуждение направлено на изменение поведения вне того, как думает цель, каковы ее взгляды. Это эффективная кратковременная тактика, но она несет долговременный проигрыш из-за разрушенных взаимоотношений (см. некоторые другие взгляды Роадса тут и тут, кстати, в последнем тексте его представляют как специалиста по работе с враждебно настроенными аудиториями, у него также есть свой сайт — www.workingpsychology.com, где есть его более развернутая биография). Его другом является Сагарин, который специализируется на сопротивлении аудитории [см. тут, тут, тут, тут, тут и тут]. Последняя из этих работ написана в соавторстве с известным хакером Митником (см. его книгу Mitnick K. The art of deception. Controlling the human element of security. — Indianapolis, 2002). Мы видим, как основные усилия и теоретиков, и практиков смещаются с места выработки сообщений на место их принятия — на аудиторию. Это в любом случае правильно, поскольку точкой отсчета всегда была аудитория, учет которой увеличивает эффективность передаваемых сообщений.
http://osvita.mediasapiens.ua/trends/1411978127 novye_informatsionnokommunikativnye_podkhody_ot_myagkikh_metodov_doprosa_do_
Новые информационно-коммуникативные подходы: от мягких методов допроса до распознавания лжи Можно выделить целый ряд новых направлений, которые носят как прикладной, так и теоретический характер, но которые объединяет одна общая черта – внимание к аудитории, которое носит здесь особый характер. Среди них наиболее интересными нам представляются такие: 1) акцент на аудитории характеризует методику британской школы информационных операций, которая нацелена на изучение целевой аудитории. Они подчеркивают особенности своей школы как в ориентации на изменения в поведении как цели, так и на том, что их подход является аудитория-центричным [см. тут, тут, тут, тут и Почепцов Г. Информационные войны. – М., 2015]; 2) новые подходы к аудитории в рамках так называемой новой риторикии Перельмана [см. тут, тут, тут и тут]; 3) много работ по анализу лжи, которые делают все – начиная от спецслужб [см. тут, тут, тут, тут и Navarro J. What every body is saying. - New York, 2008] и заканчивая психологами или лингвистами; 4) прогресс в области изменения методологии допросов в сторону мягких методов [ см. тут, тут, тут, тут, тут, тут, тут, тут и The detection of deception in forensic contexts. Ed. by P. A. Graanhag a.o. - Cambridge, 2004]. В последнем случае нашли предысторию мягких методов допроса у Морана, который допрашивал японских военнопленных [см. тут и тут] и офицера Люфтваффе Шарффа [см. тут, тут и тут]. Моран на первое место ставил отношение к пленному, поэтому рассматривал его уже не как врага, поскольку тот был уже вне войны. Он считал, что японского пленного надо жалеть, а не ненавидеть. Фактор отношения к допрашиваемому он ставит выше фактора знания языка. В анализе допросов военнопленных Второй мировой войны упоминается работа Морана о психологии японцев [Stone J.A. Interrogation of Japanese POWs in World War II: U.S. response to a formidable challenge // Interrogation. World War ii, Vietnam, and Iraq. – Washington, 2008]. И она далее цитируется многократно наравне с исследованием Бенедикт «Хризантема и меч» [Бенедикт Р. Хризантема и меч. Модели японской культуры. - М., 2004 ] при анализе японской модели мира. Техника Шарффа состояла из следующих компонентов: 1) дружеский подход, 2) отсутствие давления для получения информации, 3) создание илллюзии о том, что все известно, 4) тактика подтверждения / отрицания. Здесь речь идет о проверке имеющейся информации самим Шарффом. Кстати, после войны он оказался в США и обучал своим методам допроса. Сегодняшние сравнительные эксперименты доказали преимущество именно «дружественного» методам Шарффа. Сегодня происходит существенная смена подходов для решения старых прикладных задач. Например, распознавание лжи в аэропортах, получившее после 11 сентября серьезное развитие и обучение персонала аэропортов. Но моделью тогда было обучение чтению невербального языка для выявления волнения и несоответствий вербального и невербального. Экман, который начал эти исследования, оказался весьма востребованным. Он создал отдельную структуру – Группу Пола Экмана, которая создала обучающую программу METT – Micro Expression Training Tool (сайт – www.paulekman.com). Микроэкспрессия, которую он изучает, длится доли секунды, и она не является контролируемой, поэтому и раскрывает реальное реагирование человека. Если макроэкспрессия длится от половины секунды до четырех секунд, то микроэкспрессия от 1/15 до 1/25 секунды, представляя собой скрытую эмоцию и являясь результатом подавления эмоции. В результате массового обучения этому и подобным методам в 161 аэропорту США появилось три тысячи сотрудников, которые должны были обнаруживать людей, которые могут представлять опасность для авиапассажиров [см. тут и тут]. В результате этой новой общественно значимой темы даже появился телесериал Lie to me (в русском переводе «Обмани меня»). Однако было высказано и много замечаний, в том числе и специалистами из спецслужб. Например, Наварро упоминает следующее возражения по поводу определенного несоответствия лабораторий, где проводятся эксперименты, и реальности. К примеру, 97 % всех полицейских интервью происходит ночью или в условиях плохой видимости, а это не соответствует тому, что имеется в лабораторных экспериментах. В экспериментах используют студентов, что также не соответствует типажу преступника. Нет среди них и психопатов, которые составляют 1 % населения, нет клинически антисоциальных людей (4–6 % американцев, но 60–70 % людей, сидящих за решеткой). Лаборатории не видят людей под стрессом: или вследствие долгого полета из-за отмененных рейсов, или из-за того, что их просто допрашивает полиция, поскольку их будущее теперь зависит от вооруженных людей (см. также другие подходы к этой проблеме). В результате, как подвели итоги в статье в газете New York Times, на обучение сотрудников в аэропортах, пытаясь создать из них специалистов по распознаванию поведения, был потрачен миллиард долларов. Были проведены новые эксперименты, в ходе которых сотрудники смогли идентифицировать только 47 % лжецов, что даже меньше половины. В результате программу, столь громко разрекламированную, прекратила финансировать Администрация транспортной безопасности. В Великобритании стал популярным еще один вариант распознавания, о котором говорят, что он в 20 раз эффективнее, чем предыдущий [см. тут и тут]. В экспериментах они дали 60 % угадывания лжи. С пассажиром ведут беседу на темы, которые не являются существенными. А специалист ищет сигналы неуверенности или уклончивости. Но поскольку речь идет о его собственной жизни, он должен выглядеть более уверенным. Название метода можно перевести как «Контролируемая когнитивная встреча». Наибольшей сложностью для специалиста является подбор вопросов, поскольку к стандартному вопросу о багаже, например, легко подготовиться. Не может быть и разговоров о расовых придирках, поскольку опросить следует всех пассажиров и опираться на физические данные не представляется возможным. Авторы подчеркивают, что их метод базируется не на бихевиористских характеристиках общающихся, как это было ранее, а на сути вербального обмена в целях определения правдивости собеседника. И они выделили шесть характеристик, позволяющих распознать лжеца. Например, установлено, что неожиданные вопросы повышают когнитивную нагрузку на лжецов значительно более по сравнению с людьми, говорящими правду. В этом случае исследователи ссылаются на конкретную работу по когнитивному определению лжи. В самом этом исследовании есть отсылка на еще один интересный эксперимент. Это использование техники «адвоката дьявола». Испытуемым предлагалось высказать аргументацию в пользу их точки зрения, например, в таком случае: «По каким причинам вы поддерживаете США в войне в Афганистане?». А потом предлагали сыграть в адвоката дьявола и предложить аргументы против войны. Люди думают и глубже, и дают больше причин, когда предложенное мнение совпадает с их собственным, а не противоречит ему. Поэтому говорящие правду дадут больше информации при совпадении с их мнением. В результате 75 % говорящих правду и 78 % лжецов идентифицируются верно. Это связано с тем, что данный метод в случае лгущего человека начинает работать уже тогда, когда они отвечают на первый вопрос. Потом же они говорят правду, отвечая на второй вопрос. Ответы, говорящих правду, длиннее ответов, когда им приходится лгать. В то же время в ответах лжецов этой разницы нет. Это уже другое исследование, в названии которого присутствуют слова «адвокат дьявола». И здесь авторы акцентируют важность своего направления следующим. Есть ситуации в сфере безопасности, когда надо определить так ли информант в реальности настроен против Талибана, против мусульманского радикализма или является ли главной причиной въезда желание учиться в университете. Они приводят пример, что 7 агентов ЦРУ были убиты в Афганистане, решив, что человек, который должен был передать им информацию и высказывавший до этого анти-американские взгляды в Интернете, на самом деле делал это размещение ради прикрытия (о других вербально ориентированных подходах см. также тут). В будущем специалисты видят даже термальные детекторы лжи [см. тут, тут и тут]. Правда, одновременно считается, что полиграф останется на вооружении у спецслужб, поскольку переход на определение лжи с помощью функционально-магнитного резонанса остается дорогим. Поэтому сердцебиение и время реагирования останутся еще надолго важным показателями определения правды. Прикладные коммуникации сегодня становятся настоящей наукой, в рамках которой оказались работающими и эксперименты, и объективные методы. Так что ожидаемое прорывное движение без всяких сомнений будет иметь место, что в результате приведет к реально работающим новым направлениям в этой сфере. ___________________________ © Почепцов Георгий Георгиевич |
       
|
